Шабалин Владимир Егорович

Родился я 27-го июля 1926 года в Пермской области. Ординский район деревня Яковлевка.

Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.

У нас была самая обычная крестьянская семья: родители, бабушка и нас четверо. Я самый старший, а после меня еще два брата и сестра. Жили как все. Имели небольшое хозяйство, дом самый обычный - пятистенный. Знаю, что до коллективизации имели лошадь, корову. Но в коллективизацию, я смутно это помню, что лошадей сдали в колхоз. В деревне у нас вроде никого не раскулачили, и помню, как люди организованно собирались на работы, пахать. Мама и бабушка работали в колхозе, а вот отец работал резчиком по камню на небольшом заводике камнерезных изделий. Я хоть и молодой был совсем, но скажу, что в колхозе вроде неплохо жилось. Деревня-то хоть и небольшая, но в колхозе всё было: лошади, коровы, овцы, птица, кролики. Вот только машин не было. Даже трактора из МТС не всегда пахали. Всё больше лошадки были в ходу. Всё на них…

А чем думали заняться после школы? Может, у вас какая-то мечта была, на кого-то выучиться?

Я даже не могу этого припомнить. Помню лишь, что на завод к отцу почему-то не хотел идти. Мы же с детства в каникулы всегда заняты в колхозе, так что были приучены к земле, поэтому после 7-го класса я и пошел работать в колхоз.

Как вы узнали о начале войны?

22-го июня у нас в деревне проводилось массовое гуляние – массовка, как тогда говорили. А как раз несколько мужиков приехали к нам в командировку, и вот они пришли на гуляние посмотреть и рассказали, что началась война… Ведь в деревне ни света ни радио еще не было. А уже на второй день стали повестки разносить. Почти сразу призвали и отца – в августе. Они вдвоем уходили, он и председатель сельсовета из Ключиков. Отец уже знал, что такое война. Он в Монголии еще воевал в 1939 году и был там ранен. Помню, когда прощались, и он горько плакал, и мы все плакали… Видимо чувствовали, что больше не свидимся… Он погиб в 43-м под Харьковом… Кем воевал, не знаю, но на фотографии вроде рядовой.

Отец (слева) – Егор Герасимович

А не знаете, сколько всего с вашей деревни призвали, и сколько вернулось?

Не скажу, но вернулось мало. В нашей деревне было около 80 домов, и почти из каждого кто-то не вернулся… Причем, большинство погибло в начале войны. Из тех, кто призвался в 41-м и 42-м, считай, только один вернулся – Виктор Федоровцев с 23-го года. Его под Москвой ранило, и ему ампутировали руку.

А из вашего класса, например?

За весь класс не скажу, знаю только за своих друзей. Мои друзья-приятели все живые вернулись. Миша Федоровцев с 25-го года. Лёня Ельхин вернулся инвалидом 1-й группы. Он уже под Берлином получил ранение. Саша Дуван тоже живым вернулся.

Как изменилась жизнь с началом войны?

Все, конечно, постоянно в работе. Я всё больше с лошадьми работал.

Эвакуированных к вам в деревню прислали?

У нас в Яковлевке никого не было. А вот в Ключиках их много приняли, они там в правлении колхоза жили. По большей части ленинградцы. Москвичи тоже были, но мало.

А люди как-то обсуждали неудачи начального периода войны?

Помню, что народ был очень агрессивно настроен против немцев. Особенно когда стали приходить похоронки, это не дай бог… Но что проиграем, такого никто не думал. Ведь до этого и японцам дали по зубам, и финнам, так что на армию очень все надеялись.

Когда вас призвали?

12-го ноября 1943 года. В тот день мы вчетвером призывались: я и Ваня Асташин из нашей деревни. И еще двое из Вторых Ключиков: Миша Белов и Паша Васедин. Все они тоже вернулись с войны. И попал я в 7-ю снайперскую школу, которая находилась в селе Ботово Кунгурского района. Там всего восемь рот. В каждой землянке одна рота – 120 человек.

Хорошо учили?

Стрельбы каждый день. Но надо сказать, что еще до призыва года полтора или два мы ходили за 10 километров на занятия по военной подготовке и нас там приучили к стрельбе. А в этой школе у каждого курсанта по две винтовки – снайперская и обычная. И сегодня с одной работаешь, завтра с другой. Так что стреляли хорошо.

Почти все ветераны с ужасом вспоминают кормежку в запасных полках.

Это да. Питание по первости было очень плохое. Представляете, через месяц после призыва ко мне туда приехала мама, и не узнала меня… Я как раз на посту стоял, она подходит, и спрашивает про меня. А я худой, одна голова да шея… Винтовку мог нести только на ремне, а на плече нет. Не было сил… Но у нас начальником школы был майор Осадчий, так он из Свердловска просто не вылазил, чтобы улучшить нам питание. И все-таки добился своего. Потом питание хорошее сделали. Когда стали нормально кормить, это уже совсем другая жизнь, совсем другое настроение у людей. А вначале…

Многие ветераны признаются, что у них в запасных полках были случаи, когда курсанты умирали от голода.

Нет, чтобы кто-то умер, я такого не помню. Но некоторые с голодухи бежали домой, а их ловили и сажали на губу. И был случай, один замерз на губе. Там же гауптвахта холодная, и паренек к утру замёрз…

А у меня был земляк – Коля из Мировки. И как-то он мне говорит: «Володя, давай убежим! Дома хоть наедимся...» Но я ему так ответил: «Коля, я не побежу! Но если хочешь, бежи. Потому что когда меня спросят, ты знаешь, где он живет? Я приеду за тобой и наемся…» С этим Колей мы потом случайно встретились в 46-м. Мне тогда дали отпуск за отличную стрельбу на показательных стрельбах. Приехал домой, и встретил его у магазина. Бросились навстречу, обнялись, заплакали... Он говорит: «Володя, я ведь тебя тысячу раз вспоминаю, за то, что ты мне сказал – «Коля, не бегай!»

В этой 7-й школе мы проучились месяцев четыре-пять, после чего нас отправили в город Кулебаки, это в Горьковской области. Там соединили со 2-й снайперской школой, месяца два проучились вместе и только потом отправили на фронт.

Но когда прибыли в Белорусскию, там пришли покупатели, и не посмотрели, что мы снайпера. Стали разбирать, кого куда, а нас, несколько человек, как-то выбрали и определили в 185-й армейский запасной полк, и там стали учить на минометчиков. Вот так и получилось, что я всю службу провел минометчиком.

А вы не расстроились, что из снайперов вас перевели в минометчики?

Нет. Потому что в школе у нас все молодые, а в этом запасном полку много стариков, уже повоевавших. Так они нам так говорили: «Это хорошо, что вы к нам попали! Целее будете…»

В этом запасном полку еще месяца четыре проучились. Там же в расчете шесть человек, и все всё должны уметь. А когда на фронт прибыли, покупатели приехали и забрали нас в 492-й стрелковый полк 199-й стрелковой дивизии. В этом полку была батарея 120-мм минометов.

Владимир Шабалин

Первый бой помните?

Это еще в Белоруссии что ли. Но большое спасибо нашим старикам, они нас как отцы берегли. Когда совсем тяжело становится, они нас или в яму какую затолкают, куда-нибудь, лишь бы спасти нас. Но бои были тяжелые.

Помню, однажды шли по Восточной Пруссии, и батарея 76-мм орудий заняла огневые позиции, но немцы их засекли, стали обстреливать, и они дрогнули. Бежали назад километров пятнадцать, а технику всю на себе… А потом разобрались и обратно пошли отвоевывать пушки. Приказали: «Хоть ползком, но назад орудия верните!» И вернули…

А вы кем были в расчете?

Я все номера прошел. Был и подносчиком, и заряжающим, и наводчиком, и командиром расчета. Но уже в самом конце, когда взяли Кенигсберг, все машины забрали, отправили на Берлин, а нас перевели на конную тягу. У нас в Данциге погиб комбат Непомнящий, и вместо него комбатом стал Воронков. Он сам москвич, и спрашивает: «Хоть кто-то из вас умеет с лошадьми обращаться?» А нас пермяков на батарее было человек восемь: «Так мы все сельские». И каждому дали по паре лошадей: «Вот тебе лошади, повозка – отвечаешь за них головой!», и так мы уже с ними до конца войны.

А как погиб комбат Непомнящий?

Случилось так, что в Данциге на обратном пути с огневой позиции на НП они пошли с разведчиком. Надо было перейти через мост. Этот разведчик ему говорит: «Товарищ капитан, надо ползком!» - «Да ну, я перебегу…» И только встал, снайпер его хлоп… Очень хороший был офицер… (По данным ОБД-Мемориал командир минометной батареи 492-го стрелкового полка капитан Непомнящий Андрей Васильевич 1920 г.р. погиб 27.03.45 – прим.ред.) Вот пожалуй, что в этом Данциге мы понесли самые большие потери. Город не очень большой, портовый, но встретили они нас хорошо… А так, чтобы сильно больших потерь, у нас не было.

А можете сказать, что чью-то гибель больше всех переживали?

За всех сердце болело… Но у нас была медсестра, любимица всей батареи. Забыл уже как звать, Леной что ли. Другие медсестры любили офицерский состав, а эта нет. Дружила, в хорошем смысле, только с солдатами. Вечно чем-то помогала, что-то подшить, например. И вот как-то при артобстреле ее смертельно ранило, и вся батарея со слезами ее хоронила…

Где вы встретили День Победы?

В каком городе, уже не вспомню. (После освобождения в конце марта Данцига, дивизия принимала участие в боях в Западной Померании, и окончила войну по линии Висмар – Виттенберг, встретившись с частями английской армии – https://ru.wikipedia.org ) Все друг на друга бросились, обнимают, целуют… А потом и застолье устроили. Хотя на фронте нам «наркомовские» 100 граммов часто выдавали, но мы, молодые, этим делом не увлекались. Я, например, свою норму всегда старикам отдавал. Потому что наш взводный Бутюгин, и покойный комбат Непомнящий нас так учили: «Ребята, вы еще свое выпить успеете. А сейчас вам голова нужна светлая!» Хотя сам Бутюгин в конце войны чуть не погиб из-за этого дела.

Когда взяли Данциг, он с радистом пошел то ли на огневые, то ли куда, и там их угостили. Они выпили, но спирт-то оказался техническим. Обратно вернулись, и этот радист сразу лег в повозку и уснул. А жена комбата Лена как-то увидела, что с ним что-то не то, и ко мне подошла: «Ребята, Бутюгин какую-то дрянь выпил. Давайте ему пить, пить, пить, и не давайте спать!» И вот он всю ночь шел за повозкой, мы ему спать не давали, и к утру очухался. А радист в повозке помер… После этого случая комбат сразу всех предупредил: «Ребята, даже не вздумайте ничего пить!» А был еще смешной случай.

Уже после Кенигсберга также всю ночь шли. А немцы вояки хорошие, но под конец войны уже массово стали сдаваться. И вот на марше ночью один пришел сдаться. Винтовку положил на кухню, а сам рядом идет. А ездовый шел, держался за кухню, но спал на ходу. Тут проснулся, смотрит, немец рядом идет. Закричал: «Немцы!» Сразу переполох, прибежал комбат... Утром сдали его в особый отдел. А однажды мимо нас везли пленных, а у нас был один казах. И вдруг один из пленных дыр-дыр, в общем, заговорил с ним по своему. А наш ему и отвечает: «Нет, ты мне не земляк уже…»

Многие ветераны признаются, что власовцев даже в плен не брали. Прямо на месте расстреливали.

Нет, ничего такого я не видел. Чтобы пленных как-то обижали, у нас такого не было. Я вам так скажу. Это по первости к немцам ненависть была, а когда война закончилась, и мы пожили, увидели, с каким они к нам уважением относятся, тут уже никакой ненависти. Мы же когда пришли в Магдебург, он был страшно разбомблен. 25 тысяч человек погибло под американскими бомбардировками. Так там немцы американцев просто ненавидели! А мы там месяцев шесть стояли, и уважение уже капитальное было. И еще что хочу сказать.

Мы когда на Одере стояли в обороне, а на той стороне власовцы. И все знали, что они дерутся злее немцев… Так они нам кричали через реку: «Ну, подождите, мы вас потопим!» И подорвали там дамбу что ли, и нашу дивизию затопило. Ну а когда началась артподгтовка, я таких больше не видел… Нигде так больше не стреляли. Четыре часа молотили! И когда перешли на ту сторону, то увидели… В колхозах землю так не пашут, как там было все перепахано…

Владимир Шабалинс другом

А с американцами приходилось встречаться?

В 45-м на Эльбе мы с англичанами встретились. В целом нормально общались, только они на нас так смотрят, дескать, чего вы победители так плохо одеты? А мы им отвечаем: «У нас эта одежда родная, а вы чужое надеваете!» И еще в 47-м встречались, но тогда уже отношения с ними были очень плохие. А когда к нам пришло пополнение, ребята рассказывали, что они в Вене стояли: «А там в ресторан придем, они начинают скандалы устраивать». У ресторана ихняя шоферня стоит, а они почти все негры. И наши солдаты их приглашают: «Давайте за стол, мы же вместе воевали!» Сядут вместе, а тут белые американцы скандалы устраивают. Я до 1949 года служил в Германии, и скажу, что немцы любили не американцев, не англичан, а именно русских. За все годы моей службы там, у нас не было случая, чтобы русского солдата немцы обидели. Один случай помню.

Как-то с нашей батареи один пошел в самоволку, и напился где-то там до потери сознания. Полиция привезла его на КПП: «Ваш?» – «Наш!» Утром на разводе командиру полка Шадрину сразу доложили, он к нему подходит: «Ну что, сержант, рассказывай!» Тот рассказал, а полковник с него тихонько снимает сержантские погоны: «Вот тебе новые!» и дает солдатские… И все на этом.

А были случаи, что наши солдаты немцев обижали? Сейчас ведь принято так представлять, что солдаты Красной Армии чуть ли не все поголовно мародерствовали и насиловали. Почти все ветераны, например, признаются, что в конце войны им приходилось видеть показательные расстрелы.

У нас в Магдебурге тоже был случай, когда перед строем одного солдафона расстреляли. Он перед этим выкопал себе яму, потом его расстреляли, и тут же закопали… За то, что он стал заниматься мародерством. В самоволку убежит, ограбит кого-то и попался на этом. А нас всех убеждали: «Вспомните, что немцы творили с нашим народом! И если бы мы также относились к немцам, так нам бы еще тяжелее пришлось. Так что запомните, мы этого не допустим – обижать немецкое население!» Так что этот случай исключение. Всякое, конечно, случалось, но только по мелочам. Вот, например, такой случай.

Мой земляк из Свердловской области Коля Сенцов мне однажды признался: «Знаешь Володя, я ведь ворую! С детства вот научился, и охота воровать…» И однажды пошли в город. Нас-то в Германии в увольнения по одному не отпускали. Если захотим в город сходить, лейтенант берет с батареи человек 20-30 и пойдем все вместе. По магазинам, кто, чего. И вот однажды так пошли, и этого Николу взяли с собой. В магазин зашли, солдатня разбрелась, что, чего, кому надо, смотрят. Нам же марки платили. И вдруг одна немка кричит: «Руссишь! Руссишь!» Наш взводный - лейтенант Резников спрашивает: «Чего она за солдата кричит?» Та объясняет: «Руссишь цап-царап! Цап-царап!» Я ничего никому не говорю, но сразу подумал, Никола, наверное, тяпнул… Посмотрели, точно, этой заразы Сенцова нет. Тут Резников говорит: «Вот что, ребята, выйдем на улицу!» И немку с собой. А у нас один паренек неплохо говорил по-немецки. Через него расспросили, оказывается, он кошелек у нее вытащил и сбежал. Ну ладно… Смотрим, в стороне Никола стоит. Крикнули ему: «Чего стоишь там, иди сюда!» Он подходит, она сразу на него указала: «Вот этот солдат у меня цап-царап…» Ребята у него по карманам посмотрели и нашли кошелек. Она сразу – «майн!» Ну, посмотрели, деньги все на месте. И тогда ему лейтенант сказал: «Больше ты с нами в город не пойдешь!» До 48-го или 49-го года нас в увольнения не пускали, но мы все равно в самоволки бегали.

У нас в Вюрце с трех сторон части стоял забор, а с четвертой - городской парк и рядом вроде как сады, мы их называли «мичуринские». И вот там в парке с немками знакомишься и сюда, в мичуринские сады… И никогда ничего. А ребята из Польши привозили на ремонт технику, и мы им пожаловались: «В увольнения не пускают. Ходим только коллективно…» А у них, оказывается, не лучше: «У нас в увольнения пускают, но минимум по трое и с автоматами...»

Мы каждый год выезжали в летние лагеря, километров за семьдесят от Дрездена. И вот когда в 49-м стали грузиться на станции, а у нас уже и комбат новый, забыл, как его звали, и замполит дивизиона – майор Храмов. А они оба приехали с женами. И вот мы грузимся, а вокруг станции собралось много немок, пришли провожать нашего брата. Храмов это увидел и начал выговаривать командиру орудия Мише Середе: «Середа, это что у вас творится?! Это же наши враги, а вы с ними связь имеете» и т.д. и т.п. А Миша ему и отвечает: «Товарищ майор, вы же из России приехали, и с собой привезли. А мне уже 25 лет, а я еще живой не видал, и как мне быть?!» И больше на эту тему майор разговоров не заводил… Что характерно, ребята в Болгарии служили, так их и в увольнения пускали, и даже разрешали на болгарках жениться. То же самое в Чехословакии. А у нас, если б только разрешили, многие бы на немках женились.

Зоя Ивановна – жена (смеется): Он тоже хотел на одной жениться!

Если можно, расскажите, пожалуйста.

В самоволке я как-то познакомился с одной. Звали ее Марта Вальграуде. Красивая девка, интересная. Она меня называла: «Майн сольдат!» Хорошо общались, мы уже немного объяснялись по-немецки, и она мне даже заявила: «Я поеду с тобой в Россию!» Но когда в 49-м сильно испортились отношения с американцами, из нашего полка отобрали человек шестьдесят, меня в том числе, и отправили в 6-ю Танковую Армию Рыбалко. Она же кадрированная была, без рядового состава. И вот там мы уже дослуживали. Марта пришла меня провожать… Так что если б разрешили, то может и женился на ней. Я ведь даже домой к ней ходил, родители ее, простые работяги, абсолютно нормально ко мне отнеслись. Я же говорю, немцы очень уважали наших солдат.

В 46-м я короткое время был ординарцем у командира батареи Воронкова, а он с женой Лидой жил на квартире. А у хозяев небольшое хозяйство, и вот бывало, он меня попросит: «Иди, помоги им!» Поможешь, они очень довольны. Если комбат устраивает застолье, то непременно посадит за стол и хозяев. А если они устраивают, то и нас 2-3 солдат тоже непременно позовут за стол. Я вам говорю, за все время, не было случая, чтобы солдата обидели!

А какое общее впечатление осталось от Германии?

Мне понравилось. У них как-то порядку гораздо больше нашего. У них уже тогда все было совсем по-другому. И когда демобилизовался и приехал домой… Но я считаю, что все зависит от руководителя. Поэтому не знаю как вы, а я проклинаю этого дурака Хрущева. С него весь разлад начался, а Горбачев с Ельциным добили… Я считаю, что это большая ошибка – обязательно поставить во главе члена партии. Другой и без членства гораздо лучше соображает. А из-за таких вот умников наша деревня сейчас разорённая стоит… Людей нет, все разъехались, горько на это смотреть…

Были у вас какие-то трофеи?

Часы имел, всю службу в них ходил. Но какие, я не разбирался.

Некоторые, говорят, в «трофейном вопросе» чересчур увлекались.

У нас один старослужащий это дело любил. Чего-то снять с пленных, содрать… Но этот же лейтенант Бутюгин нас предупреждал: «Ребята, так не делайте! А если вы так попадете, и с вас снимут? Разве это дело?» У нас случай был уже после войны.

Мы тогда под Магдебургом стояли, и как-то комбат Воронков пришел: «Ребята, у кого какие вещи есть, собирайте посылки!» Все наделали посылок, у кого трофейные тряпки, кто напокупал. Я тоже чего-то там собрал. Я много посылок посылал, ведь дома младший брат и сестренка, да еще бабушка с мамой. В нашем магазине что-то купишь, одежду какую-то. Когда со службы пришел, а матушка, оказывается, сохранила мне отрез на костюм. В общем, наложили эти посылки в повозку и на почту. У нас один старослужащий был навроде завхоза, и он как раз демобилизовался. - «Он заедет на почту и отправит всё в Союз!» А отвезти его приказали мне.

Ну, приехали, я ему говорю: «Ты отправляй, а я лошадь покормлю!» И вдруг вижу, он что, сволочь начал делать? Посылки вскрывает, переворачивает, и на свой адрес переписывает. Я это дело как увидел, запрягаю лошадку и в батарею. Комбату доложил: «Вот какое дело…» Ребята сразу на дыбы: «Как?! А ну поехали туда!» Приехали, и его прямо на месте преступления поймали. Он по новой всё обратно переделал, но как его избили, я даже не знаю, доехал он живой до дома или нет… В армии всякие люди попадались.

У нас в 7-й снайперской школе был один эвакуированный еврей из Ленинграда. И он вначале ныл, ой, это я не могу, то, другое, третье. Но у нас же ребята простые, деревенские, и они его предупредили: «Ты, тварь, будешь делать всё, то же самое, что и мы!» Так что если начнешь сачковать, тебя сразу прихватят. Случай был.

Пришло пополнение уже после войны, туркмены что ли, и один из них заупрямился: «Я по-русски не умею разговаривать!» Так Бутюгин взял его: «Уже вечером будешь говорить!» Увел к себе в кабинет, долго с ним толковал, вечером выходят: «Ну как?» - «Буду говорить по-русски!» - «Если кто не умеет, я всех научу!» А был и похлеще случай.

После войны у нас было два знамени. Одно гвардейское – 265-й Гвардейский полк и боевое. Ну и как положено возле них всегда часовой стоит. А в то время около нашей батареи постоянно крутился особист. Всё крутится и крутится рядом. Я однажды не выдержал, спросил его: «Товарищ старший лейтенант, в чем дело? Ребята интересуются, почему вы все время возле нашей батареи пасётесь?» А он отвечает: «Будет время, я тебе расскажу!» И вот однажды ночью пришла смена к знамени, а чехол же каждый раз щупали, и увидели, что одного знамени нет… Как так, что, куда, чего? Недолго думая, часового раздели, а на нем это знамя намотано… Ну, его, конечно, сразу в оборот. Оказывается, он решил сбежать в Западную Европу. Мы тогда стояли в городке Вюрц, и в километрах в тридцати от нас находилась станция, с которой можно было свободно уехать в Европу. Потом приходит ко мне этот особист: «Ну что, старшина, пришел к тебе попрощаться! Я у вас свое отдежурил. Помнишь, ты меня спрашивал? Знаешь, из-за чего я у вас постоянно крутился?» И рассказывает, что этот парень хоть и 28-го года, но успел послужить у немцев… И всё, больше мы его не видали, вот такая петрушка…

А в войну с особистами приходилось общаться?

На фронте мы их и не видели, считай. Этот старший лейтенант только после войны у нас появился. Лишь в запасном полку нас всех через особый отдел пропустили, где родился, что, чего, как… Мы потом старослужащих спрашиваем: «Что за проверка такая?» А нам и объясняют: «Так много нечестных людей в армию попадают. Как начнут расколупывать, так некоторых и в живых не нужно оставлять…»

Хотелось бы вам задать самый главный вопрос нашего проекта - могли мы победить с меньшими потерями?

Как бы то ни было, но самые большие потери мы понесли в начале войны. А чтобы так в лоб гнали людей, я не видел. Но это от командиров зависит. Вот у нас командир полка за людей всей душой стоял. И комбат Непомнящий, и взводный Бутюгин такой же. Что ты, голову отдадут за солдата… Собственно говоря, политработников я на фронте и не видал. И кто-то из них проведут с нами занятие, проинформируют, а в конце говорят: «Ребята, берегите сами себя, мы за всеми не углядим!» Поэтому мы командиров уважали, а Бутюгина так просто любили. За то, что он ко всем с душой относился. Хотя если что-то не так делали, могли по шее получить, но на это не обижались. Он был очень умный и грамотный парень, и в 46-м демобилизовался. (На сайте http://www.podvignaroda.ru есть наградные листы, по которым командир огневого взвода батареи 120-мм минометов 492-го стрелкового полка лейтенант Бутюгин Владимир Георгиевич 1922 г.р. был награжден орденами «Александра Невского», «Отечественной войны» 2-й степени и «Красной Звезды» - прим.ред.) А в некоторых частях ребята жаловались: «Людей не жалеют! Только толкают вперед и толкают…» Случай расскажу.

Слева стоит Владимир Бутюгин

Вот есть сериал «Штрафбат», а на фронте однажды у нас соседями стояли штрафники. И мы видели, что некоторые, кто смотрели за ними, злоупотребляли властью: «Да это же штрафники!» Но мало ли за что человек попал? Нам один старший лейтенант рассказывал такой случай.

Потеряли двух штрафников. Искали-искали, нигде не могут найти. Куда делись? Убежали? Нигде не могут найти. А потом оказалось, что они уже Герои Советского Союза в другой части. Ведь всякие люди бывают. Другой и не хочет воевать, самострелы всякие. Попадались и такие, но я сам их не видал. Мы по первости, когда прибыли на фронт, нам рассказывали, а мы никак не можем понять. А мне отец рассказывал, что в монгольскую кампанию они самострелов прямо на месте преступления сами и расстреливали…

От вас кого-то в штрафники отправляли?

Нет, никого. У нас поваром был пожилой еврей с Дальнего Востока. Он так хорошо готовил, что не было случая, когда бы кому-то не понравилось. Но ребята в шутку его подначивали: «Если будешь плохо готовить, с поваров снимем и отправим к соседям – штрафникам!»

Какое у вас отношение к Сталину?

Как было хорошее, так и осталось. И считаю, что Волгоград нужно опять переименовать в Сталинград. Конечно, не одобряю, что много людей попало ни за что… Но согласен и с тем, что без Сталина мы бы не победили. Потому что смотрите, какое он государство создал, какую армию… Вообще, хочу сказать, что я горжусь Советской Армией! Вот у меня младший внук Дима служил во Владикавказе. Ну что это за служба – год? Однажды мы ему позвонили, а он мне и говорит: «Дедуля, да как же ты семь лет прослужил?!» - «Тяжело?» - «Домой приеду, расскажу…» Очень жесткая дисциплина, но дедовщины не было.

А в ваше время?

Я лучше один случай расскажу. У нас в батарее по штату должно быть 66 человек, но это редко столько бывало. Обычно половина или чуть больше. Так вот, мы как-то посчитали, что у нас на батарее служили люди 16 разных национальностей: и русские, и белорусы, и азиаты, и грузины, и армяне. Но никогда такого не было, чтобы ссорились по этому поводу. И вот в 48-м году пришло пополнение ребят с 28-го года. Мы их встретили как родных братьев. А среди них один паренек – Панченко с 27-го. Он сам украинец, но призывался из Средней Азии. И мы слышим, что он к ним обращается так – салажата. А мы никто и не поймем, что это за салажата, и чего он их так зовет? А я тогда уже был старшиной батареи, и собрал всех командиров орудий в каптерке: «Ребята, что будем делать?» И Сережа Гридин предложил: «Ты его сегодня на вечерней поверке выведи перед строем, и спроси, на каком основании, он их так называет, и пусть извинится перед ними». Я так и поступил. Вывел его: «Ребята жалуются! Ты же с ними призывался, как ты думаешь с ними дальше служить?» И вот честное слово, он встал на колени перед батареей и попросил прощения…

А дежурный по этажу всё это увидел, и когда дежурный по дивизиону пришел узнать как дела, возьми да и скажи: «Всё нормально, только в 4-й батарее парня на колени поставили!» - «Как? За что?!» А командир полка Шадрин очень уважал личный состав, недаром мы его звали – Батя. Очень уважали и верили ему. Всё это дошло до него.

И утром на построении полка, смотрим, Шадрин к нам идет. А комбата Воронкова я вечером не поставил в известность, думал, утром он придет, и всё ему расскажу. Но он чуть опоздал и я не успел. В общем, Шадрин сразу к нашей батарее подходит: «Старшина, выйти из строя! Ты чего напакостил?» - «Ничего вроде». – «Ну, рассказывай, что вчера случилось на батарее!» А я даже не пойму о чём это он. – «А кто у вас на колени вставал?» А… Ну и рассказал ему всё. Полковник сразу: «Панченко, выйти из строя! Рассказывай, как всё было!» Ну, он и рассказал, что стал ребят называть салажата. – «А на каком основании ты имеешь право их так оскорблять? У нас тут никто ничего, а ты каких-то салажат привез! Откуда призван?» В общем, отчитал его крепко, а мне говорит: «Молодец, старшина, что так поступил!»

Как сами считаете, что вам помогло остаться живым на фронте? Опыт, случайность, судьба или может быть Бог?

В отношении Бога что скажу. Нас хоть и учили как атеистов, но у всех солдат и офицеров были или маленькая иконка или крестик. У всех! Мне, например, дома дали маленькую иконку, а бабушка так наказала: «Володя, ты пошел на чужую сторону. Не вздумай воровать и чужие деньги брать! Это большой грех!» Поэтому я никогда ничего не брал. А крестик носил в кармашке гимнастерки.

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Служил я до 50-го года. Заканчивал службу в артиллерии, а рядом с нами стояла часть Василия Сталина. Его, правда, я не видал, но с этими летунами мы в хороших отношениях. Потому что вместе в футбол часто играли. А поначалу, когда наших ребят туда на губу сажали, их солдатня над нашими издевались. Зато, как они к нам на стадион идут, таких бубней наставят… Мир получился капитальный.

Мне не раз предлагали остаться служить дальше, но так надоело сидеть в казарме без увольнений, слов нет… Как только приехал в Пермь, сразу устроился на Сталинский завод, шлифовщиком в 71-й цех. После Сталинского поработал недолго на Ленинском. Потом решил устроиться в милицию. Пришел в «башню смерти» (здание управления внутренних дел Пермского края – прим.ред.) Там майор в отделе кадров мои документы посмотрел – «Подходишь! Направим тебя в Ильинский район участковым». Потом вдруг вспомнил: «А член партии?» - «Нет, беспартийный». – «Тогда не подходишь!»

Из «башни смерти» вышел, и тут встретил знакомого паренька. Так и так, рассказал ему, а он вдруг предложил: «Пойдем к нам в депо!» Начал слесарем, потом кочегаром, и только потом тебя направляют в Верещагино в дорожно-техническую школу. Там шесть месяцев на помощника машиниста учили. Выучился, и вот тут на главной линии лет восемь проездил помощником. А потом в Свердловске окончил курсы машинистов, тут как раз на тепловозы пересели, и до самой пенсии проработал машинистом.

Большая у вас семья?

У нас с Зоей Ивановной двое детей, четверо внуков и шесть правнуков.

Войну часто вспоминаете?

Я всегда сначала вспоминаю нашу 7-ю снайперскую школу, и как нас привели в 185-й запасной полк. И вот буквально на днях Зое рассказывал. Видел во сне своего комбата с женой в их немецкой квартире. Ведь сколько лет прошло, а всё снится…

За помощь в организации интервью автор сердечно благодарит председателя Дзержинского районного совета ветеранов г.Перми Веру Николаевну Седых.