Горшков Николай Петрович

И.В. Для начала, Николай Петрович, расскажите о том, как сложилась ваша довоенная жизнь. Кто были ваши родители, каков был состав вашей семьи?

Н.Г. Знаешь, как до революции, так и после нее мои родители занимались крестьянским хозяйством, сначала в Самарской губернии, а потом — в области. Мне, например, известно, что до 1917-го года отец работал у такого помещика Сапрыкина. Так вот, мой батя был, как говорят, у него «на побегушках» и за это получал какие-то гроши. Сейчас принято говорить о том, какая, мол, капиталистическая система хорошая. Ничего подобного! Сколько я могу о ней судить, в России она никогда не приживется. Ладно уж говорить о самой партии КПРФ. Сегодня она, как говорят, обхаркана и оплевана. Но когда представители других партий выступают в поддержку коммунистической идеи, это, конечно, уже о чем-то говорит. Ведь правда? Разумеется, в России капитализма никогда не будет. К этому безобразию, которое у нас пытаются внедрить, я отношусь крайне негативно. Пусть в Эстонии, в которой мы с вами живем, это система внедряется. У нас, все-таки, небольшое государство, и здесь всякие вещи возможны. Но Россия так устроена, что она никогда не сможет жить в капиталистическом обществе. Вроде мы при этой системе жили нормально, до тех самых пор, пока не наступил 1917-й год. Но в конце концов люди поняли, что ни к чему хорошему она не приведет. Поэтому у нас и произошла революция.

Теперь пришла самая пора рассказать о моей довоенной жизни. Мы жили, как я уже тебе сказал, в сельской местности. А что нам оставалось в этой местности делать? Только заниматься сельским хозяйством. Когда еще существовали остатки частной собственности, наша семья имела небольшой огородик, на котором мы выращивали овощи и держали кур с цыплятами. Но когда в 1929 году организовались колхозы, у нас появились такие, как бы сказать, отдельные предприятия. При этом должен тебе сказать, что саму коллективизацию я помню плохо - чуть-чуть, как во сне. Ведь я тогда был еще очень маленьким. Что хотелось бы отметить: элеватор, в котором у нас во время коллективизации хранили зерно, в свое время принадлежал какому-то местному богачу. Поэтому раньше жили, исходя из такого правила: что крестьянин посеет и пожнет, то этот самый богач за бесценок скупит и всем этим засыпет себе элеватор. Со временем у нас организовалось и соответствующее государственное предприятия - «Заготзерно».

Но через какое-то время «пошли» колхозы и совхозы. Зерно стали после этого сдавать государству. Колхозам и совхозам был доверен определенный план по сдаче зерна. Одним словом, все шло хорошо. Но что сейчас творится в деревне? Моя сестра, которая живет там, пишет, что все поля поросли там чертополохом. Раньше же все было в деревне совсем по-другому. Весной там была, как говорят, полная слепота. Бывало, посмотришь на деревню, а там люди работают как муравьи, чего-то там копошатся. Кругом гудят трактора. Короче говоря, работа кипит, а везде — посевные площади. Я тебе забыл сказать о том, что наш Алексеевский район Самарской области, где я родился в 1925-м году, это был так называемый степной район. В нем в те годы хлеба выращивали столько, что с города Куйбышева, нынешней Самары, к нам специально присылали по две-три автоколонны. Каждая такая автоколонна состояла из 50-60 автомашин-самосвалов. И что интересно: начиная с уборочной компании и до Нового года у нас не успевали вывозить хлеб, который уродился. Вывозили же хлеб, в частности, в такие места, как Куйбышевский элеватор или Морачевская мельница (располагалась в Морачевке), которая считалась в то время мельницей союзного значения, там чего только не делали — и макароны, и манную крупу, да почти что все. Кроме того, зерно вывозили также и в огромнейший Богатовский пристанционный элеватор. Там тоже все было, как говорят, завалено. Именно по этой причине в деревне оставались целые гурты зерна, которые для сохранности, чтобы зимой их не засыпало снегом, мы вынуждены были накрывать соломой. Зерно также хранили в школах и в церкви. Вот сколько много зерна имелось в одном только Алексеевском районе.

И.В. Когда у вас организовались колхозы, охотно ли люди туда вступали. Как к этому относилось население?

Н.Г. Знаешь, люди охотно туда шли. Больше того, жили у нас люди, я бы так сказал, довольно зажиточно. За работу им платили, конечно, по-разному. В то время везде существовала так называемая натуроплата. То есть, на отработанные трудодни крестьянам выдавалось какое-то количество хлеба. Впрочем, здесь многое зависело от решения правления колхоза. Это оно уже решало, по скольку, допустим, по 11 или по 120 килограмм хлеба, выдавать на один трудодень. Весь этот оставшийся хлеб развозили по колхозным домам. Бывает, помню, к кому-нибудь приедут из колхоза домой, а он говорит: «Федор Иванович, да у меня еще тот хлеб целый лежит. Куда вы опять его привезли?» Так что колхознику ничего не стоило привезти крестьянину хлеб. Поэтому все разговоры сегодняшнего времени о том, что коллективизация — это очень плохое дело, я считаю полной ерундой. Это только такие люди, как Путин и Ельцин, могут писать и говорить что-нибудь подобное.

А я в довоенные годы, кроме того, еще и учился. Окончил перед ее началом девять классов сельской школы, пока не началась война. Мама моя умерла очень рано, еще в 1930-м году. Мне было тогда всего пять лет. Так как у отца оставалось трое детей и их надо было чем-то кормить, он женился во второй раз. Эта мачеха стала мне второй матерью. У нее, кстати говоря, было двое детей: сын Костя, 1918 года рождения, и дочь Клавдия, которая к тому времени уже жила со своим мужем. Потом мой сводный брат Костя ушел в армию, воевал, но в боях под Ельней пропал без вести, и так — с концами. Сколько я не писал в архив, все оказывалось без толку. Мне в ответ присылали только одно: пропал без вести.

И.В. Чем вам запомнилось начало войны?

Н.Г. Знаешь, наш дом стоял прямо возле грунтовой дороги. Так вот, я хорошо помню тот момент, когда по ней вдруг стали ездить верховые на лошадях и по заданию военкомата развозить повестки. После этого везде пошел разговор: «Война началась!»

И.В. Что было после этого?

Н.Г. Так как началась война, нашей семье нужно было как-то кормиться. В 1941-м году я еще учился в школе. А уже в 1942-м году мне пришлось идти учиться на местные курсы лаборантов-зерновиков. Устроиться я смог туда по блату. Когда-то отец работал на государственном предприятии - «Заготзерно». Начальником курсов, действовавших при этом предприятии, был его знакомый — Лютиков Александр Васильевич, очень хороший человек. Вот видишь, как бывает? Я даже запомнил его фамилию. Мужчина он был знающий, хороший, как я уже сказал, и богатый. Курсы были организованы в соседнем Глушицком районе. Кстати говоря, в очень большом районе. Отец сам мне, помню, тогда сказал: «Давай-ка, Коля, езжай учиться на курсы! Получай какую-нибудь специальность...»

После этого я поехал на эти курсы учиться. В то время там как раз был большой недостаток в кадрах. Курсы лаборантов-зерновиков оказались трехмесячными. Отучившись там положенный срок, я сдал соответствующие экзамены и приехал домой уже с дипломом. А затем у меня началась трудовая деятельность. Работать я стал лаборантом Алексеевского районного заготпункта «Заготзерно».

И.В. В чем заключалась ваша работа?

Н.Г. А работа у меня состояла в следующем. В нашу организацию принимали, как известно, хлеб. Но для того, чтобы его сохранить, нужно было брать хлеб определенной влажности, сорности и клейковины. Так вот, для этого я должен был делать анализ пшеницы и ржи, которые принимались в колхоз, а затем давать оценку их качеству. Надо сказать, в то время с принятием хлеба имелись определенные трудности. Ведь все было очень влажным. И поэтому без моего разрешения, то есть, разрешения лаборанта, заведующий складом не имел права принимать зерно. На этом месте я работал до тех самых пор, пока меня не призвали в армию.

И.В. А когда, Николай Петрович, собственно говоря, началась ваша служба в армии? Где она началась?

Н.Г. В армию меня взяли в феврале 1943-го года. После этого я был сразу направлен на учебу в Куйбышевское военно-пехотное училище.

И.В. Почему вас направили именно в училище, а не в обычную часть?

Н.Г. Меня туда направили как имеющего девять классов образования. В то время в училище брали парней с полным средним образованием и девятью классами. Ведь тогда на фронте катастрофически не хватало офицерского состава. Из-за этого у нас в стране и вынуждены были комплектовать военные училища таким, стало быть, контингентом. Само наше училище дислоцировалось в городе Управленческий Самарческой области. Что интересно: в народе, где располагалось училище, называлось Красная глинка. Между прочим, я так до сих пор и не знаю, почему оно так называлось, - Красная глинка. Вообще же на карте это место значится как Управленческий городок. Находилось оно в 30 километрах от города Куйбышева.

Срок обучения в училище составлял шесть месяцев. Должен сказать, что тогда не все училища являлись шестимесячными. Но это училище, 1-й Куйбышевское военно-пехотное училище, готовило будущих офицеров именно в течение шести месяцев. Училище было хорошим. Оно сделало не один выпуск. Нас держали там недолго. Как говорят, одну или две звездочки получай на погоны, и - вылетай.

И.В. Вас выпустили офицером?

Н.Г. В том-то и дело, что нет. Как сейчас помню, сдали мы в училище больше половины экзаменов. Нам оставалось сдать не очень много предметов. Сколько точно, я уже сейчас и не помню. Дело происходило летом. Тогда в Красной Армии как раз только ввели погоны. И вдруг у нас объявляют общее построение (я уже сейчас точно не помню, когда именно это было). Перед всем составом нашего училища, состоявшего из двух батальонов и батальона обеспечения, выступает начальник училища и говорит: «Товарищи курсанты! Вы едете в почетнейшую воинскую часть. Не посрамите звания 1-го Куйбышевского военно-пехотного училища». Как оказалось, без всяких офицерских званий нас направили в воздушно-десантную дивизию.

И.В. Что вы можете сказать о преподавательском составе вашего училища?

Н.Г. В основном все наши преподаватели были обстрелянными фронтовиками. Так, например, начальник училища, участвовавший перед этим в боевых действиях, ходил на одной ноге. Вторая нога оказалась у него совершенно, как говорят, недвижимой. Сам он передвигался при помощи костыля. Впрочем, он был не один такой. Весь преподавательский состав училища состоял из фронтовиков. К примеру, должность командира нашей курсантской роты занимал такой старший лейтенант Файзуллин. Участник боев, он тоже был весь изрешечен осколками на фронте: одна рука у него не работала, а нога еле-еле двигалась. На фронте, насколько мне известно, он получил еще и контузию. Но контузия его была, я бы сказал, такая сравнительно легкая. Вместе с Почуйкиным, родом из Мордовии, мы были два самых низкорослых курсанта в роте. Поэтому мы обычно всегда замыкали строй. В связи с этим мне, к примеру, вспоминается следующее. Файзуллин строит нашу роту на строевой марш. Мы начинаем движение. Файзуллин командует: «Рота-ааа!» Его команда означает то, что мы должны вытягивать ногу и идти, как говорят, строевым маршем. Мы, самые маленькие по росту, идем сзади. Нам бывает не так уж и просто поспевать за своим строем. Затем Файзулин ложится и смотрит на наши ноги, после чего подымается и кричит: «Пошуйкин! Не шасти!» Буквально это означало следующее: «не части». Сам Файзуллин был татарином по национальности.

Короче говоря, как я уже сказал, весь преподавательский состав нашего училища — это были офицеры, которые уже прошли войну. Это только нас, молодежь, буквально со школьной скамьи призвали в армию и сразу же направили в училище. Старше нас по возрасту из курсантов никого не было. Забирая в армию, нами через военкоматы, по сути дела, укомплектовывали училища. Ведь нас на призывной комиссии не спрашивали о том, хотим мы или не хотим быть офицерами. Никого эти вопросы не интересовали.

И.В. В какую именно воздушно-десантную дивизию вы попали?

Н.Г. После того, как мы прошли программу, вероятно, по указанию Ставки Верховного Главнокомандования (видимо, и пункт «в конце прохождения программы» оговаривался) все наше училище целиком, без всяких медицинских, комиссий было направлено под Москву, на формирование 12-й гвардейской воздушно-десантной бригады. Забегая вперед, отмечу, что впоследствии дивизия была преобразована в 100-ю гвардейскую стрелковую дивизию и отправлена на фронт. Судьба ее сложилась таким образом, что пока мы служили еще в воздушно-десантной бригаде, то тренировались, занимались парашютными прыжками с оружием и без оружия. Одним словом, нас немного натаскивали и готовили к форсированию Днепра. Но пока шла подготовка, Днепр форсировали и обошлись, как говориться, без нас.

После этого встал вопрос о том, как бы отодвинуть финнов подальше от Ленинграда. Собственно говоря, наше командование боялось тогда того, что немцы и финны, которые находились друг с другом в союзе, могут против нас что-либо предпринять. Тогда-то и преобразовали нашу воздушно-десантную бригаду в стрелковую дивизию. Мы тогда, помню, стояли в городе Звенигороде. Но не в самом городе, а в знаменитом Звенигородском монастыре, который существует и поныне. Но если в самом монастыре дислоцировался запасной стрелковый полк у нас, то непосредственно мы располагались в землянках, которые мы сами для себя сделали, и жили в лесу.

Хорошо помню, что когда нас преобразовали в дивизию, там же, под Москвой, нам вручили гвардейское знамя. По этому случаю к нам приехал представитель Ставки Верховного Главнокомандования, кажется, он был в звании полковника. Что интересно: перед этим торжественным моментом нас решили как следует «обстрелять». Собственно говоря, «обстреливание» получилось таким. К деревьям привязали толовые шашки и устроили нам канонаду. Это было сделано для того, чтобы мы почувствовали что-то памятное и гвардейское. После окончания данной процедуры нам вручили гвардейское знамя. Вот и получается, что, так и не понюхав, по сути дела, пороху, мы, необстрелянная молодежь 1924-1925 годов рождения (в основном к нам дивизию попадали ребята, которые в прошлом являлись курсантами военных училищ), стали гвардейцами.

И.В. Где проходили ваши первые бои?

Н.Г. А вот слушайте. Как я уже говорил, сначала нас направили на формирование 13-й воздушно-десантной бригады. Там мы пробыли сколько-то времени. Наверное, до мая или июня 1944-го года. Сейчас, правда, я этого точно уже и не помню. Потом нас, как известно, преобразовали из бригады в дивизию, то всех переодели в новую с иголочки форму и отправили воевать на только что образовавшийся Карельский фронт. Вы, наверное, знаете о том, что в Ленинградской области есть такой город — Лодейное поле. Так вот, начиная от этого самого Лодейного поля мы находились на переднем крае, форсировали реку Свирь. Перед этим проводилась мощнейшая артиллерийская подготовка. Командовал вновь образованным фронтом Маршал Мерецков. Стоит отметить, что форсирование реки получилось довольно интересным. В течение двух ночей разведка установила через всю реку вот такие небольшие, шириной, может быть, с этот стол (показывает), мостки на тросах. После этого пехота на определенной дистанции один солдат от другого проходила через эту реку. И хотя мы пока шли и стали от этого мокрыми, все же преодолевали реку не вплавь. А затем начали воевать.

И.В. Когда вы прибыли на передний край, какая там в целом складывалась обстановка?

Н.Г. Знаете, фронт там был не особенно широкий. В этих местах проходила сравнительно узкая полоса фронта. По сути дела, вместе с нами воевала еще одна дивизия, номера которого я уже сейчас не помню. Только если они наступали в районе моста через реку Свирь, то мы готовились к наступлению и шли правее.

И.В. Приходилось ли вам во время тех боев подниматься в атаку?

Н.Г. А как же? Конечно. Утром началась артиллерийская подготовка. После ее проведения на расстоянии семи километров стоял сплошной смрад и дым, и все это — от разрыва снарядов. Данные события происходили в такой, я бы сказал, тяжелой лесисто-болотистой местности. Такие вещи, естественно, соответствующим образом сказывались на ситуации. Учитывая, что разбираться ни с чем особенного времени-то и не было, идти нам приходилось по грязи. Уже после проведения артиллерийской подготовки финнов в траншеях не было. Они к тому времени отступили где-то уже за 13 километров. Все-таки, разведка у них тоже работала. И когда подготовку, наконец, «дали», часть из них ушла. Впрочем, трудно сказать, когда именно они ушли: во время подготовки или после ее проведения. По сути дела, с ними мы встретились после того, когда от реки Свирь отошли где-то, наверное, километров тринадцать. Тогда у нас с ними пошли перестрелки, началась война...

И.В. А насколько часто у вас с ними происходили перестрелки?

Н.Г. Да постоянно. Ведь ни в один населенный пункт, ни в один хутор нам просто так было не войти. Кроме того, очень губительный был у финнов минометный огонь. Почему? Потому что их сравнительно небольшая территория была ими очень хорошо изучена. Их боевые действия были ими заранее промерены. Короче говоря, они вели прицельный огонь по тем данным, которые они еще в мирное время заготовили. Поэтому минометный огонь у них был, конечно, очень губительный. Страшное дело! Так потихоньку мы продолжали свое движение. Однако, не доходя до города Ланец, по-моему, где-то за три километра, меня ранило. Получилось это так. У лесной дороги наш батальон хотел сделать сбоку, чтобы финны сами ушли. Завязалась перестрелка, во время которой меня «шлепнуло». Так закончилось мое участие в войне с финнами.

И.В. Что бы можете сказать о финнах, исходя из вашего личного боев с ними?

Н.Г. Ну финны вояки были хорошие.

И.В. На «кукушки» напарывались?

Н.Г. Конечно, были там и «кукушки».

И.В. Какими были ваши потери в этих боях?

Н.Г. Да я ж таких вещей не мог знать! Я же не был тогда офицером. Всю войну я ползал солдатом на брюхе. Это уже после окончания войны меня вдруг вызвали в военкомат и задали такой вопрос: «Вы были в Куйбышевском венно-пехотном училище?» Я ответил: «Да». - «Когда вы его закончили?» - «Я, не закончив училище, был отправлен на фронт в 1943 году». Тогда мне сказали: «На вас в это время был оформлен материал. Вам присвоили звание. В это время вы как раз были отправлены дивизию». После этого мне присвоили офицерское звание. Это произошло уже в 1952-м году. После этого я стал служить уже в качестве офицера. И дослужился я уже до звания майора.

И.В. Получается, что вас выбило из строя во время атаки?

Н.Г. Я бы сказал, что не во время атаки, а в то время, когда мы к ней готовились. Я хорошо помню, что стоял в это время за каким-то толстым деревом. Едва я только подался для того, чтобы перебежать какое-то расстояние, вперед, как моментально получил сквозное пулевое ранение в ногу. На мое счастье, пуля прошла навылет и мягких тканей не задела. Она застряла в левой ноге. Когда впоследствии в госпитале меня оперировали, то эту пулю достали. Но, кстати говоря, вся это катавасия с финнами после этого закончилась что-то очень быстро. Как только мы дошли до города Ланец и закрепились, финны «выбросили» белый флаг. Тогда Мерецков со всей своей бандой, со всем своим фронтом, как говориться, был отправлен на Дальний Восток. Но я туда уже не попал. Дело в том, что, пролежав какое-то время в госпитале, я от своей части отстал и вернуться в нее для меня не предоставлялось никакой возможности. Кто меня на Дальний Восток повезет?

После госпиталя, это случилось где-то в конце октября месяца 1944-го года, меня направили в так называемый батальон выздоравливающих. Но если госпиталь находился в городе Грязовец Вологодской области, то батальон выздоравливающих — в Петрозаводске. Вот нас, несколько вылечившихся человек, как раз и направили туда. Когда мы туда прибыли, оказалось, что там — тьма народу. Короче говоря, ужас один! Не поймешь, кто, зачем и куда. Потом, правда, мы там немножко освоились. Что интересно: наша служба заключалась далеко не в том, чтобы заниматься какой-то там боевой подготовкой. Почему? Люди, которые вместе с нами служили, попадали сюда после излечения по ранению. Следовательно, они были обстрелянные, как говорят, войны. Материальная часть оружия им была хорошо знакома. Стрелять они умели, гранатами пользоваться тоже могли. Поэтому не было никакой необходимости в том, чтобы проводить с ними какие-либо занятия. Единственная задача, которую я и мои сослуживцы выполняли — ожидали представителей из воинских частей, которые туда приезжали и набирали людей для пополнения своих частей. Люди выбывали ведь по ранению!

Надо сказать, в этом батальоне выздоравливающих мы пробыли совсем недолго: дней, может быть, восемь или девять. Весь смысл нашей службы заключался в чем? Начиналось все у нас с того, что утром объявлялся подъем. Затем следовал завтрак: к нам подвозили полевые кухни и мы завтракали. Конечно, ложки и котелки у каждого имелись свои. После этого специально для нас объявлялось построение. Когда оно заканчивалось, мы шли в лес за шесть километров за дровами — для этих же, опять-таки, кухонь. Ведь они же отапливались дровами!

После этого прошло всего несколько дней, как вдруг к нам прибыл представитель с 13-й стрелковой дивизии, которая только что вернулась из Норвегии. Он был из отдельного лыжного разведывательного стрелкового батальона дивизии, который дислоцировался в районе города Рыбинска и расквартировывался по деревням. Делалось это так. К примеру, в одной хате жило пять человек, в другой — еще четыре. Ведь в то время там у нас не существовало никаких казарм. Вся наша дивизия, по сути дела, расквартировывалась по хуторам и по населенным пунктам. Честно говоря, по прибытии из Норвегии от дивизии ничего и не осталось. Наша задача на новом месте состояла в том, чтобы, получая материальную часть, лыжи и все необходимое, готовиться к предстоящим боям. Все это происходило в конце ноября уже 1944-го года. Конец ноября и весь, по сути дела, декабрь месяц мы, как говорят, «ползали» на лыжах, тренировались, но пока еще в боях не участвовали. То же самое было и в январе месяце. Однако уже в начале февраля 1945-го года нас бросили в бой на границу с территорией Польши. Надо сказать, что обстановка там в марте месяце оказалась не ахти какой: вечером подморозит, а утром — уже слякоть. Впрочем, это есть и здесь, в Эстонии. А мы-то ходили в валенках! И когда и кто у нас будет, оставалось неизвестным.

В такой непростой обстановке что мы делали? Днем стояли в лесу, а ночью совершали движения по определенно заданному направлению. Но, знаете, это у офицеров были карты. Они знали все точно: куда свернули, где дальше пошли. А нас, простых солдат, это вообще не интересовало. Интересовало только одно: как бы все прошло поудачнее, чтобы себя понапрасну не гробить. В остальном же для нас действовало такое правило: нас послали, и мы идем. А куда ты от приказов, которые тебе дают, денешься? Никуда не денешься. Днем мы, как правило, стояли и питались. Ведь у нас были котелки, в которых мы потихонечку варили выдававшиеся нам концентраты, например, кашу. Нормально днем это было сделать очень трудно. Как-никак, а немцы нас в это время, все-таки, бомбили. Ведь в это время была совершенно иная видимость. А уже ночью, когда авиации не так уж и боялись и на улице оказывалось все подморожено, мы, пользуясь случаем, двигались. Но все равно нам было очень плохо. Как говорят, наши валенки нас не спасали. Да и как они могли нас, собственно говоря, спасать? Они все равно не подсыхали. Больше того, из-за этого в некоторых местах наши солдаты занимались, будем говорить об этом прямо, мародерством. Особенно это стало ощущаться в то время, когда мы вышли на территорию Польши. Тогда в своей 13-й стрелковой дивизии я стал уже снайпером.

И.В. Вас обучали на месте на снайпера?

Н.Г. А знаете, мы были так называемыми скороспелыми снайперами. То есть, что это означало? Прямо на фронте находилась пара офицеров, которые хорошо владели снайперским делом. Один, кажется, в прошлом на самом деле служил снайпером, а другой просто хорошо знал материальную часть оружия и так же хорошо стрелял. Так вот, когда в новом качестве мы прибыли на передовую, они, попросту говоря, двенадцать дней с нами прозанимались. А уже после того, как эти занятия с нами прошли, каждому из нас выдали по снайперской винтовке и сказали: «Вот, мил человек, это твоя задача: быть снайпером». Так, собственно говоря, я и стал снайпером.

И.В. А какие винтовки были у вас как у снайперов?

Н.Г. Снайперские винтовки были у нас. Точно могу сказать, что не СВТ. По правде говоря, это были даже не винтовки, а карабины с оптическим прицелом.

И.В. «На охоту» часто ходили?

Н.Г. А нам, по существу, и не приходилось выходить «на охоту». Наша задача заключалась в чем? В период, когда проводилась наступательная операция, нам так: «Ты, мол, не суйся вперед. Почему? Потому что во время боя у тебя стоит совсем другая задача: ты должен засекать огневые точки, там, пулеметы и прочее, и снимать их». Короче говоря, мы как снайперы занимались тем, что выводили эти огневые точки из строя.

И.В. Ваши победы вам как-то засчитывали?

Н.Г. Ну а кто мог в то время нам что-то засчитывать? Кому это было нужно? У нас и снайперских книжек, если хочешь знать, никогда не было. В каждом стрелковом взводе, а это - если полного состава — 27 человек, имелось 25 человек рядового и сержантского состава и два снайпера. О работе снайпера на фронте я вот что могу сказать. В каждом стрелковом взводе было два человека со снайперской винтовкой. Выполняли они задачи по указанию командира взвода или, если его на месте не оказывалось, командира роты. Короче говоря, если где-то какую-то огневую точку нужно было вывести из строя или что-то вроде этого, снайпер как раз и выводил ее из строя. Происходило это так. Наши, допустим, обнаруживают ротный или ручной пулемет. На переднем крае же было все видно! Тогда ты как снайпер засекал точку, говоря про себя: «Ага, фактический прицел видно, можно убрать».

И.В. Снайперы часто погибали на фронте?

Н.Г. Так снайпер был тот же пехотинец. Но если у остальных имелся, к примеру, гранатомет и автомат, то у нас - снайперские винтовки. Вот, пожалуй, и все наше отличие. Ни пистолета, ни автомата, ничего у нас не было, - только снайперские винтовки.

И.В. Вы сказали, что были случаи мародерства. Расскажите об этом, если можно.

Н.Г. Конечно, мародерство было! Но в каком смысле это можно назвать мародерством? Об этом и рассказывать-то неудобно. Поляки собираются и идут в костел, то есть, в свою католическую церковь. На службу они отправляются в хорошей одежде и в приличной обувке: хромовых сапогах. А мы-то ходим в валенках! Пока они в костел идут, мы их туда пропускаем. Все, как говорят, идет нормально. А вот когда церковная служба заканчивается, наши окружают костел. Они проходят. Тогда наши говорят им: «Ну, пан, давай меняться будем». И что получается? Ты снимаешь свои валенки и отдаешь этому поляку, а сам одеваешь его сапоги. Дело доходило до того, что отбирали у них резиновые галоши. И такое происходило сплошь и рядом. Помню, когда наш батальон в одном каком-то месте построили, всех начал осматривать командир полка нашей же 13-й гвардейской стрелковой дивизии. Подходит он, стало быть, к нам и спрашивает нашего командира батальона: «Командир батальона, что это у тебя за пестрота такая?! Один - в хромовых сапогах, второй, понимаете ли, в каких-то галошах. Что это такое?» А батальон у нас, как говориться, всем строем выстроен. Командир батальона ему и говорит: «Товарищ полковник, это - по договоренности с мирным населением». По договоренности, значит. «Аг-гаааа», - только и смеются у нас в батальоне. А что за договоренность? Это было мародерство самое настоящее.

И.В. Где проходил ваш фронтовой путь в составе 13-й стрелковой дивизии?

Н.Г. Мы воевали в Польше. Прошли до самой немецкой Померании. Это были, в частности, такие города, как Торн, Бромберг Штеттин. Они располагались фактически уже на Побережье. Встречались нам и колонны пленных немцев, но мы на них не обращали никакого внимания: ну ведут себе их - и ведут. И так я воевал до тех пор, пока меня во второй раз не ранило.

И.В. Население в Польше как к вам относилось?

Н.Г. Я думаю, что оно неплохо к нам относилось. Хотя стоило, может быть, и похуже выражать к нам свое отношение. Почему? Потому что мы заслужили это своим самым настоящим мародерством. Тем не менее, все эти наши действия оказались вынужденной мерой. Они и сами понимали, что когда наш солдат идет, а кругом и везде, понимаете ли, стоит одна распутица, а он - в валенках, деваться некуда. А ему ж воевать надо было!

И.В. Какими-то боевыми наградами вы были во время войны отмечены?

Н.Г. Я был награжден орденом Красной Звезды. Правда, получил я его уже после войны. Его мне дали просто за участие в боевых действиях. То есть, его я получил не за одно какое-то событие. Произошло это так. Я уволился из армии в звании ефрейтора. После этого я прибыл в свой Алексеевский район Самарской области, там сколько-то пробыл, потом вторично пошел служить в армию - под видом призыва на военные сборы. Но так как мне сказали, что на меня еще в 1943 году, как на почти что выпускника Куйбышевского военно-пехотного училища, было отправлено представление на присвоение офицерского звания, то теперь я стал служить уже офицером. И меня «Красная Звезда» нашла аж в местечке Клоога в Эстонии. И там этот бедный листок с просьбой вручить мне орден был, можно сказать, буквально весь исписан. Наградные листы, как говорят, составлялись, и там было указано, как и что.

И.В. Как вы получили второе ранение?

Н.Г. Второй раз я получил ранение на 2-м Белорусском фронте, которым, как известно, командовал Маршал Рокоссовский. Это произошло во время атаки в марте 1945-го года. Помню, мы атаковали противника, как вдруг нам дали команду залечь. Тогда мы пошли по шоссейной асфальтированной дороге, по бокам от которой находились глубокие канавы. В результате получилось так, что мы залегли по одну сторону дороги. Вечерело, ночь приближалась. И вдруг нас обстреляли. Это была, конечно, работа власовцев. Ночью на разведку их послали как раз сюда. Собственно говоря, они забросали нас гранатами. Пока наш пулеметчик развернул туда-сюда свой пулемет, их и след простыл. Выбили они нас человек шесть или семь. Мне попал осколок в предплечье сюда и на эти же ноги (показывает). Видите, каково? На ноги, как видите, во время войн мне все как-то не везло: как и в прошлый раз, так и на этот раз ранило в ногу. И получилось так, что мне в мизинец прошло касательное ранение, как говорят, одна мусолишка осталась, а всю мягкую ткань сняло. И, конечно, после этого из-за страшных болей идти мне стало стало невозможно. Тогда санитар мне сказал: «Давай-ка я двух перевяжу, а потом — тебя. Так что готовься! Следом - госпиталь. Там быстро тебя поставят на ноги».

И таким образом я попал в госпиталь во второй раз, но на этот раз - в 815-й полевой хирургический подвижной госпиталь, который шел следом за передовой и действовал, стало быть, в то время таким образом: если ушла, скажем, передовая за 30 километров, значит, он перемещается еще за 15 километров поближе к ней. В этом госпитале работал такой хирург, дай Бог ему здоровья, если он жив, майор Шугрин, рязанский мужичок. И я у него в госпитале до самого - до самого, как говорят, находился. В общем, на ножки он меня поставил капитально. А рана долго не заживала. Потом, когда меня вылечили, этот Шугрин мне и говорит: «Коля, я тебя больше ни — ни, никуда не отпущу». И меня оставили в госпитале и назначили работать на складах. А на складах, между прочим, существовала очень ответственная работа. Думаю: е-кэ-лэ-мэ-нэ, на фронте не убило, и наступление было, и там тоже живой остался, а тут - вот же зараза, посадят с этими со складами. Но потом начальник госпиталя подполковник Богданов мне сказал: «Коля, не волнуйся, у нас больше трофейного, нежели мы получаем табельного». Ну и на самом деле так оно и было. И я там остался до самого окончания войны.

И.В. Как складывались во время войны ваши отношения с сослуживцами?

Н.Г. Знаете, я вам так скажу: коллектив есть коллектив, армейский коллектив есть армейский коллектив. Рота, взвод — это тоже коллектив. Отделение - это одна четвертая часть взвода, и поэтому это, опять-таки, тоже коллектив. Поэтому в подразделении, конечно, один другого прекрасно знали. Ведь достаточно было пару недель, пару месяцев послужить, и ты уже знал, что в твоем взводе есть Петя или Ваня, и они такие вот, значит, ребята. Ведь общаешься же с людьми! В военное время так отношения и складывались у нас. Среди нас встречались случаи, когда с нами служили товарищи постарше нас, которые уже, как говорят, больше нас понюхали пороха. Так мы к ним прислушивались, они нам рассказывали очень многое.... А о таком слове, как дедовщина, мы и понятия не имели. Просто вообще не могло случиться в то время такого, чтобы кто-то где-то на какого-то напал. Но, конечно, происходили определенные неполадки. Предположим, Петя с Ваней не поделили, повздорили, но такого, как сейчас в армии происходит, чтобы искалечить человека в армейских условиях, - этой дикости вообще быть не могло. Вы думаете, случайно сейчас в армии ввели систему контрактников? Почему ее ввели? Нет, не случайно. Но что такое контрактник? Это тот, кто идет служить в армию по желанию за деньги. И поэтому некоторые отправляют в армию сынишек, чтобы они стали не только контрактниками, но и, можно сказать, вполне состоятельными людьми. Но получается в результате всего этого, собственно говоря, что? Что я, как контрактник, должен готов защищать того же Чубайса в нужный момент. А зачем мне это надо? Зачем мне подставлять свой собственный лоб ради Чубайса? Ну вот как вы думаете? Вот рассуждая с нашей уже, как говориться, колокольни. Здесь уже патриотизм отпадает. Любовь к родине тоже отпадает, хотя частично остается: да, вот поскольку я добросовестно служу в армии, это говорит о том, что я люблю свою Родину. Но подставлять свой лоб за дядю — извините, жизнь дороже всяких денег. Поэтому контрактная служба еще непонятно куда она повернет. Пока мне не ясно это дело.

А если так по-серьезному говорить о дедовщине... Я вот, например, пока служил в армии, и понятия не имел об этом: ни во время войны, ни после войны. Эту сволоту принесли уже потом с гражданки «дяди», которые «буги-муги» танцевали. Слишком грамотные стали! Конечно, это были москвичи ленинградцы, так как они были наиболее развитые, и они, естественно, считали на голову выше себя тех парней, которые были призваны в армию и какой-нибудь деревни. Но ведь наш деревенский парень не мог получить такого развития, как они в Москве и Ленинграде. Правильно? Согласны с этим? Ну дак зачем издеваться над этим человеком? Почему так получилось? Потому что положение в стране было такое: он бы и рад был бы получить все, что ему нужно, но у него не имелось такой возможности. Так что это от тех маменькиных сыночков, которые пришли порядки наводить, и пошло. Это от них все пошло! От этой сволоты. Так же, как и сейчас это происходит. Вот возьмите сегодняшнюю ситуацию в нашем городе: везде только и говорят, что бомжи кругом ходят. Раньше не было бомжей, не ходили. Все работали, все производили какие-то материальные ценности, все стремились во имя Родины как-то работать. Ну на что способен был человек, то он в это дело и вкладывал. Вот что я могу обо всем этом сказать. Конечно, происходили в армии определенные неполадки, когда, как я вам уже говорил, Петя с Ваней из-за какой-то ерунды повздорили. Но такого, как сейчас, чтобы искалечить человека в армейских условиях, - этой дикости вообще и быть не могло.

И.В. Расскажите о вашей послевоенной службе в армии.

Н.Г. А там такое дело, значит, получилось. После второго ранению я попал в 815-й полевой хирургический госпиталь Северной группы войск. Помню, один дядя меня там сблатовал, чтобы я принял участие в художественной самодеятельности. Это было уже после войны. В госпитале я работал завскладом ПФС (продовольственно-фуражного снабжения) и ОБС. Так я расформировал наш госпиталь, потом другой госпиталь расформировывал в этом качестве, так же имущество все сдавал, ну и все, как и полагается, чин-чинарем. Потом расформировывал так же 93-й госпиталь, но он, по-моему, уже туберкулезным был. Все это опять же находилось в управлении Северной группы войск, командующим этой группой был Маршал Рокоссовский.

Но а потом я какое-то короткое время на гражданке побыл. Получилось это так. В первый раз я уволился из армии в 1948 году, в марте месяце, отдав честно и благородно нашей родине пять с лишним лет службы, с учетом войны и так далее. И демобилизовался я тогда всего лишь в звании ефрейтора. Всего лишь одна лычка была у меня на погонах! Так что я пять лет служил в армии на должностях рядового и сержантского состава. Вернулся после этого на родину. В 1949-м похоронил отца. А когда я уволился из армии, в родное село, где я стал жить, прислали из части, где я служил, на меня характеристику и Почетную грамоту. Все-таки в армии, я уже вам сказал, какое-то время занимался художественной самодеятельностью. И все это пришло в Алексеевский райком комсомола: с просьбой, чтобы они вручили мне это дело, поскольку я был призван оттуда-то и оттуда-то. Ну и секретарь райкома Анастасия Павловна Богатырева сразу за это уцепилась: ага, участник войны, прошел, значит, войну, был секретарем комсомольской организации, давай-ка его возьмем к себе на работу. А тут как раз оказалась свободная должность заведующего отделом кадров по оргинструкторской работе. И меня взяли на работу. Обязанности у меня стали такими: восстанавливать комсомольские организации в колхозах, совхозах, машинно-тракторных станциях, и так далее, и тому подобное. Вот это входило в мои обязанности. Работа была сложная, все время нужно было ходить-ездить... Так я за время работы, то самое короткое время, пока там был, два новеньких велосипеда умудрился угробить. Почему? Потому что транспорта не было никакого. В одном помещении у нас в селе помещались райком партии и райком комсомола. Так у них было только две кобылы, это в райкоме партии и райкоме комсомола. Больше транспорта никакого не было! Поэтому купили мне велосипед. А ездить в населенные пункты по 25-30 километров, по этим степным районам, нужно было часто. Это только с первого раза казалось, что этот, другой населенный пункт недалеко находятся. А до них нужно было шлепать да шлепать. Ну а у меня поскольку ножки на фронте были подстрелены, то пешочком ходить было вдвойне тяжелей.

Ну а потом в 1951 году меня во второй раз призвали в армию. Получилось это, значит, так. Вызвали меня в местный военкомат и сказали: «Сдайте билет рядового и сержантского состава, вам присвоено офицерское звание. На вас еще в 1943 году, как на курсанта 1-го Куйбышевского военно-пехотного училища, было отправлено представление на присвоение офицерского звания.» А спустя четыре или пять месяцев после этого под видом призыва на военные сборы меня взяли в армию. А тогда в армии как раз был введен институт заместителей командиров рот и батарей по политической части. А я работал до этого по этой линии: был в райкоме комсомола. И так в 1951 году меня офицерское звание «нашло». И направили меня на курсы переподготовки политсостава. Эти курсы были организованы при Саратовском военно-пехотном училище. Там в основном учились комсомольские работники, которые в армию были призваны. Конечно, первых секретарей райкомов и горкомов в армию не призывали. А этих направляли туда учиться, чтобы потом послать на укрепление взводов, рот, батарей, - дисциплина была в армии в то время дрянь такая. И так из нас сделали, значит, политработников.

И после того, как я окончил эти курсы, прибыл сюда в Эстонию, в местечко Клоога, где стояли 8-я Панфиловская дивизия и куда я был назначен замполитом командира батареи. Когда мы учились на курсах, нам нахвалили эту дивизию: когда говорили о том, где потом служить, агитировали за нее. И после окончания этих курсов все мы, как были отделением, в палатке жили, в этих лагерях, сказали: «А поедем в Эстонию.» А раз один решил ехать, значит, и другой, и потянулись в результате все, все наше отделение, как было, все сюда, значит, в Эстонию и приехало. Нам ее нахвалили, в общем. Но как только мы туда приехали, ничего такого особенного здесь и не было: сосны, песок, и больше ни хрена ничего не было. Даже квартир не было. Там остались бараки от немцев, в которых раньше жили немецкие военнопленные, и они были прогнившие все. Так что хватили горя в этой дивизии. А нам на курсах это подсказал один дурачок: сказал, что, мол, собирайтесь с семьями и с семьями прямо езжайте. А я уже в 1950 году женился, и у меня уже дочка родилась — Наташенька.

И.В. В Панфиловской дивизии оставались те, которые еще во время войны воевали в ее рядах?

Н.Г. Но я ведь в Панфиловскую дивизию попал в послевоенный период времени. У нас в Панфиловской дивизии, правда, был один подполковник, который был, как говорят, коренной представитель этой дивизии. Ну так вот. Я служил там в 30-м гвардейском стрелковом полку, в 5-й стрелковой роте, заместитель командира роты по политической части, осмелюсь представиться (смеется).

А потом тут еще вот какой фокус получился. Вначале мы подчинялись Ленинградскому военному округу, так как Эстония входила в состав Ленинградского военного округа. А потом организовался Прибалтийский военный округ, и туда как раз вошла Эстония. Так вот, в 1955 году с этого самого Прибалтийского военного округа приехал один товарищ и сказал нам, тем, которые служили замполитами: «Знаете что, господа-товарищи замполиты? Кто не имеет среднего военного образования, всем придется сдавать экстерном экзамены.» Ну, в это количество малограмотных в военном отношении и я тоже попал. После этого мы, малограмотные, так сказать, военные, были направлены в город Боровичи, где находилось такое Боровичское военно-пехотное училище. При этом училище мы как раз проходили подготовку и сдавали экстерном экзамены за нормальный курс военного училище. Ведь до этого у нас было только шестимесячное военное образование. А так мы там сдавали экзамены за курс нормального военного училища. Но пока мы, замполиты, добросовестно сдавали экзамены за курс нормального военного училища, институт заместителей командиров рот и батарей по политчасти был аннулирован. Это была работа Георгия Константиновича Жукова, все это благодаря ему было упразднено. Мы приехали в свою родную дивизию (я не один был: нас было человек, наверное, двенадцать), как вдруг а начальник политотдела полковник Антоненко нам говорит: «Ну что, друзья мои? Остались мы без портфелей.» Ну что делать? Стали приезжать представители с разных мест и набирать себе пополнение. В частности, с республиканского военкомата приезжал такой подполковник Мазитов. Ну и набирал себе кандидатов. Конечно, тех, кто был старшего возраста, — этих всех готовили к увольнению из армии. Но многие очень не хотели служить: писали рапорта, чтобы их уволили из армии. А нас, тех, кто помоложе был, примерно 1924-1925 годов рождения, которые еще были, так сказать, востребованы, нас оставили. И стали рассовывать: кого в военкоматы, кого — в другие тыловые части какие-нибудь.

Ну а меня направили сначала в такой Пярну-Яагубиский военный комиссариат, Пярну-Яагуби - это было такое небольшое местечко, не доезжая до Пярну. Пярнуский районишко вообще был очень маленький. Старый бандитский районишко, там были такие места, как Вяндра, Марьямаа, Пярну-Яагуби... Там я и служил в военкомате. Работа была для меня там очень сложная. Я же был русский человек и ни одного слова по-эстонски не знал, ну ни одного слова ни-ни: ни здравствуйте, ни - до свидания. Приехал, и было очень трудно вести дела. Меня выручало то, что военным комиссаром там был подполковник Вантус Николай Иванович. Сам он был одессит и тоже по-эстонски, как говорят, ни бум-бум. Но нас обоих выручало то, что у нас заведовали делопроизводством две девушки-эстонки из Калининской области. Они владели и русским, и эстонским языками. Сами они были эстонки. Но прекрасно владели они русским языком в связи с тем, что жили когда-то в Калининской области. Это, значит, нас и спасало. После этого, нас когда расформировали, этот Пярну-Яагубиский военкомат (ну районишко маленький, что там было делать?), я попал в маленький военкомат в городе Кивиыли. Николая Ивановича Вантуса уже уволили в запас, а на его место пришел Павел Александрович Захаров. И в Кивиыли я работал под руководством этого Захарова. Илья Васильевич Непомнящий, который потом переехал в Нарву и здесь умер, был заместителем военкома, а я был офицером по учету офицеров. Но Кивиылиский военкомат тоже был маленький, тоже его быстро что-то расформировали, сдали мы все документы, и все это дело. А в это время у меня стала подрастать дочка Наташенька, и ее нужно было отдавать в школу. Но я не хотел в эстонскую школу отдавать ее. Как-то с женой поговорили. «Давай-ка ближе к России передвигаться», - сказал я ей. На том и порешили. Но республиканский военком Иван Иванович Тухкру, когда я у него был на беседе, сказал мне: «Чего ты? Давай в эстонскую школу отдавай ее, пусть изучает эстонский язык.» Я ему сказал на это тогда: «Товарищ полковник, ну я не думаю в Эстонии оставаться.» Он тогда еще не был генералом, был только полковником. Это потом уже ему присвоили звание генерала. Он мне сказал: «Ну, давай, что-нибудь придумаем, пока еще время есть.» И вот, когда решался вопрос с одним назначением, они решили взять туда меня. Заместителем военкома был тогда полковник Смирнов Леонид Максмович. Вдруг звонит он мне и по телефону говорит: «Слушай, есть такое вот место: в Нарве, на третье отделение начальником. Согласен?» Я говорю: «Не только согласен, но и с удовольствием великим пойду.» Ну и дал согласие, это было в марте месяце 1958 года. Так меня назначили начальником третьего отделения в Нарвский военкомат. И так я там долго в этом качестве проработал: до 1972 года. А потом уволился в запас. Уже в звании майора.

И.В. Расскажите поподробнее об этой вашей работе (в качестве начальника отделения в Нарвском военкомате.)

Н.Г. Мое отделение занималось следующим: учетом офицеров запаса и в отставке, работой с офицерами запаса и отставниками. В эту область входила также и работа с комитетом содействия офицеров запаса Нарвскому военкомату. Одно время председателем комитета у нас был подполковник в отставке Буриков Иван Прохорович, бывший моряк. Потом комитет возглавляли подполковник Волков, полковник Мизна, в общем, много их там было. А чем в основном занимались? В основном лекции читали перед призывниками. У нас даже специальная такая лекторская группа создавалась. Ведь призыв шел не один день. И вот, там было все по дням распределено. Призыв шел где-то примерно 10-15 дней: пока призывников распределят, пока первое, второе, третье... Но в день, конечно, определенное количество их пропускали. Огулом нельзя было призывать. И офицеров мы тоже аттестовывали: брали комсомольских работников, ну и других, и аттестовывали их на присвоение офицерского звания. Помню, у нас не хватало офицера, и мы взяли себе одного пограничника — Николая Ивановича Черненького такого. До этого момента он служил в погранвойсках, там отличился. До службы в армии он, значит, где-то секретарем комсомольской организации работал. На литейно-механическом заводе, на ЛМЗ, по-моему, работал. В армии служил честно, там даже отличился и был награжден медалью «За охрану государственной границы.» Ну приехал сюда и здесь опять на ЛМЗ стал работать. А нам как раз нужно было подобрать офицера из таких товарищей, которые служили в армии и имели среднее образование. И в военкомате он транспортом у нас стал заниматься. Уже потом он стал военкомом в городе Йыхви. Вот такие случаи бывали.

Ну а так мы и жильем обеспечивали офицеров, занимались мы и их трудоустройством: ну тех офицеров, которые прибывали к нам после увольнения в запас. У меня хорошие были отношения с директором комбината «Кренгольмская мануфактура» Павлом Константиновичем Ждановым, мы дружили с ним. Туда к нему на Кренгольм часто направляли своих офицеров. Бывает, позвонишь, говоришь: «Павел Константинович! Надо устроить на работу офицера.» Он уже говорит: «Направляй в отдел кадров, я дал указание своим.» А в отделе кадров у него была Зайцева такая. Направляли также на мебельную фабрику, в общестроительный трест, на железобетонный завод. Ну а как иначе? Так и решался вопрос трудоустройства. У нас были данные, мы специально звонили в отдел кадров и спрашивали, какие должности, что вообще есть. И так своим офицерам работу и предлагали. Ну, бывало, приходит только что уволенный из армии офицер, чтобы стать к нам на учет. Мы с ним беседуем. Он, значит, уволен из армии, ну мы и предлагаем ему работу. Спрашиваешь его: «Как с работой? С жильем как?» «Пока, - допустим, говорит он, - устроился у знакомых.» Ну у знакомых - так у знакомых. Тогда мы даем направление в горисполком, чтобы его поставили на очередь на получение жилья. Раньше же проще было. У нас, помню, был такой закон: чтоб в течение трех месяцев было предоставлено офицеру, прибывшему в город после увольнения, жилье. Так и было.

Кроме того, мы и к общественной работе привлекали своих офицеров. Они же работали на предприятиях, а на предприятиях, конечно, в то время в первую очередь опирались все-таки на офицеров. Ведь они были люди с опытом: люди, которые отслужили 25-30 лет в армии, они имели какой-то опыт опыт работы с людьми, потому что у каждого на плечах было сколько-то людей подчиненных. Если ты командир роты или батальона — у тебя, слава Богу, было с кем поработать. Это сейчас советские офицеры для Эстонии — оккупанты. А в то время офицеры были на вес золота. К нам все время звонили с предприятий и просили направить какого-нибудь офицера. Особенно часто это стало происходить, когда появилась служба гражданской обороны. Часто звонили и так говорили: «Слушайте, Николай Петрович, ну подберите мне хорошего офицера по гражданской обороне.» Их на в горисполкоме все время грызли за это дело. И она, эта служба гражданской обороны, была нашими офицерами поднята на определенную высоту.

И.В. А много ли офицеров на учете у вас состояло?

Н.Г. По Нарве состояло, наверное, человек 900: это были те, которые участвовали в войне, старшие возраста, тоже офицеры, ну и молодежь, конечно. Я говорю, что часть людей из молодежи мы здесь, в Нарве, набирали и аттестовали. А аттестовывали таких ребят, которые были наиболее достойны этого: секретарей комсомольских организаций, имеющих среднее и даже высшее образование, и служивших в армии (обязательное было условие: чтобы они армии раньше служили; а в то время по три года служили.) Конечно, помогал их находить комитет содействия при военкомате. Была у нас такая специальная аттестационная комиссия. На этой аттестационной комиссии эти вопросы с молодыми офицерами рассматривались. Потом вопрос рассматривала административная комиссия горисполкома, военком наш был членом этой комиссии. Ну и говорили, к примеру, на заседании такой комиссии, что военкоматом отобраны такие-то и такие-то люди. Возражений если не было, их утверждали. Конечно, Комитет госбезопасности (КГБ) проверяло их, все эти процедуры были. Потом мы составляли аттестационный материал, военный комиссар, Лисецкий, это дело подписывал, и мы отправляли дела в Главное управление кадров Министерства обороны. Главное же управление кадров рассматривало эти вопросы, этим ребятам присваивали звания, и после этого аттестационные листы на них высылали к нам в военкомат. Мы их вызывали и говорили: «Вот, допустим, Виктор, так и так, тебе, значит, присвоено офицерское звание, давай-ка сдавай билет рядового и сержантского состава, иди в четвертое отделение, а сюда зайдешь за получением офицерского военного билета.» После этого все это уточняли в личном деле, уточняли и подправляли биографию: послужной список, автобиографию, ну и так далее. Короче говоря, полностью отрабатывали личные дела офицеров. Конечно, в мирное время эти звания ничего не давали. Но в случае войны этих парней призывали бы уже не как солдатов или сержантов, а как офицера и назначали на офицерские должности. Если с ними что-нибудь случалось, если они погибали, то семьям погибших полагалось определенное вознаграждение.

Ну вот, так я и работал в третьем отделении военкомата. Помощники, конечно, у меня были. Ведь писанины у меня было так много, что мне не справиться было одному. Но у меня и кроме писанины много было работы. Ведь много было работы с молодежью, с допризывниками, с офицерскими кадрами. Кстати, работу по подготовке или переподготовке офицеров сами же офицеры у нас и проводили, которые, кстати, к нам же прибывали после увольнения в запас. Допустим, был офицер, хороший специалист по артиллерии. Так вот, он, значит, готовил темы по артиллерии: предположим, артиллерийская подготовка, применение артиллерии в наступлении, в обороне. Этим он и занимался с другими офицерами. Общевойсковой, допустим, офицер готовил темы по армейской тактике: как батальону и роте, к примеру, занять оборону. И этот общевойсковой офицер должен был у нас молодых офицеров, лейтенантов, готовить. На все это у нас определенные часы были отведены. Тематика была спущена, как говорят, и вот по этой тематике офицеры проводили занятия с более младшими офицерами в условиях военкомата. С призывниками, конечно, тоже проводилась работа, но там иная работа была: по подготовке молодежи к призыву и службе в Вооруженных Силах. Там определенная тематика была: что такое Вооруженные силы, что такое устав, что такое воинская присяга, вот такие темы были. Это заносилось в личное дело: что, допустим, в таком-то году прошел курс подготовки по такой-то программе.

И.В. Кстати, Николай Петрович, насколько я понимаю, вы работали в Нарве как раз в тот период времени, когда началось массовое сокращение армии по приказу Хрущева. Много к вам в Нарву попадало офицеров, уволенных как раз в связи с тем сокращением?

Н.Г. Знаете, увольнение из армии всю дорогу шло: не только одно хрущевское сокращение было. Ведь бывало такое, что человек выслужил определенный срок. Его увольняли из армии. Было и такое, что человека подводило состояние здоровья. В каком смысле? Человек работал, служил, все было нормально, и вдруг: инфаркт. Человек же не заговорен ни от чего. Его увольняли из армии. Таких тоже к нам направляли.

Вообще я считаю, что мы проводили большую работу среди офицеров запаса. Ведь помимо всего прочего мы все время собирали их вместе, делали так, чтобы они друг с другом знакомы были. Собирали определенное их количество на банкет через комитет содействия военкомату. Собирали для этого, конечно, некоторые суммы денег. И, значит, офицеры с женами снимали ресторан «Балтика» или где-то еще какое-то место, ну и там отмечали праздники. Коллектив, конечно, был. Ну, немножко там было и спиртного. А кто желал, кто любителем был этого дела, то, пожалуйста, - буфет был свободный. Было такое, что некоторые и пьяненькими надирались. Но все было в меру, всем нравилось. Особенно жены офицеров были этим довольны. Они уже не знаю как военкома за это дело благодарили. Лисецкого, то есть. Бывало, подходили и говорили: «Вот, Иван Яковлевич, все-таки правильно вы сделали, понимаете ли. Теперь офицеры и офицерские жены хоть посмотрят друг на друга, кто там и что. А то в своей собственной скорлупе живем и ничего не видим.» И 9-го мая офицеры вместе с ветеранами были главными участниками праздника. Выстраивалась колонна: впереди шли офицеры, а уже за ними — все остальные. Сейчас офицеров не признают, они считаются оккупантами. Но никто ничего от этого из нас не потерял. Вот лично меня, например, хоть как можно называть: хоть горшком назови, только в печь не ставь. Не имеет значения. Конечно, иногда бывает обидно порой, что столько голов положили за Нарву, столько умных голов полегло за Эстонию, и только за то, чтобы считаться оккупантами. А сколько по нашим стреляли в спину эти лесные братья так называемые? Эти шкуродеры, которые не успели ни за бугор убежать, а решили здесь остаться и вредить наподобие партизанских отрядов. Ведь военных сколько погибло здесь? Несметное количество. И руководящие кадры они расстреливали, одним словом, уничтожали: то председателя сельсовета убивали, то еще кого-нибудь. Впрочем, о чем можно говорить, если президент Эстонии на днях сказал, что здесь в 1944 году по Эстонии прошла красная банда? Русскоязычного населения здесь бы давно уже не было в Эстонии, если бы не мировая общественность. Наш город держится за счет мнения мировой общественности. И им пока что никак не подобраться к этому. А такие личности, как Лауристин, как Лаар и им подобные давно бы это дело совершили.

И.В. А как, Николай Петрович, сложилась ваша жизнь «на гражданке»?

Н.Г. После того, как я уволился из армии, несколько лет проработал мастером станций перекачек производственного управления «Водоканал». В моем ведении было три станции перекачек: первая — та, которая была в районе «Темного сада»; вторая станция — там, где прачечная; ну и третья станция перекачки находилась прямо на территории городской больницы и работала на автоматике (иногда приходили, правда, и смотрели за ней наблюдатели из машинистов или электриков). Ну я и руководил этими станциями, там в моем подчинении были дежурные машинисты и дежурные электрики, смены менялись, значит. Вот они и смотрели за техникой, чтобы все, как говорят, тип-топ работало. А потом мой начальник Дмитрий Иосифович Великанов, подполковник, ветеран войны, вышел на пенсию, а на его место прислали другого начальника, молодого. По национальности тот был белорус. Сначала он был призван в армию, потом закончил институт, а после приехал на «Водоканал» и принял от Великанова дела. И с ним я не поладил. Ведь я когда работал там, то переходил с одной станции перекачек на другую. Короче говоря, бывал то там, то тут. Ведь в другой раз машинисты подвыпившими приходили на работу, и нужно было следить за ними. А то мало ли: вдруг запорет насос? А этому начальнику не понравилось, что я бегаю. Я с ним не поладил из-за этого. Он начал мне говорить: «Вы мне докладывайте, когда с перекачки на другую перекачу собираетесь уйти, и если я разрешу, будете переходить.» Я ему тогда вспылил: «Милый мой, за станции перекачки с меня будут спрашивать? Не с вас будут спрашивать, а в первую очередь меня, если что случится, возьмут за шиворот. Так что вы за ерунду говорите? Я что, злоупотребляю? Я - мальчишка? Я серьезный пожилой человек, с работы я никуда не ухожу, или на той перекачке, или на этой.» В общем, приехал этот гусь с института, нахватался там чего-то, и начал права свои качать. Я и уволился тогда от него. Но там, видите ли, плохо было то, что там телефона не было. Потом, правда, его установили все-таки. Только на одной станции был телефон. И если что-нибудь случалось, допустим, загоралось, звонили мне и спрашивали: «А где Николай Петрович?» Ну а дежурный отвечал: «Пошел на пятую.» Директор срывался: «То на пятую, то на это. Что за дела?» Не понравилось. Так и было. Прихожу, помню, на ту станцию, как вдруг машинист мне и говорит: «Николай Петрович, звонил Великанов.» Спрашиваю: «Что хотел? Не сказал перезвонить?» «Ничего не сказал,» - говорит тот. Звоню тогда сам Великанову и спрашиваю: «Дмитрий Иосифович! Вы меня что-то искали?» «А где ты это самое?» - опять срывается он. Говорю ему: «Так где я могу быть, кроме как на станциях перекачек? Нигде больше не могу быть.»

Вот так, значит, было. А этот новый начальник права начал качать, сказал: «Вы знаете, меньше разговаривайте, я вот вам сказал и вы то, что я вам сказал, делайте.» Я подумал-подумал, ну и решил: «Пошел ты на хер.» Написал заявление, что прошу уволить меня по собственному желанию: мол, ищи дурака, кто будет тебе шестеркой бегать. Так я после этого хоть немного отдохнул. Там, на «Водоканале», все-таки агрессивная среда была. Ведь вся гадость, вся та бяка, которая с города текла, скапливалась именно там. В мою бытность все инженеры были брезгливые какие-то, не очень любили ходить на эти станции. Так вот, приемная камера была у меня вся заполнена. Когда трубопроводы делали, пообрезали, да все так там пооставляли и бросили. И все это там намоталось и настолько мешалось нашей работе, что мы вынуждены были заключить трудовой договор и заняться очисткой. Это было при Великанове. Я ему, помню, сказал тогда: «Дмитрий Иосифович, надо все-таки делать.» Он мне: «Николай Петрович, ну что тебе охота лезть туда?» «Если вы хотите работать дальше, - говорил ему я прямо, - я могу не лезть.» И вот, остановили мы работу станции решением горисполкома на трое суток, а сами наняли рабочих, которые в этих резиновых сапогах расчищали нам приемную камеру. Так мы два самосвала вывезли этого дерьма всякого: настолько там понамотано всего было. После этого: все, пошла настоящая работа.

Ну а потом я пошел работать на закрытый оборонный завод «Балтиец». Начальником охраны там был Иван Иванович Лобанов, который раньше в органах милиции работал. И вот он меня взял работать к себе. Сначала я был помощником начальника караула. А потом старый начальник караула не захотел больше работать, потому что там дежурили сутками, уволился, значит, а на его место пошел работать я. В карауле нас работало 14 человек: это вместе с начальником караула и помощником начальника караула. Но мы же охраняли паэмурреские склады, теперь — в нашем ведении был склад ГСМ, туда пацаны без конца лазили нюхать (такие шкльники, нюхачи такие, все время туда лазили, и мы их задерживали чуть ли не через каждое дежурство: одного поймают, потом — другого), там и дежурили. Ну и главный объект, собственно, сам «Балтиец» охраняли - очень много цехов было, и каждый цех мы опечатывали, сдавали ключи, потом принимали ключи. Работали и в отношении противопожарной безопасности: были у нас и возгорания (на мою память три случая было таких, по-моему). Ну а в 1990 году я ушел на пенсию. Занимался общественной работой, был секретарем парторганизации охраны на заводе.