Архипова Анна Григорьевна

Анна Зелянина-Архипова никогда бы не позволила опубликовать то, что она рассказала мне в последний год своей удивительной жизни. В ней было много страшного и бесчеловечного, но без этого мы бы никогда не увидели нашей Победы... Низкий поклон и вечная память вам...

На фронт за линией фронта людей с февраля 1942 года отбирали в три партизанских отряда - "Полярник", "Сталинец", "Большевик". Народ был собран пестрый: треть - милицейские работники, треть - партработники, инженера, директора, треть - из заключенных. Каждый был не прост и не промах. Со стерженьком.

Все было засекречено. Меня, восемнадцатилетнюю, вызвали из больницы, где я работала, в райком партии: "Воевать желаете?" - "Конечно!"

В партизанские лагеря в тылу Карельского фронта отправлялись от Красной пристани и в "телятниках"-теплушках ехали до станции Сегежа. Так было только здесь: партизаны ходили в рейды за линию фронта с задачами разведки и совершения диверсионных актов.

К партизанскому делу готовили серьезно, без поблажек. Подрывное дело, хождение по азимуту, стрельба из автомата, винтовки, пулемета и пистолета. Через месяц учебы - пешие походы без груза. Вещмешки пошили из плащ-палаток. Стандартная нагрузка северного партизана - 45 кг. Для мужиков и девушек. Взялся - тащи.

После принятия присяги прибыли на погранзаставу Слюда в Северной Карелии. Здесь была партизанская база - деревянные бараки и землянки. Все вместе называло гулко и раскатисто - Шуми-городок.

Обмундирование и экипировка партизана - фуфайка, ватные штаны, валенки с крючками на носках - кеньки, белые маскхалаты. Оружие - трехлинейные винтовки царского выпуска, пистолеты ТТ у офицеров и девушек, гранаты, санитарная сумка. Термитные шары для поджога объектов.

Походный паек - 100 граммов сухарей в день, чайная ложка сахарного песку, 30 граммов сала, каша и гороховый суп в концентрате. Неприкосновенный запас - три банки 400-граммовых мясных консервов. Три коробки спичек. Пачка махорки (командирам выдавали легкий табак). Сухари перед выходом в рейд толкли в пыль, чтоб плотнее уложить вещмешок. На базе в Шуми-городке били оленей. Один раз даже добыли медведя. А так, плохое было у нас питание. Да и есть по-фронтовому, разумно мы еще не умели. Все сожрали за неделю. Женщины голод переносили легче, чем мужики. Но послаблений нам не было: на постах стояли наравне со всеми.

Никто из нас войны и не нюхал - сплошь гражданский народ. Вышли на лыжню и она показалась нам дорожкой в ад...

Уходили вглубь финской территории на 200 км, а то и дальше. На марше шли по 18 часов. Вольготничать с отдыхом - непозволительная роскошь. Ведь все свои ресурсы - боеприпасы и продукты - несем в вещмешках, поэтому любая задержка чревата голодухой. Все взято в обрез, без запаса. И так спина трещит...

Шли молча. Впереди - три разведчика. С боков - боевое охранение. Приказания и новости передавали по цепочке. Выходить из строя было нельзя ни под каким предлогом. Даже по малой нужде. Поэтому припрет - на ходу под себя... У нас у девчонок, у всех был цистит. Ни бюстгальтеров, ни трусов мы не носили - не было. Времени продумать о себе не было! Что там говорить, к концу рейда от партизанского духу, наверное, все медведи с пути разбегались...

Отдых - каждые сорок минут. Привала ждали, как манны небесной. Найдешь кочку - сесть, а мешок - на пень. Передышка - 10 минут. Подымаешь его с натугой, с колен, проклиная про себя всю эту войну. И - никогда вслух.

Курили в шапку. В туалет ходили под охраной. Костры жгли, когда находились далеко от противника. Дым в лесу можно почуять почти за километр.

На ночевку забирались в ельник погуще. Укладывались рядком на хвою, укутываясь плащ-палатками. Я обычно заваливалась под бок дядьке потолще - так-то теплее, кости не греют! Мужчины относились к нам, как к дочкам. Никакой похабщины и намеков. Вся инициатива могла исходить только от нас. А мы были нравов строгих - в морду без разговоров. Но мат-перемат был обычным партизанским наречием. Ухо не резало.

У меня была подруга Галка из горбольницы. Мы с ней так и договорились: держаться вместе, в бой - вместе, погибнуть - вместе, а если и парням дать, так тоже - вместе! Честь мы свою - ого! - берегли...

Кушали из одного солдатского котелка вчетвером. Воду добывали из снега. Мужики обычно ели очень быстро. Я и сама с тех пор кушаю так споро - раз-раз-раз и дно показалось! Если кто-то съедал свои запасы раньше времени, того наказывали. Могли и расстрелять в назидание. Но с такими голодаями люди все равно как-то делились. Иначе человек упадет на тропе и не сможет идти. А это для него - верная смерть, а для отряда - опасность... Наказывалось обморожение. Это расценивалось как предательство, пособничество врагу. А от недоедания на морозе околевали насмерть. Легко это...

Первое задание - проникнуть группами по пятнадцать человек на железную дорогу и устроить финнам сюрприз на Рождество. Шли: сплошной линии фронта не было. Некое нейтральное пространство просматривала авиация, да пограничники там патруляли.

Мы все сделали не так, допустив элементарные ошибки, и за это жестоко поплатились. Шли медленно, часто плутали, вязли в снегу, ждали отставших. Теряли людей насмерть замерзшими. Воды не было - сосали снег: так не напьешься никогда, нужна хотя бы талая вода. До объекта диверсии мы так и не дошли: нас осталось только семеро... Назад возвращались по старой лыжне, чего делать категорически нельзя - там может ждать засада или минное поле. Беспечность в тылу врага наказывается страшно.

Нас нагнал ординарец командира отряда Мишка Боровой: "Видел пропавшую группу Цветкова из семнадцати человек. Финны всех накрыли на привале. Вся дорога в оленьих следах и полозах от нарт. Лица убитых были изувечены, руки связаны. Восемь убиты, двое на болоте валяются, остальные неведомо где. Трупы сложили кеткй и внутрь бросили вещмешок. Там оказалось два килограмма сухарей, в крови..."

Один боец Иванов, жестянщик с Исакогорки подорвался на противопехотной мине, получив тяжелое ранение. Сошли со старой лыжни. Раненый стонет и кричит от боли: "Добейте!" За ночь мы отмучили по снегам всего два километра. Комиссар отряда вызывает меня: "Скажи, как медик - Иванов дотянет до базы?" - "Впереди еще 50 км пути. Не выживет..." Это был приговор. Решили добить из винтовки с прибором для бесшумной стрельбы. Застрелили в голову и зарыли тело в снегу. Этот эпизод был настолько потрясающ и ужасен по психологическим последствиям, что впредь всех раненых партизаны из вражеского тыла несли до последнего. Это кто же пойдет бить врага, не надеясь на товарищей? Приказ о том, что нельзя возвращаться, не выполнив приказ, отменили. Именно из-за него тяжелораненые были обречены в диверсионном рейде на смерть...

Ослабших решили оставить дожидаться подмоги в шалаше. На ночь уселись вокруг большой елки: уснешь - умрешь. Морозище! Вдруг под утро - выстрел! Это оказалась женщина-политрук из отряда "Полярник". Им дали пополнение из ташкентских ребят. Многие сразу погибли от холода. Один из них решил сбежать к финнам. Политрук бросилась в погоню. И поймала. Парня потом расстреляли перед строем. Нам тогда она оставила фляжку с водкой и сухари. До базы, которую называли Шуми-городок, оставалось 18 верст. А ослабшие люди в шалаше ночь не пережили... В первом нашем походе погибла половина личного состава отряда. Ущерба врагу - ноль. В бригаде Григорьева из шестисот человек после одного из рейдов осталось только сто партизан. Это честно описано в повести Дмитрия Гусарова "За чертой милосердия"... Да, наша война проходила именно там. По-иному и быть не могло.

Кадры у нас в отряде были еще те! В пополнение присылали заключенных-уголовников со сроками 15-20 лет, с гроздями судимостей. Был у нас одесский бандит Гай, главарь шайки в прошлом, страшный человек с ужасными глазами. Говорили, что он за проигрыш в карты сделал себе татуировку на половом члене. Ну, чего еще объяснять... Но партизанили зэки хорошо, без нареканий.

Был в "Полярнике" еще один боец из заключенных - Яровой. Он на привале в тылу врага незаметно вынул затворы из оружия, стоявшего в пирамидках, и бросил в людей у костра гранату. Трое погибло на месте, а Яровой успел метнуться в лес, решив перебежать к финнам - шоссе было всего в трех километрах от привала. Финны его убили - с нами они не вошкались: шпокали без разговоров.

Однажды получили задание: освободить пленных в одном финском селе. Когда мы туда пришли, то выяснилось, что наших солдат уже увезли в другое место. Мы перебили гарнизон, в сопротивлении которому помогало местное население. Помню, там была девочка лет десяти. Но эта малышка уже умела разбирать и собирать автомат. Разве мы могли ее оставить там? Девочка была уведена на советскую территорию. Судьбы ее я не знаю. Жестоко? Вам не понять того времени. Пушистых котят чаше ели, чем ласкали... Не надо с позиций современности оценивать былое. Это тоже непозволительная жестокость...

В походе я прокладывала лыжню наравне с мужчинами. Пулеметчик Жарков изнемог и упал. Я его пнула от души, всего изругала вдоль и поперек фамильного древа, схватила его ручной пулемет и потащила. Зачем я это сделала - не знаю. Об этом эпизоде не вспомнила бы, если б на одной из партизанских встреч ветеранов 90-летний пулеметчик мне не напомнил о нем. Лет двадцать мы вообще о своей партизанщине не вспоминали. О чем вспоминать? О ранах, полных вшей?..

Радисты жили отдельно от группы в отряде на походе. С остальными общались не особо и неохотно. Служба их полна секретов и ограничений. Они знали то, что положено знать только командирам. Однажды радистов Ивана Костромина и Лиду Рындину выбросили в тыл на парашютах. Ваню убили, а Лиду взяли в плен. Шифр она сумела спрятать. Когда ее освободили наши, то ей светила тюрьма. Но сохраненный шифр доказал ее невиновность - она никого не выдала и не предала. Тогда это решало: жить человеку или умереть.

У меня всегда была с собой фляжка с водкой. У мужиков такое богатство, конечно, не задерживалось. Чаще всего у них в ход шли легендарные "жми-дави" - железные банки с парафином, пропитанным древесным спиртом. Каждому выдавалось по пять банок для бездымного подогрева пищи. Парафин отжимали через тряпку, получая с банки по 100 граммов мутной спиртяги. Омерзительный вкус скрашивали томатным соком. Русских ли мужиков учить извлекать минимум удовольствия из максимума дряни?

Могил у партизан не было. Людей оставляли на поле боя.

Награждали партизан скупо. Странный был у нас род войск. По задачам - диверсанты. По обличью - партизаны...

Перед тяжелым ранением в рейде мне так не хотелось отправляться в поход Хотелось заболеть, простудиться что ли... Вышли с Галкой из землянки, забрали подолы гимнастерок и так стояли, пока не замерзли... Даже кашля не было.

В том рейде убило политрука Сажина. Я полезла вытаскивать его, раненного, с нейтралки. Досталось и мне - ранило в голову. Все думали,что я погибла. Галя поползла меня вытаскивать и ее срезали пулеметной очередью наповал.

Пришла в себя - с головы течет. Думала, что пот - кровь! Сажин кричит: "Помогите!" Долезла, растянула палатку, и тут - граната. Сажина насмерть, меня контузило. Очнулась в тишине и услышала русскую речь. Это Миша Федоров прикрывал отход группы. Услыхал меня, вытащил, надел мне лыжи и поставил на лыжню. Встретила Борьку Мутовкина, минера с Повракулки - он-то меня кое-как и перемотал, чтоб я кровью не изошла. До базы было сто километров переходов. Не знаю, откуда у меня взялись силы. Но до Шуми-городка я дошла и там мне стало совсем плохо...

На лыжах надо было уметь ходить, а с гор и сопок на них - летать. Финны от природы и с младых ногтей - умелые лыжники. Они создавали для борьбы с нами свои отряды и специальную контрольную полосу. Если заметят на ней нашу лыжню, плохо заметенную крайними в колонне бойцами, то обязательно начнут преследовать. Не отцепятся и будут гнать, как псы, и с воздуха и по земле. Летом и осенью оторваться и запутать следы было все же полегче. Но беда, если тебя обнаружат. Шансы - к нулю.

Лесной бой, он как охота: тихо-тихо, мирно-мирно, птички поют да вдруг тратата, бабах - и ваших нет. Партизанская война - вообще-то тихая: два-три часа бой и все дела. Остальное - ножками-ножками и все таясь, скрываясь, втихомолочку, сжав всю терпелку в кулаках. И мы терпели, как могли. До самой Победы.

Мы не верили в Бога. Пусть он нас простит, что мы не знали о Нем. Приходя в церковь, я не молюсь. Просто ставлю свечки и прошу прощения.Там обо мне и так все знают. К чему слова?