Я родился 30 ноября 1923-го года в прибрежной деревне Борисовка (до 1948-го года – Новый Кизыл-Бай) Раздольненского района Крымской АССР. Мои родители были крестьянами-середняками, в хозяйстве имелись лошадь и корова. Брат у меня был один, самый младший в семье, Петр, а сестер – трое, самая старшая Мария Александра и Анна. Коллективизация в деревне проходила не сильно бурно, кое-кого раскулачивали, но в целом все было спокойно.
До войны я окончил 10 классов. И нас, троих мальчишек из выпускного класса, Пятибрата, Павла Серенко и меня, самого младшего по возрасту, направили в Чкаловское военно-авиационное училище. Двое старших товарищей поехали до начала войны, а я остался, так как документы недооформили. В субботу 21 июня 1941-го года как раз получил на руки свидетельство о десятилетнем образовании, а 22 июня, в воскресенье, на дворе стоял теплый день, сообщили по радио о том, что Германия вероломно напала на нашу Родину. Началась мобилизация, но меня пока не тронули, так как имелось направление, планировали отправить в Чкалов, но почему-то не успели.
Осенью 1941-го года в деревню пришли немцы. Прямо по полю перлись на мотоциклах. Проехали быстро мимо домов и погнали куда-то дальше. Затем у нас выбрали старосту, кто и как его выбирал, даже и не знаю. Вел он себя нормально, но с немцами был тесно связан. Деревушка у нас была небольшая, поэтому полицая назначили из соседней деревни, одного на две деревушки. Один раз немцы пришли – гусей забрали, во второй раз - реквизировали свинью. А так работал в колхозе, его оккупанты оставили, хотя скот в большинстве эвакуировали на Кубань, но немножко осталось. Так что все годы оккупации работал в поле.
В апреле 1944-го года нас освободили.Советские войска мимо нас проходили на Евпаторию, а через берег на плавсредствах кто-то высадился в передовом эшелоне и,также не задерживаясь, двинулся дальше. Сразу же начался призыв в армию на второй или на третий день после освобождения. Пришли повестки, и нас отправили под Севастополь. Определили меня в запасной учебный полк. Учили, как стрелять из винтовок и всякое такое, по-пластунски ползать немножко натаскали. А там уже и Севастополь освободили, после чего нас направили в воинские части на пополнение. Я попал в 24-ю гвардейскую Краснознаменную Евпаторийскую стрелковую дивизию, в 71-й гвардейский Краснознаменный стрелковый полк. Определили связистом во взводуправления 120-мм минометной батареи. Это были большие и мощные минометы, не то, что 82-мм батальонные. В конце мая отправились маршем на станцию Снегиревка, где 9 июня 1944-го года начали погрузку в эшелоны и были переброшены в Ельню, откуда маршем вышли к реке Свента. Воевали юго-западнее Шауляя.
Первый бой запомнился во всех подробностях. Ночью мы вышли на передовую, как раз наш полк стоял в первом эшелоне, наша группа заняла наблюдательный пункт на передовой. Причем что интересно, солдат вели гуськом друг за дружкой, не то, что колонной, а одним за другим. Уже на подходе к передовой неподалеку от меня кричат: «Климачев!» Я обернулся, и увидел своего земляка из родной деревни – встретились прямо перед атакой! Обнялись и поцеловались, но куда там, уже кричат: «Климачев, е… твою мать, беги сюда!» Разошлись, и дальнейшую его судьбу до сих пор не знаю.
На следующий день рано утром началась артподготовка, лупили по врагу хорошо. Мы оставались первое время на своем месте, после чего собрались и двинулись следом за пехотой. Причем были настолько уверены в своем успехе, что даже заранее собрали стереотрубу и телефонные аппараты. С интересом осмотрели те места на позициях противника, по которым корректировали огонь нашей батареи. А дальше шли вперед и вперед, раза три окапывались, надо было помогать расчету окоп для миномета вырыть, а это как-никак яма до пяти метров диаметром, и глубиной по грудь. Да еще брустверы из земли делали. Только где затор и немцы сопротивляются – мы открывали огонь, давали пару залпов, и снова вперед двигались. Таким образом, аж до Восточной Пруссии дошли. Принимали участие в штурме населенного пункта Перкаллен. В январе 1945-го года как-то днем двинулся с группой связистов и артразведчиков выбирать место под наблюдательный пункт. Тем временем наша батарея заняла позиции, ребята начали копать позиции для минометов и разложили боеприпасы по окопчикам. Мы же переходили через какой-то лесок, и нас внезапно накрыло артогнем. Меня тяжело ранило по бицепсу правой руки. Раздробило кость. В общем, крайне тяжелое ранение, вот и вся моя военная служба.
Отправили в госпиталь, в котором нас встретили рано утром и каждому выдали по тулупу – большая роскошь по тем временам, ведь на дворе морозы стояли. Лечили нормально. Операцию сделали. Сразу же после нее все осмотрели, перевязали и заложили руку в гипс, после чего установили ее на специальном держателе, который назывался «самолет». Как мы зубоскалили между собой – «рука на самолете катается». Месяц прошел, после снятия гипса рука повисла. Тогда вторую операцию сделали, все снова почистили, но эффекта нет. В марте 1945-го года демобилизовали по ранению и отправили домой. Стал инвалидом II-й группы.
Вернулся в деревню, пошел работать в колхоз счетоводом. 9 мая 1945-го года был дома, и по радио передали о том, что Германия капитулировала, затем верховой прискакал и подтвердил эту информацию. Ой, радости было море.
- Что было самым страшным на фронте?
- Я ничего не боялся. Надо было идти на передовую – всегда шел. Бывало, только придешь с наблюдательного пункта, у нас на нем посменно находилось два офицера, командовавших огневыми взводами, и выясняется,что кто-то из связистов следующей смены заболел или еще что-то, короче говоря, уклоняется. Старички не любили передовой.Тогда я поднимался и шел снова на НП. Даже если и говорили, мол, ты куда, отдыхай давай – собрался и снова на передовую. Несколько раз, когда уже на дежурстве был, приходилось через свои и немецкие трупы перескакивать – и все равно, страха как такового не было. Вот когда меня действительно пробила дрожь - однажды попал под Ивана, или под «ишака» - немецкий шестиствольный миномет, который при выстреле страшно скрипел, как будто ишак кричит. Плохо под него попадать – упал и через живот на спину перевернулся и кое-как сохранился. А так вообще не боялся ничего – надо идти, значит, надо. Наши люди вообще воевали не на жизнь, а на совесть.
- Телефонные линии часто рвались?
- Да, было дело. Когда мы прорывали оборону юго-западнее Шауляя, во время контрбатарейной стрельбы противника линию порвало и мне пришлось туда бежать. Но там сильный порыв оказался – целый кусок вырвало, видимо, прямое попадание крупного снаряда, только метрах в 20 оторванный провод валялся. И я кидался-кидался, но ничего не смог сделать, в итоге пошел на батарею за новым кабелем. Только когда обстрел закончился, мы восстановили связь. А обычно пули свистят над головой, а ты зубами разрываешь оболочку и связываешь кабель. Рвалась связь нечасто, но в случае порыва с НП на батарею по проводу идешь, приходилось и через лес топать.
- Немецкий трофейный кабель использовали?
- Ну конечно, он точно такой же, как и наш. Правда, более эластичный. Один раз мы захватили немецкую 120-мм минометную батарею, минометы которой враг явно скопировал с наших. И мы использовали их мины, правда, то немножко болтались в нашем стволе. Но все равно выстреливали.
- Как кормили на фронте?
- Я не голодовал. Нормально было. Американская тушенка выручала –из мяса только ей и кормили. А крупа вся наша, отечественная.
- Как передвигались на марше?
- У нас минометы с минами были погружены на повозки и перевозились на лошадях. А мы все пешком шли, только ездовые верхом.
- Как мылись, стирались?
- Речка встретится – по пояс зашли, помылись и постирались, после чего двинулись дальше.
- Женщины в части служили?
- Ла, но они были при штабе.
- Как мирное население Прибалтики вас встречало?
- С цветами – такого не было, но в целом неплохо. Те из пожилых прибалтов, кто еще помнил Гражданскую и Первую Мировую войны, могли свободно разговаривать по-русски. Особой враждебности не ощущалось, но чувствовалось, что они нас побаивались, ведь мы только зашли в Прибалтику, с автоматами, все до зубов вооруженные.
- Какое у вас было личное оружие?
- Карабин. А вот гранат не было.
- Каково было отношение к партии, Сталину?
- Ну как, тогда кричали во всю Ивановскую: «Да здравствует Сталин!» Как-то мы шли мимо рупора, и слышим, как кричат: «Сталин должен выступать!» Тогда собрались все у радио и внимательно слушали его речь.
- Как относились к офицерам из высшего комсостава?
- У нас 1-м Прибалтийским фронтом командовал Герой Советского Союза генерал армии Иван Христофорович Баграмян. К нему относились очень тепло, он считался грамотным командующим, который солдат на убой не бросит.
- Кто командовал вашей батареей?
- Капитан Чернецов. Это был грамотный и одновременно суровый командир. Когда меня тяжело ранило, то ребята из артразведки перевязали рану, а мы недалеко зашли, и меня самого отправили назад на огневые позиции. Ну, только переступишь через кочку в лесу, как кость за кость раздробленную цепляется – боль дикая, встанешь за дерево, и отдохнешь. Через какое-то время добрался до батареи. Тут же доложили комбату, он выскочил из своей землянки и спрашивает: «Что такое?» Объяснил ему, что я ранен. И тут он на меня матом как попер: «Я говорил – не бегай, не бегай, говорил же, что не надо лезть вперед!» Ответил спокойно: «Товарищ комбат, мы на передовую не дошли, где можно было бы побегать. В пути еще нас накрыл немец артогнем!» Но при этом он трудоспособных солдат ценил, ведь частенько во время ожесточенных боев пехоту на передке выбивало, и наших минометчиков отправляли на пополнение стрелков. Меня не трогали, а других отправляли – и вскоре мы узнавали, что того ранило, а того убило. Хотя у нас у самих мало людей было, все равно, в пехоте потери самые большие, надо было народ на передовой после каждого боя пополнять.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
