Партизаны

Когда очнулся, то долго не мог понять, где я и что со мной происходит? По мне полевые мыши бегают. Сколько времени прошло с момента нашего последнего боя?... Рядом лежали трупы трех моих друзей. Нестерпимо болела голова и нога. Вокруг тишина, стрельбы не слышно, но раздавались голоса на немецком языке и лай собак. Смотрю на ногу, а из нее осколок торчит.

Я стал пробираться в колонне на правую сторону, где постройки были погуще, а Мишку тянул за собой. И вот дорога поворачивает влево, с правой стороны - большой сарай. Идущий впереди автоматчик проходит до половины сарая, а шагающий сзади - несколько мгновений этого сарая не видит. Я ждал такого момента, и тут будто мой Ангел-хранитель шепнул мне: "Здесь!". И, не выпуская Мишкиной руки, я тихонько скользнул в переулок, мы оба забежали за сарай и прильнули к стене, наблюдая за колонной сквозь щели сарая. Вслед за нами сбежали еще три человека.

Вечером я переполз через проволоку, и в определенном месте, меня ждала эта женщина. Ей я отдал платок с мамиными кольцами. Ночью она прятала меня у себя в доме, утром дала телогрейку и повела в сторону Налибокской пущи. Проходили по пригородной деревне , и играющие на улице дети кричали мне -"Жиденок!" . Пошли по лесу. Проводница сказала мне - "Иди вперед, а я тебя догоню!". Я пошел , она потихоньку отставала . Я все время оглядывался назад , и в какой-то момент , заметил , что эта женщина исчезла. Она бросила меня в лесу!

И вдруг из объятого пламенем дома вышла моя бабушка Бейла-Рохл, вся в огне , и пошла прямо на немцев. Крики и смех: - Смотрите на горящую ведьму! а она, очень медленно, шаг за шагом, приближалась к ним. Никто не стрелял. И тут, господин гебитскомиссар Эррэн, правой рукой выхватил "парабеллум" из открытой кобуры и выстрелил в бабушку три раза. Медленно, на наших глазах, горящий клубок свалился на землю... Мы были уверены, что наступает и наша последняя минута, обнялись на прощание. Думали, что наша семья уже задохнулась в убежище... Трупы бабушки и брата во дворе... Горит наш дом, хоть к счастью, ветер не в нашу сторону.

Открываю дверь, Славка за мной. Темнота страшная. Я из автомата - фриц падает. А железнодорожник, как заорет: «Партизаны!» И бегом. Бежит и во всю глотку кричит: «Партизаны!». А тут уже сопки начинаются, надо через несколько путей проскочить. Там сопки и лес. Мы к сопкам. Мы слышали выстрелы. А мы не знали, там станция, там были посты.

Наш морской отряд стал постоянно совершать вылазки против немцев. Откровенно говоря, моряки оказались в этом плане самыми активными. Мы едва ли не ежедневно подбирались к дороге, обстреливали немцев, поджигали автомашины. Поэтому в итоге немцы вынуждены были вырубить лес вокруг дорог, чтобы нам негде было прятаться, но мы все равно ухитрялись бить фашистов. Первую вылазку на шоссе мы сделали в том месте, где был переход из лесов Заповедника в Зуйские леса, сейчас там памятник "Шапка партизана". Расстреляли мы два грузовика, успели...

Приземлившись в тылу вага, парашютисты- диверсанты всегда старались уйти подальше от места высадки, этого требовала тактика диверсантов, проверенная в боях. Похилько посмотрел на часы - "Пятый час, до полного рассвета еще час-полтора. Успеем пройти километров пять-семь". Ревенко смастерил для Гузанова самодельные костыли - "Ну как?" - "Надежно". А в это время Иван Царенко задержал в лесу польских парней. Они сказали, что возвращаются из Дыдни, и видели, как один из парашютных мешков упал возле крайнего дома деревни, а второй проломил черепичную крышу соседнего дома. Значит, враг уже знает о десанте. Будут искать, или уже ищут нас...

Я хотел идти в лес к партизанам, несколько раз брал у старосты лошадь, якобы для заготовки дров, ездил в лес, искал, но нигде ни одного партизана не встретил. Как позже я узнал, что в 1942 г. многих партизан вывезли на Большую землю, и в нашем зуйском лесу оставалось всего 206 человек. И потому я никого найти не смог, тогда-то отец и сказал мне обратиться к Сафронову. Он в деревне никаких должностей не занимал. Просто активистом таким был, один сын его был в Красной Армии, а вот другой, Иван, в гестапо служил. Пришел я к нему: "Дядя Митя, хочу я пойти в лес, вот только в деревне не верю никому". Он в ответ: "Подожди, я тебе скажу, когда партизаны к нам придут".

Поставили его к сосне, сказали: "Именем Советской власти, за измену Родине". Петро дважды спустил курок своего нагана, и оба патрона дали осечку. Тот бросился бежать в кусты, и мне ничего не оставалось, как воспользоваться его же парабеллумом.

У меня сначала была винтовка, спрятанная моим дядей, который тоже вышел из окружения. Мы с моей женой с одной деревни. Уже близко знали друг друга. В отряд ушел. Хотелось встретиться. Надо на свидание сходить. Километров 15-20. Надо же какой-то предлог найти. Командир отряда - Короленко тогда был. Говорю: "Мне надо в деревню, забрать винтовку." - "Потом возьмешь". Пошел к Лобанку. Лобанка все называли Володей, он был более гуманным и демократичным: "Володя, мне надо сходить в деревню". - "А что там?" - "Взять винтовку. А винтовка какого цвета: светленькая или темненькая?" - "Светленькая!" - "К утру придешь?" - "Приду". - "Смотри. Придешь, доложишь".

22-го июня, на рассвете, испытал там первую бомбежку, бомбили Пинский речной порт. Пикирующие бомбардировщики, падающие бомбы и грохот разрывов - все это приводило в ужас. Несмотря на начавшуюся панику, руководство города смогло нам предоставить два грузовика ЗИС-5 , и к вечеру мы благополучно добрались до своего местечка. Там уже знали о начале войны из выступления Молотова. Воцарилась паника. Уже 23-го июня в местечке появилось множество гражданских беженцев из Бреста, Пинска и Лунинца и других приграничных населенных пунктов.

Пошли на задание. Видим, идет по лесу человек, в штатской одежде и вооруженный немецким автоматом, конвоирует двух девушек. Выскочили -«Руки верх! Кто такие!?». Оказывается, что это партизан из отряда соседней бригады ведет на расстрел двух девушек, по приказу командира. Девушки, обе избитые, в синяках, минские еврейки, Геня и Сима. Садовский этого партизана спрашивает - «А за что их ?». Тот отвечает - «А кто его знает?! Наверное, командиру не дали, а может, и шпионки немецкие. Вам что, этих жидовок жалко?!».

Я глаза открываю, а вокруг немцы, длинным рядом стоят!.. Винтовки на нас направили, гогочут и улыбаются - «Иван! Гутен морген! Хенде хох! Ауфштейн! Ком! Шнель!». Это было настолько ошеломительно, странно и страшно, и казалось таким неправдоподобным! Не может быть!...

Бомбы почти не падали - их видимо сбрасывали на линии фронта, но зато на наши головы летели многие тысячи листовок с заголовком - «Прочитай и передай другому». Текст в основном был такой - «Русский солдат, сдавайся в плен! Не подчиняйся, не слушай жидов - комиссаров! Это они толкнули тебя на битву с Германией, которая несет народам России освобождение от жидов - большевиков!».

Сначала эта рота насчитывала всего 25 человек, летом 1943 года - 45 человек, и из оружия у нас были только винтовки и один пулемет, но численность роты все время росла, и вскоре у нас появилось два пулемета МГ, винтовки СВТ и автоматы. Когда в начале сорок четвертого года наш отряд получил разрешение на организацию группы подрывников и взрывчатку для проведения диверсий на ж/д, то к нам из другой бригады прислали опытного подрывника Тамаркина, для подготовки наших минеров.

У нас много умерло от голода. Кушать было нечего. Кто немножко бодрее себя чувствовал, мог передвигаться, - тот и выжил. Кто опускался - тот умирал. Я с одним украинцем Гришей Гущенко, был все время рядом. Говорю: «Пойдем на старый лагерь, что-нибудь поищем». А уже тепло, начало апреля месяца. Пришли, походили, - нашли убитую лошадь. Разрезали ее верхнюю часть - оказалось, что она не протухла.

В Кубличах погранзастава стояла раньше, двухэтажный кирпичный дом. Наши подпольщицы решили поймать живого немца. Знали, что один офицер за ними ухаживает. Сделали праздник, пригласили офицера, подпили хорошо. Наши подошли близко. Когда он один остался, взяли его живым и привезли в отряд. Долго не расстреливали. В лесу была сбита камера, папиросы ему крутили. Он знал немного русский язык, просил отправить за линию фронта. Но расстреляли его. Форму сняли, потом в ней ходили в разведку.

Подходим мы уже близко к берегу, тут надо врассыпную по взвода. Идем, они ракету выбросили, сигнал. Мы подходим, недалеко взорванная полоса, они открыли пулеметный огонь. Они сидят в дотах на берегу, а нам и окопаться-то нельзя. Залеггли около воды, пошла стрельба. Они минометный огонь как открыли по нам, и пошли по рядам куски милостыни. Нас 17 человек вышло из роты, в том числе и мы, партизаны. А остальные остались лежать там.

Эшелон дожен был пройти еще до рассвета. Все были в сильном напряжении, ведь укрепить клинья к рельсам сейчас было нельзя, их могла обнаружить патрульная команда, которая с натренированными собаками, как правило, проверяла участки дороги перед следованием поезда. Поэтому стрелку было необходимо поставить быстро и незаметно, уже перед самым подходом эшелона. Когда мы заметили, что поезд приближается, то поставили и закрепили стрелку, а сами скатились с насыпи, отползли и стали ждать...

В таких случаях, для того чтобы остановить поезд на рельсах обычно делали завал или ломали рельсы. Но самое главное - старались проводить диверсии как можно дальше от населенных пунктов, потому что немцы именно на них обрушивали всю свою ярость. Ведь ожесточенность партизанской войны в Югославии я могу сравнить только с положением в Белоруссии. Судите сами, за всю войну в Югославии из шестнадцати миллионов населения погибло миллион семьсот тысяч жителей... Потому что немцы никак не могли смириться с положением, когда у них в тылу действует фактически полноценная регулярная армия, и всеми силами стремились задушить партизанское движение, что приводило к очень тяжелым ситуациям.

Любой дух сопротивления истреблялся на корню. Каждый день, когда мы приходили на место работы, нас беспощадно избивали прикладами и дубинками, пинали сапогами. Тех, кто падал и не мог подняться, стреляли на месте. Трупы товарищей назад в лагерь нам нести не разрешали, их зарывали на месте, немцы только переписывали номер застреленного. Часто стреляли людей во время конвоирования с работы, раздавался выстрел, все невольно вздрагивали. Охрана из предателей издевательски говорила нам по-русски: - "Еще одного шлепнули при попытке к бегству! Кто следующий? Кто желает? Кто комсомолец - доброволец?". Каждый день жизни был как подарок судьбы.

В феврале 1943 года, когда замерзли болота, отряд Пронягина (свыше 500 человек) был вынужден уходить вглубь лесов. Полицаи собрали крупные силы и стали проводить тотальную облаву. В тот день я находился в дозоре на краю леса, стоял сильный мороз, трещала кора деревьев, и чтобы не околеть от холода, я, плохо одетый и обутый, все время крутился на месте. Была лунная ночь. И тут я заметил, что по дороге движется большая колонна "черной полиции". Я побежал назад, чтобы предупредить своих, мне стреляли вдогонку и две пули прошили шинель, но меня не задело. Полицаи окружили лес...

76-мм орудия нам действительно откуда-то доставили перед рейдом в Карпаты, я помню, как перед прорывом из окружения мы их топили в реке, чтобы не оставить врагу. Количество пулеметов - вы называете цифру "двести" - весьма возможно, что это без учета ручных пулеметов, поскольку пулеметами нас вооружили "до зубов", как отдельный укрепрайон. Но одна ошибка в ваших данных налицо - в рейд ушло 2.500 человек, и в октябре 1943, когда в базовом лагере в Олевском районе собрались после выхода из окружения все шесть групп, нас пересчитали и оказалось, что к своим добрались только 540 человек...

У него каратели всю семью расстреляли. Так он - никого не миловал, всех пойманных сволочей лично убивал. Возможно, и были случаи, что кого-то из бывших полицаев прощали и зачисляли в бригаду, но я по малолетству всего не знал и просто тогда о подобном не слышал.

Главной проблемой для подрывников было незаметно подойти к полотну железной дороге, и после подрыва уйти без потерь. Немцы тщательно охраняли магистраль, на безлесных участках были оборудованы ДЗОТы и пулеметные блок-посты для контроля подходов к железной дороге. Вырубался лес вблизи от полотна, немецкими саперами "для нас" ставились мины-сюрпризы или заграждения из колючей проволоки, также заминированные. Устраивались ловушки с сигнальными ракетами. Постоянное патрулирование на дрезинах и пешими патрулями, перед воинским эшелоном могли пустить цистерны с балластом или "ложный состав". Так что, "скучать в засаде и зевать" нам не приходилось. Мины мы подрывали проводом или бикфордовым шнуром, и поэтому, приходилось всю ночь лежать рядом с рельсами и "ждать своего эшелона", а в десяти метрах от тебя в это время шагают "взад-вперед" немецкие патрули.

Но жизнь-то удачно сложилась. Вышла [в отряде] замуж за Владимира Петровича. Там, в отряде, у меня и сын родился между походами. Свадьбу в Пудоже сыграли: выпили по сто грамм, а может и больше нам дали. Потом мой муж, Владимир Петрович Введенский, стал командиром отряда. Нам тогда послали молодых, даже с юга - с Ташкента! Мы всё смеялись: ташкентские лыжники. Плохо, конечно, катались.

Ночью в 12.00 я шла к радисту и принимала сводку Совинформбюро, надо было успеть за 5 минут принять, больше мне не давали. И за ночь я должна была размножить ее, так как утром приходили связные, надо было раздать ее по всем отрядам, и в лагеря беженцев. Бывало, даже делали кораблики, когда немцы стояли в лесах, прибыли на прочес, мы кладем в такой кораблик сводку Информбюро, и отправляем по речке к немцам. И комментарии такие даем, вроде: "Вы все равно будете уничтожены, даже не старайтесь нас победить!" Когда пленные немцы попадали к нам, они говорили: "А мы читали ваши кораблики".

Когда в бой идешь - страшно. Там где-то ранили. Тащу, перевязываю. Бой идет, перестрелка идет. И наши, и немцы стреляют. Пули мимо меня летят. Я думаю тихонько: "Господи, береги меня". В мыслях, не словами. Меня считали смелой. Думала; "Бойся - не бойся, а пулю не минешь". Куда мои 82 года делись? Я их не заметила…

Кушали из одного солдатского котелка вчетвером. Воду добывали из снега. Мужики обычно ели очень быстро. Я и сама с тех пор кушаю так споро - раз-раз-раз и дно показалось! Если кто-то съедал свои запасы раньше времени, того наказывали. Могли и расстрелять в назидание. Но с такими голодаями люди все равно как-то делились. Иначе человек упадет на тропе и не сможет идти. А это для него - верная смерть, а для отряда - опасность... Наказывалось обморожение. Это расценивалось как предательство, пособничество врагу. А от недоедания на морозе околевали насмерть. Легко это...

Я помню, березки белые проезжали они зеленили, это был уже май месяц, и все хотелось превратиться в эту березку, чтобы от немцев спастись.

Прилетают наши истребители. Гонятся за немецким бомбардировщиком. Сколько было радости! Даже звездочки разглядели! Чем кончился бой, не знаем. Говорю: "Мужики, что мы будем делать, если жить останемся? Ничего же у нас нет! Все разграблено! Сожжено!" Не надеялись на то, что жить будем. Не было надежды, что мы уцелеем. Муж говорит: "Эта дурница еще надеяться жить!" Немцы отступая очень много расстреливали людей.

На третий день на рассвете мы услышали, что лай отдаляется. Высоко в  небе мы видели и слышали летящие самолеты. Нам показалось, что это  советские самолеты, а не немецкие. Мы решили остаться здесь на ночь, а  утром посмотреть, что делается вокруг. Утром вокруг было тихо, собачий  лай больше не слышался, мы видели только советские самолеты, летящие на  низкой высоте, и решили оставить лес. В тот момент мы находились около  болотистого озера под названием Палики. Немцы отступили. Мы вышли из  болот на сухие тропы, встретили по пути партизанские отряды и отдельных  партизан, искавших свои отряды. Начав двигаться, мы встретили регулярные  части Красной Армии, продвигавшиеся вперед, преследуя немцев.