Киселев Владимир Степанович

И.В. Когда, Владимир Степанович, вы родились? Насколько я понимаю, вы родом из деревни Кисели, совсем недалеко отсюда (поселок Вахруши Слободского района Кировской области).

В.К. Я сейчас - самый старший в поселке ветеран. Родился в 1923-м году. В Новый год — 4-го января — мне 95 лет будет.

И.В. Кто были ваши родители?

В.К. Родители кто? Отец работал в поселке на комбинате мастером в пошивочном цехе, а мать трудилась в колхозе. Тогда еще, как говорят, существовали колхозы. Отец еще в ту войну воевал. А раз он все время находился на производстве, то я, когда учился в школе, уже с малых лет в колхозе пахал. Матери ведь трудно было справляться одной.

И.В. Семья у вас была большая?

В.К. Так у меня три брата было и одна сестра. Сестра три месяца как умерла. А брат порядочно уже как ушел из жизни. Он — моложе меня. Это я считался как самый старший в семье.

И.В. Брат не воевал?

В.К. Нет, у него имелась бронь. Он сам с 1927-го года рождения. Электриком все работал. Они линию как раз в свое время проводили: город Кирово-Чепецк тогда строился. Так что он находился «на броне».

И.В. В молодости ходили на вечорки (посиделки в деревнях)?

В.К. Да как это не ходили? Господи! Я еще бригадиром тогда в колхозе работал. Бывает, с вечорки идешь, довольный, в колхоз. По рельсам постучишь. Рабочие соберутся. Ты работу им дашь, а сам идешь домой.

И.В. Как проходили вечорки?

В.К. Это у нас девчата их организовывали. Они, бывает, у себя дома вымоют для нас полы, потом перину достанут. Тогда ведь было не как сейчас — телефона да радио в деревнях никто не имел. Но на «вечорки» все ездили. Вот мы, например, бывает, едем в деревню Вершининцы, а оттуда уже направляется партия лошадей. Дак дело доходило до того, что партия на партию шла. Только те, кто были сильнее, проезжали дальше.

И.В. Драк на вечорках не было?

В.К. Да как сказать? И дрались, и всякое случалось. Раньше у нас партия на партию, бывало, ходила. Даже за поле, знаете, бегали: в Лихачи или в Болотовы — вот в эти деревни в основном наведывались.

И.В. Что играли в основном на «вечорках»?

В.К. В основном играли «первое», «второе», «третье», «четвертое»... В общем, всякое. Девушки топатуху плясали. А у нас было так: те, кто мог плясать, плясали.

И.В. Голод был у вас до войны?

В.К. Дак как же не был? Был голод. Господи! Те, кто близко отсюда, от поселка, жили, тем было, правда, не так голодно. А вот по настоящему голодали эстонцы. Они приезжали сюда как эвакуированные. Очень им трудно здесь приходилось. Много приезжало москвичей. Я уходил когда в армию, к нам поселили семью одну. Я ночь одну ночевал вместе с ними. Они так и жили у нас. А потом, когда в Москве-то все наладилось, они и уехали. Я только один день их и видел.

И.В. Большая была деревня Кисели?

В.К. Четырнадцать домов.

И.В. Какие здесь встречались фамилии?

В.К. Здесь проживали Еремины, Ефремовы и Киселевы. Считайте, что почти что две фамилии здесь и жили.

И.В. В каких деревнях чаще всего бывали?

В.К. В Зониху ходили. Там жил кузнец Федор-Зониха (Прадед автора интервью. - Примечание И.В.). Он ковал лошадей. А у нас же до колхоза-то лошадь в хозяйстве имелась. Так я сам, помню, ездил к нему туда в Зониху ее подделать. Я не знаю, почему, но в этой Зонихе что-то немного стояло домов. Там две деревни было — эта Зониха да Морянки. В Морянках уж и не помню, сколько стояло этих домиков. Но чем этот Федор запомнился? Кузнец как кузнец. Все ведь к нему гоняли лошадей. А дочь его Валю я хорошо знаю. Ее муж Петя работал после войны в ремонтно-механическом цехе у нас. А я ведь сколько-то в слесарке у него отработал. Он был мастером смены. Они еще тут сад держат.

И.В. А в Вершининцах бывали?

В.К. Как-то, помню, мы ездили туда на лошадях молодушек смотреть. Это было еще до войны. Бывает, сбруи начистим, в Кошовках подвыпьем и с гармошками по деревне к Вершининцам едем. Так же ездили мы к Матушкинцам и Щелканам. Везде бывали. Река Рубежница, которая рядом протекала, все время бежала и никогда не пересыхала. Там была сделана запруда. Мы, помню, часто ходили туда купаться. А выше нее находилась деревня Верхние Пороски.

И.В. Какие праздники отмечали в деревне?

В.К. Знаешь, как в деревне в то время «було»? Мы все жили как одна семья. Если наступило заговенье, то все собираются: кто катает яйца, кто играет в карты, кто выпивает. В общем, как-то весело тогда проводили время.

И.В. Часто ли ходили в поселок Вахруши?

В.К. Да как не часто? В магазин все время ходили.

И.В. В Зязнях тоже бывали?

В.К. Дак на вечорки как в Вершининцы (мы их называли раменские Вершининцы — ведь рядом стояла еще другая деревня, которая так же называлась — Вершининцы дак), так и туда тоже ходили.

И.В. Когда вы начали работать в колхозе?

В.К. Сперва я, как школу кончил, пошел не в колхоз работать, а на комбинат. Поступил я туда слесарем. Вернее, поначалу учеником слесаря, а уже потом стал самим слесарем. Поработал я там какое-то время, как вдруг меня сманили в колхоз. «Иди, - говорят, - работать бригадиром в колхоз. Работать совсем некому». А в то время всех мужиков уже взяли в армию. В деревне одни женщины, считай, оставались. Ну я и согласился.

Но поработал здесь совсем мало времени. Скоро началась война.

И.В. А в какой вы учились школе?

В.К. А сперва ходили учиться в деревню Максинцы. Знаешь, где находится деревня Максинцы? Вот там, где стоит наша деревня Кисели, подальше через лес находилась «шаромовская» деревня — Малые Шаромовы. Так вот, за ней были уже Максинцы. Учились мы в школе, которая размещалась в каменном двухэтажном доме. В ней учились ребятишки и от Щелканов, и от Больших Болотовых. Короче говоря, дети из всех маленьких деревень туда ходили на учебу.

И.В. В колхозе вам платили за работу?

В.К. А кто нам там будет платить? Мы туда ходили работать целыми семьями. Бывает, пошлет меня мать в магазин: «Сходите за хлебом, и все». А было время, когда достать хлеб было очень трудно. В магазинах случались давки. Потом уже все это нам стали давать по спискам. Людям выдавали карточки. Так ведь бывало такое, что если кто-то потеряет карточку, так, б...дь, целый день без хлеба будет ходить. Но эти карточки ввели уже, по-моему, после войны. До войны этих карточек-то не было. Хлеб так выдавали.

И.В. Помните, как узнали о войне?

В.К. Помню. О ней, видимо, нашему начальству сообщили. Мы уже обо всем этом узнали от своих руководителей. Наверное, им позвонили или как-то по другому сообщили. Ведь у нас в деревне Кисели не было ни радио, ни электричества. Выше, правда, от нас находился стадион.

Потом нашим деревенским парням стали домой приходить повестки. А у меня было два товарища: одного, старше меня на два года, звали Павел, другой, имени не помню, работал в колхозе счетоводом. К ним как-то сразу пришли повестки. Они пошли в военкомат. Я все время как-то их держался. Хоть и моложе их был, все время вместе с ними ходил по «вечоркам». И получается, что им пришли повестки, а мой год еще не подошел. Но я все равно вместе с ними пошел в военкомат: чтобы добровольно идти служить в армию. Прихожу я туда, мне говорит: «Ты еще молодой. Года твои не вышли». «Ну а я, - говорю им, - хочу родину защищать. Очень важно это для меня». «Нет, дорогой, - прервали меня, - ты привези все свои характеристики. Какая у тебя характеристика? Если она хорошая, мы тебя возьмем в армию». Ну и че? Я поехал на комбинат, где работал, и взял характеристику. В колхозе мне тоже написали хорошую характеристику. С ними я явился в военкомат на комиссию. Ее я прошел. Мне сказали: «Ждите повестки!» А этим моим товарищам, когда мы в первый раз туда пришли, тоже сказали: «Ждите повестки!» Так я приехал раньше них военкомат: они все дома оставались. Поехал я в Слободской в военкомат. Прихожу к ним. Мне там и говорят: «Приезжайте к нам. Призыв - тогда-то, идите в город Слободской. С собой берите то-то и то-то. Вот бумажка, там все написано». А тогда в Слободской кировский поезд ходил. Он, по-моему, был в 9 часов утра. И еще из Кирова в Слободской он вечером ходил. В Вахрушах располагалась станция. Он там останавливался. На этой станции буфет стоял. Помню, как наступает хорошая погода, так все гуляют до станции: идут, значит, встречать этот поезд. Как-то раньше люди весело у нас жили. В общем, мне сказали: «Приезжай в Слободской. Утром у нас сядете еще». Я им говорю: «А можно не в Вахрушах к призывникам сесть? Приду прямо к поезду». Так мне разрешили. «Только приходи, - сказал военком, - смотри!»

Я и пришел в точное время и сел на поезд. Привезли нас в город Котельнич. Там какую-то вроде комиссию мы должны были проходить. Нашу группу подсчитали. Кое-кого отправили дальше эшелоном, а нас оставили в городе. В общем, мы сколько-то в Котельниче поучились. Сначала нас вроде бы хотели даже обучать на авиамехаников. Но меня пока не трогали. Остался совсем один. Но потом, видно, на фронте создалось тяжелое положение, людей стало не хватать... Смотрим, в школу, в которой мы разместились, прибегает дежурный и говорит: «Забирайте дежурные документы, конспекты и — бегом в казарму!» Такого еще никогда не было. Прибегаем в казарму, а там, гляжу, негде даже «сести» - кругом все заправлено. Мы уже почувствовали, что у нас какое-то пошло «смельчение». Проходит день, другой. Из нас человек пять вызывают и увозят в неизвестном направлении. Куда они отправляются, никто из нас не знает. На третий или четвертый день очередь дошла и до меня. Но вызывают не одного меня, а человек по пять, по шесть или по семь, и затем сажают на поезд. Поехали мы почему-то в нашу сторону. Думаем: «Интересно, куда это нас повезли? Обратно, что ли?» Оказалось, что нет. Нас высаживают из поезда и сажают на другой поезд, который идет на Москву. Привезли нас в город Горький и высадили где-то за мостом. Говорят: «Здесь ждите. За вами придут». Через какое-то время смотрим: действительно за нами приходят. Сколько моих земляков сюда привезли, я не помню. Но собралось нас порядочно. В общем, всех нас выстроили и отправили через мост жить в большие красные казармы. Они стояли на берегу реки, в самом его низу. Там же нам сообщили, что формируется 13-я мотострелковая бригада. Потом она вроде бы стала 7-м гвардейским полком, или как-то так.

И.В. Долго вы в Горьком находились?

В.К. Нет, нас тут поучили совсем немножко, а затем отправили в Москву. Там нас определили в какую-то школу. Располагалась она по адресу: Теплый переулок, 40. В нее, по-моему, понаехали призывники со всей страны. Потом глядим: к нам приезжают какие-то командиры для того, чтобы набирать к себе в части пополнение. Приходит один и говорит: «Кто из вас артиллеристы?» После этого раз — и всех, кто имел хоть какое-то отношение к артиллерии, забрали к себе. Потом приезжают минометчики и делают то же самое. Уже после них к нам приезжали всякие службы и тоже забирали себе пополнение. А мы какими были службами? Считай, ничему и обучиться-то не успели. Но скоро очередь до меня, все-таки, дошла. Мне сказали: «В 30-ю мотострелковую бригаду пойдешь. Ты к этому как? В роте обеспечения будешь пока. Ведь ты слесарем раньше работал. Так мало ли что, будешь в части этими вопросами заниматься». После этого нас посадили и повезли на фронт. Меня поставили воевать пехотинцем. Так в апреле 1942-го года я начал свою войну.

И.В. Воевать начали в звании рядового?

В.К. Знаешь, когда нас сформировали — 13-ю стрелковую бригаду, мы стояли в таком месте: и с этой стороны лес - «лок», и с другой стороны — тоже лес большой и длинный. Вдруг приезжают шесть или семь генералов и через весь строй идут, возле каждого бойца проходят и останавливаются. Спрашивают: «Чем недоволен, желаешь ли воевать?» Но ты ведь не скажешь, чем недоволен и желаешь ли воевать. Всех прошли и обошли. А когда мы делали броски и когда нас двадцать километров учили в полном боевом снаряжении, как говорят, преодолевать, у меня был ПТР. Со мной на ружье стоял Армидзе, грузин. Меня сделали вторым номером. Это службисты нас на эти должности назначали. Некоторые говорят: «Ой, товарищ начальник, меня туда бы назначить». А я говорю: «Мне все равно, Господи!» Так меня сделали «вторым» номером. И вот мы с ружьем делали бросок, при «полном боевом», в шинельке и бегом тихим шагом. Генерал едет на лошади. Командиры тоже пешим ходом идут. Объявляют привал. Этот привал нас сделали для того, чтобы солдаты могли хоть немного попить воды: хоть сполоснуть чего-то немного во рту. А в этом месте как раз тек какой-то ручеек. У нас гимнастерки все в солях, и вот, пожалуйста — нам дают пить. Один боец из нас в ручье сполоснул рот и выплюнул. Генерал замечает это и спрашивает: «Как твоя фамилия, товарищ боец?» Он отвечает: «Боец такой-то!» «Присвоить звание ефрейтора». В общем, звание ему решили присвоить только за то, что он во рту сполоснул, а самой воды не попил. А я был все время рядовым, знаешь ли.

И.В. Первый бой помните?

В.К. Да как такое не помнить? Первый бой — это же самое интересное, это больше всего запоминается. Нас привезли в один город (ой, забыл его название) и высадили, а после провели строем. А раз приехала целая бригада, на месте нас оказалось очень много. Помню, идем мы с песнями, а навстречу нам попадаются раненые: кто идет с палочкой, кого везут на повозке. Мы перепугались от всего этого. Но нам говорят: «Не беспокойтесь, привезем вас на фронт и вы будете находиться во втором эшелоне. С немцами сразу не встретитесь». И вот, значит, двигаемся, переходим какой-то лесочек. Причем все это делаем с песнями. Поем такие песни, как «Украина золотая» и «Белоруссия родная». Вдруг нам говорят: «Прекратить все песни». И только мы из леса своего вышли, немцы как изо всех сил по нам «лупанули». Так что никакого второго эшелона мы не видели. Сразу стали участвовать в боях. Помню, нам тогда сказали: «Ложись!» Немец стоял на каком-то бугре. Мы же лежали ниже его. Но вместо того, чтобы ложиться, побежали вперед — для того, чтобы обстрел для нас меньше шел. Таким запомнился первый в моей жизни бой. А потом некоторых наших раненых переправили в тыл. Сами же мы на этом месте закрепились и окопались. Только мы все это сделали, как наутро нам сообщают: немец, видимо, отступил.

После этого мы выходим из леса и видим, как на нас налетает немецкая авиация. В небе я насчитал тридцать штук вражеских самолетов. Они дали круг. Не успел я опомниться, как один из них пошел первым в пике и со страшным звуком «Уууу-у» стал на нас сбрасывать бомбы. Мы только прижались к земле. Никто из нас толком и окопаться-то не успел. После этого они нас начали «фуговать». Вылетают тихо, летают совсем низко и бомбят. Они с нами это делали с восхода до заката солнца. При этом делились на две партии. Понимаешь, какая была штука? Одна партия уйдет, заправится горючкой и прилетает нас бомбить. Потом эти улетают, а вместо них в небе появляются другие, и снова. Так все это продолжалось с утра до вечера. Они нас бомбили четыре или пять суток. Бывало, раскидают все по нам и летят, покачиваются и смотрят на нас. Помню, сбросили на нас пустую бочку. А у нас, как назло, во время тех боев ни единого самолета не оказалось в небе. И поэтому творилась такая картина: как в небе загудит, так страшно нам всем становится.

И.В. Где все это происходило?

В.К. Я так этого и не знаю. Нас завезли в какое-то непонятное место. А после всех этих скитаний по бомбежкам нас снова собрали ночью, посадили на машины и опять куда-то повезли. С какой целью все это было сделано, я совсем не понимаю. Раньше ведь ничего такого узнать было нельзя. Все держалось под строгим секретом. Да и сейчас, знаешь, солдатам в армии не про все говорят. Одно только мы тогда понимали: что мы едем через линию фронта. Было видно, как в небе летают ракеты. В общем, нас везли в какой-то котлован. Справа и слева от него проходила линия фронта. Через какое-то время привезли нас куда-то вглубь. Короче говоря, высадили в одном лесочке. Там мы под большим секретом лежали двое суток. Потом у нас снова начались бои. Какую-то высотку наши брали, Бог ее знает, несколько раз, и все никак не могли захватить. И только на третий раз прибрали к рукам. Потом пошли на одну впереди стоящую деревню. Сейчас я и не помню, как она называлась. Сперва было, конечно, страшно. Но на фронте проходила такая жизнь, что чего бы не происходило, ты потом вроде как все равно привыкаешь к такой обстановке. После этого тебе всякий бой уже хоть бы что. Слышно, как пулемет гудит и стреляет в тебя и в ребят, но ни одного осколка по тебе не попадает, ни пули. Но на самом деле на войне своей пули, которая тебя убьет, ты никогда и не услышишь. Она только свистнет — и все. Конечно, сперва на переднем крае было тяжело воевать. В первую очередь — из-за питания.

И.В. А как, кстати говоря, вас кормили во время тех боев?

В.К. Знаешь, на фронте-то нас хорошо кормили. А вот про то, как нас кормили до фронта, я даже и говорить не хочу. Ведь когда нашу 13-ю мотострелковую бригаду только сформировали и стали всех нас распределять по разным частям, солдатам давали немного хлебушка и даже привозили свою воду. Представляешь себе? У нас даже воды не было. Дак мы пили белую воду. Видно, колодец был выкопан в том месте, где находилась белая глина. Кроме того, мы собирали щавель и варили из него суп. Плохо кормили нашего брата. Нас ветром шатало. Теперь ты, наверное, представляешь, какое у нас было изнеможение? А на фронте-то что? Привезут еду, а тут — раненые, убитые. Из-за этого другим солдатам больше еды достается. Так что на фронте лучше, чем в тылу, кормили. Тем более, что у немца в рюкзаке что-то тоже было. Тот же сухой, например, небольшой сухпаек.

И.В. Сколько продолжались ваши первые бои?

В.К. Я же мало воевал. Меня потом ранило в боях. Черт его знает! А так я год прослужил в армии и меня по ранению списали. Конечно, в атаки ходил. Но немец в иной раз отступал от нас. Как говориться, командир есть командир. Вот прикажет он, когда надо отходить, и отдает команду: «Впере-ед!» И мы идем. Видел, наверное, как показывают в картинах бой? Все идут вперед. Потом кто-то из нашего брата испугается и бежит обратно. А если командир идет во главе всего подразделения и «скакивает» вперед, за ним бегут все остальные.

И.В. Как вас ранило?

В.К. А ранило меня случайно. Мы, значит, готовились к наступлению. Перед нами стояла за рекой какая-то деревушка. Значит, мы стояли на этой стороне речушки, а немцы — на той. Сидим и ждем этого самого приказа. Со мной сидели два командира и еще несколько солдат. Потом смотрим — какая-то мина или снаряд около нас взорвалась. Меня, значит, ранило в руку, в щеку и в голову, а командиру очень сильно перебило ногу. Также еще несколько человек были ранены. Но на фронте знаешь, какая штука творилась? Как говорят, кому как повезет. Ведь встречались ребята, которые, видимо, и до фронта еще не дошли, а ранения уже получили. Никто не знает, откуда шальная пуля прилетит и тебя заденет.

И.В. За период тех боев много ли у вас погибло человек?

В.К. А Бог его знает, сколько погибло. Не знаю я этого. Конечно, очень много

И.В. Вы тогда на Брянском фронте находились?

В.К. А я не знаю, на каком мы были фронте. Город-то, у которого шли, я уже забыл. Мне ведь сейчас 95 лет.

И.В. Вас за этот период боев награждали?

В.К. Не награждали. Дак я мало был на войне. Чего? Мы не были где-то в каком-то переплете. (Тем не менее, Владимир Степанович уже 30 мая 1951 года был награжден медалью «За боевые заслуги».)

И.В. Как проходила ваша эвакуация после ранения?

В.К. Когда меня ранило, то сразу и прямо на месте сделали перевязку. После этого всех нас стали отправлять ближе к линии фронта. Но сколько мы не ждали, наши машины все не подходили. Тогда нам сказали: «Идите пешком, кто может. А кто не может — вас на лошадях повезут». Делать оставалось нечего, и мы пошли пешком. Через какое-то время уже в пути нас нагнали наши машины. Тогда нас на них посадили и повезли дальше. И сколько километров мы так проехали? Сейчас я этого уже и не помню. Но остановили нас возле лесочка, где, видимо, находилась конюшня или что-то в этом роде. Короче говоря, это был скотный двор, но большой и уже прибранный. Однако там, как оказалось, буквально все было заполнено ранеными. Нас положили рядом к стенке. В такой обстановке, конечно, особенно и не выспишься. Но я — ничего, нормально уснул. Когда проснулся, понял, что где-то недалеко, видимо, проходит железная дорога. Через какое-то время всех нас погрузили в санитарный поезд и повезли на станцию Хомяково. Там нас положили в госпиталь. Пролежал я в нем два дня, мне сделали перевязку. Потом, смотрю, в документе мне пишут: «Эвакуация в глубокий тыл!» Опять нас погрузили в санитарный поезд и повезли уже в Тулу, где снова положили в госпиталь. Полежали мы там несколько дней, как вдруг нам опять пишут: «Эвакуация в глубокий тыл!» Думаем: «Ладно!» Тогда нас посадили в поезд и привезли уже во Владимир. В Москву на заезжали: был какой-то «обходной» путь. Во Владимире я пролежал, наверное, дней пятнадцать. После этого мне опять написали в специальной бумаге: «Эвакуация в глубокий тыл!» Нам снова выдали документы и опять посадили в санитарный поезд. Смотрю: идет девушка, военфельдшер. Я ее спрашиваю: «Куда нас отправляют?» «А куда тебе надо?» - спрашивает. «Домой!» «Куда?» «На Киров!» Она улыбается. «На Киров, - говорит, - мы и идем!» Я не понял, в шутку она так сказала или на полном серьезе.

Потом мы узнали, что поезд действительно идет на Киров. Но, понимаешь ли, в чем обстояло дело? Мы ехали, не доезжая до Кирова. На какой-то станции останавливаемся, а там отправляют наших парней на фронт. Провожающие ревут. Так ты понимаешь, это так за душу задевало. Ведь я когда поехал на фронт, никто и слезинки не выронил. Меня проводили до поезда и я свободно поехал на фронт. Потом нас привезли в Киров, но не выгрузили. До нас стали доходить такие слухи: «Киров не принимает, да и класть раненых некуда. Нас дальше повезут». А в каждом вагоне находилась медицинская сестра. Так вот, я к такой медицинской сестре обратился со словами: «Позовите начальника эшелона. Мне надо с ним поговорить, чтобы мне в Кирове дали полечиться». Приходит начальник эшелона или как он по должности называется, и говорит: «Нет, ни одного места Киров не дает. Даже тех, которые направлены до Кирова, и то не берут. Поедем дальше». «Спрашиваю: «Куда?» «На Слободской!» Это меня обрадовало. Доезжаем мы до родного поселка Вахруши, как поезд останавливается. А у меня все знакомые по деревне бегали до Вахрушей. Поселок был не очень большой, все друг друга знали. Я прихожу к станции. Ее начальником был Боев. Я его спрашиваю: «Сколько он простоит, этот поезд-то?» Он говорит: «Вот столько!» А в то время из Слободского ходил поезд «трудовик». Он возил из Слободского рабочих на Вахрушевский обувной комбинат. В шесть часов утра он их привозил и потом обратно уходил. В четыре часа дня он приезжал в поселок за рабочими. Возил он рабочих еще и во вторую смену. Ходил этот поезд также и ночью — когда отвозил рабочих, которые работали во вторую смену. А я знал, что от станции почти что рядом находился Вахрушевский комбинат. Совсем недалеко была нижняя проходная. Тогда я говорю своим: «Я сбегаю сейчас на проходную и отцу позвоню. Он как раз в эту смену работает». Прибегаю к проходной и звоню. Отец как раз там работал мастером в пошивочном цехе. Он снял трубку и говорит: «Смотри, я сейчас прибегу». В общем, я дозвонился до него. Но когда он пришел на станцию, меня уже увезли в Слободской. Он отправился вслед за мной. Слободской тоже всех не принимал. Но нас, все-таки, здесь оставили. Со мной оказались украинцы да всякие. Нас несколько человек всего там выгрузили. Остальных отправили в Белую. Так что я попал лечиться в Слободской.

И.В. А что за госпиталь располагался в поселке Вахруши? Почему вас там не оставили лечиться?

В.К. А там был госпиталь, в котором лежали безногие да такие тяжело раненые ребята, которые все на костылях, помню, ходили. А нам там было нельзя оставаться. Да я и не просился туда. Думаю: «В Слободской так Слободской. Не все ли равно?»

И.В. Долго ли вас там лечили?

В.К. Да порядочно. Месяца, наверное, два я лежал, если не больше. Пока меня все возили да возили по разным местам, с раной стало плохо. У меня осколок туда попал. Все было, конечно, зашито. Но ничего, меня обследовали и сказали: «Давай на операцию ложись!» Мне ее сделали под наркозом. Я даже и не помнил того, как она прошла. После этого мне почистили рану и — назначили комиссию. Рана у меня, как оказалось, не зажила. Смотрю: мне стянуло пальцы, да и рука не разгибается. Поэтому мне и определили комиссию. Привозят меня на нее, а там стоит хирург, большой такой дядька. Спрашивает: «Ну как подлечились? На что жалуешься?» Говорю и показываю ему на руку: «Вот эти два пальца не выправляются. На локте не работают». Говорит: «Ну че это у тебя?» После этого он взял и как меня хватил. Я: о-о-ой. Это я, значит, закричал от боли. А тут рядом сидел какой-то, видимо, медицинский полковник. Он меня спрашивает: «А что у вас за рана была». Говорю и показываю: «А вот». «Ну-ка подойди ко мне». Посмотрел на меня этот большой начальник и еще раз спрашивает: «Так, где, все-таки, у тебя ранение?» «Вот здесь, - говорю, - ранение: осколок вошел». Он покрутил руку и спросил: «А где он вышел? Куда вышел?» «А откуда я знаю, - отвечаю ему, - куда он вышел?» Тогда он подзывает своего хирурга и спрашивает его: «А разве ты не видишь, что у него слепое ранение там? Значит, осколок где-то находится».

Сразу после этого меня привозят обратно в госпиталь и снова кладут на операционный стол. Смотрю: вокруг меня забегали хирурги. Оттуда меня уже повезли на рентген. Там мне рентгенолог ставит какие-то пятно: в одном месте и в другом. Я спрашиваю: «Что вы ставите?» «А там у тебя осколок-то засел, - сообщает он мне. - Он вдоль руки между костей, в локоть ушел». Меня снова положили на стол и давай там, понимаешь ли, делать операцию. Распороли отсюда до сюда (показывает), достали осколок и зашили. Но перед этим понтоны, как это по медицински называется, поставили. Это нужно было для того, чтобы черви не заводились или «чего ли». После этого меня усыпили и стали выправлять мне руку. Прямо этого сделать, видимо не могли, только у спящего, а затем на руку намотали гипс. Просыпаюсь я и вижу — опять гипс. Разгибают они мне руку, а мне это место опять давит. Они снова стали руку резать. Терпеть все это было невозможно. Наверное, с неделю я так ходил и не знал, куда деваться. С гипсом я пролежал где-то с месяц. Сперва мне одну часть прорезали и делали марлевые перевязки. Потом оттуда что-то вытащили. Вот так проходило мое лечение! Залечили, в общем, меня. Рука у меня ставилась в какое-то положение и сгибалась, но не выправлялась — ко рту подносилась, а так не распрямлялась. Но плечо работало нормально. Короче говоря, после этого лечения у меня не отошли два пальца. Мне тогда стали делать всякие процедуры: и что-то связанное с электричеством, и палки привязывали и затягивали. Ничего не помогало! И тогда меня выписали на полгода домой. Только после того, как эти полгода прошли, меня снова направили на комиссию.

И.В. Что вы делали в эти полгода?

В.К. А жил в Киселях и разрабатывал свою руку. А потом через полгода меня уже стали гонять на всякие комиссии. Уже через год тех, кого так, как меня, отправляли на всякие комиссии, больше уже в армию не призывали. Но я на комиссии до последнего ходил. Это было до тех пор, пока меня окончательно не списали и инвалидность не дали.

И.В. А когда именно вам дали инвалидность?

В.К. А это уже нам позже «давали», после того, как закончилась война.

И.В. Помните, как узнали о Победе?

В.К. Я тогда уже на комбинате полгода как работал. Я заведовал складским хозяйством. Его, как говориться, по складам и цехам развозили. 9-го мая 1945-го как раз выпал снег. Смотрю: летят лопухи. Вдруг нам всем сообщают: «Победа! Война кончилась». После этого все на нашем комбинате загудели, зашумели и давай радоваться. Кто-то ревет. Ведь встречались люди, у которых в эту войну погибли родные. Потом открывают ворота и говорят: «Сегодня — выходной. Идите домой!» И все наши работники отправились в поселок на митинг.

И.В. Много ли ваших земляков не вернулось с войны?

В.К. Дак я тебе рассказывал, что у меня было два друга, которые остались дома и призывались в армию позже меня. Так они угодили в лыжный батальон под Ленинград. Нас-то ведь, например, бросили под Москву. Так что мы в разных местах воевали. Дак тот парень, который работал счетоводом, говорили, оказался самострелом.

И.В. А как вы об этом узнали?

В.К. А видишь, был у нас такой Вася Ефремов, по прозвищу — Вася Сыч, который, видимо, где-то вместе с ним служил. Он рассказывал, что с подготовкой у счетовода было все хорошо, но где-то, все-таки, он сам себя ранил. Но не до смерти. Уже в госпитале он скончался. А второй Павел, тоже не знаю, почему, с войны не вернулся. От него не было ни духу, ни слуху. А еще у нашего деревенского Еремина сын стал летчиком. Говорили, что стал Героем Советского Союза. Но есть книга «Герои Советского Союза». Дак не знаю, его фамилии почему-то там нет.

И.В. Выдавали ли вам на фронте сто грамм?

В.К. Да как не давали? Давали. Но я не пил. Почему? Потому что если сто грамм выпьешь, то можешь быстро под пулю попасть.

И.В. А были случаи, когда кто-то из-за этого под пули попадал?

В.К. Не знаю. Но ты понимаешь, какое дело? Если ты выпил, то реакция на фронте на все у тебя уже не та. Некоторые, которые были не совсем молодыми, привыкали к этому. Но мы, молодежь, понимали: выпьешь — и может что-то случиться. Пили смотря как и чего.

И.В. Воевали ли с вами нацмены?

В.К. Как же не воевали? Воевали. У меня номером в ПТР был такой Армидзе. Так он, помню, все «Сулико» пел.

И.В. Как к ним относились?

В.К. Господи, да нормально относились!

И.В. Они понимали ваш язык?

В.К. Русский язык они быстро понимали.

И.В. Чем вы были вооружены?

В.К. Винтовкой и штыком. Но сперва нам, помню, выдали ППШ. Вот Паша Пропышев, с которым я все время находился и с которым меня направили в Горький, записался в артиллерийский полк. Я тоже хотел в артиллерийскую часть записаться. Но у меня была натерта мозоль и меня из-за этого туда не взяли. Потом сказали: «На артиллериста надо учить, а некогда!»

И.В. Брали пленных?

В.К. Да как не брали? Господи! Наоборот, считалось, что ценней немца взять как «языка», чем его убить. Помню, как-то раз у нас прервалась связь. Мы пошли искать место, где находится разрыв. Нашли. Смотрим: двое немцев там пробираются. Одного мы убили, а другой сбежал.

И.В. Часто ли приходилось стрелять по врагу?

В.К. Часто.

И.В. Где вы после войны работали?

В.К. Дак сперва я работал на Вахрушевском обувном комбинате, заведовал складскими хозяйствами. Но потом ушел в гараж и трудился там слесарем. Хозяйственным директором у меня был Тенубов. Потом я заочно выучился и получил права. Тогда я этому Тенубову и говорю: «Николай Васильевич, надо бы на машину как-то меня поставить». «Нет машин-то новых, - говорит он мне. - Вот когда машины подойдут, тогда будет видно. Вот такой я даю тебе вариант». А у него стояла у забора поломанная легковая машина с центром. Она была еще довоенная и обтянута каким-то материалом. Он мне еще, помню, сказал, указывая на нее: «Вот давай сделай машину. Пусти ее. Тогда мы и будем дальше с тобой разговаривать. Я найду тебе машину». Ну что? Сделать - так сделать. Вопрос был для меня ясен и понятен. Я посмотрел, что с ней такое, и сказал: «Надо купить кое-какие вещи». «Вот и поезжай в Горький!» - сказал он мне. Он мне выделил деньги, и я поехал в Горький. Там я купил все то, что для машины требовалось, потом приехал, отремонтировал ее и научил его ездить на ней. Но если ему надо было ехать в Киров или Боровицу, то я уже туда его возил. Тогда у нас колхозного заработка не было. Ни пенсии, ни льгот, ничего этого нам ни черта не платили. На работу тоже не брали. И после этого говорили: давай, мол, живи. Я жил в это время в своей деревне Кисели.

Однажды ему понадобилось куда-то ехать. Он вызвал шофера из местного гаража и попросил: «Давай свози меня туда-то и туда-то». Но пока ехали, в дороге забуксовали. Этот шофер порвал задний хвост. В общем, у него полетел хвостовик. Но в деревню в таком положении никто ко мне не побежит. Прихожу на утро на работу, как он мне звонит: «У тебя машину мои изломали». «Чего? - говорю ему. - Не знаю я ничего». «Так приходи, разбери ее и узнай, что там такое, - говорит он. - Сам все и увидишь». Я как только разобрал, так сразу все понял: полетел хвостовик. Я об этом сразу же ему сказал. «Давай, - говорит, - собирайся опять в командировку в город Горький». В это время у меня что-то в голове мелькнуло такое раздумье: да на кой черт мне все это надо? И ведь действительно: хвостовик не выпускают уже, его, как говорят, днем с огнем не сыщешь. Прихожу я на горьковский завод, а мне там говорят: «Сейчас мы это не выпускаем. Мы не держим хлам». С тех пор меня закинули. И больше никто в поселке уже не видел, чтобы я ездил на машине.

А пока я ездил на машине, так я с твоим дедом, Вершининым Ильей, работал. Где он сейчас, я и не знаю (Илья Иванович Вершинин, 1926 года рождения, уроженец деревни Вершининцы, умер в 1971 году. Воевал с июля 1944 года в составе 1025-го самоходного артиллерийского полка. - Примечание И.В.) Он как-то был связан с деревней Зониха. Жена его вроде оттуда. Так когда пришла новая машина — ЗИС-150, я ее ему отдал. И когда меня послали не то в отпуск, не то еще куда-то, может быть, учиться на «первый класс», его посадили на эту машину. Так что он на моей машине немного поработал. Но он, по-моему, что-то совсем недолго трудился. Я уже потом механиком, правда, стал. Как это получилось? Мы работали сначала в гараже от комбината. Потом, когда организовался Совнархоз, нас перевели туда. Потом Совнархоз ликвидировали, и нас опять перевели в Вахрушевское ОТХ. Через какое-то время нас объединили с какой-то Слободской организацией. Там, где я работал механиком, в нашем ведении находилось около ста машин. Но потом получилась какая штука? В Слободской организации детали получат, а нам ничего не дают. Я посмотрел на все это дело, написал заявление, рассчитался и ушел.

Сейчас нас, ветеранов, осталось в поселке человек шесть или семь. Раньше, когда подходила годовщина, нас собирали здесь, в Вахрушах, в местной столовой. А сейчас стало уже некого приглашать. На парад, бывает, еще сходим 9-е мая, а так — ничего. Вот жив раньше, например, был Александр Павлович Ашихмин. Я ему перевозил дом на улицу Линейную из деревни Калининцы. Теперь он — на кладбище в Волково пребывает. Жена моя работала на здравпункте. Сын живет в Кирове, а дочь Оля — в Ижевске. Вчера она мне звонила, интересовалась, что да как.