Я, Расщепкин Виктор Иванович, родился в г. Грозном в 1924 г. Прошел войну с боями от Курской дуги в звании лейтенант, в должности командир минометного взвода 106-го гвардейского стрелкового полка 36-й гвардейской стрелковой Верхнеднепровской Краснознаменной ордена Суворова дивизии. Форсировал Днепр, участвовал в боях под Кременчугом, Кировоградом. Наша 7-я гвардейская армия освобождала Молдавию, Румынию, Венгрию.
– Расскажите о своей семье.
Нас в семье у матери было 5 братьев (показывает фотографию семьи), вот отец, мать, старший брат 1913 г.р., 1917 г.р. брат, я с 1924 года, 1925 г.р. брат и брат 1927 г.р. Все воевали младшими офицерами. Старший брат погиб в 1942 г. Он в 1932 г. окончил Балашовское летное училище, был летчиком ГВФ. Когда началась война, его сразу же забрали в армию. Служил он в ВВС, посадили его на военный самолет. Летал он на Дугласе, американском или английском. Как нам рассказало командование в присланном письме об обстоятельствах его гибели, экипаж брата был отправлен на выполнение задания по ночному сбросу десанта. На обратном пути их подбили и где-то под Москвой они разбились, самолет сгорел, все четверо погибли (согласно информации сайта obd-memorial.ru, Расщепкин Иван Иванович служил в звании техник-лейтенант, в должности бортмеханик 10-го авиационного полка дальнего действия 1-й авиационной транспортной дивизии. Погиб при катастрофе самолета 28.05.1942 г. Похоронен в Осташковском районе Калининской (Тверской) области – примеч. ред.). Этот брат (показывает) прошел всю войну артиллеристом, бил фашистов как артистов, трагически погиб. Кроме того, отец тоже воевал, был рядовым. Призван в 1943 г., служил в Сталинграде в составе трудовых армий. Они занимались разминированием, расчисткой дорог, сбором трупов, захоронениями и т.д. Было это в 1943-1944 гг.
Далее о себе. В 1941 г. я окончил десятилетку, вот фотография и документ (показывает фотографию своего класса). Я тогда писал поэмы в стихах, если нужно, расскажу. Меня мальцом звали, я самый симпатичный (улыбается). Но это за три дня до войны сделан снимок, через три дня началась война и всех этих хлопцев вызвали и все ушли воевать, а я, т.к. был 1924 года рождения, должен был призываться только в следующем, 1942 году. Год еще я оставался в городе, поступил в институт, чтобы год не пропадал. Год я учился, а в августе 1942 г. меня призвали в Красную армию (призван Балашовским РВК Саратовской области) и я попал в Симферопольское пулеметно-минометное училище (училище было эвакуировано с места постоянной дислокации в г. Симферополь в августе 1941 г. сначала в с. Питерка Саратовской области, затем переведено в г. Балаково Саратовской области – примеч. ред.), которое окончил на отлично в июне 1943 г. с присвоением звания младший лейтенант. Обо мне как об отличнике писали окружные газеты, меня оставляли в училище, но у меня в 1942 г. погиб брат родной, и я не хотел быть в тылу. Нас погрузили на пароход до Саратова. По прибытию в Саратов погрузили в эшелон и отправили на формирование. Наша 36-я стрелковая дивизия формировалась на базе 9-го воздушно-десантного корпуса в г. Киржач Владимирской области. Там ей присвоили звание гвардейской и перебросили под Харьков.
– Расскажите о своих впечатлениях после прибытия на фронт.
В июле 1943 г. мы прибыли в состав Степного фронта (он позже станет 2-м Украинским) в г. Волчанск Харьковской области. Сначала Степным фронтом командовал Конев, затем Малиновский. Кстати, с Малиновским я на фронте здоровался за руку, здоровался с Шумиловым, это случилось позже, в 1944 г., уже в Румынии. Т.к. я был лейтенантом, меня определили командиром взвода из пяти минометов в составе стрелковой роты. Командир стрелковой роты мне говорит – будешь моим заместителем. Я думаю: еще не успел на фронт попасть, а уже замкомандира роты стал, этак до конца войны и до генерала дойду (улыбается). Когда вокруг меня начали свистеть пули, я еще не понимал до конца всей опасности ситуации, ведь до этого они не свистели, а тут с минометом в пехоте бегать пришлось. Касаемо пуль – твоя пуля не свистит, а только цикнет, поэтому и внимания на них не обращаешь. Порой солдаты останавливали, говорили – ложись, тебе что, дырка в голове нужна? Я им отвечаю – что пришел к командиру роты, он спрашивал, как дела. Прибегу к нему, смотрю – а у меня шинель пробита, а самого не зацепило. На первых порах нам не хватало вооружения, боеприпасов, давали по 5 патронов на винтовку или карабин, по 5 снарядов на миномет, а ведь только для того, чтобы пристрелять цель, нужно 5 минут времени, и только потом перейти на поражение, это притом, что целей много, не один же пулемет там работает. В первом же бою у нас побили все минометы и солдат, кого ранило, кого контузило. Брали мы Белгород, Харьков, форсировали Днепр у Днепропетровска.
– Расскажите подробнее о форсировании Днепра.
– Переправлялись ночью. Эта переправа была кошмаром. Недели две мы готовились, сами делали в лесу плоты, т.к. понтонов, средств для переправки у нас не было. Плоты делали из лодок, бочек, любых подручных материалов, а Днепр шириной как рукав Волги, метров 700-800. Заготовили мы плавсредства и в одну тихую ночь в конце сентября пошли вперед. На каждом плоту было по 7-8 человек, я был в первом эшелоне. Шли, пока было мелко, потом поплыли. С нашей стороны был берег пологий, с немецкой крутой, обрывистый. Мы плывем, немец молчит, не стреляет, ракет не бросает, тишина. Я назад глянул и вижу, что весь Днепр в плотах, все плывут кто как может, и тишина. До берега оставалось метров десять. Думаю – может, немец ушел или сбежал, или ещё что. И только я подумал об этом, как вдруг загудело все у немцев, артиллерия, батареи орут, через наши головы снаряды летят, плоты в стороны летят, щепки летят, потом немцы осветительных ракет навешали и начали бить нас как уток, кошмар что творилось. Не доплыв 2-3 метра, все кинулись с плотов в воду, побыстрее на берег. Плыть пришлось, сняли с себя все, кроме автоматов, потом это все уплыло вместе с плотами, они вниз по реке пошли. А берег крутой, побежали под обрыв, немец бьет, крушит все, навешал люстр, стало светло, хоть газету читай. Очень тяжело это рассказывать, у меня 3 ранения, 3 инфаркта. Месяц мы держали плацдарм, по 5-6 контратак отбивали за день. Потом протянули между берегами трос и по этому тросу плоты ходили как паромы. Всю ночь переправа работала, с того берега, если немец не разобьет, нам подавали еду, пополнение. Если разобьет – ничего не получали.
– Из кого набирали пополнение, что из себя представляли эти люди?
У нас большинство были украинцы. Пополнение как происходит? Освобождаем мы какое-нибудь село, берем мужское население, даем им оружие и отправляем в бой в соседнее село. Новобранцы были такие – даешь ему автомат, он говорит, покажите, как пули вылетают, куда стрелять. У них с собой из вещей были котомки, в которых лежали кусок сала, горбушка хлеба, луковица, чеснок. На Днепре много таких было.
– Как Вам среднеазиатское пополнение?
Как правило, ночью звонил комбат и говорил: Расщепкин, сейчас к тебе славяне придут, 30 огурцов выделили. Распредели их по подразделениям, поставь задачу, укажи сектор обстрела. Приходят ночью, идут по траншее, разговаривают. Я им говорю – тихо, не разговаривайте, вы что, не слышите, что ночные бомбардировщики летают? Мы же не знали, кто летает, наш или немец. Скорее всего немец. Самолет летит, выключит мотор, его не видно, кружит над тобой. Тень видна, только если небо звездное и он звезду перекроет. Если зажег спичку в окопе, он видит и сразу туда гранату или бомбу кидает. Утром встанешь, все усеяно листовками на русском языке, на которых написано «Эта листовка послужит тебе при переходе на нашу сторону». Если КГБ или комиссар найдет, то не поздоровится. Мы их брали на курево и порой попадались. А так у нас для чтения была газета Гвардеец. Узбеки, они же плохо разговаривают, подготовку прошли слабую, команд не знают и бывает, когда идешь, командуешь – в цепь, а они гуськом один за одним идут, и тут их одной очередью сшибает, 5-6 человек сразу. Они не понимают, что такое цепь. Приходилось на фронте учить. Бывало и так, что они сбегаются, когда одного ранит. У нас был такой случай в полку. Пропал один узбек, сразу появляется Особый отдел и начинает: куда ушел, как ушел, к немцам, как проворонили, приписывают ему предательство. На третий день он приходит, у него на груди фанерка висит и на фанерке написано: «вам не солдат, а нам не язык». Отпустили его немцы. Он приходит и требует, что так и так, 3 дня оборону кукурузы держал, совсем пропал, есть хочу. Мы спрашиваем – как ты попал к немцам? Он отвечает: как-как, немец в атаку пошел, я в траншее сидел, немец подошел и говорит – рус, сдавайся! Он говорит – я узбек, мне можно? Немец говорит – давай, можно.
– На вооружении вашего взвода были 50-мм минометы?
Нет, на Днепре уже 82-мм. Я же говорю, у меня тогда побили минометы все. После этого я был с командиром стрелковой роты. А когда был на Днепре, на плацдарме, меня комроты посылает, говорит, иди, командир батальона вызывает, надо дежурить на КП. Я прихожу к нему, а командиром батальона Верхоланцев был, и я ему, как отцу (ему тогда 40 с лишним было, мне 18) говорю, что сам минометчик, на отлично кончил училище, знаю всю подготовку, и с открытых и с закрытых позиций знаю как стрелять, и коэффициент удаления и т.д. Он говорит: я сам минометчик, давай в минометную роту. Мне в роте говорят: все занято, личный состав укомплектован, по 5 человек возле миномета, 3 командира взвода и командир роты четвертый. Комбат послушал и мне говорит – знаешь, есть у меня один дристун, он боится и из окопа не вылазит, а мы сейчас на ту сторону раненых отправляем и можем его в резерв отправить, если он согласится. Я, говорит, просто от него избавиться хочу, а ты, если хочешь, здесь останешься. Я говорю – хочу. Он говорит – иди с ним договорись, он в окопе сидит, Иван Филимонов его зовут. Я говорю дристуну: Иван, мои минометы побили, меня отправляют на ту сторону Днепра, в резерв. Если хочешь, можешь ехать в резерв вместо меня, а я останусь здесь. Он говорит – давай и его сразу отправили на ту сторону. Больше я его не встречал. Говорили, что на ту сторону он не доехал, в них попал снаряд и ему оторвало руку или ногу. Там каждый день кто-то гибнет, то руку оторвет, то ногу. Так я остался в минометной роте и стал воевать минометчиком, всю дорогу я командиром взвода 82-мм минометов был. Тогда же я впервые увидел «Катюшу». Как-то утром выхожу из землянки, слышу шипение и не пойму, откуда оно идет. Я скорее в землянку к командиру роты, спрашиваю у него, что это шипит, он выглянул и говорит, что это «Катюша», она через нас бьет по немцам. От нее дым, смрад.
- Каковы особенности обращения с таким видом оружия, как миномет?
Пехотинец ползет по-пластунски, а ты же не будешь с минометом ползти, лежа же не будешь им руководить. Надо стать на колено, увидеть противника, за результатами смотреть, куда мины ложатся. В первом бою сразу же немцы побили и людей, и минометы. У нас вот 37-мм лопата была (имеется в виду миномет-лопата калибра 37-мм образца 1938 г. – примеч. ред.), все это чушь. У немцев были специальные оружейные гранатометы. Карабин «Маузер» у них хороший, мне нравился, отличная винтовка. Раз на нее наконечник и надевается граната, надевается и холостым патроном стреляется. Стрелок только направляет, они летят и как мины рвутся. Он в окопе сидит, его не видно, и он прямо из окопа стреляет. А мне нужно вылезть. Конечно, с миномета тоже можно было из окопа стрелять, но нужно было видеть, куда бьешь.
– Что еще из оружия, кроме миномета, изучали в училище?
Я миномет и пулемет в училище изучал. Станковый пулемет Максим я знал наизусть: возвратная пружина, хомут, вертлюг, костыль, щит, 2-3-4 коробки с патронами, гильзы. У немцев в пулеметах были железные ленты для патронов, а у нас брезентовые, и когда лента под дождь попадает, она как из железа становится, пулемет не может вытянуть патроны из ленты и, соответственно, не работает. Если воды в кожухе нет, то он тоже не работает. Кожух как самовар, во время стрельбы пар идет. Зимой в кожух снег набивали, он тает тут же, пулемет не работает, только успевай набивать. Во время боя особо не полазишь, поэтому снег надо готовить заранее. А у немцев МГ-34 на ножках, весит 19 кг, а наш пулемет 64 кг. У них один солдат встал, схватил пулемет и как даст 1200 выстрелов в минуту, сразу пополам перерезает. У наших скорострельность 600 выстрелов в минуту была.
– Как в целом оцениваете оснащенность немецкой армии?
Немец к войне готовился страшно. Когда мы в землянках у них шарили, я все удивлялся – смотрю, стоят раскрытые металлические каганцы (устар. - коптилки, светильники, переносные печки, вошебойки и т.д. – примеч. ред.), в которых зола, вши. Это они вшей жгли, все у них заранее было предусмотрено, у каждого солдата в рюкзаке сложено. Даже печурки для подогрева пищи были, на сухом спирте работали. Маленькие галеты у них, если на пару подержишь, то она становилась на несколько размеров больше. А у нас или хлеб, или в термосах притащат все вместе. Там и первое, и второе сразу было, называлось кулеш. Вместе с куском мяса и крупой мог и чай попасть, а если по траншее бежишь, то в котелке земли было наполовину, котелки же открытые. Круглые котелки были в пехоте, а в артиллерии и авиации были плоские, как у немцев. У нас крышек на котелках не было, все смешано и пополам с землей, которая попадает в котелок за то время, пока солдат пробежит и принесет по три котелка в одной руке, по три котелка в другой от кухни, которая приехала и в одном километре от нас остановилась. Кто в пехоте не воевал – считай, войны не знал. Один раз случай был забавный. Пошли мы вместе с пехотой в атаку, захватили окопы, блиндажи. Забежали мы с моим другом, Гришкой Цухом (он со мной одно училище кончал и в одном взводе был) в блиндаж. Стали лазать, а у них журналы там, всё с бабами. Но нам не до них, нам бы поесть, мы же месяц сидели полуголодные. В землянке бумажными плащ-палатками (они хоть и бумажные, но пропитанные, поэтому не промокают) накрыты стены, потолок, две железные кровати стоят, стол накрыт, а на этом столе полбутылки шнапса стоит. Гришка говорит – давай тяпнем, а я говорю нет, это их водка, видишь, половина всего, может, отравили. Я рукой за кровать полез, а там еще целая бутылка, проверил пробку – запечатана. Налили мы по половине стакана, выпили, но слабенькие были и я уснул сразу. Очнулся, вышел, а наших нет. Во сне я слышал, что бой идет, снаряды рвутся. Я смотрю, уже солнце на закате, садится, за горой и на горизонте наши солдаты бегают. Подбегает Гришка и спрашивает, где я был, говорит, что немцы пошли в контратаку и мы от своих отбились. Думаю, что немцы тогда могли меня и четвертовать, если б поймали, мы ж у них всю водку попили (улыбается). Зимой у меня все сапоги порвались, разбились, я их немецкой проволокой из телефонного кабеля замотал, чтобы подошва держалась. Зимой снег, дождь, в траншее грязь, мокрые все. Когда стояли под Кировоградом, с вечера шел дождь со снегом, а в ночь дал мороз до 16 градусов, солдаты коченеть начали. Командир батальона звонит, говорит мне: ходи, не давай спать, толкай. Когда человек замерзает, ноги начинают гореть и спать хочется, я сам это чувствовал. Я просил друга, чтобы он меня толкал. Мы ходили, проверяли солдат – идешь, по голове его тюк, а он свалился. У нас 100 с лишним человек тогда замерзло в полку, об этом никогда не писали.
– Расскажите поподробнее о бое при переходе от Кременчуга к Кировограду.
На Днепре после переправы мы держали плацдарм целый месяц. Через месяц пошли в наступление, когда прорвали оборону немцев в районе г. Кременчуг. Один раз так получилось, что подвижные силы конно-механизированной группы, танковые соединения пошли вперед, уже под Кировоград, который в 120 км от Кременчуга. Погода была хорошая. Мы свернулись в колонны и пошли, шли трое суток, устали. Тянули все на себе, пока по пути не подобрали брошенные арбы, лошадей, волов. Обычно немец все забирал, вывозил или сжигал. Минометы мы сложили на подводы и сами, налегке, вырвались вперед. Впереди шел батальон, он шел в авангарде полка, сам полк шел по отдельному маршруту. Дивизия растянулась на 15 километров, полк занимал 5 километров. На третьи сутки над нами закружила «Рама», «Фокке-Вульф» Fw 189, 2 фюзеляжа, 2 моторчика. Все бывалые солдаты так говорят – жди, сейчас прилетят гости. Значит, будет налет авиации. И на самом деле, не проходит и двадцати минут – ревут, идет эшелон за эшелоном, не знаю точно, эскадрильи или полки. Проходят над нашими колоннами, разворачиваются и начинают бросать бомбы. Я до этого ни разу еще не был под такими бомбежками, чтобы такая масса авиации налетела, там, наверное, штук 50-60 самолетов было, тяжелых бомбардировщиков. Начали бомбы бросать, они засвистели, все кто куда разбежались. Наш походный порядок, быки, лошади, тарантасы, оружие, люди – всё в клочья. Потом все притихло, потому что все оглохли, контузило. Бомбы рвались рядом, но, к счастью, не попали. А от тех, в кого попали, клочки полетели. Жалко было на лошадей смотреть – брюхо распорото, кишки висят, ноги перебитые, лежит и слезы текут у нее. Тут у самого слезы накатываются, их больше чем людей жалко, потому что они безмолвные. Самолеты прошли один раз, потом заходят второй, отбомбились, ушли. Звучит команда «строиться». Кто живой, поднимались, становились и шли вперед.
– В роте были большие потери?
– От бомбежки нет. Мы вперед вырвались, это нас спасло. Рота минометная вся была впереди, потому что мы налегке были. Вот пулеметчики всё на себе тащили. А мы нашли волов и арбу, на арбу сложили минометы (они по 8 кг весят). Свернулись в колонну и пошли вперед. Замкомбата Журавлев по строевой части с картой к нам на лошади подскакивает и указывает, куда идти, где села Федоровка, затем Олимпиадовка. Эти села друг от друга в 3-5 километрах находятся. Мы идем вдоль берега реки Ингулец, река эта в лощине, заросшая камышом, осокой. Прошли Федоровку, идем хорошо, самолетов нет, тихо, спокойно. Нам говорят, до Кировограда еще 80 км, идем спокойно. Когда стала видна Олимпиадовка, я увидел, что оттуда бегут люди, дым стелется, бой идет. Солдат один к нам подбегает, я у него спрашиваю: куда бежишь? Он говорит – я не бегу. Боялся, думаю, заградотряды были же, НКВД. Командира роты нашего нет, он с обозом и минометами поотстал от нас. Я принимаю решение в бой не ввязываться, т.к. обстановки не знаю. Друг был один со мной, лейтенант, командир минометного взвода. По национальности он узбек, ему потом руку оторвало. Я его спрашиваю – что делать будем? Он говорит – марш! Я не понял, какой марш, куда марш? Тут по балке наши обозы подходят. Я говорю: надо развернуть батальон. Принимаю командование на себя, командую первой роте окопаться слева, второй роте окопаться справа по склону, третьей роте в 200-х метрах сзади окопаться, минометную роту в резерв ко мне. Окопались по колено, рассредоточились в 8 метрах друг от друга. Тут вдруг к нам подъезжает на лошади капитан Журавлев, кричит нам – кто приказал, чего свернули? Я вышел, он меня спрашивает, кто я такой есть. Говорю, командир взвода. Он мне: какое ты имел право командовать, ты знаешь, что тебе было приказано идти в Олимпиадовку! Я говорю – там бой идет. Он говорит: ты что, к теще на блины приехал?! А ну сворачивай батальон! Я посмотрел и думаю: что делать, у нас ведь нет оружия, кое у кого из стрелков карабины есть, но основное-то в обозе. Я приказываю: батальон, становись и марш к Олимпиадовке. На окраине села были сады, капитан приказывает первой роте окопаться в 200 метрах впереди на той стороне сада, второй роте окопаться за садом. У нас окапываться нечем, у нас все в обозе. Мои матерятся. Капитан пистолетом грозит, говорит, застрелю за невыполнение приказа. Я молчу, а то этот дурак застрелит и потом скажет, что я не выполнил приказание, кто там будет разговаривать, когда тысячами гибли и без вести пропадали. Я капитану говорю, что вперед пойду и по домам в селе поищу лопаты, мотыги. Беру с собой сержанта одного и мы пошли от дома к дому, углубились в село. Нашли лопаты и мотыги, в селе из жителей никого нет. Я хотел дальше идти, и вдруг смотрю – у соседнего дома танк стоит! Думаю, что за танк, наш наверно? Потом смотрю, башня с набалдашником (вероятно, имеется в виду дульный тормоз орудия танка «Тигр» - примеч. ред.) разворачивается и на меня – я отскочил в сторону, а он выстрелил и по дому попал. Дом развалился сразу, я упал, через меня осколки, пули. Мой сержант оказался в доме, он вокруг меня два круга сделал и убежал. Я увидел, что за каждой хатой стоят танки немецкие с набалдашниками. Потом понял, что это «Тигры». До этого я их никогда не видел. Слышу, немцы лазят по танкам, лопочут по-немецки. Я по-ихнему уже говорил, на фронте научился, всё мог расспросить у пленного. Они все всегда говорили про себя, что были коммунистами. Возвращаюсь я на свое место и говорю капитану, что в селе за каждым домом «Тигры» стоят и замолчал, ничего не стал говорить больше, а то он с револьвером носится, и чтобы не подумал, что я панику развожу. Я славу пою тем, кто был рожден в 20-е годы того столетия – 1924, 1925, 1926 и чуть 1927 – вот им досталось. Конечно, были и те, кто постарше, они возвращались из госпиталей, но те, кто был до этого в пехоте, в пехоту обычно не возвращались. Это я, дурак, возвращался, я же обязан был, офицер, у меня предписание. А потом, меня же приняли в гвардию на Украине, под Белгородом, мы клятву давали гвардейскую, поэтому я и замолчал. Тут вдруг артналет по нам, мины, снаряды рвутся, немцы же все видели. Самолеты летают, все передают. Это у нас тогда ничего не было видно, в 1943 году. Стали мы окапываться, но после артналета пошли немецкие танки и сбили нашу пехоту, пехота через нас, а немцы ее из пулеметов давят и гонят дальше. Капитан им кричит – стой, куда, а они бегут. Мои солдаты лежат в ровике у сада, смотрят на меня, ждут решения, кругом снаряды, мины рвутся, пули свистят, все оглохли уже. Я смотрю, капитан вскочил, завернул шинель на голову и как кинулся бежать! А он длинный, худой был, как страус. У меня комок к горлу подкатил, я же говорил ему, что бой идет, его задачей было занять выгодный рубеж, для этого он и был послан, чтобы предупредить свои основные силы о том, что видит противника, а он – идти вперед приказал. Мне хотелось из автомата дать ему в спину, но пули мои будут, меня же расстреляют после трибунала. Говорю своим солдатам, что как только перестанут бить немецкие пулеметы, чтобы они сразу, по одному, по-пластунски, отходили назад в балку. Не успел это сказать, как они бросились бежать. Немцы с пулеметов как дали им вслед, так сразу человек 20 не стало, а в роте было 80 человек. Пополнение как раз получили. Я тоже за ними, подбежал к обрыву у балки, там овраг, обрыв метров 5 высотой. Прыгнул вместе со всеми, свалился, коленкой ударился. Тут же радист передает что-то, видимо, обстановку нашего батальона. Потом к балке подошли с обоих сторон немецкие танки, а в балке был весь наш полк в авангарде и дивизия шла. Немцы тут как начали шпиговать с двух сторон! Что там творилось, в этой балке, это просто кошмар… Рев, крик, гам, лошади на дыбы встают, сверху самолеты «Фокке-Вульфы» и «Мессершмитты»... «Фокке-Вульфы» чуть больше «Мессершмиттов», штурмовики кассетные бомбы сбрасывают, кассеты раскрываются и из этих кассет летят 40 бомбочек, они свистя взрываются и все вокруг в клочья рвут. За танками подошли бронетранспортеры, пехота. Дали они нам прикурить там. Мы побежали. Впереди меня бежит человек, стонет, я глянул, он кишки держит, такого сине-красного цвета, и они все в соломе. Видимо, осколок ему живот распорол, он падал и солома в живот попала. Тут он упал, я упал тоже, смотрю, у него изо рта кровь. Впереди еще один бежит, у него из сапога кровь течет, а он все равно бежит. Куда от них денешься с одним автоматом! У нас не было противотанковых средств, в этом был виноват замкомбата. Если бы он послушал меня, мы бы остановили противника, смогли развернуть противотанковые средства. Мы бы задержали противника до подхода наших главных сил, вызвали бы авиацию. Я бегу, за мной мои солдаты бегут, люди кидались в камыш, чтобы хоть куда-то с этой стороны деться. Вода вся красная от крови в речке текла.
– Какой это был месяц?
Это был октябрь. Да, октябрь, потому что в конце сентября мы форсировали Днепр. Я забегаю в овраг, за мной человек 20 моих солдат. Стало спокойно, ни самолетов, ни танков, тишина. Я их собрал, говорю, что делать будем, сейчас сюда подойдут танки, транспортеры и с огнеметов они нас пожгут, если мы не выберемся. Солдаты говорят, посмотри, над нами уже 3 ствола с набалдашниками. Это «Тигры» подошли к оврагу и остановились, через сам овраг они перейти не могут, но их пушки над нами нависают. Что делать? Говорю солдатам, делайте как в прошлый раз, по моей команде выбегаем и бежим в сторону. Что будет – не знаю, скомандовал и вперед. Рванули, побежали, танки дали по нам из пулеметов и полетели мои солдатики. Тут сверху самолет пролетел, дал очередь и еще двоих свалил. Я одного пошевелил, он не реагирует. Второй тоже готов. Я выскочил, за мной человек 5 из 20 было, остальные там остались. Говорю, давайте за мной в кукурузу, сам впереди бегу. До кукурузы не добежал, вижу, там немцы с автоматами стоят, рукава засучены, хохочут, говорят «Иди сюда». Тут и сзади еще немецкие автоматчики подошли. Я в сторону сиганул, а два солдата, что со мной рядом стояли, они посмотрели друг на друга, потом на меня, и я понял – всё. Подъехал немецкий бронетранспортер, эти двое руки подняли. Я думаю, что буду по ним стрелять, повернулся в сторону, вправо, а там посадка была. Тут образ матери и слова ее в голове мелькнули: «Бей, сынок, я помогу». Все это вмиг промелькнуло, как мать мне говорит это, вся жизнь моя промелькнула – как в детский сад ходил, как училище закончил. Гляжу – бронетранспортер за мной поехал, солдаты мои ушли в кукурузу, не знаю, что с ними. Сообразил, что, видимо, они сказали про меня немцам, что я их командир и младший лейтенант. В транспортере автоматчиков человек 6-7 сидят, кузов открыт, бронированный, каски торчат. У него пушка впереди 20-мм, пулемет. Я несколько шагов сделал, он за мной. Думаю, они меня хотят живьем взять, автомат взвел, диск полный был. Я в карман залез, развел усики гранаты и кольцо на палец одел, граната Ф-1 сильная. Сейчас, думаю, гранату кину им, потом дам из автомата и будь что будет. Еще несколько шагов сделал, вдруг – бух! Меня аж качнуло взрывом, думаю, самолет что ли бомбу бросил, наших-то не видно. Транспортер за мной ползет, смотрю, из него дым идет, немцы начали выпрыгивать и бежать в кукурузу, я понял, что они бегут, и я их как из автомата трррррррр. Они кричат «рус, не стреляй». В общем, я четверых свалил там из этих. У меня слезы на глазах навернулись, ком к горлу подошел, хотелось бежать и бить эти транспортеры, которые в кукурузе стояли. В то же время я подумал – нет, ползи, а то срежут. Я отполз в сторону, поднялся, в посадку захожу, а там наш танк стоит, Т-34. Из танка вылазит младший сержант и говорит: ну что, младшой, здорово я его тяпнул? Я у него спрашиваю: ты? Он говорит – а кто же, если бы не я, тебе бы капец был, они хотели тебя живым взять. Я его благодарю, он мне говорит, садись, поедем к нашим. Мы оказались на горе, на высоте, там, внизу, Ингулец. Людишки, видно, окапываются. Поехали к нашим, я еще подумал, что сейчас только танк из посадки выйдет – за ним кинутся, «мессера» бомбить будут. Я слез, решил пешком пойти, к себе в танк они меня не возьмут же. Они как с горы спустились, так сразу за ними пара «мессеров» полетела, бомбы сбросили, но мимо. Он что делает – через речку хотел проехать, да застрял, у него нос вышел, а мотор в реке, берег слишком крутой оказался. Иду по реке, смотрю, в наброс мины противотанковые, противопехотные, доска. Обошел мостик, а там КГБ’шники меня встретили, спрашивают – оттуда идешь? Я говорю да. Опять спрашивают – а где люди твои, ты что, бросил их? Я говорю – нет, побили их всех. Забрали меня в Особый отдел, там я то же самое рассказал. Мне дают предписание идти по ближайшим госпиталям, медсанбатам записывать всех, кто из 36-й гвардейской дивизии. Я пошел, неделю бродил по этим госпиталям, кое-кого нашел, передал в отдел запись, стали собирать роту по новой. В общем, весь полк наш погиб в этой балке. Все в трупах там. Лошади, коровы, быки, волы. Это все за один коротенький бой. А сколько их еще было, пока Украину проходили, Первомайск, Голту. Сильные бои были в Окопе зимой 1944 года, тяжело было. Днестр форсировали, потом Молдавию освобождали, Румынию, в Ясско-Кишиневской операции участвовали.
– Как Вам Румыния? Как румыны встречали?
Хорошо, румыны нам легче всего дались. Но 4 месяца мы там боролись, они нам дали прикурить, потому что мы первые вошли в Румынию, а наши главные силы, танки позади остались, потому что переправу сразу не сделаешь. Вот пехота сразу перешла, захватила Ботошанский плацдарм и 4 месяца его удерживала, пока главные силы переправились. 26 апреля мы перешли в наступление. Было много наших танков, авиация, пополнение получили. 4 месяца формировались, готовились. Наступление наше провалилось, т.к. немец все это заметил и отвел свои войска на вторую полосу обороны, а наша артподготовка и вся авиационная подготовка прошли по первой полосе. Полтора часа лупили. Мы первые 5-7 километров прошли и потом немцы как дали нам, как налетела авиация, 70-80 штук бомбардировщиков, «Фокке-Вульфов», а еще «Юнкерсы», Ю-87, паразиты, с крыльями переломанными, бомбу бросит точно в танк и пошел. И вот он как даст из пулеметов по нам, а наших ни самолетов нет, никого. Тогда мы были, по сути, на главном направлении своего 2-го Украинского фронта.
– Расскажите, пожалуйста, поподробнее, о вашей встрече с Р.Я. Малиновским в Румынии.
– Немцы нас остановили, набили тогда с обеих сторон около 500 танков под Тыргу-Фрумос. Эту операцию не очень стараются афишировать. Такая бойня была! Этот город как раз перед нами стоял. Потом мы наблюдательный пункт после этих боев сделали, а то были на голом месте. Там я встретился с Малиновским и Шумиловым, когда дежурил на наблюдательном пункте нашего полка. С КП полка передают – Расщепкин, смотри, там идет большой начальник, чтобы у тебя все было в порядке, документацию подготовь. Я посмотрел журнал наблюдения, в который мы вместе с двумя разведчиками-наблюдателями записывали, где что прошло, сколько танков, повозок, пушек. Сам я сделал схему полей невидимости, схему полей наблюдения. Карандаши и все это у нас было, потому что мы в обороне стояли 4 месяца, вся эта канцелярия работала. Перед нами был элеватор. Видно было хорошо, у нас была высота 322 метра, на этой высоте было два кургана, на одном кургане наш наблюдательный пункт был, 106-го полка, на втором наблюдательный пункт командира 700-го гаубично-артиллерийского полка Кравченко. В общем, одного разведчика я выставил наблюдать, а второго поставил в траншею и говорю ему – смотри, кто будет идти поверху, тех сразу сгоняй в траншею, не допускай, чтобы они демаскировали наблюдательный пункт. Немцы были метрах в 500-х от нас. Только высунись из окопа и их снайпера били сразу в лоб. На 800 метров били их снайпера. Я сижу, работаю, вдруг слышу, солдат в траншее кричит «сойди в траншею, кому говорю!» Выскочил, смотрю, идет группа людей далеко, человек 20 идут, поверху траншеи. Это же опасно. Солдат берет автомат и дает вверх очередь из автомата, кричит им «сойди в траншею, стрелять буду!» Основная масса попрыгала, а в траншею же тяжело прыгать. Траншея там была полного профиля, 1,5 м глубиной, траверс и бруствер по 40 см, это уже метр девяносто. Не каждый прыгнет. Вот они попрыгали, а 4 человека идут поверху. Дошли они, там спуск был. Я присматриваюсь – солидные люди идут, не в обмундировании нашем, а в комбинезонах. Комбинезоны на них зеленые. Впереди здоровый дядя идет какой-то, не знаю, кто такой. Смотрю – генерал-лейтенант. Первый идет, а второго в траншее не видно. Я подбегаю к первому и рапорт даю – товарищ генерал-лейтенант, дежурный по наблюдательному пункту 106-го полка, гвардии лейтенант Расщепкин. За время моего дежурства прошло по дороге 19 единиц, 20 повозок, 2 самоходки. Он мне – хорошо, молодец, только устава ты не знаешь, рядом со мной командующий стоит, а ты мне рапорт подаешь, я всего-то командарм. Я опростоволосился, немного смутился, и вдруг слышу – тот, что сзади был, говорит: а ну подвинься, ты собой загородил не только Румынию, но и всю Россию прикрыл, и говорит, что он не видит ничего. И выходит вперед Малиновский, он в комбинезоне, фуражка синяя кавалерийская. Мне руку подает и говорит: молодец, лейтенант, скажи, а стереотруба у тебя есть? Я ему – есть. Он: а ну проведи меня к стереотрубе. Я его повел к стереотрубе, там сидит солдат, я его согнал, освободил место. Малиновский был генерал-полковник, генерал армии, маршала позже получил. Он без погон был, первый был с погонами, а этот нет. Сидим в траншее, Малиновский сидит за трубой, стоит Шумилов, рядом какие-то командующие войсками фронта. Малиновский вел рекогносцировку для наступления, нужно было подобрать место, где пустить танки, где наносить удар. Я уже потом понял, что это такое. Он сидит и поворачивается ко мне: лейтенант, здесь артиллеристов поблизости нет? Я говорю, есть на соседнем кургане, командир 700-го гаубичного. Он: давай его сюда. Я прибегаю быстро, траншеи у нас за 4 месяца были отполированные, и красный уголок был. Командир лежит, спит, был июнь, жара неимоверная, духота. Я его за ногу будить, говорю, товарищ капитан, вас вызывает к себе командующий! Он брыкается, потом узнал меня, говорит: какой командующий?! Я говорю: командующий войсками фронта! Он перевернулся на другой бок и – иди отсюда на меня. Я говорю – серьезно, он у меня на наблюдательном пункте, и Шумилов, и все генералы. Он начал сапоги надевать, брюки, гимнастерку, потом бежит за мной. Я пропускаю Кравченко вперед, он проходит по сообщению и докладывает Малиновскому: командир Кравченко по вашему приказанию прибыл. Малиновский, не поворачивая головы: очень приятно, а ну-ка, дорогой, скажите мне сходу основное направление вашего полка? Тот тык-мык, говорит – товарищ командующий, у меня есть схема ориентиров по линии видимости, поправки все. Малиновский говорит – не надо мне, дай основное направление полка! Кравченко спутался, сбился. Малиновский ему: церковь видишь? Давай полком 5 снарядов по церкви! Кравченко – а что, а как, а у меня же связи на наблюдательном пункте нет, все на кургане. Он посылает своего солдатика к себе, тот приносит телефон и тянет сюда, метров 30-40 было расстояние. Кравченко начал готовить данные, а если бы они были готовы, он бы сразу скомандовал и все. А тут он начал пристрелку, команды начал отдавать – стрелять первой батарее первого дивизиона, что-то вроде того, я не знаю точно, как он там командует. В общем, дал момент, дал прицел, снаряд прошел через нас, упал в районе церкви. Потом Кравченко поправки сделал, потом начал сводить весь полк в точку, это сколько ж времени надо – дать поправки каждому дивизиону. Время идет, а он сидит, ругается про себя. Времени прошло полчаса, пока он навел. Потом первый огонь открыли, 5 снарядов. Всего у него 32 орудия было, его полк за нами под горой стоял. Начали стрелять, погода тишь, зной, красная пыль подниматься начала и церковь скрылась, не видно. А генералитет все лезет посмотреть. Я им говорю: товарищи, не вылазьте, снайпера щелкают, могут прострелить лоб запросто. Они смотрят. Потом стала пыль оседать, Малиновский смотрит – крест, колокольня, церковь, все на месте, 130 снарядов было выпущено и ничего не случилось. Малиновский плюнул, говорит плохо; потом говорит – видишь элеватор? 5 снарядов туда! Кравченко опять полк переводит и пошел по элеватору. При стрельбе по элеватору даже пыли не поднялось, он же бетонный. Малиновский ругается – я на вас (на Кравченко) натравлю командующего артиллерией фронта. Кравченко дрожит. Тут пули стали по нашим курганам чиркать, немцы стреляют. Командиры лазят, я им говорю – не лазьте, немец бить начал, а они все равно лазят. Начали мины, снаряды рваться, осколки на бруствер сыплются. Один осколок упал возле Шумилова, он его хвать, а осколок же горячий, острый как бритва, рваный, он его бросил. Потом некоторое время спустя он его снова берет и к шее своей прикладывает, на меня смотрит. Я ему говорю – голову бы оторвало, Михаил Степанович. Плюнул он, выругался. Уже весь генералитет присел в окопе, никто не высовывается, снаряды вокруг рвутся. Немцы поняли, что с курганов корректируют огонь, они же соображают, умные были, и как начали лупить по нам! Пули сыплются, осколки свистят, весь генералитет на дно полег, а Шумилов стоит. Я знаю, что над нашей стереотрубой накат всего в одну жердь, а жердь это 8 см в диаметре. Если мина попадет, то разметает весь козырек, погибнет командующий. Блиндаж у нас хороший был, 3 на 3 м, да 8 накатов, под курганом, в него ни снаряд, ни мина, ничего не попадет. Тут же стоит Кравченко, он мне говорит: ты подойди и предложи сам в блиндаж спуститься, ты же главный здесь. Я говорю – все понял. Подхожу к Малиновскому и говорю: я, как старший на наблюдательном пункте нашего полка, прошу вас, сойдите, пожалуйста, в убежище, иначе быть беде, мина попадет и все, а я за вас отвечаю. Он на меня посмотрел, чувствую, с собой борется. Я ему говорю – все уже попрятались. Он мне: ладно, уговорил. Я иду впереди, он за мной, еще Шумилов и весь генералитет. Набились мы в блиндаже на колени друг другу, кругом на лавочках были настилы, всего человек 20 залезло в блиндаж. Малиновский и Шумилов сели вокруг столика, на котором 3-4 телефонных аппарата стояло, коммутаторы, связь полка с дивизией была. Все притихли, молчат. Малиновский открывает пачку Казбека, давайте покурим, говорит. Дает всем закурить, я тоже потянулся, взял, закурил. Он стал расспрашивать документацию, журнал наблюдений, схему ориентиров, схему полей невидимости, где какие лощинки, долинки, где Фрумос изображен и все села. Огонь минометный был очень сильный, часа полтора сидели. Потом огонь стал стихать, прекратился. Малиновский говорит – ну, братцы, пора и честь знать, что-то мы тут загостевались, пора нам свою работу выполнять, благодарим тебя, лейтенант, за прием, разреши откланяться – в шутку так говорит. Тут бы мне сказать, что я хочу покомандовать, но нет, не пришла в голову эта мысль.
Еще был случай в Румынии. Немец нас знал лучше, чем командир батальона. Командир батальона в двух километрах сзади, а немец впереди, в 60-70 метрах. Немец нас и по имени-отчеству, и по званию знал. Сидим в обороне, в окопах, а немцы издевались, кричали – «Рус, давай табак делить». У нас табаку не было, а если и появлялся, то делили его кучечками такими и распределяли вроде жребия – один отворачивался и говорил: это командиру взвода старшему сержанту Иванову, это командиру взвода Петрову, это командиру роты лейтенанту Расщепкину и т.д. Немцы кричат, хохочут, потом берут губные гармошки и играют. Я, когда пленных брали, такие гармошки у них всегда отбирал, у меня их было 15 штук. Одну вот оставил, до сих пор она у меня.
– Когда именно Вы получили орден?
В 1944 году (информация сайта podvignaroda.ru: 28 августа 1944 г., действуя в составе группы конников в районе Сувеж, в ожесточенных боях с пограничными войсками венгров на румыно-венгерской границе проявил мужество и решительность. Со своей группой ворвался в траншеи врага и в короткой ожесточенной схватке выбил его из укреплений. Взвод под командованием тов. Расщепкина в этом бою истребил большое количество солдат и офицеров противника. Сам тов. Расщепкин в этом бою уничтожил 4-х солдат врага. Достоин награждения орденом Красной Звезды. Наградной лист от 19.09.1944 г.).
– Как считаете, почему произошло так, что Вы поздно получили награду?
Потому что никто ни из политработников, ни из комсомольцев не идет помогать командиру. Был случай там же, в Румынии, когда мы в обороне стояли. Поверху идет выпивший партработник, капитан наш, доходит до траншеи. Я говорю: товарищ капитан, вы куда? Он мне: а ты кто такой? Ты кто – мне говорит. А на мне был френч немецкий, рубашка, плащ гражданский, погоны самостоятельно сделал из алюминиевой ложки, сапоги драные, ватные брюки. Это лейтенант, апрель 1944 года. Отвечаю – я командир роты, а вы кто такой? Он говорит: ты какой ротой командуешь? – Первой. – А батальон? – 1-й батальон. – А второй где? Я говорю: на втором эшелоне, 2 километра сзади. Капитан спустился, мне говорит: ты меня знаешь? Я ему – первый раз вижу, а вы кто? Он: я парторг полка. Спрашивает меня: ты давно в полку у нас? Я говорю: два года. Он так раскрывает плащ на себе и говорит: и что, ни одной железки нет? Думаю, какие железки, а потом понял, что он про ордена-медали. Говорю ему: мы вообще-то за Родину воюем. Если что, говорю, это передний край, немец в 70 метрах от нас. Он прыг ко мне, сразу хмель куда-то делся. Говорит мне: как твоя фамилия? Отвечаю ему. Он говорит: Расщепкин, получается, ты меня спас, если бы я сделал шаг туда, то я был бы у немцев? Да, думаю, немец бы тебе показал партработника. Он говорит – как же я, дурак, мимо прошел? Это все по пьяни! Капитан этот мне сказал тогда – ты меня спас, орден Отечественной войны получишь. Больше он не появлялся. Комсорг полка иногда тихо придет, спросит – ну что, как дела, принесет газетку какую-нибудь, или в партию вступить уговаривал. В 1944 г. я вступил на фронте в партию. Через 30 лет мы встречу организовали на местах формирования нашей дивизии, в Киржаче Владимирской области, и я спрашиваю: а капитан Кудинов где, что-то я его не вижу? Мне ответили, что капитан Кудинов спился еще по дороге на родину. Пили они и ничего не делали. Как только бой начинался, комиссары все в тыл, говорят, надо обед не сорвать, всех кормить, одевать, обувать и убегают.
Вот так вот мы воевали, лейтенантики, никто нас не видел. Я раза три в окружение попадал. Мы уже в Румынии были, я минометной ротой командовал, стрелковой ротой командовал, а ни одной медали, ни одного ордена не получил. Когда Будапешт брали, командовал штурмовым взводом. Только один орден получил. На фронте несколько раз с немцами встречался вот как с вами сейчас, и кто в такой ситуации первый примет решение, тот и побеждал. Получалось, что побеждал всегда я. Сейчас балую своих внуков и правнуков, внуков у меня трое, одна внучка, правнуков четверо.
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит. обработка: | А. Александров |
