И.В. Для начала, Владимир Михайлович, расскажите о вашей довоенной жизни.
В.В. Значит, я родился в 1924 году здесь, в Слободском районе Кировской области, в деревне Воробьевка. Сейчас эта деревня по своим размерам стала в три раза больше, чем она была раньше. Ведь она находится рядом с городом. Поясню немного тебе ее географию. Как только ты въезжаешь в город Слободской, то проезжаешь деревню Кропачи. Так вот, за этой деревней расположена наша деревня. Она, наверное, там дальше и идет, до самой станции. Мать моя работала в колхозе, а отец всю жизнь трудился здесь, в поселке Вахруши. При советской власти тут уже были построены железные дороги. Так что любой мог спокойно сюда ездить. Отец ходил в поселок на работу, но не каждый день. Кроме того, он жил сколько-то дней на квартире. Нас в семье росло шестеро детей. Я считался самым старшим ребенком.
Мой отец участвовал в Гражданской войне, но, как он сам рассказывал, что-то очень мало ее застал. Они стояли в городе Камышине Волгоградской области. И там с юга через них хотели прорваться к Петрограду войска генерала Юденича. «А мы, - рассказывал мне отец, - направили против них пулеметы. Сказали: если вы поедете, мы вас всех перестреляем». Больше он об этой войне ничего не вспоминал. Был коммунистом. Работал на комбинате в поселке Вахруши мастером. Но когда я после войны пришел и устроился уже сам туда на работу, он уже мастером не работал. Его, помню, тогда поставили на ремонт колодок. Всю эту пятку ботинка он, как говорят, прибивал сапогами. Одну часть отпиливали. В «слесарке» их работало что-то три человека. Они даже у меня из цеха брали ремонтировать эти колодки. Но это все происходило уже после войны.
Еще до того, как эта война началась, я стал работать в колхозе. Но, вообще-то говоря, я очень рано стал трудиться — после перехода в пятый класс забросил учебу в школе. Тогда я стал помогать своей матери. Возил, например, молоко в деревню Стулово, в которой находился молокозавод. Туда надо было, помню, сносить 10 литров молока. Потом, правда, норму увеличили — сделали 220. Также я носил молоко на рынок в Слободской. Ведь чем-то, все-таки, надо было жить. Нам, конечно, в колхозе давали хлеб. Так его все равно не хватало. Мать одна только там работала. Потом я носил это молоко к нам на квартиру. Так муж с женой, которые у нас снимали квартиру, бывает, посадят меня за стол и чем-нибудь угостят.
И.В. Ходили ли до войны на «вечорки»?
В.В. До войны мне этим заниматься было некогда. А после войны, конечно, ходил. Сам-то я не плясал. У меня брат больно хорошо отплясывал. А я лично стеснялся это делать, да и не в чем было ходить. Когда я демобилизовался и приехал с Кореи в 1947 году, я приобрел себе только какой-то неважнецкий костюм. Ни одной рубашки у меня не было и я, считай, ходил в гимнастерке. Помнится, когда из той самой Кореи нас вывозили большущим американским грузовым кораблем, нас ехало тысячи четыре оттуда. Это были ребята 1923 и 1924 годов рождения. Причем сделали так, что каждый возраст ехал в своем вагоне. Мы ехали с одним моим земляком, он оказался родом от Салтыков (деревня такая). Так вот, через какое-то время после демобилизации, кажется, 24-го мая 1947-го года, он меня встречает и спрашивает: «Почему ты не в рубашке?» «Жарко чего-то», - сказал я ему. А на самом деле у меня просто не было еще никакой рубашки. Вот какая пошла в то время у нас жизнь. И когда я сюда в деревню приехал, возникло такое ощущение, что как будто здесь только что прошла война: все дворы истоплены, по деревенским огородам спокойно так разгуливает скотина.
И.В. Чем питались во время голода?
В.В. У нас голод был больше после войны, чем до ее начала. Вот когда я, например, пришел с армии, то людям выдавали хлебные карточки. Рабочему полагалось сколько-то граммов хлеба. Прихожу в город за этими карточками, а мне говорят: «Не положено. Ты в деревне живешь». А в деревне в это время люди помирали с голоду. Но потом мне от сельсовета, все-таки, дали карточку на 400 грамм. А когда уже поступил работать сюда, на комбинат, стали давать 600 граммов хлеба. Но все равно еды не хватало. Правда, когда я воевал на Северо-Западном фронте, на территории Калининской области, нам выдавали по 200 граммов хлеба.
Еще я помню, что до войны мне один раз довелось побывать в поселке Вахруши. Так как у нас времени ни на что не хватало и мы все время испытывали проблемы с дровами, то держали в одной своей комнатушке квартирантов. Один из них, кажется, только-только демобилизовался из рядов Красной Армии. Жили они с женой в отдельной комнате. Это про них я рассказывал, что какие-то муж и жена угощали меня молоком. Он был партийным. А дело вышло еще как? Недалеко от нас располагалась деревня Посадская. Сначала шли Осинцы, за поворотом после них — Куражиха, а уже дальше — большая деревня Посадская. Там в свое время размещалась сапожная мастерская. Так вот, его поставили заведовать этой самой мастерской. Так я ихнее с женой барахлишко возил туда и обратно. По пути заходил к отцу на квартиру. Но потом я, помню, еще несколько раз привозил с реки сюда дрова.
И.В. Какое у вас было хозяйство?
В.В. 25 соток. Но раньше мы у себя еще и свиней держали. А уж после войны не стали это делать.
И.В. Какие были ваши довоенные увлечения?
В.В. Ой, увлечения у нас в то время было много. Мы, например, играли в футбол и в лапту. Не знаю, играет ли сейчас молодежь в эти игры? В этой игре (в лапте) один подшибает, а другой бьет. Но нужно пробежать для этого, конечно, определенное расстояние. Кроме того, ходили на лыжи и бегали вокруг деревни. Один из нас имел часы и засекал время.
И.В. Какие у вас в деревне отмечались праздники?
В.В. Они проходили в то время, когда заканчивалась уборка урожая. Сам я-то в этом не участвовал, так как по возрасту не подходил. А женщины покупали какого-то сладкого вина и пили. Самогонку у нас в деревне никто не делал. Мужики у нас, конечно, выпивали. Но такого, чтобы кто-то на работу не вышел, не было. В эти годы я носил на рынок в Слободской молоко. Что и говорить, мы тогда плохо жили. Но голодными, однако, не были. Помню, рядом с нами находилась одна семья. Так она жила намного хуже нас. Отца у них я не видел. Наверное, он или умер, или же с ним что-то такое стряслось. Их было трое детей. Все они жили с одной матерью. Так они даже коровы у себя не держали по бедности.
И.В. Было ли у вас такое предчувствие, что очень скоро начнется война?
В.В. Нет. А чего мне было предчувствовать? Я еще ходил в пацанах тогда.
И.В. Чем запомнился вам день начала войны?
В.В. Знаешь, я помню 1934-й год, когда убили Сергей Мироновича Кирова и все паровозы и заводы у нас гудели в знак траура. А вот день начала Великой Отечественной войны не помню.
И.В. Что вы делали до призыва в армию?
В.В. Все это время я работал в колхозе. Мужиков наших к тому времени уже забрали в армию. Остались одни женщины и дети. Бригадиром у нас, помню, работала женщина. Но из таких детей в колхозе работал, пожалуй, только один я.
И.В. Помните, как и как вас призвали в армию?
В.В. Знаешь, мама мне рассказывала о том, что когда я был еще совсем маленьким, то выпал из окна. После этого я плохо очень развивался, причем как умственно, и физически. И когда в 1942-м году, в августе месяце, меня забирали в армию, то надо мной все смеялись: «Какой ты вояка? Тебе и ружье-то не утащить!» И они оказались, конечно, правы. В августе месяца 1942 года меня из Кирова вернули. Сказали: «Мы набираем солдат в минометные части. Одна мина весит пуд — 16 килограммов!» Они, видимо, посчитали, что все это для меня будет слишком тяжело. И меня ни с чем отправили оттуда обратно. Но дней через десять я снова получил повестку. На этот раз я попал в армию надолго, вплоть до 1947-го года.
И.В. А помните тот момент, когда вам принесли повестку в армию? Где вы в то время находились?
В.В. Я в это время находился на сенокосе. Наверное, слышал что-то про деревню Пугач? Ее у нас почему-то называют Пукацкая. Там же проходило русло реки. Теперь ты, наверное, понимаешь, как далеко мы на этот самый сенокос забрались? Туда мы, помню, переезжали через Калининский перевоз на пароме. В этих же местах находились два озера и стояли две татарские деревни: Ислюмко и еще какая-то. В них располагалось всего по четыре дома. Вот в такие далекие места мы и уезжали на месяц на сенокос. Строили, как сейчас помню, шалаши. Через день от нас ходила за продуктами подвода. Собственно говоря, здесь меня и настиг призыв в армию.
Сначала моя служба проходила в городе Горьком. Уже оттуда меня перевели во Владимирскую область. Там размещался лагерь для заключенных. А мы жили в дощатых бараках и охраняли до декабря месяца. Уже 1-го января 1943-го года нас привезли в Москву и направили во 2-ю Учебную минометную бригаду, на вооружении которой находились знаменитые «Катюши». Так как такие части были засекреченными, туда набирали только русских по национальности. Другие в части не служили. И что же получилось? Если при призыве, глядя на меня, посчитали, что мне будет тяжело таскать мину весом в пуд, то здесь у нас один только снаряд весил 91 килограмм, а вместе с ящиком — и вовсе 125 килограммов. Пуск производился прямо из специальных ящиков. И если снаряд был метр восемьдесят, да еще в ящике, его, наверное, четверо солдат едва тащили. Получается, что за пять месяцев службы я так вырос, что меня взяли в гвардейскую минометную часть.
И.В. Помните, как впервые оказались на фронте?
В.В. Конечно, помню. Сначала нас обучали в этой гвардейской учебной минометной бригаде на связистов. Но связистом я, собственно говоря, так и не стал. Нас как-то учили, мы работали. Как-то раз у нас был наряд на кухне. И вдруг пришла смена. Тогда нас построили перед казармой. Что интересно: даже не дали туда, в эту казарму, зайти. Но там ничего не было, одни только нары. Но сколько я в армии во время войны служил, спал все время на голых нарах. Это уже после войны мы стали спать уже не на нарах. Те казармы стояли на Хорошевском шоссе. В общем, это — где-то на окраине города. Нас только один раз выводили. Кругом стояли надолбы. Короче говоря, построили нас и по реке куда-то отправили. Затем погрузили на машины и привезли в деревню Граня, которая располагалась на Волге в Калининской области и была в свое время, как тогда говорили, под немцем. При этом отмечу, что все деревни в Калининской области, которые раньше занимал немец, оказались им сожженными. Когда мы вошли в эту деревню, было темно. И один сержант, помню, нам тогда сказал: «Стой! Есть кто кировские?» И тогда я ответил: «Я — кировский». «Пойдем!» - ответил. «Ну пойдем!» Там мы в последний раз на крыше вместе ночевали. Их часть, видимо, отправлялась куда-то дальше.
Потом у меня появился один такой дружок — Калюжный, родом с Астраханской области. Он прибыл к нам уже после ранения. Так он рассказывал, как немцы ругались на наших минометчиков на «Катюшах»: «Русские сараями бросаются». Когда наши реактивные снаряды приехали на огневую позицию, то их дальность полета составляла 2800 метров. Считай, установки стояли совсем близко от передовой. Мы в это время решили, что пришло самое время перекусить. И вдруг мы видим, как на нас идет стороной стая немецких самолетов. Видно, ихние разведчики тоже работали. Недалеко от нас находились танкисты. Теперь они что-то возились со своим танком. Он засел в зимнем снегу. Но это был английский танк, один из тех танковых машин, которые мы получали от союзников по ленд-лизу. Но в отличие от нашего, он был узкий и шел тогда по настилу почти до самой огневой. И вот эти немцы давай стали нас «обрабатывать». Мне попался один боец. Так он, находясь со мной рядом, стал рыть носом снег. Я делал то же самое. Но он читал какую-то молитву. А я не знал, как мне вести себя в такой обстановке. Все-таки отец у меня был коммунист. А тот сержант Кощеев, который меня с собой тогда взял, оказался родом с какого-то нашего района. Потом, когда немцы отбомбились и отстрелялись, сколько в пехоте, которая готовилась к боевым действиям, положили нашего народа. При этом моего сержанта Кощеева на месте не оказалось. Он убежал во время того налета куда-то в сторону. Потом его, правда, нашли. Бомба упала где-то рядом. Так его взрывной волной откинуло. Он утонул в снегу, был ранен и контужен, лежал без шапки. А так как нас в то время больно тепло одели, то я снял из под шапки свой подшлемник и одел на него. Потом, это все происходило где-то уже в конце дня, вырубили жердь, положили плащ-палатку и понесли его, но только к утру смогли его сдать в медсанчасть. Вот сколько было у нас раненых.
После того, как наш реактивный снаряд удлинили, его дальность полета составляла уже 4300 метров. Когда же он стал вращательным и летал с гудением, то уже стрелял с 4-х километров по немецкой передовой. Вот до конца окончания войны в такой гвардейской минометной части я и служил.
И.В. Как называлась ваша часть?
В.В. Это была 14-я гвардейская минометная дивизия реактивных снарядов Резерва Верховного Главнокомандования.
И.В. Какую вы занимали должность?
В.В. А я был подносчиком или, как у нас говорили, грузчиком снарядов, и одновременно - заряжающим. Ведь на каждой установке имелось по восемь снарядов, в каждой раме — по четыре снаряда. Вот мы, бывает, заряжаем их и зачехляем. А так как от каждого такого снаряда шли специальные проводки, электрики подключали их, включали рубильник и пускали ток. Но снаряды мы выпускали по одному. Потому что если бы мы подключали все, то их утащило бы вместе с рамой.
И.В. Через какие места проходил ваш путь?
В.В. Сперва мы воевали на Украине. Собственно говоря, начали мы свой путь с Харьковской области в составе Север-Западного фронта. Правда, в самом начале нас перебросили ближе к Москве. Там мы сколько-то постояли, как нас погрузили в вагоны и повезли на узловую станцию в Харьковской области. Разгрузившись, мы прошли пешком почти всю Украину. Закончили где-то на юге Украины под Мелитополем. Потом проходили через какой-то заповедник. Там мы тоже должны были пускать свои снаряды. Но немец ушел и нам стало тут нечего делать. Мы какое-то время постояли, после чего часть перебросили под Москву, в город Купавна. Разместились мы там в лесу. Вот оттуда нас перебросили в Прибалтику. Так что в Германию мы не попали. Там, как я помню, была отсечена чуть ли не миллионная армия немецких войск. В эту группировку мы как могли и сдерживали. Однако, по правде говоря, с местным населением мы в Прибалтике не «вращались»: они жили от нас отдельно, а мы — от них отдельно.
И.В. Какие бои вам больше всего запомнились?
В.В. Знаешь, мы в атаку не ходили и в перестрелки с немцами не вступали. Наше дело заключалось в том, чтобы, когда начинается подготовка и стреляют минометы и «Катюша», наносить удары последними. Нам выделялось отдельно четыре минуты для пуска. После этого наша пехота подходила непосредственно к немецкой обороне.
И.В. Как только вы отстреливались, сразу покидали свои позиции?
В.В. Не всегда. Меня, например, частенько и после того, как мы отстреливались, оставляли на месте. Ведь когда мы все это заряжали, остальной-то состав электриков оставался на месте. В частности, командир батареи, кто-нибудь из сержантов и два человека рядовых. Бывает, зарядим установку и ждем командира батареи, чтобы перед пуском ввернуть на перекладине (она была где-то метр восемьдесят от земли) взрыватель. Помню, достаешь взрыватель, «ввертываешь» его, а у самого коленки дрожат от страха. А затем следует последняя команда: «Сорвать колпачки!» А взрыватель был зашит в железный колпачок. Мы это все делали.
И.В. Какие вы несли потери?
В.В. Потери мы несли не очень большие, но, тем не менее, они имелись. Помню, мы в Прибалтике только-только зарядили установки и вырыли для командира батареи небольшой блиндаж. Впереди нас стояли артиллеристы со 120-миллиметровыми орудиями. У них блиндаж был сделан в три наката из толстых бревен. Мы же старались все сделать так, чтобы наш командир батареи мог бы находиться в блиндаже сидя. Когда мы начали копать его в одном месте, там что-то выступила вода. Тогда мы поднялись повыше и уже там стали делать блиндаж. Принесли не толстые бревна, потом забросали их сверху землей. Немецкая артиллерия, как оказалась, больно близко от нас тогда находилась, метрах в двадцати- тридцати. И когда мы начали артподготовку, они нас засекли (видимо, специальным подразделением, которое определяло по звуку) и стали вести с нами перестрелку. Мы по ним точно не угадали. А рядом с блиндажом, в котором находился командир батареи, мы выкопали ямку. Ее, как я тебе говорил, мы ее сначала делали для блиндажа. Но она оказалась больно мелкой. У меня мелькнула мысль: «Дай-ка я пойду туда». Я, значит, туда залег. А когда обстрел закончился, стало известно, что командир батареи лежит у себя контуженный и раненый. А у нас в каждой батарее было три электрика. Один из таких электриков, лейтенант, раньше, как я понял, работал школьным учителем. Он считался начальником над тремя электриками. Они меня послали за машиной. Так я так и не знаю, выжил тогда мой командир батареи или нет.
И.В. Как вы узнали о Победе?
В.В. Мы поехали на огневые позиции и вдруг на одном месте остановились. Подходит, значит, к нам один лейтенант и спрашивает: «Куда вы едете?» «Да куда-куда? - говорим. - На огневые позиции». «Да война-то ведь кончилась уже, - сказал он нам. - Мы уже к немцам в гости ходили!» После этого началась стрельба. А еще через какое-то время наши погнали немецких пленных. Их набралось что-то около 350 тысяч. Хотя, может быть, и чуть поменьше — ведь кого-то из них убило или ранило в тех боях.
И.В. А вообще вы часто встречали немецких пленных?
В.В. Только когда их гнали таким потоком. Им, видимо, еще отдали впридачу то, что было на складах, и они это несли. Мне так это помнится.
И.В. Насколько я понимаю, вам, помимо всего прочего,довелось участвовать и в войне с Японией?
В.В. Это тоже со мной было. Когда война закончилась, мы в Прибалтике простояли, наверное, с месяц. У нас были вырыты землянки, кругом проходили такие, знаешь ли, песочные дорожки. И вдруг мы получаем приказ: «Землянки разобрать и дерево от них все с собой забрать. Есть слух, что мы переезжаем на зимние квартиры». Потом все это мы погрузили в эшелон и поехали. Двигались мы сначала по южным республикам, а также по центральной дороге через Новосибирск. И до Монголии мы добирались, считай, почти что целый месяц. Когда же мы туда, наконец, прибыли, то там стояла самая настоящая жара. Все, помню, смеялись из-за того, что там была кругом одна пустыня. Недалеко от нас находилось озеро. Так из-за того, что скот туда, видимо, гоняли на водопой, нам попадались высохшие коровьи лепешки. А потом в четыре часа нас построили и зачитали приказ о том, что Японии объявлена война. Через Большой Хингам мы пошли в Маньчжурию. А, как ты знаешь, Корея была оккупирована японцами еще в 1905-м году. Тогда, участвуя в боях, они забрали половину Сахалина, Маньчжурию и Корею. Кстати, когда мы еще только поехали в Корею, у нас в бригаде насчитывалось четыре дивизиона. После же того, как мы двинулись на Восток, у нас провели реорганизацию и вместе четырех сделали три дивизиона. Мы тогда, помню, получили новые боевые машины. Наш дивизион, по сути дела, расформировали и рассовали по трем другим дивизионам.
И.В. Местное население вы там встречали?
В.В. Бывало такое, что идет человек и несет наш советский флажок. В то время у них проходила внутри какая-то гражданская война между собой. В дугой раз случалось и такое, что когда мы остановимся (мы тогда только повернули в Северную Корею), они нас спрашивают, нет ли у нас патронов. Видимо, наши патроны к ихнему маузеру подходили. А гоминдановцы появились там уже после нас, где-то в 1956-м году, уже после того, когда чуть ли не половину Кореи заняли американцы, а наши — Северную Корею. Мы сами туда, правда, зашли в 1945-м году. А уже в 1947-м году нас оттуда демобилизовали.
И.В. Помните, как проходило форсирование Большого Хингама?
В.В. Да, наша 3-я тяжелая артиллерийская минометная дивизия Резерва Верховного Главнокомандования делала переход через горы. Мы переправляли через них свои тяжелые орудия. Но в этой войне, знаешь, мы что-то быстро со своими врагами разделались.
И.В. Где вам было тяжелее воевать — в Отечественную или Японскую войну?
В.В. Знаешь, японцев мы почти и не видели. Больно быстро все это прошло. Помню, когда мы прибыли в одно место, то там еще до нас была разбита японская батарея. Недалеко лежали две убитых японских женщины-солдатки. Но они, видимо, сами себя подорвали, потому что положили под мышку гранату.
И.В. Как вас кормили на фронте?
В.В. Ели мы тогда нормально.
И.В. А чем кормили?
В.В. Супом и кашей.
И.В. Выдавали ли вам фронтовые сто грамм?
В.В. У нас это случалось редко, да и то — только по праздникам. У пехотинцев это было чаще.
И.В. Как часто вас во время войны награждали?
В.В. Дак что об этом говорить. У меня есть только одна медаль - «За боевые заслуги».
И.В. За что вам ее дали?
В.В. А просто как участнику военных действий. Никакого героического поступка я не совершал в то время. Мы просто свой долг исполняли.
И.В. Как далеко вы находились от переднего края?
В.В. Ну если первые наши снаряды имелись дальность полета всего 2800 метров, то мы стояли, конечно, очень близко от пехоты. А потом стали подъезжать чуть подальше: когда дальность полета снаряда стала составлять четыре километра.
И.В. Часто ли попадали под бомбежки?
В.В. Приходилось. Как, впрочем, попадали и под обстрелы. Однажды где-то в апреле или мае месяце, когда на улице стояла еще такая распутица, мы остановились в одном месте. Но, видимо, немецкий наводчик увидел это дело, сообщил своим, а те начали нас обстреливать. В кабине нашей машины с установками сидел лейтенант Сорокин, а я в кузове. И вдруг с немецкой стороны начался обстрел. Мы с этим лейтенантом куда-то перешли. Шофер Толя тоже убежал. И вдруг один из немецких снарядов попадает прямо под нашу машину, под ее моторную часть, которую в результате всего этого отсекает. Я находился сзади нашей колонны. И вот там, где наши шоферы выравнивали дорогу, упал и наш Толя. Я так и не знаю, что с ним стало.
И.В. Соблюдали ли вы какую-то маскировку?
В.В. Вообще-то говоря, нет. Но во время бомбежки, чтобы машину не задело, мы забрасывали ее сучьями.
И.В. Встречались ли вы во время войны с работниками органов СМЕРШ?
В.В. Нет.
И.В. Что можете сказать о политработниках?
В.В. Политработники были. Даже в ротах и батареях находились заместители командиров по политчасти. Вот у нас, например, служил Сорокин. Сам он был родом с Дальнего Востока. До войны, видимо, служил в милиции. А лейтенант Черненко такой раньше работал учителем. Но он был с Алтайского края.
И.В. Воевали ли с вами представители других, кроме русских национальностей?
В.В. У нас в части служило сколько-то татар. Но в основном все, конечно, были русскими. Правда, когда мы поехали в Прибалтику через Белоруссию, так у нас в батарее оказалось два белоруса и один электрик — украинец. Так тому ухо оторвало. Кроме того, он лишился одного глаза.
И.В. Всегда ли хватало боеприпасов?
В.В. Знаешь, одно время в армейской газете была напечатана статья и в ней сказано, что у нас от боеприпасов склады ломятся. Но это напечатали не в начале войны, а, может быть, в 1943-м или 1944-м году.
И.В. Встречали ли вы во время войны кого-то из высшего командного состава?
В.В. На Северо-Западном фронте нами командовал генерал армии Андрей Иванович Еременко. Я его один раз лично видел. Как-то раз у нас в части устраивались показательные стрельбы для всех родов войск. Туда со всего фронта съехались командиры самых разных частей. Так вот, он на этом мероприятии присутствовал. А еще один раз я видел Семена Михайловича Буденного. Когда мы только прибыли на Северо-Западный фронт, то рядом с нами находилось кавалерийское училище. Через дорогу, помню, стоял плац. И как-то туда приехал Буденный. На этом плацу была выставлена лоза. И я через окно видел, как он на машине приехал, вышел оттуда, сел на лошадь и на полном скаку стал рубить эту лозу. Потом этот первый советский Маршал в папахе сем в машину и уехал. Больше я его нигде не встречал.
И.В. Встречались ли вам на фронте женщины?
В.В. Ой, одна такая у нас была, но больно себя нехорошо показала. Как об этом выразиться нормальными словами? Она жила с командиром дивизиона. И знаешь, даже брезговала в каждой батарее брать пробу. Поэтому у нас этим занимались санинструктора.
И.В. То есть, она была ППЖ?
В.В. Можно и так сказать. Сама она носила лейтенантские погоны и имела пистолеты. Какая у нее была должность, я не знаю. Но она почти никогда и не показывалась у нас. Что ей тут было делать? Потом, когда мы находились в Харьковской области, она забеременела и ее увезли. Сама она оказалась родом с Полтавщины.
И.В. Она была награждена?
В.В. У нее был какой-то орден, но какой, я сейчас уже сейчас и не помню. И когда она выбыла, то командир дивизиона моментально нашел себе другую — очень красивую девушку из банно-прачечного отряда. А что? Любая на такую жизнь согласится.
И.В. Были ли вы ранены во время войны?
В.В. Сам я не был ранен. Но другие мои товарищи эти ранения получили. Вот, например, сержанта Кощеева при бомбежке ранило. Около Орлова рядом упал снаряд. Самого его не задело, но он оглох. После этого его оставили работать при кухне. Он помогал нашему повару. И когда однажды взял из поленицы дров, которые оказались заминированными, ему оторвало ступню.
И.В. Страх на фронте испытывали?
В.В. Да какого-то особенно страха у нас и не было. Считали, что как будто так и надо. Только когда ввертывали взрыватель, который находился под напряжением, тряслись коленки. Это я помню.
И.В. Помните, как принимали присягу?
В.В. Это происходило, когда мы еще до фронта стояли в городе Горьком. Помню, мы все по бумажке ее зачитывали?
И.В. Воевали ли у вас кто-то еще среди близких родственников?
В.В. Так братан, отцова брата сын, в этих событиях участвовал. А другой братан где-то, наверное, уже на Дальнем Востоке служил. У нас из деревни ушло на войну пять человек 1923-го года рождения. Так из них только один пришел. Все остальные погибли.
И.В. Какие самые большие передвижения вы совершали?
В.В. Да мы везде были. Ведь у меня имеются личные благодарности от Сталина за освобождение Запорожья, Риги, Резекне и за форсирование Большого Хингана. Но так как мы считались войсками поддержки, то напрямую в эти места не заходили. Я не был ни в самом Запорожье, ни в Риге, ни под Изюмом. Конечно, мы участвовали в боевых действиях в Харьковской области. Помнится, там я как-то увидел, что растут яблони. Мы встали под одну такую яблоню. Народ к тому времени ушел. И вдруг к этой полосе выходит дед и говорит: «Ешьте, сколько хотите. Только не ломайте». А сейчас у меня и свои яблоки есть. Нынче, правда, с ними было плохо. Но зато вырос свой виноград. Хотите, угощу своим виноградом.
И.В. Спасибо. В заключение расскажите о том, как сложилась ваша послевоенная жизнь.
В.В. Да как сложилась? После того, как я в 1947-м году демобилизовался, отец устроил меня работать на комбинат в поселке Вахруши учеником слесаря. Я ведь до этого ничего, кроме молотилки и сеялки, ничего не видал. У меня это дело стало хорошо получаться. Я стал работать бригадиром бригады слесарей. В моем подчинении находились ребята с образованием по восемь и по десять классов. У меня же имелось только четыре класса школы. На этой должности я работал почти до выхода на пенсию. За бригадирство, помню, мне отдельно платили 10 рублей. Кроме того, мне потом еще приплачивали за учеников от школы ФЗУ. Эти ребята у меня, как говорят, проходили практику. За каждого ученика мне давали по 5 рублей. Они знали, что я ребят плохому не научу. И за двух учеников я получал отдельно еще 10 рублей. Всю жизнь я слесарил. Отработал ровно 42 года на одном месте. Когда я только поступил на работу, начальником нашего цеха была Евдокия Суслова, после нее — Зяблицев. Но сначала мы считались как отдельный цех школы ФЗУ. А потом уже нас присоединили к первому цеху. Его начальником много лет была такая Гришина. Сейчас нас, ветеранов, в поселке остались считанные единицы. Есть еще Ашихмин, который, по-моему, только где-то на востоке воевал. Живы Вахрушев, он с 1926-го года, и самый старый ветеран войны — Киселев, у которого ты вчера был, он родился в 1923-м году.
Интервью и лит. обработка: | И. Вершинин |