Душевский Иосиф Михайлович

Я Душевский Иосиф Михайлович. Родился 20.01.1921г. В Белоруссии, город Червень Минской области. Сейчас его, кажется, переименовали в Игумен. Мой отец Михаил Осипович, был агрономом. Мама Нина Анатольевна, работала учительницей.

У нас было своё хозяйство, лошади, жатка... Помогали соседям с уборкой урожая. Запрягали в жатку двух лошадей, а если рожь была особенно густая, то впрягали третью, впереди. На неё садился я. Был у меня любимый жеребец по кличке Гнедый. Отец работал участковым агрономом. По работе ездил на нём верхом. Однажды я с батькой сильно поругался. Он пошел поить Гнедого одев новый полушубок. Жеребец его не узнал и хватил отца, испортив полушубок. Лошади узнают людей по запаху. Отец побил Гнедого, а я на отца накричал. Побежал к жеребцу, долго ласкал, гладил его. Он положил голову мне на плече. Мы с ним очень дружили.

Были у меня друзья Коля и Петя, семи и девяти лет. Их отец был командиром Пятого Отдельного Белорусского Полка, который стоял в нашем городе. У него была служебная машина. Шофер иногда нас катал. За город вывезет, километров на десять. Мы там ягод пощипаем, минут пятнадцать и обратно.

Первого мая, для жителей, показывали действия войск: Как бы противник пытается войти в город, начинает безобразничать. И тут со всех сторон красные, кавалерия... Стреляют холостыми патронами, бросают шашки... Врагов прогоняют. Потом митинг. Мой дядя был главным комсомольцем города и всегда выступал на митингах.

После майских праздников полк, набрав переменный состав, разворачивался до дивизии. И она уходила под Минск. Тогда польская граница проходила всего в тридцати километрах от столицы Белоруссии.

В Червене я окончил три класса начальной школы. Потом, моя семья, переехала на Урал. В город Верхняя Салда. Название города произносится с ударением на последнюю букву.

После окончания школы, я некоторое время работал помощником агронома Сельхозкомбината. Ездил верхом, по его заданиям: Ну скажем, капусту посадили правильно или не правильно. Или отчитались, что засеяли десять гектар. Меня посылают проверить, есть десять гектар или нет. Я в этом разбирался. Ну и выполнял целый ряд других поручений. Тут я получил некоторую кавалеристскую подготовку. Мог запрячь и распрячь. Зимой работал на вывозе навоза. Приедешь к хозяину, спрашиваешь: "Навоз есть?" Если есть, то заедешь. Заберёшь. Хозяева меня накормят и рубль ещё дадут. У них корова, телёнок, другая скотина. Для их огорода столько навоза ненужно. Сельхозкамбинат подчинялся заводу "Уралстальмост". Был как бы одним из его цехов.

В 1935 году я поступил в Фабрично Заводское Училище. На специальность слесарь ремонтник. Как говорил наш мастер: "Слесарь-ремонтёр - самый главный. Вот врач, приходит к больному и спрашивает, что у него болит, человек рассказывает. А слесарь-ремонтёр должен подойти к станку и сам сообразить, почему он не работает". Потом нас перевели на курс слесарей инструментальщиков. Понимаете, металловеденье, технология, черчение и т.д. Для всех одинаково. Только спецтехнологии - спецдело разное. Там станки, а здесь изготовление инструмента. Сперва собирались открыть, при заводе, инструментальный цех, но потом отменили.

Наше ФЗУ было при заводе: "Уралстальмост". Под одной крышей, там кажется, было сорок цехов. Директор, когда ему надо было побыстрее, ездил по цехам на машине. Например, цех металлообработки был протяженностью, в один километр. Туда ежедневно приходило два эшелона металла. Завод изготовлял стальные мосты.

Тогда думали, что нападение будет с Востока. Изготовляли фермы, мосты, раскосы и всё, что нужно. Конструкции скреплялись анкерными болтами, диаметром двести миллиметров. Говорили, что через Амур такой мост можно было построить за одни сутки и пустить по нему бронепоезда и эшелоны. За год, наш завод выпускал более десяти подобных изделий.

Учась в ФЗУ, я под руководством мастера, изготовил набор металлических пластинок "цвета побежалости". Сталь получает необходимую твёрдость, при определённом цвете побежалости. Например, нужно изготовить зубило. В этом случае его необходимо нагреть, зачистить конец этого зубила и до определённого цвета отпустить. Потом погрузить его в воду или масло. Каждый цвет соответствует своей температуре. Красный, бардовый, синий... Пружина на синий цвет, а зубило, должно быть потвёрже. Значит, оно пурпурного цвета должно быть. У меня зрение хорошее было, все хвалили. Даже, когда приезжал Нарком тяжелой промышленности Серго Ордженекидзе, ему показывали мою работу.

На практику, меня и ещё одного парня поставили к немцу. В цехах работали специалисты из Германии. Он был неразговорчивый. Однажды мой товарищ не так подал ему ключ. Тот этим ключом бросил в него. Потом со мной такой же произошел случай. Подал я ему молоток, не ручкой, а другой стороной. Он его в меня... Я молоток поймал и кинул обратно. Всё стало известно в первом отделе. Доложили. Вызывали туда. Обоим пришлось оправдываться. После мы даже стали друзьями. Но вскоре их всех отправили на родину.

Все станки у нас были иностранного производства. В цеху металлообработки стояли "спейсеры". Такой станок пробивал, за один раз до 25-и отверстий, определённого диаметра. Когда его выключали, то маховик ещё целый час вращался, по инерции.

Я работал сразу на трёх станках: "фаудф", "барингер" и "Браун". Выполнение сменносуточного задания, у меня было 250-300%. Моя фамилия всегда была на доске передовиков. Куда за каждый день писали. Я говорю мастеру, что не надо меня туда вписывать. А он отвечает: "Нет, "Душа" мне это надо. Это мне честь и слава". Но всё же я его упросил, чтобы он не давал моё имя каждый день. А хотя бы через день или два.

После окончания "ФЗУ" я поступил в Рабочий Техникум На Дому. Он располагался в одной из трёх комнат нашей квартиры. Там занималось двенадцать человек мастеровых. Моя мать преподавала им русский язык и литературу. Занятия проводились три дня в неделю. Обучение длилось три года. Экзамены я ездил сдавать в город Алапаевск. По всем предметам у меня были оценки, только хорошо и отлично.

В 1939 году я был призван в армию. Попал служить в береговую оборону войск НКВД. На побережье Финского залива. Где-то под Ленинградом. Название места не помню. В магазинах там всё было дешевле, чем в Ленинграде. Например, хорошие ботинки в городе стоили 400 рублей, а у нас 200 руб. Одну пару я даже отослал домой отцу. С виду на берегу было красивое место: цветочки, кустики. А когда было нужно, открывалась железная дверь толщиной около десяти сантиметров и оттуда высовывалась пушка дюймов двадцати.

Чем-то понравился я замполиту и он поставил меня заниматься: газетами, боевыми листками, кино, организацией концертов... Присвоили мне звание главстаршины. Служба мне нравилась. Но тут вызывает меня командир и говорит, что решено направить меня в военное училище. Я попросил разрешение подумать. На, что был дан ответ: "Мы уже за тебя подумали".

Поступил я в Кировское Пехотное Училище. Располагалось оно на Садовой улице в Ленинграде. Сейчас в том здании находится Суворовское училище. Первое время вся учёба заключалась в одной муштре. Маршировали по Международному проспекту. После войны его переименовали в Московский проспект. Он тянулся на несколько километров, вдоль пустырей и строительных площадок. Сюда намечалось перенести центр города.

Всю дорогу только и слышно: Ножку не слышу! Штыки завалили! Команды: Разворот налево! Разворот на право! Разворот назад! Первое и второе отделение вправо! Третье, четвёртое влево! Разворот...! Первые на месте топчутся, а последние бегом должны забегать. У края дороги болото, поневоле выкупаешься. Что делать, строй нарушать нельзя. На улице жарко, пот течёт. Гимнастёрки под ранцами за десять дней спревали. Придёшь, ноги в бассейн опустишь. На обед дают щи или борщ жирные. Есть не хочется. Пытаешься слить. А тут замком роты: "Товарищ курсант! Нельзя этого делать. Вы должны всё съедать. Вы много тратите энергии".

И так три месяца. Это называлось тактико-строевая подготовка. Научили нас здорово. Сейчас офицеры ходить не умеют. Как у нас говорили: ходит, как баба. Когда, после выпуска, попал я на Ханко. Там по распоряжению заместителя начальника по строевой мы с Васькой, который тоже со мной учился. Перед началом киносеанса выходили на сцену и, сидевшим в зале командирам и солдатам, демонстрировали: подход, отход, приветствие...

Уделялось внимание выработке командного голоса. Был такой порядок: Каждый курсант должен, по очереди вести взвод. На учения с учения. При этом отдавая команды. И вот один раз веду я взвод. Вдруг откуда не возьмись заместитель командира училища по строевой части. Командует мне: "Останови. Поверни ко мне!" И говорит, обращаясь к строю: "Вот видите товарищи курсанты, какой недостаток. Всем хорош этот курсант, но не отработан голос, пищит. Вот сейчас я его пошлю в наш тир и он будет там, полтора часа отрабатывать команды". Привёл меня в тир, закурил и ушел. Я командую: "Налево! На право! Ко мне! Подойди!..". Конечно не всё время. Послушаю, не идёт ли. Тогда отдохну. Минут через сорок, слышу возвращается. Стал отдавать команды. Он входит и спрашивает: "Ну как, курсант Душевский, у тебя дела?" Я отвечаю: "Товарищ подполковник. Голос прочистился. Всё нормально!" Он приказал дать пару команд. После говорит: "Вот видишь, времени немного прошло, а у тебя появился настоящий командный голос. Ты куришь?" И угощает меня папиросой. Так мы с ним познакомились. После этого друг друга всегда приветствовали. Когда пришел в казарму, ребята попросили: "ну-ка скомандуй". Послушав, говорят: "Молодец. Молодец. Вот что значит покомандовать в тире".

Основным предметом в училище считалась тактика. По этому предмету у меня было всё хорошо. Один раз даже сдавал за товарища. Сдав за себя, сходил в парикмахерскую, подстригся. И пришел сдавать за этого парня. Командир роты заметил, но ничего не сказал.

Потом идёт огневая подготовка. Военную технику нужно было изучать и сдавать. В том числе артиллерию. Возили на полигон, где каждый курсант несколько раз стрелял из короткоствольной трехдюймовки. Были и двух дюймовые орудия. Ну и гаубицу показывали 152-х миллиметровую. Во всяком случае, если придётся, выстрелить смог бы каждый. Показывали 50мм-й миномёт. Мы его прозвали лягушкой. Кажется, он тогда был засекречен.

Связь изучали, в основном проводную. Раз пять приносили радиостанцию. Пока сидишь в классе, с преподавателем. Вроде всё понимаешь. Записывали в записную книжку. Которую после занятия сдавали, и они хранились в сейфе. К следующему занятию всё забываешь. Так же и с автоматами. Приносили, показывали, рассказывали, но блокноты с записями надо было сдавать. Конечно, оружие пехоты изучали: винтовку, наган, ручной пулемёт Дегтярева, "максим". Ещё саблю, но это так постольку поскольку. До самого начала войны, пехотные командиры носили сабли и пехотные лопатки, хрен знает для чего.

Немного занимались верховой ездой. Изучали автомобили и мотоциклы. Но из экономии бензина, каждому давали проехать сто метров туда и сто обратно.

Выпустили нас, месяца на полтора раньше. Персонал училища, накануне ночью отправили на Дальний Восток. А нас, присвоив звания лейтенантов, распределили по частям Ленинградского Военного Округа. Было это за 23 дня до начала войны. Меня направили на полуостров Ханко. После войны 1939-40 гг. Мы арендовали у Финляндии эту военную базу, прикрывавшую вход в Финский залив.

(Вот что писалось в плане Барбаросса. Цитата взята из книги Филиппи А. Припятская проблема. М: Издательство Иностранной литературы, 1959. Книга на сайте: militera.lib.ru)

Задача вооруженных сил Финляндии будет состоять в том, чтобы, нейтрализовав возможно скорее базу противника Ханко, прикрыть сосредоточение немецких войск в северной Финляндии, а также, самое позднее во время форсирования р. Западная Двина группой армий "Север", нанести удар по русским войскам на финском юго-восточном фронте главными силами в зависимости от требования ОКХ восточнее или западнее Ладожского озера, по возможности к востоку от последнего.

Затем оказать поддержку группе армий "Север" при уничтожении упомянутых войск противника. На активное участие Швеции в данный момент рассчитывать не приходится. Однако не исключено, что Швеция не окажет противодействия в случае использования ее железных дорог для сосредоточения и снабжения немецких сил в северной Финляндии.

(...)

Подпись (фон Браухич)

В начале нас держали при штабе. Мне поручали ездить за молоком. На телеге с ездовым я ехал на границу. Там съезжались с такой же финской повозкой. Быстро перегружали бидоны с молоком, сметаной, творогом, из финской телеги в нашу и разъезжались. Как происходила оплата, я не знаю. Наша работа: получить и доставить.

И вот, кажется, двадцатого июня финский лейтенант отозвал меня в сторону и говорит: "Млека больше не будет". Я спрашиваю: "Что, наши не расплатились?" Он отвечает: "Нет, нет всё гуд". Вернувшись, я доложил дежурному по штабу. Он мне говорит: "Ты об этом молчи. Больше никому". Сам звонит командиру нашей 8-й бригады Симоняку и докладывает. Симоняк спрашивает меня: "Ты кому-нибудь говорил об этом?" Я отвечаю: "Да. Дежурному по штабу". Он приказал больше никому не говорить. Не успел я прийти, как меня ищет начальник ханковского гарнизона генерал-лейтенант артиллерии Кобанов ходивший почему-то в чёрной шинели. Он, расспросив меня, тоже приказал никому не рассказывать о разговоре с финским офицером

О начале войны мы узнали по радио. Из выступления Молотова. 22-го июня у нас всё было тихо. А на следующий день подошел финский артиллерийский корабль: "вайне майне" и ещё какие-то суда. Ну, они стрельнули, и мы стрельнули. И вроде попали в этот самый "вайне майне". Он быстренько ушел, а за ним и остальные.

С финской стороны были как бы перебежчики, как финны так и русские. С ними беседовали, кормили, поили, с собой что-то давали и отпускали. Финское командование об этом знало. И если кто-нибудь из перебежчиков не возвращался, то говорили, что это главный русский генерал перегрызает горло финским пленным и пьёт кровь. Поэтому-то он такой здоровый и ростом больше двух метров.

На полуострове было шесть строительных рот. С началом войны их влили в нашу бригаду, которая была развёрнута в 136-ю стрелковую дивизию.

В состав гарнизона входили инженерные и артиллерийские части, были танки и авиация. В войсках чувствовалась твёрдость. Был боевой настрой, сражаться за Родину. Назад ни шагу. Проводились даже десантные операции. Захватывали у финнов островки. В отличие от остальной армии мы не терпели поражений и чувство гордости за свою непобеждённость ещё долго сохранялось в дивизии.

Нас с Васей назначили в батальон, сформированный из сапёров. У них не хватало офицеров. На должности командиров взводов назначали рядовых бойцов. Выбирали парня пограмотнее, кое-чему подучивали и командуй.

Помню, что бойцам выписывали справки удостоверявшие личности. Раздали "смертные медальоны". За ношением медальонов не следили, и многие солдаты их не заполняли. Свой я вскоре потерял.

Бывшие стройбатовцы были одеты не в шинели, как остальные красноармейцы, а в бушлаты. Чтобы было удобно работать.

По сравнению с другими частями Ленинградского фронта наша дивизия была лучше обмундирована.

Финны несколько раз пытались наступать, но так, с опаской. Сил у нас было достаточно, и укрепления были мощные. Артиллерийские позиции были укреплены каменными блоками. Вражеские трех дюймовые снаряды разрушить их не могли.

За всё время обороны Ханко в стрелковом взводе, которым я командовал, потерь не было.

(Вот что пишет старый лис Маннергейм в своей книге. Маннергейм К. Г. Мемуары. - М.: Вагриус, 1999. Книга на сайте: militera.lib.ru)

Характеризуя операции, проведенные в первый год войны, следует в заключение рассказать о событиях на фронте мыса Ханко. Там война с самого начала приобрела характер позиционной [407] борьбы, с которой были связаны зачастую весьма оживленные артиллерийские перестрелки. Для наступления сил в достатке у нас не было, поскольку 17-ю дивизию в августе необходимо было перебросить в Восточную Карелию. Здесь остались лишь подразделения береговой обороны и шведский добровольческий батальон, командовал которым подполковник X. Берггрен. Тактически на этом фронте стремились подавить гарнизон противника с помощью местных атак по суше и по морю в надежде, что с приходом зимы он окажется в изоляции.

Учтя эту возможность, русские посчитали лучшим уйти с Ханко по собственной инициативе. Это решение было выполнено в ночь на 3 декабря. На сухопутном фронте войска противника связать не удалось, но транспортные суда, вышедшие в море, потерпели серьезный урон на минных заграждениях и от огня артиллерии.

Наши войска вошли маршем на Ханко 4 декабря. Таким образом, была устранена угроза жизненно важным частям страны и появилась возможность приступить к мероприятиям по принятию судов в этом важнейшем нашем зимнем порту. Кроме того, снова стало возможным каботажное плавание вдоль побережья Финского залива. Войскам, сражавшимся на фронте Ханко, была в приказе объявлена благодарность, особое признание было высказано в адрес шведских добровольцев.

В середине декабря я побывал на Ханко, где под вой зимней вьюги принял парад войск. Будучи многие годы летним гостем этого идиллического городка, я почувствовал боль, увидев, насколько он изменился за короткое время нахождения под чужой властью и в лапах войны, хотя дома и были готовы принять своих прежних хозяев.

Эвакуировали нас с Ханко 12-го или 22-го ноября 1941года. Точно уже не помню. Ушли мы не заметно для финнов. К расставленным на передовой пулемётам, на верёвочках с пружинками были привязаны собаки. Которые, пытаясь дотянуться до пищи, натягивали верёвку и пулемёт стрелял. Как говорили, благодаря этому финны только через три дня узнали о нашем уходе с полуострова.

Кораблей пришло за нами много и разных: гражданских, военных и пассажирских. Были буксиры и суда побольше. Погрузка проходила в полном порядке. Части грузились со своим оружием и имуществом. Сперва хотели на буксир грузить по роте, но не получилось. Я со своим подразделением погрузился на какое-то гражданское судно. Устроился на палубе, за трубой у капитанского мостика.

В ту ночь погиб дизель-электроход "Иосиф Сталин". Я сам этого не видел. Кто говорил, что он подорвался на мине. Другие утверждали, что была пущена торпеда, которая прошла под днищами кораблей охранения и поразила низко сидящий дизель-электроход.

Пришли в Кронштадт, потом в Ленинград. Тут нашу дивизию обобрали. Из двух артиллерийских полков забрали лучший. Взяли командиров полков на должности командиров стрелковых бригад.

(Из книги БЛОКАДА ЛЕНИНГРАДА В ДОКУМЕНТАХ РАССЕКРЕЧЕННЫХ АРХИВОВ Под редакцией Н. Л. Волковского ИЗДАТЕЛЬСТВО ПОЛИГОН МОСКВА САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 2005г.)

Об эвакуации войск с о. Ханко

ДОКЛАД Командующего войсками Ленинградского фронта Сталину

Копия: Народному комиссару ВМФ Кузнецову.

7 декабря 1941 г.

Операция по эвакуации Ханко, Одснсольм кораблями КБФ закончена. Продолжалась с 26 октября по 5 декабря 1941 г.

В период эвакуации на сухопутном участке Ханко, за исключением последних дней, особой активности противник не проявлял. С 30 ноября по 2 декабря значительно усилился артиллерийский обстрел финнами полуострова, гаваней, рейда. Были попытки высадить десант на наши острова, велась усиленная разведка переднего края обороны, проводились безуспешные атаки торпедными катерами наших кораблей на рейде Ханко.

На морс главной опасностью были минные поля противника глубиною до 30 миль на участке Гогланд, Ханко, прикрываемые батареями и непрерывно подновляемые противником во время операции. К концу операций противник усилил активность на морс подводными лодками, торпедными катерами и новыми минными заграждениями. Сильно осложняли и затрудняли операцию тяжелые метеоусловия.

Всего подлежало вывозу с Ханко, Одснсольм 27 730 чел. Вывезено и прибыли 23 000. Наиболее боеспособные части, как-то: 8-я стрелковая бригада, артиллерийские части, танковый батальон, вывезены с наименьшими потерями. Доставлено 26 танков, 14 самолетов, 76 орудий, около 100 минометов, около 1500 пулеметов, до 2000 автоматических винтовок, 20 000 винтовок, 1000 т боеприпасов, 107 радиостанций, 1700 г продовольствия, 7 торпедных катеров.

Участвовало в операции: миноносцев - 6; минных заградителей - 2; транспортов - 5; быстроходных тральщиков - 8; тральщиков - 9; сторожевиков -3; охотников - 12; торпедных катеров - 6. Корабли совершили по несколько рейсов. Всего было сделано 63 корабля-рейса без охотников и торпедных катеров.

В период всей операции погибло около 5000 человек, из них 500 чел. корабельного состава. Погибли 3 миноносца, 2 транспорта, 2 быстроходных тральщика, 3 тихоходных тральщика, 1 сторожевик, 1 гидрографический корабль, 2 ледокола, 3 подлодки. Все потери только от минзаграждения.

Береговые батареи от Ханко и Оденсольм, все материальные ценности, не могущие быть вывезенными, уничтожены.

Все базовые сооружения разрушены или заминированы. Принимая во внимание сложность обстановки, тяжелые условия, в которых протекала операция, несмотря на большие потери, считаем, что результат ее превзошел все наши ожидания.

Наш 342-й стрелковый полк расположили на бумажной фабрике имени Володарского. Находящейся на проспекте Обуховской Обороны. Между Володарским и Финлянским железнодорожным мостами. Там стояло не достроенное здание, какой-то барак. Там и жили. Другой полк отправили во второй эшелон, на правый берег Невы. Во Всеволожский район Ленинградской области. Там ожидалась переправа немцев через Неву. Для соединения с финнами. Третий полк то же где-то разместили.

Вместе с нами с Ханко эвакуировалась рота пограничников. Их в двух вагонах куда-то сразу отправили. Потом говорили, что они все погибли. Вагоны подорвались на мине. Какая-то диверсия была.

Тогда же в конце ноября наша рота или батальон участвовал в мелкой операции на Карельском перешейке. Там против финнов стояла наша 23-я армия. Про неё говорили так: В Европе две не воюющие армии, турецкая и 23-я советская. Когда нас скрытно перебросили на участок, где линия фронта проходила по берегам какой-то реки. То удивило, что среди бойцов в окопах был большой процент женщин.

Финны вели себя беспечно. Выходили на свой берег и кричали: "Русь заводи патефон! Катюшу давай!" Наши им и ставили пластинки. Командование решило положить конец этому безобразию. Для чего и предназначался наш батальон. Вот когда несколько десятков финских солдат расположились на берегу слушать нашу музыку. Батальон по команде открыл огонь из стрелкового оружия и миномётов. Большинство финнов убежало, но многие были убиты. Как нам потом рассказывали, больше они на тот берег не выходили.

На Ханко мы питались хорошо, и даже кое-что привезли с собой. Но голод брал своё. Среди солдат началась дистрофия. Некоторые умирали. В основном бойцы старших возрастов. В моём взводе умерло, кажется, трое солдат. У меня это были первые потери. Некоторых из ослабевших направляли в госпиталя. На поправку.

Посылали специальные команды в лес, рубить еловые лапы. Из которых готовили витаминный настой. Помню, на обед варили такие "щи": две, иногда три банки американской тушенки, два брикета спрессованной, сушеной, тоже американской, капусты. Величиной восемь на шесть, на шесть сантиметров. Эти продукты закладывались в полевую кухню. На постном масле зажаривался лук, которым заправлялась похлёбка. Это готовилось на батальон! Да, да на батальон! Каждому солдату наливали треть, иногда половину плоского котелка

Как-то в полк, стоявший в лесах Всеволожского района, приехал заместитель командира по полит. части. Пока он ходил по своим делам. Из его санок выпрягли лошадь. Как её не искали, так и не нашли. Конечно, солдаты эту лошадку увели, зарубили, спрятали и потом съели. После этого случая приезжало начальство из штаба фронта. Ругало наше командование: "Почему не говорили?! Почему не требовали?!" И солдатам кое-что добавили к рациону.

Ближе к весне 1942года положение с продовольствием стало улучшаться. И мы стали постепенно восстанавливать свои силы.

Несмотря на тяжелое положение, всё это время в частях проводились занятия по боевой подготовке. Ведь приходило пополнение, да и наши стройбатовцы были не достаточно обучены.

В августе 1942года проводилась "Устьтоснинская" операция.

Немцы готовили штурм Ленинграда. Наше командование решило нанести упреждающий удар. Несколько дивизий должны были переправившись через реку Тосно, наступать вдоль железной дороги на станцию Мгу. На восток от Ленинграда.

Эта операция нам стоила больших потерь. Да и как могло быть иначе. Не хватало боеприпасов. Каждому бойцу выдали патронов штук по тридцать. На орудие и миномёт выдавали по пять-шесть снарядов. Позже довели до 10-15 штук на день. Артиллеристам приходилось решать выпустить их, поддерживая наступающую пехоту, или приберечь на случай вражеской атаки. И после думать, куда утащить пушку. В какие кусты её спрятать.

К тому времени я был назначен заместителем командира роты, входившей во второй батальон 342-го полка. В роте было около восьмидесяти человек личного состава. Вооружены были в основном винтовками. Автоматы были только у командиров. В штабе полка у некоторых офицеров были десяти и пятнадцати зарядные винтовки. Обмундированием от солдат офицеры не отличались. Единственное, что они были обуты в ботинки, а мы в сапоги. Знаков отличия мы тоже не цепляли. Считалось, что если раненого бойца немец, может быть, и обойдёт, то уж командира обязательно добьёт.

Сигналы к атаке или отходу давались ракетами, а в основном голосом с применением русской матери. Это очень широко применялось. Никакие свистки или сигнальные рожки, на моей памяти, не использовались вовсе.

Метров 300-400 выше железнодорожного моста, через реку Тосно, была построена переправа. Там река поуже, шириной метров двадцать. Наш полк наступал вдоль железнодорожной насыпи. Рельсы с неё были сняты немцами для строительства укреплений. Помню, что шли по очень высокой траве. Когда потом мы отходили вся она была смята.

На нашем участке танки не воевали. Немецкой авиации было не много. Участвовала и наша, но очень мало. В основном немцы нас выискивали и открывали артиллерийский огонь. Продвинулись мы километра на четыре, но потом пришлось отступать. Эту равнину назвали "долиной смерти". Раненых мы не бросали. И погибших старались, по ночам выносить.

Командир нашего полка Кожевников. Мы звали его дядя Яша. Он был высокого роста. Установил своеобразную премию. Если боец выносит дополнительную винтовку, то ему выдаётся грамм двести хлеба с кусочком шпика. Ну, а если пулемёт, миномёт то и сто грамм наливал.

К концу боёв у нас в роте осталось человек двадцать. Но задачу свою мы выполнили. За эту операцию меня наградили медалью "за отвагу".

Знаете, несколько лет назад я подробно рассказывал о боях на реке Тосне Изольде Анатольевне Ивановой. Она потом выпустила сборник воспоминаний участников этой операции: "Заслон на реке Тосне". Почитайте там. А то я кое-что уже и забыл. Правда туда вкралась ошибка, на счёт моего награждения за участие в форсировании Невы.

После окончания боёв на реке Тосне наш полк вернулся на фабрику имени Володарского. Меня и ещё двоих офицеров командировали в 70-ю стрелковую дивизию, которая спешно готовилась к переправе через Неву для встречного удара, и соединения с войсками Волховского фронта, проводившими в то время синявинскую наступательную операцию с целью прорыва блокады Ленинграда. Правда, ко времени переправы наших частей, волховчане попали в окружение, и наша высадка была скорее отвлекающей операцией. Плацдарм, на левом берегу Невы, захватили в районе восьмой ГРЭС. На месте бывшего "Невского Пятачка" существовавшего с 20.09.1941 по 30.04.1942 года.

Я был назначен командиром роты. С пополнением к нам прислали около двухсот солдат из азиатских республик. Они русский язык не знали. Снаряд упадёт, убьет троих-четверых. Остальные собираются вокруг кучкой и начинают что-то по-своему там: "Ля, ля, ля!" Им командуешь: "немедленно в укрытие!" Они не слушаются. Отвечают: "Это наша закон". Смотришь второй снаряд... И ещё с десяток погибает. Так их там, по существу и перебило. Ещё на нашем берегу.

Переправочных средств было очень мало. Переправлялись, кто на чём мог. Я набил плащ-палатку травой и лёжа на ней поплыл. Когда до берега оставалось метра два, и я уже пытался встать на ноги, меня ранило. Три осколка, наверно от мины, попали в заднее место (последние слова произносит смеясь).

Раны были по двести миллиметров длинной. Вытащили на берег. Говорят: "Полежи пока, а ночью, в темноте мы тебя переправим на наш берег". Я подумал, что до вечера, до темноты, еще неизвестно, что будет. Надо выбираться самому. К берегу прибило какое-то дерево. Подобрав палку, я кое-как добрался до него. Ремнями, снятыми с противогазных сумок, привязал себя к этому бревну. Так чтобы оно прикрывало меня со стороны вражеского берега. Забрал с собой свой автомат и наган, оружие бросать нельзя. И пустился в обратное плаванье. Подгребая, где ногой, где рукой. Немцы пытались стрелять, но не попадали. Пуля пролетит то выше, то ниже этого дерева. Когда прибило меня к правому берегу. Из кустов выскочили человека три, подхватили меня и быстро втащили в траншею. Немец открыл огонь, но с опозданием. Отнесли меня на перевязочный пункт, а оттуда отправили в город.

Госпиталь располагался в старинных казармах где-то за университетом. После перевели в другой, находившийся за литейным мостом. В здании школы. Раны у меня заживали хорошо. В госпитале была симпатичная, молодая доктор или фельдшер, уже не помню. Она удивлялась и говорила: "Ой Душа, на вас все раны заживают, как на собаке!"(смеётся).

Кормили нас хорошо. У меня даже хлеб оставался. А в Ленинграде с продовольствием было хреново. И вот как-то эта девушка ходит, ходит и когда рядом никого Не было подошла и говорит мне : "Иосиф Михайлович, если у Вас есть лишний хлеб, дайте, пожалуйста, мне. Я-то ничего, а вот мама у меня плоха". Я говорю: "Вот в тумбочке, забирайте".

Мои раны, если потревожишь, начинали болеть. Я прошу её: "Дай что-нибудь обезболивающее". Она приносила мне какие-то таблетки. Штук пять или шесть скормила. Но потом сказала, что больше нельзя. Мне не жалко, я бы принесла, но больше нельзя. Хорошая была, такая особа.

Месяца через полтора, когда раны зажили, я вернулся в свою 136-ю дивизию. Она располагалась в деревне Берёзовке. Во Всеволожском районе Ленинградской области. На правом берегу Невы, километрах в десяти за Володарским мостом. Постоянно шла боевая подготовка. Днём и ночью. Устраивали марш-броски. В сторону Колтушей. Через лес, по воде, по грязи, бегом. В конечном пункте уже ждала кухня. Там обедали и обратно, как правило, уже шли строем. По дороге. С песнями.

А иногда как будто бой. Как бы отступление. Однажды в районе Весёлого посёлка. Где сейчас находится станция метро "Проспект Большевиков", устроили учение со стрельбой. Стреляли холостыми, но шум подняли большой. Перепугали жителей, подумавших, что немцы откуда-то появились. После этого нас оттуда выгнали (говорит улыбаясь).

В тех местах протекает речка. Мы её называли Чёрной. На картах она, кажется, тоже так была обозначена. Но это не та, на которой был убит Пушкин. Один её берег пологий, а другой крутой. К нам пригоняли легкий танк, и мы проводили учения по вытаскиванию его. Приданный взвод верёвками помогал танку взобраться на крутой берег. Была такая подготовка. А иначе, хрен его знает, за что его цеплять и как тащить. Так же помогали артиллеристам вкатывать, на кручу их сорокапятки.

За огневым валом, нас наступать не учили. Для этого нужны большие площади и много снарядов. Танками, бойцов тоже не обкатывали. Незадолго до прорыва блокады Ленинграда к нам приехала комиссия из штаба округа. И сделала вывод, что слабоваты мужики. Триста метров пробежать не могут. Было решено нас подкормить. Стали давать по семьсот грамм чёрного хлеба, по триста белого и ещё маслица какого-то добавили.

Симоняк часто бывал на линии фронта, проходившей по берегу Невы. Изучал оборону противника. Потом приглашал, по очереди, к себе командиров рот. Была у него в лесу, километрах в четырёх от линии фронта избушка на курьей ножке. Мне тоже довелось там побывать. Изучали вражескую оборону. Откуда он бьёт и прочее.

К тому времени система была такая: Вся артиллерия подчиняется артиллерийскому командованию. Мелкие орудия: 76мм. В некоторых случаях до 100мм. Подчиняются командиру полка. И командир полка артиллерийского находится вместе с командиром стрелкового полка. Соответственно командир дивизиона находится с командиром батальона. Командир роты может попросить артиллерийской поддержки и если командир дивизиона посчитает нужным, то поддержит. Другое дело при артподготовке. Тут уже командир стрелкового подразделения ставит визу о разрушении дзота, землянки... Виза это уже - орден. Бывает, он говорит: "Вот видишь попал". Я отвечаю: "Попал, но не разрушил". Когда разрушишь, тогда подпишу. Так что к 1943 году у нас пошла связь с артиллерией. Да и пехота стала умней. А то раньше как было. Взвод разворачивается. Командир впереди. Первая пуля ему. И дальше взвод, как хочет должен идти. Командир роты тоже должен был идти впереди. У немцев так же, по началу было такое, но они быстро от этого отказались. Ну и у нас в конце 1942-го года ввели новый боевой устав пехоты. Часть первая: солдат, взвод, рота. Часть вторая: батальон, полк.

12-го января 1943 года началась операция по прорыву блокады Ленинграда под названием "Искра".

К тому времени Ленинградским фронтом командовал Говоров. Этот командир серьёзно знал своё дело. Ни разу не выругал ни одного солдата или офицера. Но говорил громко: "Понял? Давай действуй!" Все операции, которые проводились Говоровым, выполнялись полностью. Думаю, Сталин с ним считался и ценил. За прорыв блокады Ленинграда ему присвоили звание генерал-полковника. За снятие блокады в январе 1944 года он получил звание генерала армии. А за бои на Карельском перешейке и взятие Выборга, летом 1944года, получил звание маршала. То есть в течении года с небольшим прошел от генерал-лейтенанта до маршала Советского Союза.

Нашу дивизию Говоров всегда ставил на главное направление. Частям Ленинградского фронта предстояло, по льду перейти Неву. Артиллерии была поставлена задача, не повредить лёд на Неве. Но при этом разрушить передний

край обороны противника.

В тот день было пасмурно. Шел снежок. Поэтому авиация не действовала.

После окончания артподготовки был дан сигнал к атаке, кажется голубыми ракетами. На берег был выведен дивизионный оркестр, который заиграл интернационал. Как мне потом рассказывал капельмейстер, несколько музыкантов в тот день получили ранения.

По льду мы бежали быстро, как только могли. Сейчас в районе деревни Марьино построен мост. Дак вот мы наступали как бы правее него. Ближе к нынешнему городу Кировску. Берег там около четырёх метров высотой. Немцы всю зиму поливали его водой, намораживая лёд. Ещё они установили там множество мин.

Почти все наши стрелки были вооружены автоматами "ппш", но не с дисками, а с рожками. На отделение, состоявшее из 15 человек, обязательно было 3-4 винтовки. Так же были и снайперские. Одеты мы были в маскхалаты, полушубки, ватные брюки валенки без калош. Шапки ушанки, было по две пары рукавиц, трех и двупалые.

К этому времени я служил в должности заместителя командира четвёртой стрелковой роты. Во время перехода Невы, командира роты ранило осколком. На его место был назначен я. Наш батальон наступал на левом фланге дивизии. Роте были приданы два легких танка "т-60" и 45-и миллиметровая пушка.

В первой линии обороны, как нам говорили, немцы поставили прибалтийских добровольцев. Было их там, кажется, две или три бригады. Многие из них погибли при артподготовке. Эти "шуцкоровцы" в плен не сдавались. Да мы их и не брали.

Продвигались мы в сторону деревни Пильная Мельница, находившейся примерно в километре от берега. Меня всё время подгоняли: давай, давай отстаёшь.

Тут немцы, видно решили нас подрезать. Ударив вдоль берега. Слева появились три средних танка и где-то взвод пехоты, а может и больше. Там росли кусты и было плохо видно. Наша танкетка стала, маневрируя, пятится, подтягивая немецкие танки под выстрел сорокапятки, стоявшей в кустах. Один танк вырвался вперёд и артиллеристы подожгли его, выстрелив подкалиберным снарядом. Стреляли и по второму танку, но он развернулся и ушел. За ним скрылся и третий.

У этих артиллеристов было припасено два или три подкалиберных снаряда. Они ими очень дорожили. Я не артиллерист и всего не знаю. Но говорили, что эти снаряды были запрещены к использованию. Чуть ли не договор был с немцами о взаимном неприменении этого вида боеприпасов. И артиллеристы прятали их, как могли.

В этом бою у меня в роте было несколько человек ранено и, кажется, двое убито. Учитывая, что немцы, в любую минуту могут повторить атаку, мне прислали подкрепление.

Правее нас пошла в наступление 86-я стрелковая дивизия, но она Неву не перешла. Немцы её положили на лёд. Оставшихся в живых отвели на наш берег. Пополнив дивизию перевели через Неву в том месте, где мы проходили. Потом она наступала влево от нас на Шлиссельбург.

Наше наступление шло удачно. Стали переправляться другие части. Потом дивизию повернули как бы направо, градусов на сорок-шестьдесят.

Мы всегда наступали в авангарде. Так, что, как мне кажется, остальные дивизии равнялись на нас.

Оборона у немцев была построена очень мощная. Мины, проволочные заграждения. При этом не замерзшие болота. Как говорили, чтобы они не замерзали, немцы специально разливали нефть.

Один, новейший немецкий танк проскочил в Шлиссельбург, который был уже почти окружен. По-видимому, с целью вывезти какого-то большого чиновника. Обратно он поехал не по той дороге, по которой прорывался туда. Идя по насыпи узкоколейной железной дороги, он съехал в болото и застрял. Когда подошла наша пехота немцы убежали, бросив исправную машину. В танке была найдена вся техническая документация. На этот новейший танк, называвшийся "тигром". Доложили Жукову, который распорядился танк и все документы в целости доставить в Москву. Я видел этот "тигр". Он стоял в 150-200 метрах от наших исходных позиций. Близко не подходил. Немцы постреливали из миномётов, да и не интересно мне было.

В этих боях моя рота понесла большие потери. В бой вступила в составе 124-х человек. А вышел я из боя с 38-ю бойцами. Но большинство мы потеряли ранеными. Потом, когда мы готовились к другим боям, человек пятьдесят возвратилось после излечения.

В операции "Искра" стрелковым ротам предавались по две собачьих упряжки для вывоза раненых. В такие лодочки впрягались две собаки. Они нам очень помогли. Под снегом стояла вода, и раненых на руках было бы тяжело выносить. Больше, за время войны, санитарных собак я не встречал.

Остатки моей роты влили в другую. Оставшись не у дел, я попросился в разведку. В ответ на мою просьбу, Кожевников выругал меня матом. Я к комиссару. Говорю: "Почему меня в разведку не пускают? Вот какой у меня кулак, любого убью с одного удара". Комиссар говорит командиру полка: "Ну, пошли ты его. Хочет он, пусть идёт".

В разведвзводе было 23 человека. В ту ночь, за языком, пошли не все. Кто постарше, остались отдыхать. Командиром группы назначили меня. Чтобы под сапогами и валенками не скрипел снег. Мы на валенки одели немецкие "калоши". Были у них такие, сплетенные из соломы. Когда в них идёшь снег не скрипит, да и ноги в них не мёрзли.

Часового я решил снять сам. Потому что если плохо сниму, то сам буду виноват. А если пошлю другого, и он хреново снимет тоже буду виноват я. За мной на разном расстоянии, на случай чего, ползли ещё два или три солдата.

И вот, часовой ходит от землянки к землянке. Там играют на губной гармошке, он постоит, постоит, повернётся и обратно. Я его хорошенько подкараулил и там из-за кустика. На него. Сзади джинь, и всё. Был у меня хороший финский нож.

Открыли дверь в офицерскую землянку, там горел какой-то огарочек, были видны двух этажные нары. Тут кто-то из немцев выстрелил из пистолета, попав прямо в голову одному из наших солдат. Но ребята уже ворвались в землянку, выхватили двоих немцев, подхватили своего убитого товарища и постреляв из автоматов и бросив пару гранат, выскочили на улицу и бежать. Всё это заняло несколько секунд. Спохватившись, немцы начали стрелять, но было уже поздно.

После возвращения нам разрешили покушать и поспать. Мы отдыхали, выставив у дороги часового. Тут к нему подходит группа офицеров. Он, как положено, доложился. Они спрашивают, как пройти к штабу дивизии. Часовой вызвал меня. Я пришел, доложился, сразу узнав среди офицеров маршала Ворошилова. К штабу можно было пройти по телефонному проводу. Но у нас были дорожки покороче. По ним я проводил Ворошилова к штабу Симоняка. Когда Ворошилов вошел в землянку командира дивизии я спросил у сопровождавших, можно ли мне идти. На что получил ответ: "Ни в коем случае".

О чем был разговор Ворошилова с Симоняком в землянке, я, конечно, не знаю. Но слышал, как какой-то мужик в отличном полушубке и каракулевой шапке, наверно писарчук штабной, пересказывал их разговор, Симоняк говорит: "Завтра мы возьмём. ... Соединимся". Ворошилов: "А в тебе уверенность есть?" Симоняк: "Уверенность есть. Я сам поведу в атаку, но соединимся".

Когда они вышли, я слышал, как Ворошилов спрашивает Симоняка: "Тебе снаряды нужны?" Симоняк: "Не надо". Ворошилов: "Так, патроны как?" Симоняк: "Есть". Ворошилов: "А водочка нужна?" Симоняк: "Не надо. Хватит". Ворошилов удивился, а Симоняк пояснил, что трофейной набрали.

На обратном пути, когда я их сопровождал от штаба дивизии до машин. Ожидавших примерно в двухстах метрах от нашего расположения. Ворошилов меня спросил: "Ну как тут у вас дела?" Я отвечаю, что дела вроде нормальные. Задачу, как я думаю, наша дивизия выполнила. Рассказал, как немцы хотели нас подрезать. Когда мы прошли метров четыреста от берега Невы. Как приданный мне лёгкий танк заманил, а сорокапятка подожгла средний немецкий танк. Ворошилов спрашивает: "А чем стреляли? Не подкалиберным снарядом?" Я отвечаю: "По-честному не знаю". Ну и всё. Вопросов больше не было. На прощание Ворошилов сказал: "Спасибо". Откозыряли друг другу, и они уехали.

(Вот что пишет об этом адъютант Ворошилова в своей книге. Петров М. И. В дни войны и мира. - М.: Воениздат, 1982. Книга на сайте: militera.lib.ru)

Вскоре после этого К. Е. Ворошилов был уже в 136-й стрелковой дивизии генерал-майора Н. П. Симоняка, это ее передовые подразделения уже дважды врывались на окраины рабочего поселка 5, но как следует закрепиться там, не смогли. Гитлеровцы всякий раз перебрасывали на угрожаемый участок свежие силы и сильнейшими контратаками сбивали наши батальоны. 136-й дивизии требовалась помощь. И Климент Ефремович оказал ее. В короткий срок соединению Н. П. Симоняка были переданы на усиление четыре артиллерийских и минометных полка.

В ближайшие же часы мы выполним боевую задачу, возьмем поселок, твердо заверил маршала генерал Симоняк. И слово свое сдержал.

Перед отъездом в Ленинград Климент Ефремович переговорил с командующим Волховским фронтом. К. А. Мерецков, в частности, сообщил маршалу о том, что в районе рабочего поселка 5 наши бойцы захватили необычный фашистский танк.

Характерно, добавил Кирилл Афанасьевич, что до этого мы вели по нему артиллерийский огонь прямой наводкой. А танк шел, как ни в чем не бывало, покане угодил на заболоченный участок. Застрял. Тут-то его и захватили.

К. Е. Ворошилов отдал К. А. Мерецкову распоряжение о немедленной отправке захваченного танка в Москву, как он выразился, "на обследование".

Вскоре выяснилось, что невиданная доселе мощная бронированная машина врага из семейства "тигров", на которые фашисты возлагали особые надежды. Но не вышло! Ибо когда гитлеровцы применили эти танки на Курской дуге, наши воины уже знали их слабые места и довольно эффективно боролись с ними.

Наступил долгожданный день 18 января 1943 года. Блокада прорвана! В районе рабочего поселка 1 соединились войска Ленинградского и Волховского фронтов!

В разведвзводе был один парень наверно из блатных. Нам надо было разведать немецкие землянки. Я его посылаю, а он требует сперва сто грамм и награду. Я говорю: "Выполнишь задание, тогда получишь награду. Я доложу командиру полка, и получишь медаль". Он отвечает: "Нет, не пойду тогда". Я снял свою медаль и говорю: "На. Временно". Задачу он вроде выполнил. Понимаете там такое время тогда было мутное. Он был ранен. Санитары его увезли. И медаль моя уехала. Это было, кажется, 16-го января.

За бои по прорыву блокады Ленинграда нашей дивизии было присвоено звание: 64-я гвардейская стрелковая дивизия. Всем выдали нагрудные знаки: "Гвардия". Я был награждён орденом: "Красная Звезда".

Раньше мне, как командиру роты был положен оклад 850 рублей. А когда мы стали гвардейцами, то оклады получали полуторные. Солдатам и сержантам оклады удвоили.

Но это так только. Почти всё отдавали, по подписке, в фонд обороны. Я оставлял себе рублей 30-40. Купить зубной порошок, крем... Заместитель командира по тылу подбирал солдат, которые приходили продавать всю эту мелочь: зубные щетки, расчески...

После прорыва блокады мы дня четыре ещё находились на передовой. Обустраивали линию обороны. Но вскоре были выведены в тыл. Наша дивизия считалась ударной. А в обороне могут стоять и хромые и одноглазые.

Отвели нас в деревню Морозовка. На правом берегу Невы. Там мы пробыли недолго. Пополнились, как-то чему-то поучились. Солдаты немножко познакомились с отделёнными, взводными. Тогда же я снова стал командовать стрелковой ротой.

После прорыва блокады кормить стали лучше. Давали по девятьсот грамм чёрного хлеба и по триста белого. Поступило предложение отчислять белый хлеб детям Ленинграда. С офицеров и солдат собирали подписи, что они добровольно отказываются от белого хлеба.

С боеприпасами тоже стало полегче. На взвод давали по цинку патронов. Солдаты разбирали, а оставшиеся в мешок за спину. Появилось и трофейное оружие. Некоторые офицеры стали цеплять на шею немецкие автоматы. Правда, потом вышел приказ сдать их. Хорошие были автоматы, но убойная сила была слабее нашего. Мы для испытания стреляли в рельсу. Наш пробивал, а немецкий нет. Наши автоматы были хорошие. Только диски снаряжать было неудобно. Солдат сидит, вставляет патроны. Пружина сорвётся и вся работа насмарку. Выругается, бросит диск на землю. Говоришь им: "Не торопитесь... перекурите". Солдат успокоится, начнёт собирать рассыпавшиеся патроны, протирать их и снова набивает диск. Рожок намного удобнее.

Потом появились автоматы с откидным прикладом. Ими пользовались в основном разведчики. Мы их не любили. Они были не надёжные, да и ствол у них, кажется, был короче, чем у обычных автоматов.

Был у меня трофейный, офицерский пистолет. Марку уже забыл. Он стрелял очень точно, очень точно. Но с семи метров, нашу каску не пробивал. А наши немецкую каску пробивали. Большинство средних командиров, на передовой, предпочитало носить наганы. Потому что они безотказные. А "ТТ" нужно было носить за пазухой.

Немецкие гранаты мы тоже использовали, но их не любили. Были у нас ребята, которые забрасывали гранату дальше сорока метров. И в бою непонятно взорвалась она там или нет. А нашу лимонку бросишь, так обязательно взорвётся. Но лимонок давали по паре на солдата и по этому приходилось использовать трофейные.

На Ленинградском фронте массированного использования, немцами танков не было. Так, выскочат три, пять ну с десяток. Их старались расстреливать артиллерией. Вот 45-и миллиметровка. Она лёгкая и её всегда, буквально на "передке" таскали на случай танковой атаки. В батальоне был взвод противотанковых ружей. Их было до двадцати штук. Командир был из нацменов. Фамилию не помню. На худой конец годились и они. Солдаты их называли: взвод кривых ружей. Били из них по землянкам. Приспособится там с боку или где и стреляет. Были и противотанковые гранаты. Несколько штук в роте лежало. Где возможно появление танков. При себе солдаты их не носили.

В миномётной роте были два огнемёта, стрелявшие капсулами. Но в действие их я ни разу не видел. Так возили на телеге. Со склада было велено получить. Командир роты выделил солдат. Но миномёты за ними продолжали числиться.

К введению погонов мы отнеслись не одобрительно. Вот на пример раньше капитан относился к старшему комсоставу. В петлице у него была одна "шпала". А при введении погонов он стал относиться к среднему командному составу. На погоне с одним "просветом" у него было четыре маленьких звёздочки. Опять же погоны ассоциировались с царской армией. А мы ведь Советская Армия. Солдатам тоже неудобство. У винтовки ремень не всегда чистый, под ним погон пачкается и мнётся.

Первыми погоны стали носить старшие командиры. А мы как могли долго ходили в петлицах. Но, в конце концов, Кожевников нас собрал и говорит: "Ну, хватит, поиграли. Теперь всем нашить погоны. Это приказ командования".

В конце февраля или в первой половине марта, я вместе с другими командирами участвовал в рекогносцировке. Вышли рано утром. Прошли пешком километров сорок. Сперва вдоль Невы на запад, к Ленинграду. Потом, перейдя Неву, пошли вдоль линии фронта до посёлка Красный Бор. Располагавшегося, примерно на границе Колпинского района Ленинграда и Тосненского района области. Этот Красный Бор нам и предстояло взять.

В тех местах всё время шли тяжелые бои. Особенно за второй противотанковый ров. Осенью его всё же удалось взять. Мы, пройдя через него, вышли к первому рву, из района которого был виден Красный Бор. До немецких траншей было метров восемьсот. В бинокли рассматривали немецкую оборону. Дома в посёлке. Помню белое здание школы. В общем, представили, как нам подойти туда. Моей пятой роте предстояло вновь наступать на левом фланге.

В тот же день пошли обратно. Помню, один товарищ валенком натёр ногу. Выбрав место поудобнее мы его оставили. Потом за ним прислали подводу.

Через несколько дней, вечером дивизия выступила. В три часа пришли на место. Наши кухни были уже там. Солдат покормили, дали выпить. Ну и я даже выпил. Кто хотел побольше, старшины давали грамм по пятьдесят добавки.

Кроме обычной артиллерии я там видел новую технику. Такие деревянные конструкции, как барана. Ставились на определённый угол. Туда ложились ракеты. Ну и, некоторые летели вместе с этими ящиками (говорит улыбаясь).

Впереди нас было минное поле. Наши, одни приходят минируют, другие приходят минируют. Где-то в землянке штаба батальона составляют карту минных полей.

А на самом деле ею пользоваться нельзя. Ну и немцы тоже минировали. Было решено минное поле взорвать. Помню, как наш командир полка: "дядя Яша"- Яков Иванович Кожевников, нашего инженера: "Я тебя расстреляю! ..". Тот бегает. Оправдывается: "Понимаете, условия такие. Пытались взорвать, не взрывается. Мины клали, гранаты бросали, шашки закладывали. Не получается! Сделаем проходы, чтобы пробежать".

После не очень сильной артподготовки часов в шесть утра дали сигнал: в атаку. Тут не до проходов. Пошли напрямик. Ночью подморозило, и снег схватился коркой. Наверно благодаря этому мы проскочили минное поле. И никто не подорвался. Примерно через час уже начинало светать, оно неожиданно само взорвалось, позади нас. Но никто не пострадал.

В атаке участвовали и наши танки, но в стороне. Один танк провалился, кажется, в карьер. Его пытались достать, но подняли только после войны.

Посёлок был, конечно, сильно разбит. Немцы не ожидали нашего удара и поначалу не очень сильно сопротивлялись. Да и основная линия обороны, у них была построена за Красным Бором.

Левее ближе к Неве ещё было взято несколько населённых пунктов.

Мы шли вдоль железной дороги, справа. Там ещё вдоль насыпи были посажены кустики. Шириной 5-6 метров. Наверно чтобы снег задерживать. Было нас человек шесть или восемь: мой ординарец, радист-телефонист, санинструктор, двое связных ... Другие наступали правее.

Там стоял новый домик. Мы туда, кажется попить заходили. Рядом встретили женщину и пожилого мужчину. Они нам говорили, что в доме лежит молодая женщина, раненая в ногу. Но нам было не до этого. И в дом мы даже не заходили. А пошли дальше. Метров через 70-80 стояло, кажется, шесть лошадей, копна сена, санки и три пушки, укрытые в кустах. Не на позиции, а просто замаскированные. И часовых нет. Смотрим метрах в десяти-пятнадцати, ближе к насыпи торчит труба, из которой поднимается дымок. Мы к землянке. Она хоть и большая, но сверху не засыпана. Так что если бы снаряд попал, то пробил бы крышу. Я достаю гранату, снимаю оборонительный чехол и бросаю в трубу. Не в ту, из которой дым, а в другую. Внутри взрыв, какой-то шум и движение. Но не выходят. Бросаю вторую, уже оборонительную гранату. После взрыва дым пошел. Мы прошли вперёд. Оставив двух человек. Мало ли где есть ещё один выход. Тут из двери высовывается винтовка со штыком, на котором висит белая тряпка.

Я тогда был поздоровее, и голос у меня был настоящий, командный. В училище недаром отрабатывал. Кричу: Пулемёты сюда! Миномёты туда! Остальные ружьё на прицел! Сам со связным стою с одной стороны от входа и автоматчик с другой. Ну и они стали выходить.

Мы не знали, что там испанцы. Был такой слушок, мол, Франко подарил Гитлеру свою лучшую дивизию. Тут у нас она была не целиком. Полк или два, хрен его знает.

Ну, вот выходят. Такие, в пилоточках, френчиках. На ногах ботиночки. А мы в полушубках, ватных брюках и валенках. Шапки-ушанки и двое рукавиц. Выходят и выходят. Я спрашиваю: "Сколько вас?" Показывают восемь пальцев. По-русски они знали слов по десять. Стали они строиться по двое. Винтовки в стороне складывают.

Тут один ко мне с какой-то бумагой: "Русь. Русь, коммунист". Я его обратно в строй. И толкнул-то слегка. А он и повалился. Другие помогли ему подняться и галдят: "Коммунист. Коммунист. Два года коммунист". Я спрашиваю: "Фашисты есть?" Мне показали на троих человек. Я приказал связным отвести этих к начальнику особого отдела. А остальных к командиру батальона.

Из того блиндажа взяли 71-го пленного. Среди них были пехотинцы и артиллеристы.

В немецких землянках было полно продуктов: не черствеющий хлеб 1936 года выпечки, мёд, мясо... Бойцы всё это разбирали. Вижу висят, как мне показалось копчёные колбасы Я взял одну и сунул за пазуху. Думаю, что потом где-нибудь перекушу. Хожу и чувствую что-то мокро на груди. А колбаса оказалась сырая и, оттаяв под полушубком, расползлась.

Кроме продуктов в землянках попадались бутыли со спиртом. У нас в каждом отделении были назначены по двое бойцов расстреливать эти ёмкости, не давая солдатам пить.

Правее нашей дивизии наступала 45-я гвардейская дивизия Краснова. Её бойцы, захватив немецкие землянки, подвыпили, нашли, чем закусить. И задержались в начале Красного Бора. Тут налетела немецкая авиация, и они понесли большие потери от бомбёжки. Краснов был снят с командования. На его место назначили Путилова, занимавшего должность заместителя командира нашей дивизии.

Красновцы носили бороды или усы. Новый командир дивизии отдал распоряжение сбрить усы и бороды. Как говорили, он при этом сказал, что когда научитесь воевать, тогда и отпустите снова.

Вскоре, после пленения испанцев меня ранило. В ногу, ниже колена. Пуля прошла на вылет. Санинструктор разрезал валенок, поднял порточину. И посмотрев сказал: "У Вас всё будет нормально". После перевязки я ещё ходил с палкой. Но часа через два или три с ногой стало совсем плохо. Поговорил с санинструктором.

Он сказал, что надо в медсанбат. Там вас посмотрят, тут может начаться заражение. По телефону я доложил командиру своего второго батальона Малашонкову о своём ранении. Он мне приказал, сдав командование командиру взвода, эвакуироваться.

До моего ранения рота потеряла 20-25 человек. В основном ещё вблизи от исходных позиций от артиллерийского и пулемётного огня.

Мне запрягли в санки две лошади. И я поехал. На выезде меня останавливает полковой врач. Говорит: "Слушай, Душевский. Помоги. Вот у меня трое раненых. Забери". Подождал, пока поднесли двух офицеров и солдата, и мы двинулись дальше. Раненые попискивали, поэтому ехали не быстро. Вдруг налетели немецкие самолёты. Тут уже давай быстрей. Кони подхватили. Пронеслись мы километра полтора. Здесь уже не бомбили. Пришлось остановиться. Кони были не грамотно запряжены. Так, что если бы пришлось ещё проехать, то они убежали, а мы остались.

Подъехали к медсанбату. Спросив, откуда мы прибыли, нас забрали. Вскоре подошла санитарная машина. Она была уже заполнена, но для меня нашлось сидячее место. Привезли в Ленинград. Госпиталь был где-то в районе Александро-Невской Лавры. По моей просьбе дали мне костыли и я сам пошел в здание. Там меня помыли и в операционную. Хирург посмотрел и говорит кому-то: "А у него пуля прошла между двух костей". В госпитале я пробыл дней десять-пятнадцать. Нога подзажила. Уже мог ступать на неё.

Со мной в госпитале лежал ещё один лейтенант из нашего полка. Мы с ним решили податься в свою дивизию. Дошли до Володарского моста. Там, на правом берегу в каких-то сараях, хранилось продовольствие. Сюда из дивизии приезжали машины. Там договорились, что нас возьмут. Только посоветовали сесть ближе к кабине и прикрыться брезентом. На дороге могла быть проверка. Хотя чего тут было бояться. Не с фронта ехали, а на фронт.

Наша дивизия стояла не далеко от того места, где я её оставил. Только Красный Бор находился с право от железной дороги на Москву, а мы теперь стояли слева от неё.

Явился в штаб батальона. Начальник штаба батальона говорит: "Слушай, Душевский. Звонил командующий 55-й армией. Ты как появишься, чтобы сразу ему позвонил". Звонить надо через командира полка. Он спрашивает, зачем вызывает командующий? А я сам не знаю. Дядя Яша говорит: "Сперва зайди ко мне". Захожу. Он говорит: "Ну как ты думаешь, вот я командующий". Я отрапортовал ему как будто он командующий. Он остался доволен. Расспросил о здоровье.

Прислали за мной машину. Вхожу в приёмную. Сидят человек пять. Заметил там, майоры, полковник, капитан был, по-моему. Дежурный ко мне: "Кто такой? Что надо?" Докладываю: "Командир четвёртой роты, второго батальона, 302-го гвардейского полка. Гвардии старший лейтенант Душевский. По вызову командующего прибыл". Ему доложили. Там кто-то был и когда вышел, слышу, командующий говорит: "Пусть заходит". Я зашел, отрапортовал.

Рапортовать я умел. Он говорит: "Садись. Рассказывай как..". Ну я рассказал быстренько. Он говорит: "Ну ладно. Слушай. Дело такое: на тебя представляли на присвоение Героя Советского Союза. Но дело в том, что у меня лично этих не было наград. Героев присуждают, когда сама операция идёт, а так героя дать очень сложно. Я тебя представлял. Если хочешь, посмотри в штабе в строевой части.

Эта операция была не плановая. Поступила просьба от колпинского райсовета чтобы отогнать немцев. Ижорский завод не может работать. Всё время обстрелы. Бьют по трубам. И так далее. Поэтому Говоров распорядился послать вас. Вот у меня есть орден красной звезды. Я Вас награждаю орденом звезды. Будем воевать дальше, будет видно". Я встал и говорю: "Любая награда, есть награда - это заслуга за боевые действия Тем более, что это у меня вторая красная звезда".

Командующий говорит: "Ох, как ты здорово говоришь. Молодец, молодец. Я честно признаюсь. Думал, что ты тут начнёшь козырять, а ты признал, что второй орден, это чуть ли не герой". Приколол мне орден и говорит: "Ну, давай за стол". Он встал и я встал. Он к столу, я за ним. Вперёд не захожу. Там принесли выпить, закусить. Стоят большие, такие рюмки. Типа стакана. Я ему говорю: "Товарищ командующий, я водку не употребляю" (рассказывает улыбаясь). Он спрашивает: "Как это не употребляешь?" Я отвечаю, что не научился. А он уже ладил мне стакан налить. Я говорю: "Ну, вот четверть стакана, за высокую награду я выпью".

Он опять обратил внимание, что я назвал награду высокой. Ну, выпили, закусили. Он спрашивает: "Ну, ещё выпьешь?" На столе было какое-то вино. Не знаю самодельное, не самодельное. Говорю: "Если можно, четверть стакана". Он налил, я выпил. Говорит: "Ну, тогда шагай". Я пошагал.

Командир батальона, посоветовавшись с начальником штаба, решил оставить меня пока при своём штабе. Вот и бегал там... Делал мишени для немцев. Чтобы установить откуда они стреляют. Брал доску, потолще, на неё бумажку прикол, повешу. Немцы были не далеко. Они стреляют. Потом я снимаю мишень. И по углу пробоины устанавливаю с какой стороны бьёт снайпер.

Нога заживала хорошо. Повязку ещё носил, но гной уже не выделялся.

Через несколько дней нас вывели из боя в Весёлый посёлок.

Там находился текстильный комбинат. При нём стадиончик. На этом стадионе, в начале лета, нам вручали медали "За Оборону Ленинграда".

Помню, когда выходили из боя, полковая колонна растянулась. Вдруг немецкий самолёт. Смотрим, листовки. Они знали, какие у нас части тут воюют. И в листовках писали: "Доблестные воины... Переходите на нашу сторону. Вам честь и свобода... Командирам, всем оставим личное оружие... У нас продовольствие хорошее..".. Вот такое воззвание и пропуск. Поступила команда: Листовки собрать и сдать командирам взводов, а те рот... Когда пришли на место их сожгли. Некоторые солдаты брали тайком, на всякий случай. Не у каждого была крепкая нервная система. Письма из тыла хоть и проверяли, но иногда доходили такие: "Живём плохо, голодно. Всё поели..".. А отец здесь воюет. Вот иногда отводят часть с передовой. Смотришь там бумажка, там бумажка валяется. Солдаты выбрасывали. Их тоже собирали и сжигали.

Летом 1943 года немцы планировали наступление, с целью, сбросив нас в Неву, вновь замкнуть кольцо блокады Ленинграда. Говорили, что для этого были присланы две полностью укомплектованные дивизии. Сосредоточенные в районе станции Мга.

В свою очередь наше командование планировало наступление на Мгу. С этой целью, весной, на основе нашей дивизии, был сформирован 30-й гвардейский корпус, командиром которого был назначен Симоняк.

Штаб формируемого корпуса располагался в п. Колтуши Всеволожского района Ленинградской области.

Сейчас в поселковой школе существует музей 30-го Гвардейского Корпуса. Каждый год. За неделю до Дня Победы там собираются ветераны. Рассказываем школьникам о боях. Потом они выступают с концертом.

Во второй половине июля мы выступили на фронт.

В это время я служил в должности начальника штаба батальона. Раньше она называлась: старший адъютант штаба. Переименование прошло по приказу начальника Генерального Штаба. Прибавили немного денег, но и ответственность повысили.

Где-то в районе того места, где мы прорывали блокаду. Через Неву был наведён понтонный мост, перейдя через который мы пошли по Шлиссельбургскому тракту, вдоль Невы, направо. По обе стороны от шоссе были сложены ракеты. Но пока без взрывателей.

Командир шёл впереди батальона, а я отстал, ожидая кухню.

В других батальонах кухни возили машины. У нас же кухню везла лошадь. В боях по прорыву блокады Ленинграда мы захватили у немцев лошадей. Среди них была здоровенная кобыла. Белого или серого цвета. Копыта у неё были сантиметров двадцать в диаметре. По силе заменяла трёх обычных лошадей. Она идёт так, шлёп, шлёп. А повар, сидя на кухне, мешает что-то там или мясо жарит, на кухне прицепленной к машине, на ходу не приготовишь.

Дождавшись кухни и спросив, как у них дела, сказал: "Минут через 30-40 мы подойдём к исходному положению. Там надо будет людей покормить". Вдруг, кричат: "Начальника штаба вперёд!" Я пошёл. Кричат: "Бегом!" Я побежал. Подбегаю, из-под пилотки пот течёт. Вижу, стоит командующий фронтом и командующий 67-й армией.

Тут же и комбат. Представился: "Начальник штаба второго батальона 192-го полка, по вашему вызову..". Командующий армии спрашивает: "Почему у тебя комбат пьяный?!" Я отвечаю: "Товарищ командующий, никак не знаю. Мы с ним разошлись пять, ну десять минут максимум. Он пошёл вперёд, а я остался ждать кухню". Он меня опять. Опять. Я ему отвечаю, разные формулировки. Ухожу от ответа, почему комбат пьяный. А он любил выпить. В конце концов, командующий говорит: "Слушай комбат. У тебя замечательный начальник штаба. Он тебя не предал. А у меня было желание тебя снять. Безобразие, ты не знаешь время и место, когда можно выпивать! Идёшь на исходное положение, а вдруг сейчас налёт авиации или обстрел артиллерии...! Ты знаешь, что мы находимся в зоне противника, по существу?!

Берег наш, а в двух-трёх километрах противник находится!" В общем, он его отчитал и в конце говорит: "Ты учти. Я всё буду знать. Если ты где-нибудь покажешься под мухой, Я тебя сниму. Есть кем тебя заменить. Вот начальник штаба. Он справится". И говорит мне: "Слушай, начальник штаба, ты ответственный за комбата. Если ты мне не доложишь, что комбат у тебя пьяный, я накажу и тебя". Я говорю: "Есть товарищ командующий. Буду с командиром батальона вести соответствующую работу". Он говорит: "Не только работу, а чтобы комбат, во время боя был на высоте положения. Что за комбат? ..". Тут рядом стоит командир полка. Командующий обращается к нему: "Ну, а ты смотри за командным составом. Как это, идут в бой, понимаешь. Не знаем что где ещё и уже комбат пьяный. Ну ладно, по местам".

Уходя, слышу, как командующий говорит командиру полка: "А начальник штаба у него... Ты смотри, как защищал. Жертвуя собой, он защищал его". Командир полка ему говорит: "Да они ребята вообще-то нормальные, Душевский - начальник штаба, он вообще не пьёт". Командующий: "Как не пьёт?" Командир полка отвечает: "Не пьёт и всё". Командующий тогда спрашивает: "А кто пьёт?" Командир полка: "Да было б, что выпить. А так знают и место и что..".

Солдатам выдали стальные нагрудники, состоявшие из двух частей. Одна закрывала грудь, загибаясь на левое плечё. Вторая прикрывала живот и пах. В походном положении соединялись они при помощи, как бы дверной петли. Только приваренной горизонтально. Штырёк к верхней части, а втулка к нижней. В боевом положении нижний щиток опускался, и висел на двух ремешках, наподобие фартука. Нагрудник был обшит тканью и крепился брезентовыми ремнями. По верхнему краю, у подбородка, была подложена стёганая ткань.

Он был довольно тяжелый и солдаты их не любили. Кто по здоровее, те носили. Некоторые выбрасывали нижний щиток и носили только верхний. Использовали их, когда ходили в разведку. Бывало, поступит распоряжение: Одеть нагрудники. Метров триста-четыреста пройдём. Смотришь, валяется нагрудник. А кто бросил, хрен его знает. Сам я нагрудник не носил.

Наступали мы левее 8-й ГРЭС. Общий план нам был не известен, но ходили разговоры, в общих чертах, о направлении на Мгу. Местность в тех местах заболоченная. Укрыться негде. Выкопаешь мелкий окопчик, сразу выступает вода. Накидаешь на дно веток... Старались искать места посуше. Немцы построили круговую оборону из брёвен. Километра два по фронту и в глубину, наверно больше километра. Там они подсыпали песку. Видно наши пленные возили им песок. Потери были очень большие, с обеих сторон. То мы их потесним, то они нас. Но мы у немцев отобрали это укрепление. Ну и тут меня ранило.

Осколки попали в бедро. Одна рана была сантиметров 15-20. Другая поменьше и третья маленькая, но глубокая. Помню, что выносили меня на плащ-палатке четыре женщины.(говорит улыбаясь)

Госпиталь находился за Кировским мостом. Сейчас это Троицкий. В здании школы.

Прежде, чем вычищать раны, врачи всё просмотрели. И йодом поставили точки на местах, откуда нужно тащить осколки. Начальником отделения была еврейка. Хороший человек. Когда делали операцию, она мне закрывала... Чтобы я не видел, что там творится. Лежал я почти на животе. Один раненый, из нашей палаты, помогал при операции. Видя, как она там шурует пинцетами, он упал в обморок и получил сотрясение мозга.

Было у меня немного денег, и я у сестры купил четыре американских или немецких порошка. По 400 рублей. В тайне от заведующей отделением применил один. На перевязке она спрашивает: "Что это тут у тебя такое беленькое"? Я отвечаю: "Да так, присыпочка. Она говорит сестре: "Промойте и забинтуйте". После этой присыпки раны стали быстро заживать. Оставшиеся два порошка я хранил, как зеницу ока и носил, потом в нагрудном кармане рядом с партбилетом.

В госпитале я был как бы начальником штаба. И ответственным по изучению боевого устава. В каждом отделении подбирал офицера, что бы они с солдатами работали по изучению устава.

Лежал я в "старой школе", а выздоравливавших переводили в "новую школу". Но туда я не попал, а воспользовался старым способом. Добрался до Володарского моста, где хранилось продовольствие дивизии, и оттуда на машине с продуктами доехал до своего батальона. Прибыл я в свой полк, в батальон. И сижу, как кот прижавшийся. Вдруг командир полка. Он знал, что я у начальника штаба батальона, которого назначили после меня. Дядя Яша был высокий метра два. Ему даже в землянку было не войти. Он говорит, стоя у входа: "Душевский, ты есть?" Говорю: "Есть, товарищ командир полка". Он говорит: "Выходи". Я вышел. Он расспросил, как моё здоровье и велел сидеть тихо и не показываться никому. Сидим мы с начальником штаба разговариваем, выпили по чарке. Ночью звонят из штаба полка.

Говорят что по приказанию из штаба дивизии, чтобы к десяти часам был в штабе дивизии. Я говорю, что если прикажет командование полка, то я готов хоть к десяти часам, хоть к скольки. Через полчаса звонит начальник штаба полка и на меня: "Что ты плохо прятался?" Я объяснил, что с продуктовой машины сразу, как крыса смылся в штаб батальона. Тут вроде меня никто и не видел. Он говорит: "Да. Плохо, плохо прятался. Тебя вызывают в штаб дивизии к десяти часам. Постарайся быть". Я говорю: "Есть быть в штабе дивизии".

Начальником штаба был подполковник Голубев. Хороший мужик. Он говорит: "Душевский, я хотел тебя здесь оставить, но дело в том, что в третьем батальоне нет никого порядочных. Службу плохо знают. Ты им будешь командовать и одновременно начальником штаба". Я говорю: "Есть".

После летних боёв нашу дивизию отвели, ненадолго в тыл. Теперь нашим частям предстояло взять синявинскую высоту. У нас она была обозначена, кажется как 55,5. С неё просматривалась железная и шоссейная дороги, проложенные по берегу Ладожского озера, после прорыва блокады Ленинграда. При малейшем движении по дорогам начинался обстрел.

Перед высотами, на несколько километров тянулись торфоразработки. На которых, до войны добывали торф для 8-й ГРЭС (Государственная Районная Электростанция).

Выкапывались траншеи, глубиной около двух метров. Добытый из них торф, складывался по сторонам, где сушился. И потом вывозился в зимнее время. За эти высоты уже давно шли тяжелые бои.

Как потом говорили, командующий 67-й армией Духанов отказался брать эту высоту. Он говорил, что сил очень мало. После летних боёв из трёх дивизий осталось две. Да и те не полные. Говоров к нему относился хорошо, но по настоянию секретаря Обкома был вынужден отстранить от командования.

Симоняк, в то время тоже был в Смольном. Говоров говорит ему: "Придётся тебе заниматься этим делом. Что тебе для этого нужно?" Симоняк отвечает: "Мне нужны: две дивизии тяжелой артиллерии. И две дивизии авиации. Бомбардировочная и истребительная". Говоров сказал, что будет.

Вернувшись в полк, я ещё плохо ходил. Приходилось посещать медсанбат, делать перевязки. Посмотрев на это, Дядя Яша велел мне оставаться при штабе полка. Сказав, что и здесь для меня найдётся дело по силам.

Всё, что было обещано Симоняку дали. Через два дня появились артиллерийские офицеры. Симоняк им показывал, что обязательно нужно разрушить. Подвезли гаубицы 203мм. И кажется две трёхсот милиметровые.

Раньше, как не пытались бомбить эту высоту, ничего не получалось. Только наша пехота пойдёт в атаку, немцы вылезают из укрытий, вытаскивают орудия... И кто там наступал, всех в основном уничтожали. А тут всё же пробили. Гарнизон высоты был около трехсот человек. Некоторые убежали, а в основном все остались внутри. Там были очень глубокие укрытия. Пленных тоже было очень мало.

Бой был тяжелый. Пехота наступала вдоль торфяных траншей. Кто ростом повыше шли по дну в торфяной жиже. Ну, а кто ниже 1м.70см. пробирались поверху.

Со стороны Мги немцы попытались подвести подкрепление. Но наши уже подготовились. И когда колонна машин и танков подошла, тяжелые орудия открыли огонь.

Насыпная дорога шла между болот. Машинам было некуда съехать, и вся немецкая техника была разбита. После этого наши части продвинулись ещё километра на два.

На взятую высоту я не ходил. Там всё было заминировано. Сейчас на ней построен мемориал "Синявинские Высоты". Проложены дорожки, стоят памятники, братские могилы.

На третий день после взятия высоты 55,5 нашу дивизию отвели в тыл. На отдых и формирование. Было уже слышно, что будем готовиться к снятию блокады.

Ещё хочу добавить о Симоняке. Отношение к нему было хорошее. Он иногда и выругается, но так, вариант про себя. Офицеры между собой называли его батей. Но если солдаты начинали говорить: "Батька, батька", то мы сразу пресекали: "Какой тебе батька?! Твою мать".

О Жукове. Сейчас мы узнали, что он был свирепый человек. А тогда говорили, что он требовательный, очень требовательный. Кажется, он был с Ворошиловым в январе 1943г. Когда они приезжали к Симоняку. Но близко его я не видел. Отношение к Жукову в войсках было хорошее. Говорили, где Жуков там успех. Вот под Москвой. Если бы не Жуков, немец бы взял Москву.

В начале блокады у сухопутной артиллерии небыло снарядов. А на кораблях, стоявших на Неве, было по 12 боекомплектов снарядов. В то же время составляли бумагу для того чтобы затопить корабли. Якобы первому принесли подписать начальнику Генерального Штаба. Он говорит: "Вы что, какое я имею отношение к флоту? Я - начальник штаба сухопутных войск". И не подписал. Тогда к Жукову. Он считался заместителем Верховного главнокомандующего. Он тоже отказался завизировать.

Тогда командующий Военно-морским Флотом к Сталину. Докладывает, что приказ, который Вы велели подготовить никто не визирует. Сталин спрашивает: "Кто не визирует?" Командующий Флотом говорит: "Начальник Генштаба и Жуков". Сталин сказал: "Ну, правильно и сделали". Тот и ушел. Но это так, ходил разговор среди командного состава.

Всё же я думаю, что таких командующих, как Говоров нужно поискать. Такого мнения не только я, но и любые офицеры: "О, Говоров сказал. Это всё". У него было всё всегда продумано, подготовлено и так далее. Не бросит людей просто...

Отвели нас в Берёзовку. Там мы стояли ещё до прорыва блокады. Место красивое. Лес, дорога. Миномётчики себе даже домик построили. Я собрал команду и для женщин тоже, в сторонке, построил домик. Они были у нас в санчасти, санитарками. Но мало их было.

Ночью в этот домик можно было не ходить. Там никого нет (говорит улыбаясь). Но они у нас молодцы. Воевали хорошо. Раненых таскали, будь здоров. На носилках, на плащ-палатках. Вот помню в июле залегла группа бойцов, а тут одна из наших санитарок: Вы что вашу мать! А ну вместе в атаку, вперёд!" И они продвинулись ещё метров на 150. Как её звали, я уже не помню.

Национальный состав у нас был в основном из тех, кого удавалось собрать в Ленинграде. Русские, украинцы, белорусы. Да, были евреи, но очень мало. Они находили себе место. Подворотнички, вакса, зубной порошок... Цена была установлена. С ней они ладили. Тут никаких нареканий к ним не было.

После прорыва блокады стало поступать пополнение с большой земли. Прислали немного татар. Помню, они всё подматывали обмотки повыше. Что бы меньше пачкаться, когда по грязи приходилось ходить. Эти воевали хорошо. Других национальностей не помню. Кроме того случая осенью 1942года, когда погибло много солдат из азиатских республик.

Вот ранит одного, они соберутся вокруг и начинают молиться. Говоришь им, что надо раненого отнести в укрытие, а они говорят: "Нет, нет. Тут надо". Это был единственный случай проявления религиозности.

Впрочем, вот ещё был у нас один солдат, ездовой. Он не стрелял. Была команда, всех обучить стрельбе. Завхоз мне жаловался, что отказывается стрелять. И как с ним не бились, отказывается и всё. Но это было исключение. Никакого наказания ему за это небыло. Основную свою работу этот солдат выполнял хорошо.

Чтобы в дивизии проводились расстрелы, я не помню. У нас в полку их не было ни разу.

К 1944году немцы были уже не те. Как говорится, крылья уже опустили. Хотя конечно воевали они хорошо. Были очень хорошо обучены. И дисциплина была строгая. На нашем фронте они использовали штрафные батальоны. Да, и у нас были штрафные роты, но про немецкие мы также были наслышаны.

В Берёзовке мы простояли до 5-6-го января 1944 года.

Где-то в декабре 1943года я был назначен начальником штаба лыжного батальона.

К командиру лыжного батальона были какие-то вопросы у особого отдела. Поэтому он был отстранён от командования. Сидел в штабе, пил, ел, а все команды шли через меня. Фактически я командовал батальоном. А он мне попросту мешал.

Когда пошли в бой он взял себе радиостанцию, а у меня оставалась только телефонная связь. Наши исходные позиции находились в районе Пулковских высот. Говорили, что у немцев на этом направлении было сосредоточено до 12 дивизий. Артподготовка была очень мощная. Самолёты бомбили. От всего этого немцы понесли очень большой урон.

Нам приказали, находясь в боевой готовности ждать приказа. Часа через полтора приходит приказ.64-я гвардейская дивизия отставала. И нас вклинили между 64-й и63-й дивизией.

Передвигались мы пешком. Лыжи везли на санях. Одеты были в маскхалаты и валенки. С некоторыми маскхалатами давались четырехугольные лоскуты с верёвочками по краям. Их привязывали на каски. Получался белый чехол. Некоторые солдаты, у которых их не было, красили переднюю часть каски зубным порошком. Просто разводили и мазали (смеётся).

Прорывались мы ночью.

По краю леса, вдоль дороги немцы расставили пулемёты. Но у нас был взвод крупнокалиберных пулемётов "дшк". Шесть штук. Только они были не на станках, которые очень тяжелые, а на треногах. Вот заработает немецкий пулемёт. А наши по нему из "дшк"... Немец больше не отвечает. Так же и со следующим. Они до нас не достают, а мы их расстреливаем. Так мы быстренько проложили себе дорогу и соседям помогли. Потом, командир корпуса меня спрашивал: "Душевский, как ты тут сумел? И себе расчищать и то..". Я отвечаю: "Товарищ командующий, тремя крупнокалиберными пулемётами. Ими пользовался. И справа и слева помогал". Симоняк говорит: "Вот как ты здорово. Молодец".

Двигались мы по дороге. Там было более-менее чисто. Мы вели огонь. Немцы бежали, как могли. Когда мы подошли к озеру, перед Красным селом, то плотина там была уже взорвана. Правда вода быстро ушла. Мы повернули налево, подошли к Вороньей горе. Остановились разобраться, что и как. Прямо на гору должен был наступать наш корпус. Тут солдаты заскочили в стоявшее рядом здание. Такое как бы времянка. Это оказалась кухня и столовая. Там был приготовлен ужин.

Я приказал бывшему с нами старшему лейтенанту медицинской службы проверить не отравлено ли. Он быстренько взял несколько проб. У него для этого были какие-то порошки, таблетки. Хрен его знает. Мне было не до этого. Вскоре он доложил, что всё в порядке. Тогда говорю солдатам: "Заходите, садитесь". Там было пиво, капуста с сосисками, что-то ещё. Быстренько все перекусили.

С юга к Вороньей горе подходил бор. Всю ночь искали, как пробраться наверх.

А там был командный пункт артиллерии. Правда, мы этого тогда ещё не знали. Они пытались как-то стрелять. Мы пригнали восемь 82-х мм. Миномётов и открыли огонь по этому командному пункту. А высота Вороньей горы 103 метра. Ночью солдаты собрали верёвки, цепи там провод какой-то. Чтобы от дерева к дереву забираться. Лопатами вырубали "заступы". Некоторые срывались и катились вниз. И как мы только стали подбираться, то немцы сразу оттуда побежали. До этого кругом стоял орудийный грохот. Человеческого голоса рядом было не слышно. А тут наступила резко тишина. На всём этом участке.

На наблюдательном пункте мы захватили реактивный миномёт. Но почему-то он был не шестиствольный, а всего лишь с двумя стволами. Хрен его знает почему. У нас там были специалисты. Они развернули его и открыли огонь по убегавшим немцам. Правда, ракеты летели не далеко. Всего метров на сто. Уходя, мы этот миномёт взорвали. Немцы бежали сперва по дороге, которая шла по просеке, но когда мы открыли по ним огонь, то сообразили и бросились в лес.

Начало уже светать. Мы заняли самую высокую точку Вороньей горы. Она длинная, километра три и шириной километр. Вторая вершина была ниже и мы своим огнём выгнали немцев и оттуда. С севера на неё наступал 191-й полк. Его рота автоматчиков заняла окопы, из которых немцы уже убегали. За это командир роты автоматчиков был удостоен звания Героя Советского Союза. Да, конечно, он первым взошёл на эту высотку, но немцев там уже не было.

Мы почти перешли через гору. С высоты открывался широкий обзор. По полю налево километра на три тянулись немецкие траншеи в несколько рядов. Я видел, как наш танк, стоявший в укрытии, как только немец выскочит, догонял его, давил и возвращался обратно. Потом немцы подбросили туда подкрепление. Наши тоже вышли туда. Произошел большой бой. Артиллерия стала стрелять и наша и немецкая. Появилась авиация стой и другой стороны.

Наш батальон стал продвигаться вдоль дороги. Я вперёд послал птровцев. Примерно через километр они сперва подбили пушку 100 или 105мм. Потом там стоял сгоревший танк. Не знаю наш или вражеский. А дальше немецкий танк. Стрелял как бы из-за угла. Выедет на дорогу, выстрелит и в укрытие. Ну, они как-то подкрались и сверху, со склона по этому танку дали несколько залпов. Танк загорелся. А дальше уже было чисто.

Поступил приказ наступать по железной дороге. Продвинулись туда километра на три. Смотрим там, на трёх путях, стоят вагоны, паровоз. Чего-то грузят. Ну, решили что-бы эти вагоны не ушли обстрелять их из птров. Ну конечно бронебойными снарядами паровозу колёса побили. Один вагон загорелся.

Вдруг по телефону нам приказ отходить. Ну, мы там постреляли, что могли, и стали отходить.

Входили мы в валенках, в тёплой одежде. А выходили, началась оттепель. Ступишь с дороги сразу вода. Все промокли. Нас сразу на Московскую. Там две бани. Помылись. Получили чистое бельё, сухую одежду. Привезли ботинки. Они у каждого были подписаны.

Потом повели через весь город, по Невскому проспекту в Рыбацкое на переформирование. Помню, весь Невский проспект был залит талой водой. Глубиной сантиметров десять.

В боях по снятию блокады Ленинграда мы участвовали, кажется, восемь дней. Потери в батальоне составили, по-моему, восемь человек. За эту операцию я был награждён орденом "Отечественная Война" второй степени.

Отдыхали мы не долго. Вскоре нас направили на помощь Второй Ударной Армии. Наступали мы вдоль Финского залива. Местность кругом заболоченная. Все дороги были разрушены. А надо везти и боеприпасы и продовольствие. Было очень тяжело.

Я снова был назначен командиром своего стрелкового батальона. В связи с этим мне немного снизили зарплату. Правда, тогда всему командному составу были повышены оклады. Например, командир полка раньше получал 180рублей, а стал получать 240. Я получал, кажется, 200 рублей, но, как и раньше, почти всё уходило на займ. Не помню, чтоб кто-то выигрывал по займу (цифры, так в интервью).

Как я уже говорил, у нас в батальоне была трофейная лошадь, возившая кухню. Я ею очень дорожил. Повар мог готовить на ходу. Поэтому солдаты были всегда накормлены вовремя. В других батальонах кухни возили машины. На ходу не поготовишь, поэтому бойцы часто оставались голодными.

Командир артиллерии захотел отобрать у нас кобылу, чтобы она таскала пушку. Кожевников приказал отдать. Но я не выполнил его распоряжение. За это мне дали десять суток ареста. Конечно, никаких суток небыло. Просто высчитали деньги из оклада.

Но и кобыла наша увязала. Ей под брюхо подкладывали две доски, и четверо мужиков вытаскивали её из грязи. Потом командир полка извинился передо мной. Сказал, что доверился начальнику артиллерии и подписал приказ.

С трудом дошли до реки Нарвы. Там два дня поформировались и в бой. Ну, и там была мясорубка, честно говоря.

Немцы в помощь себе сформировали две полноценных дивизии из эстонцев. А наше командование этого не учло и просчиталось. Комбат-1 Зверев был убит. От него почти ничего не осталось. В какую-то простынь собрали и так захоронили. Помню, когда мы стояли во Всеволожске, он попытался жениться на местной девушке. У неё там был домик. Но его вызвали в политотдел и приказали развестись. У него уже была жена. Он сопротивлялся, но даже хорошо относившийся к нему Кожевников сказал: "Слушай дорогой. Ничего у тебя не получится". Кожевников знал, что говорил. Потому, что у него на Ханко был такой же случай.

Реку Нарву мы переходили ещё по льду. По настилам из досок перетащили мелкую технику. Плацдарм был больше "Невского Пятачка".

Со стороны Финского залива был высажен морской десант. Немцы его разбили. Так, что от него остался всего один человек. Нам приказали оставить плацдарм, но ещё до этого я был ранен.

Крупный осколок попал в ногу ниже колена. Как бы плашмя. Перебил кости. Сперва я сам пытался что-то мудрить. Потом прибежал санинструктор. Ещё кто-то вокруг меня... Привязали палку, забинтовали. И на носилках вынесли в медсанбат. Потом отвезли ещё подальше. Тут появился командир 63-й дивизии. Ему докладывают, что вот лежит комбат- 2. Он сказал: "Спасайте ему ногу". Ну и начали мне спасать... Газовая гангрена... И мне три раза резали ногу. Всё выше и выше.

Лежал я в госпитале до августа. Культя заживала медленно. Снова помог американский порошок. Доктор отказалась его применять. Говорит: "Я не знаю, что это за лекарство". Тогда я сам стал присыпать. Рана была миллиметров 150. И буквально за два дня уменьшилась на 3-4 сантиметра. Недели за две культя зажила. И в конце августа меня выписали. Тогда же я женился.

В то время вышло распоряжение, направлять раненых офицеров в учебные заведения на должности военруков. Я попал в ФЗУ 7. Там проработал с сентября 1944 по апрель 1945 года. Не далеко от училища находился завод "Звезда" имени Ворошилова, куда мне удалось перейти.

Сам завод был эвакуирован в Омск. Там он выпускал, сперва какие-то средние танки, а потом т-34. Танков они делали меньше, чем на других заводах. В месяц штук 400 наверно.

В Ленинграде станков почти не оставалось. Рабочие, кто был эвакуирован, кто умер в блокаду или погиб на фронте. Завод буквально создавали заново. Он должен был начать выпуск судовых двигателей для ВМФ. Наш цех должен был выпускать реверсивные муфты. Вот например идёт корабль со скоростью 40 км. в ч. И его надо остановить за пять секунд. Это делается при помощи реверсивной муфты. При её помощи всё переключается. Там есть диски, включается большая шестерня. Вал реверса включается в обратную сторону.

Поначалу никто не знал, как эту муфту делать. Думали, что в ней всего 5-6 деталей, а оказалось около пятисот.

День победы помню хорошо. В воздухе уже чувствовалось. Как бы "запах" уже был. И вот ночью говорю своим: "Радио не выключать. Не знаю почему, но не выключать".

Тут играют позывные и говорят, что через 15-20 минут будут включены все радиостанции Советского Союза. Будет передано чрезвычайно важное сообщение. Ну, тут каждому стало ясно, что должно быть.

В тот день я ходил на завод "Большевик". Там, на улице уже стояли столы, большая трибуна с микрофонами, цветы. Был выставлен почётный караул из заводской военизированной охраны. После митинга все пошли в город. От самой проходной, и вдоль по улице до церкви "Кулич и Пасха" и даже дальше, там у них тоже были ворота, стояли машины, у которых работали повара, женщины не в полугрязных халатах, как обычно, а в белоснежных, потому что у них всегда была новая спецодежда повара, и наливали каждому рюмочку и давали бутерброд.

У каждого столика можно было получить по рюмочке, по рюмочке. Кто сколько сумел. Но народ, в основном, был достаточно порядочный.

Водку я вообще не пью, поэтому там немножко выпил, бутерброд взял... Ко мне подошли мастера, и мы пошли в седьмое ремесленное училище. В ФЗУ дали команду накормить ребят, как следует. Мастера и учителя собрались в спортзале. Водка тогда была по талонам, но на этот случай где-то закупили. Некоторые потом домой уйти не смогли.

В тот день никто не работал.

На нашем заводе трудилось 300-350 немецких пленных. У железной дороги стоял пустой цех. В нём было устроено, для них общежитие. Допустим, наш цех подавал заявку, сколько пленных надо прислать. Охранница приводила нужное количество, прятала винтовку и смывалась до обеда. Немцы работали и при этом следили за сохранностью винтовки. Один из них говорил по-русски. Все звали его Зяма. С работы они шли колонной. Впереди охранница, за ней кто-нибудь из немцев несёт винтовку.

Станки и оборудование, в основном, завозили из Германии. Среди немцев было мало мастеровых и поэтому их использовали на подсобных работах. Месяцев через пять после победы их группами стали отправлять, по железной дороге в Германию.

Рабочих на заводе не хватало. Кто-то приходил, конечно, после демобилизации, но их надо было обучать. Вербовщики ездили по деревням. С Украины привезли много ребят призывного возраста, они имели какие-то физические недостатки, военкоматы их забраковали. Здесь этих ребят в ФЗУ, при заводе обучали рабочим профессиям. Но чему и на чём их там могли обучить. Поэтому договорились с начальником цеха обучать их прямо на заводе. А в училище они будут только завтракать, обедать и ужинать. Для обучения ребят мне удалось взять пять хороших токарей и двух фрезеровщиков. Оформили их, как рабочих. У нас обучалось 60 ребят в возрасте от 17 до 19 лет.

Некоторые ребята, которые быстро всё схватывали, оставались вечерком поработать. Я для них в отделе труда получал талончики в заводскую столовую. Время было тяжелое, а на талончик они могли съесть там щи, овощи и кусочек хлеба.

Экзамены проводили, по существу формально. Мы подписали акты о принятии их в качестве специалистов, токарей и фрезеровщиков третьего разряда. Было несколько человек получивших четвертый разряд. В общем, всех мы взяли. И тут сразу пошли "реверса". Особо ответственные детали делали наши опытные рабочие, ну а менее ответственные делали ремесленники. Но по мере освоения новых деталей они стали и зарабатывать хорошо. А то поначалу они говорили: "О це мы будимэ ходить в вот вылой фуфайке и брюках и на вас работати". Я говорю им: "Ребята подождите. Мы с вами встретимся на счет этого разговора месяца через три".

Ну, некоторые отказались здесь жить. Они действительно были не здоровы. Некоторые не совсем освоили специальности или дома дела требовали, чтобы они возвратились.

И года через два или три они уехали. Отпускали их с завода. Другие остались и стали специалистами. Со мной в одном доме живёт один такой: Васька Карташов. Он окончил техникум и работал, технологом, начальником техбюро, заместителем начальника ОТК. Мы с ним иногда встречаемся за бутылочкой коньячка.

Вскоре стали приходить демобилизованные из армии. Из них мы набрали новую группу учеников, человек тридцать. Старались им кроме ученических выплачивать еще надбавки. Чтобы месяца через два они уже могли работать самостоятельно сверловщиком, фрезеровщиком. А потом в основном выучивали на токаря-универсала.

Должность помощника начальника цеха я оставил. Там нужно было бегать, туда-сюда. Меня, на одной ноге, это затрудняло. Перешел на работу в отдел труда и зарплаты. Вся заработная плата была в моих руках, ну и талончики всякие

Потом я работал первым заместителем начальника управления научной организации труда и зарплаты. Начальником отдела был еврей, бывший газетчик. Производства он не знал. Поэтому вся работа лежала на мне.

В 1974 году меня наградили орденом "Дружба Народов". Как у нас его называли: орден "весёлые ребята". Высшей наградой за труд был орден "Трудового Красного Знамени". За ним шел орден "Дружба Народов". Награды вручал заместитель министра. Мне и ещё одной женщине с завода "Русский Дизель" вручили ордена. Ещё несколько человек получили медали. Я выступил с ответным словом. Потом, как водится, отметили в кафе. Выпили, закусили, поздравили друг друга и разошлись.

На машиностроительном заводе имени Ворошилова "Звезда" я проработал 44 года.

Мы выпускали скоростные дизеля для кораблей. Маленький дизель был 1200 лошадиных сил. На катер ставили по два таких дизеля, правый и левый. Большие тоже по два устанавливали, по левому и по правому бортам.

Наши двигатели закупали Германия, Франция, Италия. Ремонтировали их они тоже у нас на заводе. Немцы выпускали и свои дизеля, но они были чугунные. Если такой на корабль поставить, то и корабль встанет. Поэтому для своих катеров на подводных крыльях, которые так же закупали в Советском Союзе, они были вынуждены покупать наши двигатели. Наш завод выпускал таких дизелей по 150-170 штук в месяц. Ну, больших конечно заказывали поменьше. Представляете 56 цилиндров в двигателе было.

Сейчас всё развалили и специалистов таких уже нет.