Никонов Иван Дмитриевич

Необходимо сказать несколько слов, как ко мне попали воспоминания Ивана Дмитриевича.

Когда в начале 90-х я стал сотрудничать с поисковиками, со мной связались ребята из поискового отряда «КАМАЗ» (г.Набережные Челны). Они ещё с середины 80-х работали в Мясном Бору, встречались с ветеранами трагедии, так и с Иваном Дмитриевичем познакомились. Несколько раз они ездили искать закопанные документы, о которых упоминает ветеран, но по какой-то причине решили передать это дело другим поисковикам. В переданном мне пакете среди фотокопий карт и описания всей истории лежали и воспоминания. Они сразу показались мне очень интересными, но чтобы подготовить к публикации их предстояло, как минимум заново набрать с выцветших страниц. Работа предстояла немалая, но взяться за неё, как водится, мешали нескончаемые дела и заботы. И только недавно решил, что откладывать больше нельзя, надо довести дело до конца.

О самом же Иване Дмитриевиче мне, к сожалению, почти ничего не известно. Челнинцы в переписке только мельком упомянули, что ветеран жил в Тюмени и скончался в начале 90-х годов…

А.Чупров

Осенью 1941 года 382-я стрелковая дивизия формировалась в Красноярском крае. Штаб дивизии стоял в городке Канск, а наш 1267-й стрелковый полк на станции Заозёрной. В этот полк мы прибыли вместе с Маликовым после окон­чания радиокурсов усовершенствования командного состава в Новосибирске. Маликова сразу назначили командиром радиовзвода роты свя­зи. Для меня же подходящей должности по квалификации не нашлось, и я согласился на должность командира штабного взвода этой роты.

После проведения дивизионных учений, эшелонами в товарных вагонах поехали на фронт. Сначала нам, видимо, определили направле­ние на Карельский Фронт, поэтому выгрузились в Череповце и дви­нулись пешеходом на Белозёрск.

Вологодская земля для сибиряков показалась бедной против Сибири. Земля красноватая, хлеб и другие культуры растут на ней хуже, лесов хороших не встретили, зверя и дичи мало. Дома небольшие и в избе всё устроено по старому обычаю. Некоторые солдаты (пока не видели боя) говорили, что, если бы им предложили: «не ходи на войну и оставайся здесь жить - ни за что бы не остался».

От Белозёрска получили новое направление - двигаться через Кирил­лов на Вологду. Началась уже зима, но шли сутками, за исключением времени на сон, на который отводилось времени меньше нормы, да привалов на отдых и принятие пищи. Это очень изнуряло людской состав и лошадей. В Вологде погрузились в товарные вагоны и доехали до разъезда Большой двор (под Тихвином), выгрузились и пошли на Тихвин с северо-восточной стороны.

За Тихвин шли большие бои, действовали все рода войск, и город был сильно разрушен. От Тихвина мы получили направление двигаться на станцию Будогощь. На юго-западной стороне за Тихвином видели много немецких трупов, два из них висели на деревьях, видимо забросило сильными взрывами. В одном месте, немного в стороне от дороги, был определён привал. Первые подводы прошли колесо в колесо, а мой повозочный заехал на пять сантиметров от колесницы, и сработала мина. Взрыв, и мы не нашли ни повозочного с винтовкой, ни передней части повозки. Зад лошади оборвало, а сама она, сначала ещё живая, стоя на передних ногах, вся тряслась...

Наша дивизия шла во втором эшелоне, и путь наш был не по прямой, а переходили вправо или влево от основного направления, туда, где было сильное сопротивление противника. Отдыхали и спали только в лесах, а уже наступили сильные морозы. Немец, отступал, уничтожая всё, многие деревни сжигал дотла, а деревья около домов были все изорваны. Из-за отсутствия кормов лошади обессиливали, приходилось их оставлять. В Будогощи и часть техники пришлось оставить для других частей. Люди тоже были сильно измотаны.

Наша дивизия вначале входила в состав 54-й Армии (командарм Федюнинский), потом, с продвижением, её передали в 59-ю Армию (командарм Галанин), далее во 2-ю Ударную Армию (командарм Клыков, потом Власов). От Будогощи двигались на запад, и под Грузино наш полк встретил сильное сопротивление противника. Один батальон имел потери личного состава.

Получили приказ сняться и двигаться в направлении Дубцы - Гряды и далее. Немцы закрепились на левом берегу реки Волхов, и полк продвинулся по правому берегу южнее Селищенских казарм. Остановился в вершинках оврага для наступления и прорыва обороны противника и форсирования через Волхов. Мороз был суровый, ниже 40 градусов. Здесь подвезли в бочках водку, и бойцы пили её из ковша. Но я своим бойцам не рекомендовал пить водку, объяснил, что в такой мороз сейчас выпьешь, да, вначале будет тепло, но к утру похмелье будет проходить и замёрзнешь. Они послушали и не пили. Когда пе­ред утром была команда двинуться в наступление, то некоторые бойцы других подразделений лежали замёрзшими кочершками…

К берегу Волхова мы подошли по оврагу. Когда поднялись в атаку, противник открыл огонь, но держался недолго и бросился наутёк, т.к. больших укреп­лений у него здесь не было, а только снежные ячейки в берегу реки. Но мороз был сильный, и они не выдержали.

Когда продвигались к Спасской Полисти, это село и железнодорожная станция линии Новгород-Волхов-Тихвин и тракт шоссейных дорог Москва-Ленинград-Новгород-Волхов-Тихвин, то в одной деревеньке взяли пленных. Дома и надворные постройки стоят ровной улицей, около них огороды. За огородами протекает речка Полисть, около неё у шос­сейки водокачка, за речкой поля и далее сенокосные угодья. Всё просматривается очень далеко. Это с нашей восточной стороны. Здесь на линии железной и шоссейной дорог Чудово-Новогород противник сильно закрепился. Особенно в Спасской Полисти. Подготовил сильную оборону, из каждого дома сделали ДОТы. На пол клали рядовую прокладку из брёвен, засыпали её землей из подпольной ямы, и так несколько рядов. Подпольные окошки переделали в амбразуры, которые были почти неуязвимы для ружейно-пулемётного, миномётного и артиллерийского огня.

На исходных позициях, это метров за двести от переднего края противника, мы разгребали снег и на эти нагребные снежные брустверы натянули палатки, под них залезли, там было намного теплее. Тут же для командира полка соорудили небольшую ячейку. А впереди боевого порядка нашей пехоты, около речки, была вырыта небольшая ямка для наблюдательного пункта. Даже телефон туда провели. Уже шёл 1942 год, когда наш полк начал наступление на Спасскую Полисть. Пошли врассыпную по открытой местности, без всяких оборонных сооружений. Связисты шли в порядках пехоты. Противник открыл по нам ружейно-пулемётный, миномётно-артиллерийский огонь, да ещё и самолёты летели по фронту, стреляли из пулемётов и бомбили. Всё летело вверх, заволакивало снежной пылью и землей, ничего не видать. Падали убитые, раненые и живые. Некоторые, попав под такой огонь в первый раз, вместо того, чтобы упасть в воронку стали бегать, несмотря на команду «ложись!» Так погиб один мой, как казалось неглупый, командир отделения и некоторые бойцы других подразделений. Остальные ползли вперёд и стреляли. Но от неотступного огня противника бойцы залегли в воронках или же подгребали перед собой кучку снега и спасались за ней. После такого огня ничего не разберёшь, кто тут живой и кто мёртвый, не знаешь и не поймёшь сразу кто, где и что с ним.

Наступление, как правило, велось не более четырех суток. Обыкновенно, на вторые или третьи сутки приходилось ночью ползать и проверять, сколько осталось живых. Подползёшь, который не убит, пошевелится, а замер, значит, мёртвый, т.к. стояли сильные морозы. За дни наступления пищи никакой не получали. Кухня не подходила за километры. Как только противник заметит её, сразу разобьёт артогнём. После больших потерь и прекращения наступления оставшийся состав отводили на исходные позиции или дальше к кухне, и уже там кормили, т.к. термосов ещё не было. И только там, подальше от переднего края, разводили костры. Возле них грелись, засыпали и в пламени сжигали одежду и валенки. Потом шли на передний край, снимали с убитых и надевали…

В связи с тем, что под Москвой немцы перерезали железную дорогу Москва-Ленинград, поток грузов с Востока и Сибири был переключен на Северную железную дорогу. Но она одна не справлялась, поэтому было затруднено снабжение целого ряда фронтов: Калининского, Северо-Западного, Волховского, Ленинградского, Карельского, города Ленинграда и освобождённых районов. Поэтому были трудности в продуктах питания, боеприпасах, особенно в фураже, и среди лошадей начался падёж. Особенно на тех участках фронта, которые находились в отдалённости от железной дороги.

Состав полка пополнялся маршевыми ротами и батальонами, но патронов выдавали всего по 1-2 обоймы, приходилось брать у раненых и погибших. С первых же дней боёв я понял, что надо приблизиться к немцам как можно ближе, т.к. дальше их плотный артминомётный огонь уничтожал всё живое. Как-то раз я не угадал с воронкой, нагрёб из снега бруствер и лежу. Не­мец это заметил, и всё время стрелял в меня. Некоторые пули пробьют снег, ударятся в шапку и падают. Пришлось ещё подгребать снега. Так он продержал меня целый день и только ночью я су­мел перебраться в другое место. Так и лежишь: вперёд не с чем - боеприпасы вышли, но и назад не уйдёшь.

После наступательных операций нас осталось мало, и мы отошли нa исходные позиции. А утром немцы пошли в наступление. Стоявший часовым у палатки боец Симоненко успел крикнуть: «Немцы!» Мы выскочили из-под плащ-палатки, а немцы уже в тридцати метрах от нас. Начали их расстреливать. Первые ряды были отбиты. Потом подбежал комроты, приказал мне взять бойцов и бежать на правый фланг, там большой натиск немцев, их надо отбивать. Взял пять человек, и побежали туда через огонь немцев. Одного убило, а Сидоренко ранило в живот. Комроты с бойцом потащили его в санчасть. (По данным https://obd-memorial.ru красноармеец 1267-го полка 382-й стрелковой дивизии Сидоренко Алексей Андреевич уроженец Ирбейского района Красноярского края пропал безвести в Чудовском районе Ленинградской области в 1942 году.) В итоге добежали только мы с Мякишевым. Немцы уже обошли нас с фланга, и я стал отстреливаться. В это время подбежал с ручным пулемётом младший лейтенант Григорьев, и мы с ним из одной воронки стали расстреливать массу немцев. Немцы отвернули от нас, и ушли вглубь нашей обороны. Тут прибежал связной и сказал, что Григорьева с пулемётом вызывает комполка, и он ушёл. (По данным https://obd-memorial.ru командир стрелковой роты 382-й дивизии лейтенант Григорьев Александр Григорьевич 1909 г.р. погиб в бою 24.01.42 г. у деревни Спасская Полисть. Призван Дзержинским РВК Красноярского края. Семья там же в д. Георгиевка.)

Но мне отзыва не было, и я не мог покинуть позицию. А Мякишев встал за одну-единственную здесь ель и стоит, не стреляет. Вижу патронов мало, и отправил Мякишева за патронами. А его патроны забрал себе. Он ушёл и больше не вернулся.

От ели метрах в трёх была воронка, а впереди маленькие, с метр высотой, кустики. Лежу в воронке, вокруг стало тише. Смотрю, правее по маленькому редкому лесочку с немецких позиций идут друг за другом, цепочкой, немцы, человек двенадцать. Я подпустил их метров на пятьдесят, стал стрелять, и пуля поражала в строю даже не одного немца. Я их расстреливал, они падали. Некоторые залегали и стреляли в моём направлении, но думали, что я нахожусь за ёлкой, воронку же из-за кустиков не видно, и поэтому не попадали. А в это время я и лежачих тоже поражал.

Через некоторое время уже вторая группа пошла на меня. Таким же образом расстреливал её. Потом ещё шла группа, и с ней поступил также. Всего из них я свалил 23 фашиста. Далее подход немцев прекратился, стало тихо. Наступила ночь. Осмотрелся, никого кругом нет. Понял, что нужно искать своих.

Пошёл к нашей палатке, а её уже нет, и на этом месте лежат мои погибшие бойцы: Селезнёв, Симоненко, Швырёв, Авдюков и другие. Сел среди них. Стало очень жаль их, хорошие были товарищи… И в голове и в сознании не укладывалось, что вот только сегодня с ними разговаривал, ещё утром рядом с Селезнёвым вместе отстреливались, а теперь они лежат неподвижно… (По данным https://obd-memorial.ru начальник зарядной батареи 834-го отдельного батальона связи 1267-го стрелкового полка сержант Авдюков Михаил Ефимович погиб в июне 1942 г.)

Посидел, по первости стало неприятно сидеть одному среди погибших. Пошёл искать своих, но и сам не знал, где их искать. Зашёл в ячейку комполка, там тоже никого нет. Вышел на дорожку, ведущую в тыл, прошёл кустарник, вышел на полянку. Вдруг с левой стороны из леска меня обстреляли из автомата. Видимо немцы, т.к. тогда ёще только у них были автоматы. Прострелили мне немного шинель на животе. Тут заиграла наша «Катюша», по шуму понял – сюда летит… Сразу упал у дороги, а снаряды рвались вокруг меня огненными столбами... Некоторые разорвались буквально в трёх метрах от меня, но я лежал в канаве, как в мелкой траншее и меня не задело.

Второй залп «Катюши» ушёл вперед, в наш тыл. Прошёл луговые места, подошёл к большому лесу, это уже более двух километров от Спасской Полисти. Вдруг слышу: «Стой! Кто идёт?» Отвечаю: «Свои!» Захожу к ним в кусты, а там комполка и ещё человек десять. Комполка спросил: «Где был?» Рассказал, где был, и что там немцев нет. Не поверили. Приказывает одному: «Давай, помначштаба, иди с ним, проверьте!» Пошли, проверили - никого нет. Тогда пошли звать всех.

Немцы наступали по двум направлениям. Атаковали передний край, командный пункт полка и продвинулись на полтора или два километра. Но ночевать в лесу не стали, и на обратном пути в свои укрепления утащили всех раненых и почти всех убитых с нашей обороны. Утром отправленный Казаков ходил к моей позиции проверить, сколько там убитых немцев. Издалека насчитал восемь человек, а ближе к переднему краю, видимо, не пошёл. Посчитали, что я нахвастался и даже не поблагодарили за то что я не допустил, уничтожил идущее пополнение немцев, и не оставил, защитил позиции. Куда девались при атаке немцев комроты Останин, политрук Зырянов (фамилии, может, помню неточно), лейтенант Король и начсвязи, а также и другие бойцы не знаю, и узнать было некогда. Командиром роты стал коммунист Маликов.

Всё чаще поступало пополнение, и вели наступательные операции на Спасскую Полисть. Прибывали разные пополнения, в т.ч. казахи, узбеки и другие национальности Средней Азии, не привыкшие к морозу. Пожилые, видимо, верующие и если одного убьют, они соберутся вокруг него, а следующей миной или снарядом убивает их всех. Одного раненого в санчасть ведут сразу несколько человек, и передний край пустеет. Были и моложе пополнения и лучше обученные. Особенно запомнились три молодёжных батальона, среднего возраста лет двадцати, в белых халатах. Как пришли, сразу пошли в наступление, и через полтора часа из них почти никого не осталось… Пополнения прибывали и прибывали, вели наступления, а он нас как траву косил…

Перед позициями немцев всё было избито снарядами, устлано трупами и даже образовались кучи трупов, т.к. раненые тянулись, наваливались на трупы и тоже умирали, или замерзали. У нас ячеек или траншей никаких не было. Ложились в воронки и за трупы, они служили защитой от огня противника.

Опять было организовано наступление несколькими стрелковыми полками. Наш полк наступал с левой стороны шоссейки, идущей от Селищенских казарм. Ценой огромных потерь удалось занять водокачку и отбить один дом на улице. Бойцы расположились в яме подполья этого дома. Комполка Красуляк, комиссар Ковзун, я и телефонист Поспеловский расположились в траншейке возле дома. Справа, в сторону Чудово, из укреплённых домов по нам бил сильный пулемётный огонь. Комполка позвонил командующему артиллерии Давберу и сказал ему: «Видишь от тебя правее водокачки дома?» Тот отвечает: «Вижу хорошо!» Которые через поля, конечно, были хорошо видны. - «Дай по ним огонька!» И он дал, только выстрелы пришлись не по домам, а по нам… Один осколок чуть не поразил нас троих, стоящих рядом в траншее. Нам нельзя даже высунуться, т.к. из всех укреплённых домов открывался шквальный огонь, а подавить его нечем, у нас только винтовки. Когда смеркалось, комполка сказал: «Никонов, отвечай за оборону, я отдохну немного».

Я хотел перезарядить карабин, но затвор отказал. Подошёл к куче винтовок лежащих в траншейке, оставшихся от раненых. Подобрал одну и решил спуститься в дом. Но в это время немцы открыли огонь по дому трассирующими пулями и он загорелся. Начал вовсю гореть, и бойцы, человек семь, выскочили из дома и бежать. Я доложил об этом комполка. Он поднялся, крикнул им: «Стой!», а они бегут. Стал стрелять по ним, двое повалились, вернее наклонились. Я сказал ему: «Хоть всех убей, теперь бесполезно…», и он бросил стрелять. Дом разгорался вовсю и комполка сказал: «Прикройте нас (т.е. его и комиссара), мы отойдём». Пока они отходили, а мы прикрывали, отстреливались, дом так разгорелся, что и в траншейке стало жарко. А главное всё осветил кругом. Мы посмотрели, нам отойти уже невозможно. Рядом укреплённые точки, при таком свете они нас сразу срежут. Предложил Поспеловскому: «Давай пойдём перебежками возле самых домов. Амбразуру проскочишь, и сразу ложись в ямку. Он и не успеет выстрелить в тебя». Так и стали перебегать возле самых амбразур. Только перебежишь, он открывает огонь, но уже бесполезно. Я ещё подумал: «Эх, гранат бы, как бы хорошо забрасывать ими». Так мы прошли всю станцию. В конце повернули влево к своим позициям и услышали: «Стой! Кто идёт?» - «Свои!» Спросили: «Где командир?» - «Вон там дальше, в землянке».

Пошли в землянку, наш комполка Красуляк уже там. Кроме него еще пять майоров, командиров, как я понял, полков. Как узнал из переговоров: Никитин, Зверев, Дормидонтов, фамилии ещё двоих уже забыл, и представитель штаба армии, насколько помнится, Кравченко. Он сразу стал нас выгонять, но Красуляк вступился: «Это мои, пусть сидят!» Потом один из командиров полка задремал, и Кравченко закричал: «Чего спишь?! Застрелю!» Тот объясняет: «Товарищ командир, четвёртые сутки лежим на снегу и морозе. Всё это время не спал, а тут попал в тепло, вот и дремлется». Представитель штаба армии стал выяснять, сколько бойцов осталось. У кого пять, у кого шесть, а у нашего аж семь. Всего насчитали 35 человек на переднем крае. Как говорится, ты да я, да мы с тобой... Но несмотря на это Кравченко приказал наступать, а командовать этой группой назначил Красуляка.

После этого получили пополнение и опять наступали с правой стороны шоссейки, заняли водокачку, но к концу дня наши последние силы иссякли. Красуляк и Дормидонтов пошли на исходные позиции. Перешли речку около моста, стали подниматься на берег, и здесь попали под пулемётный огонь. Дормидонтова убило, а Красуляка легко ранило в руку. (По данным https://obd-memorial.ru командир 1265-го стрелкового полка майор Дормидонтов Иван Арсентьевич 1899 г.р. погиб в бою у дер.Спасская Полисть 12.02.1942 г.)

Когда пехотинцы идут в наступление, на них обрушивается весь огонь противника: ружейно-пулемётный, миномётный, артиллерийский, да ещё авиация летит по фронту, бьёт из пулемёта и бомбит. Поэтому от такого огня мало остается пехотинцев в живых. А наши миномётчики и артиллерия ведут огонь с тыла, с закрытых позиций. И обыкновенно, если пехота продвинется вперёд на километры и там закрепится, тогда только артиллеристы подвинут свои позиции к фронту.

Как-то с одним бойцом я находился на НП в ямке у телефона, а левее, позади нас, метров пятьдесят или более, около леска, стоял наш подбитый танк. Вдруг видим, к танку подошло несколько человек. Нас заинтересовало: кто это, и мы перебежками по воронкам двинулись к ним. Но по виду, чую, что это большой командир в сопровождении свиты. По чертам лица сильно походил на товарища Ворошилова. Только не такой, как на портретах, а староват. Но немец засёк нас и стал стрелять по танку. Командир говорит: «Противник заметил нас. Не высовывайтесь и долго не смотрите из-за танка!» Только проговорил, а мой боец (фамилию не помню) непонятно зачем наклонился, высунув голову из-за танка, как будто что-то хотел взять с земли, и пуля в висок прошла насквозь… Он сказал: «Вот видите…»

«Ворошилов» ещё понаблюдал и увидел, что укрепления у немцев здесь неуязвимые, а местность для наступления совсем не годится - открытая, насквозь простреливается, вся устлана трупами и да­же кучи трупов кое-где видны. Они все ушли и после этого наступать мы здесь не стали.

Трупы с переднего края никто не убирал и даже не рассматривал, кто здесь убит, т.к. если этим заниматься перед взором противника, то ещё очень много потеряешь людей. Так они здесь и истлевали без вести пропавшие...

Потом был рейд полка левее Спасской Полисти. Утром на рассвете в составе двух батальонов пошли в наступление. Шли врассыпную, противник вёл оружейный огонь, в основном с правой стороны, но потерь было много. И всё-таки нам удалось перерезать шоссейную и железную дороги. Зашли в лес, здесь уже было тихо. Поступила команда устроить привал. Только сели, вдруг прозвучал выстрел. Стали спрашивать, кто стрелял, но выяснить так и не смогли, а после этого посыпались на нас снаряды. Появились убитые и раненые. Раненых понесли в санчасть, а немцы уже нас отрезали. Пришлось вырыть яму и сложить туда раненых, чтобы было теплее. Дали команду для сбора и движения. Когда собрались, опять выстрел, но теперь заметили, что его произвели трассирующей пулей с большой ели, стоящей среди нас. Пригляделись, и увидели на ней человека. Стали его расстреливать. Комполка стрелял в него из пистолета. Но он так и не упал, видимо был привязан. Но сразу двинулись вперёд. Поняли, что сейчас опять посыплются снаряды. Так и получилось - только отошли, снаряды рвутся на том месте.

Повернули правее к станции и наткнулись на оборону противника. Завязался бой, в котором мы потеряли много людей и израсходовали патроны, которых и так всего по две обоймы на бойца. Попытки выбить противника из оборонительных точек не удались, и пришлось отойти. Противник стал нас преследовать, и мы почти без боеприпасов вынуждены были отходить, бродить по лесам. Вышли на полянку, впереди ПНШ по разведке, за ним комполка, потом я, и уже за нами весь состав. Только стали проходить полянку, как наткнулись на засаду противника. Раздался автоматно-пулеметный огонь. Все повалились в снег. Смотрю, высоко на ёлке висит фриц и стреляет. Я прицелился, выстрелил, он перегнулся на бок, а второй раз у меня заело затвор. Рядом боец Коледа. Говорю ему: «Стреляй в него ещё раз!» Он стрелял, а тот только пошатнулся. Понял, что он привязан. Все стали стрелять по другим кукушкам и точкам. Когда всё затихло, двинулись вперёд. Но противник открыл такой заградительный артиллерийский огонь, что всё летело вверх. Продвигаться вперед не было никакой возможности, и пришлось повернуть в другую сторону. Но противник преследовал нас. Так мы и ходили, петляли по лесу.

На третьи сутки до того вымотались, что уже спали на ходу. Пришлось назначать более силь­ных, которые заснувших, сбившихся с дороги, сталкивали бы на дорожку. Но уже все спали на ходу. Запаса продуктов никакого нет, боеприпасы тоже вышли. Люди вконец обессилели и мёрзли. Через четверо суток остановились, зажгли костры, но бойцы начали гореть. Люди дошли до такой степени усталости, что протянув руки к огню человек уже не чувствовал, что они горят. Одежда загоралась и человек сгорал. Я видел, как на одном из горевших осталось только полваленка, и он уже без сознания брал в руки снег и бросал в огонь. После этого получили приказ тушить костры и оттаскивать бойцов от них.

На пятые сутки вконец обессилели и стали падать и замерзать. Когда ночью остановились, я тоже упал обессиленный. К счастью, из пяти человек, отправленных мною через линию фронта (трое разведчиков и двое моих) двое вернулись, а трое погибли при переходе. Из них один мой боец -пожилой, светло-русый Зырянов. Он дал мне кусок сухаря, я его съел и встал.

В это время немцы нас блокировали с двух сторон и открыли огонь. Завязался бой. Собрали у всех последние патроны для группы прикрытия и стали отходить из-под обстрела. Но немцы стали нас преследовать. Мы отошли километра два, повернули обратно, обошли отряд немцев и вновь вернулись на это место. Объявили, что идём напролом к своим.

Стояла холодная ночь. Недалеко от станции перешли железную дорогу. Видим, у немцев горит громадный костёр, и такой огонь, словно дом горит. Немцев много, стоят вокруг него, греются, мы прошли около них метрах в семидесяти без единого выстрела. От зарева огня они, видимо, и не видели нас. Пришли на свои исходные позиции к Спасской Полисти. Сходили за кашей, которой где-то в кухне наварили много. А нас вернулось мало, и каши ели кому, сколько влезет, по 1-2 котелка, а Гончарук - большой, тихоповоротный, съел полное ведро каши. Все, конечно, удивились, но у него всё прошло благополучно.

В полку опять осталось всего ничего, десятки человек, и нас направили на переформирование. Комполка поручил мне сопровождать пять человек, слабых и обмороженных. Мы отстали и двигались самостоятельно. Около реки Волхов зашли погреться в одну погребную яму-землянку. В ней жила женщина с тремя детьми. Жалко и тяжело было смотреть на них. Все деревни возле Волхова были сожжены и разбиты. Одного, с обмороженными ногами, который уже совсем не мог идти, пришлось оставить в медсанбате.

Шли по фронтовым, кое-где разгреблённым дорогам. Уже ночь. Видим, в стороне от дороги огонь и шалаш. Зашли, там живут дорожники - по­жилые солдаты, очищающие дороги от снега. Они накормили нас супом из консервов. Для нас, не евших супа с лета, он показался деликатесом. Впервые за зиму ночевали не на снежной постели, а на ветках в шалаше, и главное в тишине, как говорится - словно в раю.

Утром двинулись в поход без всяких продуктов и к вечеру обессилели. Стали просить проходящие машины подвезти, но ни одна не берёт. Тогда Гончарук говорит: «Я идти не могу! Всё равно умирать или замерзать, ложусь на дорогу, пускай машина давит!» Лёг поперек дороги, машина идёт, гудит-гудит, а он не встаёт, лежит. Шофёр подъехал вплотную к нему и остановился. Вышел из машины и стал ругаться. Объяснили ему всё, и он смирился, посадил нас и довёз до станции Гряды. Здесь зашли в разбитый, повалившийся двухэтажный неотапливаемый дом. Он был заполнен отставшими бойцами из разных частей. Они накормили нас болтушкой. Переночевали, а утром они говорят: «Здесь муки полно лежит, мы ходим, берём и кормимся». Мои бойцы сходили, принесли муки и мы наелись. Сходил к коменданту, спросил, куда ушли остатки нашего полка. Ответил, что под Дубцы и подсказал, куда идти.

Только пришли к своим, как сразу поступило пополнение - три маршевых батальона, ну и для других подразделений. Двинулись фронтовыми дорогами к Спасской Полисти. Не доходя километра четыре до неё нам, связистам, вместе с миномётчиками или автоматчиками дали одну лошадь под имущество. Я велел грузить в неё катушки с кабелем и рацию. Вызывает меня начштаба капитан Стрелин и говорит: «Никонов, на тебя жалуются, что загрузил всю подводу, другим некуда положить. Иди, разберись и доложи!» Пошёл, смотрю, а там вся подвода загружена кусками мяса, нарубленных бойцами, с павших от голода и погибших здесь лошадей. Доложил ка­питану, но он только изругался и больше ничего не сказал. Понимал, что опять идём на голодовку, и мясо пригодится. Только сказал своим убрать часть мяса и положить вооружение других.

Связи у нас было мало, а под Спасской Полистью от сильных обстрелов разбомбило аппараты и кабель, куски которого бойцы утаскивали и ночью жгли для бесперебойного освещения. Надо отметить, что несмотря на обстановку и бой, связь всегда была бесперебойная.

Полк направился не на позиции Спасской Полисти, а левее, к Мясному Бору, за шоссейную и железную дороги. На этом участке ставилась задача окружения Чудовской группировки войск противника силами 2-й Ударной Армии и соединение с 54-й Армией. 1-й батальон прорвал сопротивление немцев [….] и далее полк двинулся к Финёву лугу и другим деревням, названия которых уже забыл. Паёк выдавали уже сухой: в брикетах пшённую кашу или гороховый суп. Противник оказывал сопротивление особенно у населённых пунктов, но больших оборонительных сооружений у него не было, и после боя он отходил, а мы продвигались успешно.

Повернули правее лесами к железной дороге и встретили большое сопротивление. Вели бои. Я продвигался со связью с первыми рядами пехоты, т.к. в батальонах связи уже не осталось. Когда продолжили, [….] ближе к железной дороге, здесь у немцев была организована хорошая оборона. В основном из-за недостатка боевых средств и невыгодных позиций опять понесли значительные потери. Против нас была слышна стрельба орудий 54-й Армии, продвигавшейся к нам на соединение.

Утром послал Гончарука в тыл к повозке, чтобы взял один аппарат для замены повреждённого пулей. Ждём, ждём, его все нет. Во второй половине дня звонок по телефону из заградотряда: «У вас боец Гончарук есть?» - «Есть», отвечаю. - «Где он сейчас?» - «Послал к повозке за аппаратом, до сих пор нет». – «Почему он ходит в немецкой шинели?» - «Так свою он сжёг, снял с убитого немца и носит, пока свою не достанет». Через некоторое время идёт Гончарук, ругается: «Вот тыловые крысы, задержали меня, посадили под охрану. Не верят, что я свой, русский. Немцев не видят, так своих ловят…»

Обмундирование у нас было такое: ватный костюм, шинель, валенки и шапка ушанка с ватным верхом. Но ватная одежда горела как открытый порох. Быстро и тушится трудно. Когда при переходах удавалось погреться у костра, дремали и сжигали одежду или валенки. Для замены снимали с убитых, ещё не окоченевших. Но бывали случаи, когда боец только ранен, ещё живой, а с него уже валенки снимают. Он говорит: «Что ж ты делаешь? Я живой, а ты уже валенки стаскиваешь…» А когда талых трупов не было, некоторые отрубали или отламывали ногу и у костра стаскивали валенки… Так было всю зиму на 42-й год.

С этого участка нас сняли и направили на продвижение вперёд. В лесной местности большого сопротивления не встречали. Только отдельные части оставленные для прикрытия отстреливались. Но когда мы опять подходили к железной дороге правее станции Глубочка, при переходе комроты Маликов немного отклонился от пути пехоты, попал на засаду или кукушку и был убит. (По данным https://obd-memorial.ru командир радиовзвода 1267-го стрелкового полка мл.лейтенант Маликов Иван Фёдорович 1916 г.р. погиб в бою у дер.Глубочки 8.03.1942 г. Похоронен в пос. Лисино-Корпус Тосненского района Ленинградской области. Перезахоронен из д.Глубочка). Из офицеров в роте остался я один. После приказом был утверждён комроты и командовал всей связью, т.к. связи не было.

К ночи подошли к железной дороге, метров не более ста. Город Любань находился от нас правее, по карте километров шестнадцать. Ночь выдалась очень морозной. Командир полка с комиссаром выкопали маленькую ячейку и расположились в ней. А у нас даже нечем копать землю, и мы замерзали. Чувствую, до утра не дотянем, замерзнём совсем. Предложил своим бойцам: «Давайте копать штыками себе ячейку, потом закроем палаткой и будет теплее». Отошёл несколько метров от КП и стал копать. Хорошо взялся за это и пожилой боец Пономарёв. После начали помогать и другие. А вот боец Воронов молодой, здоровый, только что окончивший московский институт, мёрзнет, из носа бежит, но сидит. Говорю ему: «Помогай, будешь работать - немного отогреешься, потом под палаткой будет теплее». Но он не стал работать и замёрз…

Немец занял укреплённую позицию по насыпи, идущей с железной дороги Москва-Ленинград до разъезда Иглино. При этом он имел все виды оружия, достаток боеприпасов и подготовленную оборону. А мы утром пошли в наступление с неполным составом полка, по ровной насыпи с хорошо просматриваемой местности, только со стрелковым вооружением и недостатком боеприпасов, при отсутствии путей доставки и транспортных средств. Поэтому успеха и не добились, и понесли большие потери… Командование организовало командный пункт километрах в полутора позади переднего края. Нас же оставили на переднем крае как пехоту, которой осталось совсем мало. Яму свою мы ещё раскопали и устроили землянку. Землю набрасывали в сторону противника. Сверху заложили палками толщиной пять-семь сантиметров и засыпали тонким слоем земли, оставив отверстие, чтобы залазить туда. В итоге землянка не возвышалась, а была ниже уровня земли. Пехоты здесь почти не осталось, и мы держали оборону как обычная пехота. Имели ручной пулемёт. Вправо шли наши дежурные точки, а далее пехотные точки по фронту. В землянку вмещалась смена в три ряда, человек девять. Внизу даже вспотеешь, а один сидит в отверстии, дежурит под палаткой с пулемётом. Левее позади нас располагались миномётчики.

После того, как войска 2-й Ударной Армии ушли за Мясной Бор, противник с боями закрыл прорыв, и армия оказалась в окружении. Поэтому продукты получали редко и мало, через день-два, всего по несколько граммов сухарей. Ели всё, что попадется, но люди на глазах бессилели. Помню, была одна лошадь, стояла в тылу, съела бедная всю сбрую и сани, и всё равно остались от неё одни кости. Так её съели вместе с костями и кожей… В нашей группе осталось меньше десяти человек, а тут вдруг дали пополнение семь человек и патронов штук по пять. Такая «щедрость» объяснялась просто - комполка приказал мне утром вести наступление. Я даже не знал цель этого наступления. То ли нужно разведать боем его силы, то ли показать, что мы ещё тоже сильны.

Утром пошли в наступление. Открыли огонь, потому что путей скрытого подхода не было, но противник открыл такой пулемётный и миномётный огонь, что сразу прижал нас к земле. Убило Крупского, пожилого опытного солдата. Недалеко от меня залёг молодой, не более двадцати лет, солдат из пополнения с очень громким именем и фамилией - Пушкин Александр Сергеевич. При этом он и внешне сильно походил на поэта Пушкина. Говорит мне: «Поползу, посмотрю, нет ли у Крупского в мешке чего проглотить?» Я приказал ему: «Лежи!» Но он не послушал, только поднял голову и ему пуля прямо в лоб и вылетела через затылок. Его доставили в санчасть, и врач потом сказал, что сердце у него работало до четырёх часов дня. (По данным https://obd-memorial.ru красноармеец 1267-го стрелкового полка Пушкин Александр Сергеевич погиб в бою у дер.Глубочки 8.03.1942 г. Похоронен в пос.Лисино-Корпус Тосненского района Ленинградской области. Перезахоронен из д. Глубочка).

В этом «наступлении» только зря потеряли людей. Патроны выстреляли, а штыков редко у кого остались и больше наступление не вели, только держали оборону. В обороне как всегда идёт беспорядочная перестрелка, но как кто-нибудь скараулит и убьёт, так сразу открывается сильный ответный огонь. Пополнение поступало - единицы состава. Против нас действовала «Голубая» дивизия СС. В нашу землянку немцы прямой наводкой били из орудий и миномётов. Всё вокруг избили, и эти осины все сломали, исщепили снарядами, но в землянку никак не попадут, т.к. она противнику была видна насыпью. Снаряды попадали перед насыпью или перелетали через неё, дальше за землянку. Левее миномётчиков, которые занимали оборону позади нас, почти никакой обороны нашей не было, т.к. оборона ещё строилась по старому уставу - узловая, а не фронтовая. Но немцы разведали это, и ударили с фланга. Выбили миномётчиков и заняли их позиции. Мы оказались в трудном положении. Дорожка от КП к нам шла около миномётчиков, а по переднему краю проходила как раз через отверстие нашей землянки, поскольку на дежурство на точки уходили из нашей землянки. И вот в одну ночь произошел необычный случай. Смена, набившаяся в землянке, спала, а дежурный, сидевший под плащ-палаткой у лаза, задремал, съёжился, согнулся, и плащ-палатка легла на отверстие землянки и закуржавела. А тут два немца шли прямо по дорожке к занятым позициям миномётчиков. Первый прошёл, перешагнул, ничего, а второй ногой угодил в лаз и провалился в землянку прямо на дежурного. А если бы он бросил гранату или дал очередь из автомата, что бы от нас осталось? После этого наказали, чтобы выставить пулемёт и сидеть у него начеку.

У землянок миномётчиков, занятых немцами, мы увидели две катушки с кабелем, который нам нужен как для связи, так и для освещения в землянке. Этот кабель зажжёшь, резиновая обмотка ярко горит и кругом освещает. Сами землянушки, захваченные у наших миномётчиков, были такие: разгребён или подрыт верхний слой земли, сделано небольшое покрытие или ветки со снегом. Нора, отверстие и всё. Находиться там можно только лежа. Как только немцы замёрзнут, лезут в норы и лежат. Шишкин заметил это и говорит: «Кто пойдёт со мной утащить у немцев катушки?» Согласился Тарасов. Однако когда стали подходить, за несколько метров, Тарасов встал за берёзу и не идёт. Шишкин подошёл, взял катушки и ушёл. Немцы, видимо, думали, что кто-то свой идет, но долго нет. А Шишкин с Тарасовым уже ушли. Эти землянки были в десятке метров от нас, на виду. Они очень сковывали нас, т.к. спереди и сзади были немцы. Иногда случалась перестрелка с ними, но после этого поступка был бой с ними, и они ушли.

Несколько человек из прибывшего пополнения через несколько дней без пищи стали как умалишённые. Продуктов мы уже совсем не получали. Переговорили со старичками, что надо убедить прибывших, чтобы ели как мы, всё органическое, что попадет. Когда все об этом говорили, звучало убедительно. И вот Самарин походил, порылся и нашёл от той забитой лошади вырезанный задний проход и съел его. Ему сказали: «Ну, Самарин, теперь, будешь жить и всё есть!» Потом и все стали есть, что попадётся. Но люди все равно обессилели.

Однажды передали, что самолет У-2 сбросил немного муки, из которой сделали болтушку по два грамма на человека. Но пойти за ней все отказались, потому что тащить воду за несколько километров на несколько человек по оттаявшему раскисшему снегу тяжело и можно только потерять обессилевших носильщиков. Многие уже опухали, в том числе и я. Но, несмотря на то, что немцы вывешивали буханки хлеба, писали и кричали: «Рус, переходи, хлеб есть!», никто из моих бойцов на эту провокацию не поддался. Большое спасибо им за это. Все привыкли и освоились с обстановкой. А боец Могилевцев рассказывал нам часами про два пути. Нам, мол, всего два пути осталось – или в Наркомзем или Наркомздрав, и всё развивал эту тему. Слушали все с интересом, т.к. рассказывал он, действительно, интересно. Это хоть как-то улучшало, изменило настроение, стало повеселее.

Но вот к нам с разведкой пришли трое: начальники разведки дивизии и полка и третий, помнится, помначштаба. Одеты в полушубки. Ознакомились с обороной, обстановкой и их заинтересовало, как это так всё избито и даже эти осины сломлены и исщеплены до корня. Вышли и подошли к осинам. Сразу раздался снарядный орудийный залп. Двоих убило, а третий раненый убежал. Могилевцев посмотрел и сказал: «О! Полушубок надо!» Выскочил и побежал к ним. На оклики: «Куда? Назад!» он даже не обращал внимания. Добежал, и только когда вынул кинжал у одного, видимо, понял всю опасность. Даже не стал снимать полушубок, а повернулся бежать обратно. Выстрел, упал снаряд, и он замертво упал… (По данным https://obd-memorial.ru командир отделения связи сержант Магилевцев Матвей А. 1906 г.р. погиб в бою 12.03.1942 г. Похоронен восточнее дер.Глубочки Тосненского района Ленинградской области. Извещение отправлено по адресу: Красноярский край, Тасеевский район Фаначевский с/с. д. Шано. Жена - Абрамова Надежда Петровна.)

После этого нам дважды передавали приказ отойти несколько назад. Очень жаль было землянки, она спасла нас от стольких обстрелов, но пришлось отойти. Наступать было некому и нечем, только держали оборону.

В марте у нас побывал представитель Ставки (фамилию забыл). Собрал на командном пункте несколько оставшихся в живых офицеров. Сообщил обстановку на фронте и в стране: «Немец закрыл наш прорыв глубоко, и обратно прохода нет. Тяжёлая обстановка на других фронтах, поэтому подкрепления не ожидается, необходимо стоять здесь насмерть. Умереть, но не сдаваться!» Бросили клич: «Кто хочет умереть коммунистом?» В плен я сдаваться не хотел. Считал плен изменой, поэтому всегда всю войну оставлял один патрон для себя. Сам вступил в комсомол в январе 1931 года. Отец солдатом за боевые подвиги в Германскую войну заслужил полного Георгиевского кавалера (четыре креста: золотой и три серебряных). После Красная армия и гвардия, стал красным командиром. Было бы стыдно и непростительно его порочить. Поэтому я подал заявление в партию, и был принят.

Примерно в последних числах марта и в первых числах апреля в Мясном Бору всё-таки прорвали кольцо окружения дня на три или пять. К нам в полк и в роту прибыло небольшое пополнение. В роту из офицеров пришли: лейтенанты Тхостов и Голынский, и после политрук Коротеев. Мы приступили к выполнению своих обязанностей - обеспечение связью. Раньше она была только от КП до нашей землянки, а теперь от полученного кабеля провели ещё вторую линию, правее к пехотному подразделению. Улучшилось с питанием. Стали давать, хоть и не полную, пайку сухарей. Но это продолжалось недолго.

В это время пришел приказ Главнокомандующего о том, чтобы все части, соединения отчитались за вверенный и получаемый личный состав и технику. В штабе составили акт, дали подписать мне и бойцу Поспеловскому, а своих подписей начштаба Стерлин и комполка Красуляк не поставили. Поспеловский подписал, а я от подписи отказался, т.к. акт был подписан неправильно. Всё списывалось на бомбёжку. Меня вызывали два раза, но я стоял на своём. Комполка говорит: «Удивляюсь, как ты-то остался жив…» Я и сам этому удивился. Ведь убивало товарищей рядом со мной, и сам попадал под снаряд, под Спасской Полистью контузило, пролежал в санчасти два дня и опять в строй. Но по сравнению с другими у меня было только одно преимущество. До войны я работал на севере, в Берёзове, в 50-55 градусов мороза, ездил в дальние командировки на оленях, ночевал в тундре на снегу. Поэтому быстро акклиматизировался и мог лучше других переносить морозы.

Опять вызывали меня в КП, начштаба сильно ругался, потом наставил на меня пистолет и говорит: «Застрелю!» Я отвечаю: «Стреляй!» Тут комиссар Ковзун вмешался: «Капитан! Никонов ещё молодой командир». На следующий день меня с двумя автоматчиками направили в штаб дивизии. Там меня вызвал начальник политотдела Емельянов и спросил, почему я не хочу подписывать акт. Я ему объяснил, что хочу умереть честно. Ведь по выполнению приказа будет проведена проверка, и посмотрят кто такой, где всё свалено на бомбёжку и даже такие мелочи или вещи, которые и фронта не видели. На списанных погибших придут письма, что они живы, потом спросят: «Видел всё это?» – «Нет!» Меня отдадут под суд ревтрибунала и расстреляют. Зачем мне это, когда я могу отдать жизнь честно? Объяснил, что предлагал в полку акт исправить, и написать как действительно получилось, т.е. часть техники передали другим частям, часть из-за потерь транспорта оставили в населённых пунктах и т.д. Он выслушал внимательно и произвёл на меня хорошее впечатление, как человек пролетарской закалки, настоящий советский патриот. В штабной землянке собралось всё командование: комдив, комиссар дивизии, начштаба, все начальники отделов. Мне, стоявшему у землянки, было слышно, как некоторые считали меня неправым, а некоторые оправдывали меня. Когда совещание кончилось, меня отправили обратно в часть. В полку была создана комиссия, в которую входил я, начальник санчасти Сидоркин и др. При проверке исключили из списков раненых, прошедших через санчасть. Составили акт в другом стиле и объяснении. Списана техника и людской состав полка в количестве двенадцати тысяч пятисот человек безвести пропавшими, и только двести с небольшим человек прошло через санчасть. Следует отметить, что воевали под Спасской Полистью и прошли за Мясной Бор только два полка – 1267-й и 1265-й нашей 382-й стрелковой дивизии. А 1269-й полк оставался и воевал около железнодорожного моста на реке Волхов под Чудово. Даже часть нашего тыла полка - транспортная рота и другие подразделения не могли пройти за Мясной Бор.

Наступило тепло, а одежду носили ещё зимнюю, да ещё с голодухи появились вши. И так быстро за несколько дней расплодились, что в одежде были одни только вши. В шинели они были под её цвет, а у пришедшего пополнения в белых полушубках вся шерсть была забита вшами. У Шишкина полушубок был из чёрных овец и чёрной шерсти, так не было даже чёрного пятнышка. Всё было серое – настолько забито вшами и гнидами. Миллиарды… Спать с ними было невозможно. Ему первому велели снять одежду с погибшего и переодеться. А свою сбросить подальше. После этого и другие делали также. В первую очередь те, кто полгода не мылись. Да и негде было.

По приказу комполка, для связи с соседями и проверки стыка (т.к. оборона была узловая) ежедневно посылал двух бойцов. Они говорили, что расстояние между нами около четырёх километров. Помню, как в начале апреля в первый раз пришел к нам на КП Муса Залилов (через несколько лет, позже, я узнал, что он Джалиль). Когда он подошёл к землянке КП, где взорвался снаряд, он юркнул в землянку и стукнулся лбом об косяк. Я сразу понял, что он новичок. Приходил он и в наш полк несколько раз в обороне, и так же когда воевали у выхода из Мясного Бора, а под Глубочкой видел один раз. (Муса Джалиль – советский поэт и журналист.  В звании старшего политрука воевал на Ленинградском и Волховском Фронтах, был корреспондентом газеты «Отвага». 26-го июня 1942 года в ходе Любанской наступательной операции у деревни Мясной Бор Муса Джалиль был тяжело ранен в грудь и попал в плен. Вступил в созданный немцами легион «Идель-Урал», где принимал самое активное участие в деятельности подпольной организации, за что был схвачен и впоследствии был казнён 25 августа 1944 года в берлинской тюрьме Плётцензее. В 1956 году посмертно был удостоен звания Героя Советского Союза, в 1957 году, за написанные в плену стихотворения, стал лауреатом Ленинской премии - https://ru.wikipedia.org) 

Был получен приказ сняться и переходить на другое место. Я снимал линию и бойцов от землянки. Тхостов и Коротеев снимали линию от пехоты. Когда подошли мои последние бойцы, спросил, где лейтенант Тхостов и политрук Коротеев. Ответили: «Они остались и направляются в другую сторону…» Побежал за ними. Догнал. Остановились. Я заругался: «Почему отстали от бойцов и идёте в другую сторону?» Тхостов отвечает: «Я не знаю, а политрук говорит туда надо». После этого я не знаю, куда перевели политрука. А Тхостов воевал и погиб в точке Гончарука. (По данным https://obd-memorial.ru командир телефоно-сигнального взвода 1267-го стрелкового полка младший лейтенант Тхостов Константин Хаджимуратович погиб 25.6.42 г. Перезахоронен из д.Глубочка в братскую могилу в пос.Лисино-Корпус Тосненского района Ленинградской области.)

Новый участок. Нам дали позиции отошедшего Гусевского кавалерийского корпуса, под станцией Глубочкой. По деревне Верховье, через реку Тосно вправо у железной дороги со стыком только что занимаемой нами сбоины. КП полка расположился у речки Хвороза. Связи было две линии, в основном оставленные гусевцами. Одна к деревне Верховье, другая вправо через болота к железной дороге. Ударная Армия занимала по фронту примерно 150 километров. В окружении состав израсходовался. В полку тоже осталось десятки человек, а подкреплений больших не было. Если и поступало десятка по два человек, и то в основном из расформированных тыловых частей. Но надо было показывать, что мы ещё сильны и вели сначала наступательные операции. Хотя у нас не осталось артиллерии, а патроны поштучно. Оставленное гусевцами орудие было без снарядов. Вновь прибывающие из тыловых подразделений ещё имели силы, поэтому со станций Радофиниково и Дубовик таскали на себе снаряды, патроны и прочее. От гусевцев остались и одна-две лошади не имевших силы даже просто идти. Их съели. Потом собрали потроха, брошенные ноги, кожу, кости. Сухарей иногда выдавали считанные граммы. Старшина Григорьев И.Н. всегда скрупулёзно их делил. Один отвернётся, чтобы не видеть паёк, а другой, показывая на пайку, кричал: «Кому?», а отвернувшийся называл фамилию.

Место болотное, кушать нечего, зелени нет. У пехотинцев лопаток нет, а в болоте яму не выроешь, вода близко. Из мха, прошлогодних листьев, сучьев нагребёт вокруг себя бруствер и лежит. Немец твоё место засекает, высунешься - сразу убьёт. Что рука достанет, то и ешь… От такой «жизни» появились случаи самоубийств. Сначала одиночные, потом сразу трое, из них двое командиров. Комиссар Ковзун собрал нас, кто мог прийти: «Это же недопустимо, ЧП! Надо провести решительную работу по этому вопросу, против таких действий». В разборе выяснилось, что они от голода обессилели и не могли уже повернуться. Все молчали, только я спросил: «Ну а что делать, когда уже совсем обессилели? Не сдаваться же немцам!» Комиссар ничего на это уже не ответил. Действительно, их точка была в песке у реки Тосно. (На этом месте я потом побывал в 1970 году. Снял головной убор и отдал им честь за верность Родине…) Стали пустеть боевые точки и треугольники, т.к. состав убывал, а пополнения нет. Организовали дежурство по переднему краю. Мы с лейтенантом Голынским Ф.Ф. ходили попеременно. Берёшь двух бойцов, ручной пулемёт в одной, переходишь в другую, там немного постреляешь и т.д. Создаёшь впечатление крепкой обороны, что много огневых точек, а на самом деле она почти пуста. Но противник, видимо, разведал нашу оборону, и это было не трудно, т.к. стык почти безлюдный. Примерно на сотню метров не набиралось и одного солдата...

Суток за двое до этого к нам прибыл новый ПНШ. Вечерело. Было тихо. Он позвонил на правую точку, где дежурил Гончарук. Ответ по телефону, видимо, ему не понравился. Не по-боевому. Звонит мне и приказывает немедленно сменить Гончарука. А я знал Гончарука с формирования как отличного бойца, и его придирку и приказ посчитал необоснованным. Уже понял, что он не умеет разговаривать с людьми. А главное, не было запасных бойцов, чтобы сменить его и послать людей в ночь, за пять километров болотом, по лежням. Начштаба был переведён в другую часть, и я пошёл переговорить с комполка, но он поддержал нового ПНШ. Пришлось снять и отправить двух хороших бойцов: Самарина и Петрякова. Только они ушли, и минут через двадцать началась стрельба. Завязался бой. Немцы получили большое подкрепление, и пошли в наступление. Зашли в правый стык и ударили во фланг нашей обороны. Гончарук передал по телефону: «Немцы! Отстреливаюсь!» В трубку была слышна вся стрельба. Патроны, видимо, вышли и он передал: «Погибаю!» И всё... Комполка вызвал меня и говорит: «Собери своих бойцов, возьми из санчасти больных, и направляйтесь к переднему краю на край болота. Туда ушла наша дивизионная разведка. Вместе с ней будете действовать».

Взял с собой вновь прибывшего лейтенанта Кисель, бойцов Шишкина, Тарасова, из санчасти четырёх больных и раненых, но они даже без винтовок и патронов. А где там это возьмёшь, когда передний край занят немцами? То не первый случай, когда некоторые бойцы без винтовок и патронов шли в атаку, вместе со всеми останавливая натиск врагов, грудью защищая свою Родину… Двинулись в назначенное место. Вышли на болото, идём по лежням. Увидели, что кто-то идёт нам навстречу. Остановились, посмотрели и опять пошли. Он остановился, потом тоже пошёл. Подходим, это Петряков. Говорит: «Товарищ командир, не ходите туда, там очень много немцев и сильно вооружены. Мы лишь случайно не попали в плен. Только вышли от вас - поднялась стрельба, но это обыкновенное дело на переднем крае, и мы не придали этому значения. Идём, прошли болото, подходим к переднему краю, смотрим, сучья собирают. Но в темноте не видно кто. Спрашиваем: «вы чего ночью сучья собираете? Что вам, дня не хватило что ли?» Они молча подходят, схватили нас и кричат: «Хорь! Хорь!» Я сразу скинул карабин с плеча, но немец схватился за него. Я отвернул затвор и бежать. Они стреляли, но не попали. А Самарина схватили несколько человек, и ему вырваться не удалось». Ещё раз просил нас туда не ходить. Сказал ему: «Иди и доложи ком­полка обо всём, а мы пойдём. Так приказано».

Вышли из болота в то место, где должна быть дивизионная разведка. Это всего сто метров от нашего переднего края и от противника. Но разведкой кругом и не пахло. У меня была трубка ТАТ, включился в линию и передал об этом комполка. Рассредоточил своих бойцов. Тарасова посадил справа у берёзы, остальных безоружных посадил у лежащей ёлки. Сам с Шишкиным у провода. Догадались и провод телефонный обрезали, чтобы немцы нас не подслушивали. Смотрим, провод пополз. Поняли, что немцы тянут его на себя, чтобы определить расстояние до нас. Вдруг Тарасов машет мне. Приближаюсь к нему, он говорит: «Вон мимо нас идёт много немцев. Отбиваться-то нечем». Говорю: «Не кричи, пускай идут!» Только прошли, смотрим, немцы идут прямо на нас, и, не доходя метров пятнадцать, поворачивают левее. Колонной, друг за другом, несут на себе пулемёт, миномёт, коробки с боеприпасами. Ждать больше нечего, т.к. продвинутся несколько шагов - и окажутся совсем рядом с нами, около ели. Я поднял автомат, провёл слева направо по строю, выпустив весь диск. Стрелять больше нечем, скомандовал: «За мной!» Bсe кинулись за мной в болото рядом. Говорю: «Ложись между больших кочек!» Только легли, немцы дали свой пулеметный и автоматный огонь. Мелкие берёзки и осинки, что росли с краю болота, были просто срезаны. Огонь прекратился, но на нас не пошли, а повернули в обратном направлении. Мы поднялись все, за исключением лейтенанта Кисель, которого не оказалось. Пошли по болоту, по направлению за первой группой немцев, потом вправо и вышли на лежнёвки. Включился в линию, передал комполка всё, как было, и что патронов больше нет. Спросил, что делать дальше. Он ни слова не ответил.

Сидим на кочках кружком. Один говорит, где-то булькает вода, другой, наверное, немцы идут. Говорю: «Какой чёрт по такому болоту немцев потащил?» Сидевший лицом в сторону немцев поднял голову, взглянул, и говорит: «Вот идут немцы!» Взглянули, верно, немцы метров за сорок идут на нас прямо врассыпную. Одежда у них, как и у нас, вся в грязи. Стрелять нечем, сказал: «За мной!» Встали и пошли в направлении за первой группой немцев. Они, видимо приняли нас за своих из первой группы, и не дали по нам ни одного выстрела. Когда догнали первую группу немцев, в кустарнике услышали разговор, свернули вправо и вдруг голос: «Стой! Кто идёт?» Отвечаем: «Свои!» Подошли, оказалось, состав батальона, 17 человек во главе с лейтенантом, отступившие с линии обороны. Спросил: «Патроны есть?» - «Есть!» Взяли у них патроны. Пояснил: «Сюда идут немцы, а одна группа прошла уже мимо вас. Идёмте, в нескольких метрах от нас кружевина чистого болота, топь. Тут мы их и встретим». Они отказались. Пошёл один, засел у болота, но немцы услышали наш разговор, отвернули и ушли за первой группой. Дошёл до провода и доложил комполка. Он велел забрать эту группу и двигаться к переднему краю, к занимаемым позициям. Лейтенант отказался идти. Тогда пошёл снова говорить с комполка, звал лейтенанта с собой, но он не пошёл. Комполка опять велел передать приказ лейтенанту перейти в моё распоряжение и двигаться вперёд. Передал, он подчинился, и мы двинулись вперёд, к своим старым позициям.

Немцы уже понастроили шалаши, а драпали от нас, только плешины блестят. Вышли из болота и подходим к своим позициям. Видим, лежит кучкой одежда Самарина, она для нас была известная, обгоревшая. А где же сам Самарин? Кругом осмотрели, его нет. Кто-то сказал: «Может, переоделся и ушёл с ними?» Но не поверили в это. Подошли к нашим позициям.

Здесь, только по туловищу и одежде, опознали Гончарука Василия Ивановича, канского железнодорожника. Немцы ему выбили и выстреляли всё лицо и мозги. Осталась только черепная коробка… Около него лежало семь убитых немцев. Сердце сжалось. Жаль было верного друга и героя. (По данным https://obd-memorial.ru командир отделения 382-й стрелковой дивизии сержант Гончарук Василий Иванович 1916 г.р. погиб в бою 24.5.42 у дер.Верховье Тосненского района Ленинградской области.) Постояли, посмотрели, помолчали и за дело. Велел лейтенанту занять оборону левее, я со своими правее, а далее вправо никого нет, стык. Немного ещё продвинулись и стали устраивать точки из разного хлама. Тут приходит боец и говорит: «Товарищ командир, там ваш боец, пойдёмте». Отвечаю: «Мои все здесь, вот рядом, роют точки». - «Нет ваш!» Посмотрели, а это Самарин… Лежит на спине, голый. Всё тело и лицо выжжено шомполами. Накалённый шомпол вжигался в тело во всю его толщину и мясо обугливалось вокруг него, так всего и сожгли… После он не помнил, как ему стреляли в спину, пуля вышла в живот. Т.к. все были истощены, в том числе и Самарин, то у него вокруг раны был кружок крови, миллиметра два ширины и полсантиметра шириной, жидкого как чай, зелёного кала (от травы). Он ещё был жив… Тихо шевеля губами, сообщил: немцев много, есть русские, и выразил обиду за Петрякова. По всему было видно, что Самарин ничего не выдал. По его рассказам, до войны он работал председателем артели и золотоискателем. Оба сибиряки. Он был подвижный, поворотливый и я его часто брал с собой.

Все стоящие около Самарина Анатолия увидели настоящее лицо фашизма, его невыразимую бесчеловечность, жестокость. Даже ни один зверь в мире не допустит такого как фашизм. Это поразило нас… Я сильно переживал потерю Гончарука и Самарина, с болью возрастала ненависть к врагу-фашизму.

Доложил обо всём командиру полка, и он приказал мне доставить Самарина в санчасть на КП. За двое суток мы не спали, не ели и не пили, было не до этого. Всё время в движении, да ещё несли Самарина пять километров. Положили его в санчасть. Бойцов, которые со мной тащили, отправил на свои места. Подошёл к ручью попить, смотрю, у воды лежит икра. Ну, думаю, кто-то щуку поймал, а икру выпотрошил (в ручье щук не было). Думаю, вот повезло мне, взял и съел её. Подошёл к своим, старшина Григорьев Иван Николаевич говорит: «Товарищ командир, мы лягушку поймали, сварили, давайте есть!» – «Так это вы из лягушки икру выбросили?» - «Да». Зачем я её съел?.. Поставили котелок для еды. Там от лягушки плавала одна капля жира. Впятером съели одну лягушку.

Никаких землянок, шалашей, палаток у нас не было, отдыхали прямо на земле. Лёг отдохнуть, но не успел. Пришёл посыльный и передал: «Новый ПНШ зовёт сходить с ним на ближнюю точку, с километр». Отправил с ним старшину. Только они отошли, как начался артобстрел. Старшина уже опытный, залёг в менее поражаемом месте, а он побежал и был смертельно ранен. Старшина дотащил его в санчасть. Меня вызвали на КП. Комполка приказал: «Собирай всех, кто близко от тебя! А на переднем крае остается всё, как есть и связь остаётся».

Около ёлки была выкопана яма. Приказали всё туда сложить. Сложили штабные документы, бумаги, рацию, ружья ПТР, другую технику и закопали. Когда отходили, я спросил начальника санчасти Сидоркина состояние Самарина и ПНШ. Он сказал, что они уже скончались… Явился лейтенант Кисель, который убежал в болото и ночевал где-то под валежиной. (По данным https://obd-memorial.ru младший лейтенант Кисель Алексей Фёдорович погиб 19.06.1942 г. Первичное место захоронения: Ленинградская область. Новгородский район, западнее 3 км. дер.Мясной Бор.)

Т.к. немцы атаковали штаб дивизии, нас повёл обходными путями представитель дивизии. Идём, увидели в стороне человек пять немцев лежит. Я позвал бойцов, пошли уничтожить их. Они увидели нас, стали прятаться под палатки. Представитель дивизии старший лейтенант, кажется, Горелов приказал другим бойцам задержать и вернуть нас. Я спросил его: «Почему мы не должны уничтожать их?» Он ответил: «Завяжем бой, нам не выполнить задачу».

С полночи мы пробирались, и пришли в штадив часам к девяти утра. Немцы вели бой со штабом дивизии. Командованием был составлен план операции по уничтожению противника. Мне с группой бойцов около 10 человек, в т.ч. мой лейтенант Голынский, (По данным https://obd-memorial.ru командир взвода связи 382-й стрелковой дивизии младший лейтенант Голынский Федор Васильевич числится пропавшим безвести с августа 1942 года.) старшина Григорьев и солдаты: Шишкин, Поспеловский, Тарасов, приказали занять оборону перед лицом наступающего противника. Стоять насмерть, ни шагу назад! Огонь до наступления немцев на нас не открывать. По заданию одна группа должна зайти и действовать справа, другая группа слева, тоже во фланг немцев. Мы осмотрели местность, и подошли к небольшому ручью, совсем близко, метрах в сорока от немцев. Видели, как они переползают. Патронов было мало, и бойцы говорят: «Вот где наша могила…»

Первая группа зашла далековато и левым флангом проходила мимо немцев. Немцы открыли по ним ружейно-минометный огонь. И, видимо, сообщили их координаты своей артиллерии. В итоге срезали всю группу… В это время уже в тылу немцев стала действовать левая группа, т.к. они повернулись к первой группе. В результате потеснили немцев на территорию первой группы, а наши заняли их позиции. И получилось, что немецкая артиллерия бьёт по немцам, а наша артиллерия бьёт по своим. Связи никакой нет. Послал бойца сообщить об этом, но бежать далеко и пока он бегал, здесь бой уже прекратился. Остатки немцев отошли, стало тише. Посыльный явился и передал приказание явиться на КП. Дошли, когда уже вечерело. Комполка приказал мне пойти с группой своих и ещё троих из другой группы на наш передний край. Снять всех бойцов и командиров с позиций и прибыть сюда. Пробирались опять обходными путями, моховыми болотами. А воды нет. Прибыли утром. Зашли в санчасть, осмотрели всё и нашли Самарина, он ещё был живой. Стали искать кругом, чем бы его покормить. Немного нашли и покормили. Он тихо сказал: «Эх, какое бы было удивление, если бы я остался жив…» Объяснили ему, что пойдём на передний край, снимем и соберём всех; а на обратном пути непременно зайдём и заберём его. Когда собрали всех с переднего края, там и ста человек не набралось. Зашли к Самарину. Зная, что сами еле ногами двигаем, а нести придется всем (об этом уже было обговорено), ещё раз спросил: «Как, ребята, понесём Самарина?» Ответили: «Понесём!» Фельдшер Запольский Гр. Ник. отозвал меня в сторонку и говорит: «Самарина нести бесполезно! У него простреляны кишки и уже третьи сутки всё воспалено, его ничем нельзя спасти». Опять переговорил со всеми, рассказал им о заключении фельдшера. Всё равно решили – понесём! Понимал, бросить его - это морально убить товарищество. Сам же он лежал отстранённо, наших переговоров не слышал. Заметили, что Самарину стало хуже. Видимо, от проглоченной пищи, которая отрицательно подействовала на раны. В пути у него остыли руки и ноги, жизни уже не чувствовалось. Несли обходом, болотами, не менее 15 километров. Подошли к штадиву, а там никого не видать. Самарина велели положить в стоявшую небольшую избушку, пока осмотрим, нет ли кого. Встретили одного товарища, и он сказал: «Немцы обошли нас вперёд. Вас ждали, но обстановка осложнилась и все ушли. Нас оставили дождаться, чтобы вы собрали всех оставшихся и шли догонять». Послал Голынского с Григорьевым за Самариным. Они пришли и доложили, что Самарин уже умер. (По данным https://obd-memorial.ru боец 1267-го полка 382-й стрелковой дивизии красноармеец Самарин Анатолий Семенович 1905 г.р. призванный Северо-Еносейским РВК Красноярского края погиб в бою 24.5.42. Первичное место захоронения у дер.Верховье Любаньского района Ленинградской области.)

Опять отправились в ночь обходными путями, болотами, т.к. немцы впереди. Воды нет, все голодные. Шли на гриву, смотрю: снарядная воронка, в ней немного жидковатая кровяная земляная жижа. Зачерпнул руками в ладони, а там три больших червя. Вот счастье! Даже не жевал, всё прокатилось в горле. Догнали группу своих, которых оставили встречать нас. Они пояснили, был бой с немцами, пойдёмте за нами догонять своих.

Вышли к своим у железной дороги, где-то за Радофиниково. Здесь нас кормили. Впервые за более чем четверо суток, в т ч. четыре ночи, когда я и мои бойцы не спали, не отдыхали, голодные, всё время в движении и сражении, мы отдохнули и уснули часа в три.

Комполка с комиссаром, сформировали группу прикрытия под моим командованием, и мы задерживали продвижение немцев. Бывало, что немцы с флангов обходили нас на километры. Тогда за нами приходили, чтобы снимались и догоняли своих. В одной из деревень наткнулись на немцев, произошла перестрелка. Жители бежали кто куда. Смотрю, лежит убитый мальчик лет трёх-четырёх. У него безвинное, с выражением большого страха и непонятности лицо… У меня аж слёзы покатились из глаз. Подумал, причём тут он? Обыкновенно при потере взрослых у меня слёз не было, а появлялась сдавливающая боль в груди. Когда проходили Финёв луг, видели, какие громадные были сложены скирды из валенок.

На переднем крае нашему полку выделили участок левее бывшей узкоколейной железной дороги в моховом болоте, близко к бывшему проходу. Сели мы человек восемь кружком в болоте, ноги под себя. Снаряд грохнул возле нас, сделал большую воронку, нас мхом засыпал, и даже ноги свисли в воронку. Петряков говорит: «Меня ранило в спину». Сняли одежду, а там ударил большой осколок, и сделалась опухолевая шишка с кулак, но кожу не пробило. А когда стал вставать, тогда почувствовал, что и в ногах что-то есть. Посмотрели, а у него ниже колен по осколку в обеих ногах, с вхождением в кость, но крови нет. Отправили в санбат.

Больше никого снарядом не ранило. Заняли позиции, надо действовать. А с чем? Патронов мало, а всё наше оружие - ручной пулемёт, да винтовки без штыков, которые давно побросали как лишний груз. Станкового пулемёта, миномётов и орудий в полку не осталось. А гранат, которые очень нужны в Спасской Полисти, с самого начала как воюем, почти не было. Да и бойцов в полку десятки. Против настоящей обороны противника, какой может быть успех? Одни потери.

Надо было переместить, сдвинуть нашу оборону. Когда мы с ПНШ Дьяконовым пошли на рекогносцировку, меня согнула страшная боль в животе. Он говорит: «У тебя сжатие желудка от голода, глотай что-нибудь!» Стал есть болотный багульник и боль прошла. Осмотрели, наши позиции были переведены на новое место, правее и ближе к железке. Комполка послал меня с бойцом Сафоновым сходить в разведку, разведать позиции и оборону немцев: «Может, там и кабели найдёте».

Оборону я знал хорошо. Вечером подошли к стыку между пехотой и миномётчиками противника. Тихо прошли, продвигались позади его боевых точек, которые были устроены так: немного выкопанной земли, сверху сделано перекрытие и засыпано. Отверстие для огня и выход. Поразить их может только артиллерийский и миномётный огонь. Подошли на пять метров к одной из точек, от неё идёт телефонная связь. Осмотрели, линия подходит буквой «Г» к землянке. Слышно как там разговаривают. Отошли метров на двадцать, залегли. Договорились, что Сафонов переносит провод в сторону. Когда отойдёт далеко, я отрезаю провод и ухожу с концом дальше в сторону и мотаю на катушку, а он должен стороной от линии провода прийти ко мне. Так и сделали. Я уже намотал полкатушки, только тогда выбежал немец. Пощупал - провода нет, и побежал дальше по линии. К концу домотки подошёл Сафонов. Предложил ему: «Давай пойдём правее, прямо к своим, а то там можем нарваться». Пошли. Зашли в болото, иду впереди, смотрю - диск от ручного пулемёта лежит. Протягиваю руки взять, тут Сафонов сзади схватил меня: «Это мина!» Осмотрели, действительно противотанковая мина, и от неё четыре провода идут в разные стороны. Осматривались, как бы не наступить на провод, и выходили. Поэтому пришлось выходить там же, где и зашли. Когда вышли, шли не так осторожно, только тогда они услышали и открыли стрельбу.

На передний край провели линию связи. Мне было поручено командовать на переднем крае. Вызывает меня с переднего края комполка. Пришел на КП. Он говорит: «Никонов, иди, принимай! Вон пополнение пришло, десятки человек». Вышел, смотрю – а там одни лейтенанты, старшие лейтенанты, даже капитаны есть. К комполка вернулся: «Товарищ майор, я только лейтенант, а там и капитаны есть. Куда я их?» - «Принимай и веди на передний край. Отойдите вон туда, в сторону, и перепиши всех».

Отошли. Я начал записывать, кто прибыл. А тут на переднем крае немец заактивничал, открыл стрельбу. Комполка звонит командовавшему артиллерией и просит: «Давбор, дай огонька! Немцы зашевелились, а у меня пополнение туда ещё не пришло». Вдруг выстрел, и наш снаряд около нас упал и взорвался. Скомандовал всем: «За мной, в воронку!» Упало в неё со мной ещё три человека. Остальные бегут, кто куда. Затем второй, третий снаряд и т.д. Кричу: «Ложись в воронки!» Но они не обстреляны, бегут от снаряда к снаряду. Комполка закричал, заругался в телефон: «Давбер, ты наших разбомбил!» Бомбёжка кончилась. У меня осталось от прибывших только семь человек. Остальные убитые и раненые… Второй раз, при мне комполка просил Давбера помочь артиллерией, и оба раза он бил по нам…

Получил пополнение и приказ идти в наступление. Приказал наступать перебежками: три шага вперёд - и ложись к кочке. Пошли вперёд, большинство так и делали, а Сафонову помешала валежинка, он шагнул лишние шаги и был срезан…

Продвинулись на десятки метров, но всё-таки подошли к кромке болота, совсем вплотную к противнику. Это было хорошо в дальнейшем, немецкая артиллерия и авиация почти не задевали наш передний край. Немцев из землянок пулей не выбьешь, а мы на открытой земле, в болоте лежим. Условия разные. Некоторые группы бойцов пополнения приходили без оружия, им выдавали винтовки на переднем крае. Ранило Шишкина Трофима Константиновича, моего земляка из Тобольска. Пуля зашла спереди, ниже горловой ямки и сзади, ниже лёгких, вышла. Посмотрел, у него крови нет. Спрашиваю: «Как себя чувствуешь?» - «Ничего», отвечает. Спрашивает, что ему делать? – Говорю ему: «Иди в санчасть! Может, что-нибудь помогут, и еды там какой-нибудь найдёшь. Здесь же всё объели, ни одного листочка в копейку не найдёшь». Хотя был приказ, с переднего края раненым не уходить. Говорит: «Пойдём, попьём воды, как чаю». Отошли немного, попили воды и простились. (По данным https://obd-memorial.ru боец 1267-го полка 382-й стрелковой дивизии красноармеец Шишкин Т.К. 1902 г.р. призванный Байкальским РВК числится пропавшим безвести с июля 1942 г.)

Как-то вызвал меня комполка и говорит: «Никонов, посмотри, что там можно сделать». А мы уже пищи долго не получали, люди уже умирали с голода. У меня появились сильные боли в животе. В какой-то момент я заметил, что не ходил по тяжёлому более пятнадцати суток и отпросился в санчасть. Начальник санчасти Сидоркин говорит: «У нас ничего нет, даже клизмы». Поставили укол морфия. Сходили за клизмой к соседям, и там нет. Поставили ещё укол, и Сидоркин сказал: «В трёхстах метрах за нами санбат, сходи туда, может там что есть».

Пришёл в санбат, а там одни трупы… Большие ямы выкопаны, метров десять в длину и широкие. Какие-то ямы закопанные, а есть и незакопанные с трупами, да ещё кругом на земле лежат трупы. Мне показалось, есть несколько человек ещё живые. Ходячих никого нет. Увидел, на пне сидит один, по виду медик. Больше никого нет. Пошёл и спрашиваю его: «У меня такое дело, нет ли у вас чем-нибудь помочь?» Не шевелится, глаза смотрят в одно место, и ни слова... Спросил несколько раз, без толку… Понял его состояние и сказал: «Слушай, может, я ещё живой останусь». Он выговорил всего одно слово: «В телеге…» Телега рядом, достал там полбутылки касторки, выпил, и в санчасть. Пока шёл эти триста метров два раза падал без сознания.

Немного оклемался и опять вперёд. Это было 22-го июня 1942 года. В санчасти поставили третий укол морфия и сказали: «Вон рядом, в пятнадцати метрах лежит наш подбитый У-2. Может там что есть?»

Подошёл к самолёту, он разбит, метрах в трёх от него лежит погибший летчик. Нашёл шланг, около полутора метров длиной со сплюснутой воронкой, на другом конце металлический винтовой конец с крантиком. Сидоркин говорит: «Этим нельзя, всё изорвёшь, а помочь нечем, умрёшь». Ответил: «Всё равно умирать…» Взял воды, отошёл к самолёту, привязал шланг к берёзке, залил водой, заправил, открыл крантик и потерял сознание… Когда очнулся, смотрю, рядом лежит как спресованная кость сантиметров на пятнадцать, и как вода, жидкая зелень. Встал, подошёл к медикам. Спрашивают: «Ну как, всё вышло?» (По данным https://obd-memorial.ru старший врач 1267-го полка 382-й стрелковой дивизии военврач 3-го ранга Сидоркин Николай Иванович 1903 г.р. числится пропавшим безвести с июня 1942 г.)

Ослаб, направился к своим. Иду и вижу, у сломанного дерева лист травы, сантиметров двенадцать длиной и шесть шириной. Удивился, как он остался, ведь нигде никакого листочка не найдёшь. Сорвал и съел. Пришёл, силы совсем иссякли и лёг. 23-го июня я уже не мог встать и лежал не двигаясь, кое-как произносил слово. Кто-то из офицеров пришёл и сказал, что на КП передали: «Муса Залилов (Джалиль) ушёл и не вернулся. Его многие знали, он приходил на КП. Сидели офицеры и между собой говорили, что дан строгий приказ, запрещающий офицерам ходить без связного. Он командир и должен сказать, куда идёт. Это не сделано. У него же маленькая должность. Подозревали умышленный уход. Кто-то сказал: «Может, отправили парламентёром?» Это произвело неприятное чувство. Ещё передали, что Гитлер отдал приказ разбомбить остатки нашей армии авиацией. Действительно начали бомбить. Самолёты летали группа за группой. Стреляли из пулемётов и бросали бомбы, большинство которых в болоте не рвались, только ухали. Спасались в воронках, передний край мало подвергался атаке, т.к. расстояние между позициями было не более пятидесяти метров. Меня спросили: «Скоро выходить будем, а ты как?» Я показал на автомат, что у меня остался патрон для себя...

Бойцы уже падали и умирали. Вижу, боец Александров встал, ловит руками воздух. Упал, опять встал, упал и готов... Как вижу, что зрачков не стало, значит, конец… Пришёл Загайнов, адъютант комполка, увидел меня и спрашивает: «Никонов, что с тобой?» Отвечаю: «Всё…» - «Обожди, я часа через полтора приду». Но вернулся раньше и принёс кусков подсушенной кожи с шерстью около 0,8 кв. см. и кость сантиметров пятнадцать длиной. Шерсть обжёг и съел эту кожу с таким вкусом, что у меня в жизни больше ни на что такого аппетита не было… У кости всё пористое съел как и раньше, а верхний слой сжёг и углём съел. Так все делали. У голодного человека зубы такие крепкие, как у волка.

С этого утра 24-го июня и поднялся на ноги. Стали собираться к выходу. Комполка сказал: «Никонов, остаёшься для прикрытия, пока мы сходим. С тобой даём состав и тех, которые останутся на переднем крае (т.е. не имеющие сил подняться). Когда будете отходить, имущество всё сжечь!» Взял выделенных бойцов и пошли на передние точки, а оттуда, которые смогли, встали и ушли на выход. Пришёл, осмотрелся. Лежат мёртвые и те, которые умирают, встать уже не могут. Винтовок кучи. У ручного пулемёта лежат двое. Определил, эти ещё могут двигаться. Один длинный, рыжий, весь в веснушках, такой запомнится надолго. Другой обыкновенный. Лежат два диска. Спрашиваю: «Заряжены?» - «Один заряжен». – «Так заряжайте пулемёт!» Отвечают: «Не можем!» - «Можете!» Они опять: «Нет!» Решил, надо припугнуть: «Делайте или...», сам вздёрнул затвор у автомата. Только после этого начали шевелиться, заложили диск. - «Заряжайте патронами второй диск!» Заряжают. Ребят своих я расположил недалеко, влево и вправо. Зарядил свои диски остатками патронов, и на КП и здесь.

Немцам был приказ уничтожить нас. Они загалдели, открыли огонь, поднялись в атаку, мы дали ответный огонь из всего оружия. Затихли, но через некоторое время опять поднялись. Также подавили огнём. Потом ещё раз также повторилось всё. Затихло, подходит справа один боец и спрашивает: «Где наши?» Говорим, что ушли. - «А мне ничего не сказали! Я там с немцем перестреливался, он за кочкой рядом и я за кочкой. Друг в друга стреляли, и поразить не могли. Когда он затих, смотрю, никого своих нет и пошёл». Сказал этим двум пулемётчикам: «Забирайте пулемёт! Если немцы пойдут – отстреливаться!» Когда они отошли, мы ещё постреляли и оставили позиции. Подошли к КП, зажгли огонь, сожгли всё, кроме своего оружия. Тут оказался ПНШ Казаков, которого у нас в полку давно не было видно. Спрашиваю: «Кто проводник?» - «Я!» - «Давай веди, куда наши ушли!» Отвечает: «Не знаю, куда ушли и куда вести тоже. Ты тут всё знаешь, вот и веди!»

Я пошёл вперёд в направлении бывшей узкоколейки, возле ручья - водяной канавы. Все пошли за мной, но приотстали, растянулись. Отошли недалеко. Вдруг, спереди, огонь по нам. Все кинулись бежать. Крикнул: «Куда бежите? Ложись!» Думал ошибка какая-то. Посмотрел, действительно, метров в двадцати от меня немцы в воронках лежат и стреляют. Видимо, они посчитали, что я у них в руках, поэтому в меня не стреляли. А я упал в воронку и, перепрыгивая из одной в другую, (здесь оказалось очень много воронок от немецкой бомбёжки), и ушёл.

Разыскал своих, но не всех, в т.ч. Казакова не было. (По данным https://obd-memorial.ru помначштаба 1267-го полка 382-й стрелковой дивизии лейтенант Казаков Иван Павлович погиб 25.6.42 г. Похоронен в Ленинградской области.) Направились к выходу. Поспеловский говорит: «Товарищ командир, я слепну, и идти не могу». Взглянул ему в глаза, зрачков уже нет. Сказал ему: «Давай отдохни немного и проглоти, съешь чего-нибудь, потом догонишь». Он остался. Догнал своих, и тут слева по нам грянул пулемётный и автоматный огонь. Все залегли. Завязалась перестрелка. Комполка отозвал нас немного подальше. Остановились. Он сказал, что бойцов нужно развернуть фронтом, а КП сделаем вон здесь, - указал рукой.

Я пояснил: «Мы подошли к флангу немецкой обороны, где я тогда заходил к ним в разведку». Стояли мы четверо на одном квадратном метре. Комполка, справа от него я, слева комиссар, против - инженер полка. Вдруг мина, прямо в грудь инженеру и его разнесло… (По данным https://obd-memorial.ru инженер 1267-го полка 382-й стрелковой дивизии майор Тарасенков Иван Сергеевич погиб 24.6.42 г.) Комполка ранило в ноги, а комиссар и я остались невредимы. Комполка отнесли подальше, с ним должны остаться начальник санчасти Сидоркин и Загайнов. Подозвали ещё командиров и с ними продвинулись на край болота. Комиссар спросил: «Кому командовать поручим?» Кто-то сказал, что по уставу комиссар должен принять командование. Но тот отказался, мол, я не командный состав. Я сказал, что командовать мы будем.

Стал рассматривать, где расположиться и увидел: совсем близко, метрах в двадцати от нас стоят немецкие миномёты, а немцев нет. Пояснил ещё, что мы на стыке, и нас обстреливает левый фланг обороны, а это позиции миномётчиков. Они, вероятно, увидели, что мы подползаем к ним и сбежали. Значит надо вперёд. Решение было едино - только вперёд! Без всяких остановок, кто пройдёт… Понимали, если пробьёмся, все продвинутся за нами.

Рванулись вперёд со стрельбой. Немец открыл огонь по нам из всех видов оружия. Наши с противоположного фронта, видимо поняли. Раз немец открыл огонь, значит, мы наступаем на выход. Стали бить из орудий по его переднему краю. Я так понял, по тому, что выстрелы были с нашей стороны. Значит по нам, т.к. мы уже на его позиции. Немцами этот проход бомбился не раз, всё было пристрелено. Был такой страшный огонь, что всё летело вверх - трупы, земля, пыль, дым… Ничего не видать. Немец недалеко выстрелит ракету, но её чуть заметно, а освещения нет. Шагаешь вперёд, а сзади на ноги убитые падают, впереди падают, перешагиваешь, и идёшь по старым, разложившимся трупам, т.к. наступаешь на <…> одежду, она пузырится. Фу-фу! Такого огня я больше за войну не встречал (только в Спасской Полисти был подобный).

Когда прошли километра три, стало тише, а немцы, некоторые отстреливаясь, бегут от нас. Попадаются убитые, вздутые лошади. Дошли до громадной воронки, в которую войдёт целый дом. Глубина не менее трёх метров. Спустились в неё. Немного посидели, набралось туда нас десятка полтора. Бойцы уже меняют мясо, срезанное с убитых немецких лошадей, на махорку. Немец справа рядом, услышав разговор, давай из орудия бить прямой наводкой по воронке. Снаряд
ударил в край, и воронка ссыпалась, кто-то закричал, что его в голову ранило. Сказал им: «Давайте выползать и дальше, а то он нас здесь перебьёт».

Выползаю, и которые за мной ползут, продвигаемся, a орудие всё ближе бьёт. Прошли несколько метров - и речка Полисть. Чувствую, с обеих сторон двое рядом идут, в полшаге от меня. Когда смотрел вправо, откуда бьёт орудие, разглядел лейтенанта Александрова. Только хотел спуститься в воду, раздался выстрел, и я почувствовал сильную боль, словно насквозь прострелило уши и щёки. Пощупал руками - крови нет, значит, пробило воздухом. Взглянул вниз, а у лейтенанта Александрова только два зуба белых светятся… (По данным https://obd-memorial.ru командир взвода роты автоматчиков 1267-го полка 382-й стрелковой дивизии младший лейтенант Александров Григорий Иванович погиб 25.6.42 г. По другим документам числится пропавшим безвести с июня 1942 года.) Слева тоже лежит неподвижно, но кто, не разглядел.

Мелькнула мысль: надо в воду, а то сейчас опять стрелять будут - и всё. Только спустился в воду и раздался выстрел. Речка неширокая, глубина – ноги достают дна. Вылез на берег, никого не видать. Подался левее и увидел, ещё кто-то ползёт. Окликнул: «Кто?» - «Свои». Оказался младший лейтенант. Направились вместе, смотрим, ещё слева ползёт один солдат. Предупредил нас: «Туда влево по речке идти не надо! Там немцы, мы туда шли и наши попали в плен». Повернули правее и видим, стоит танк, а около него трупы. Немец вылез на танк и кричит: «Рус, сюда!» Спрашиваю у младшего лейтенанта: «У тебя патроны есть? Я свои выстрелял, а последний оставил для себя». Он говорит: «Есть». - «Стреляй по фрицу!» Он выстрелил, фриц свалился. Дальше проходим, а тут земля словно перекопана, перевёрнута несколько раз, бугры, ямы, никакой травинки, лесинки и сучьев не найдёшь. Тихо. Понял: здесь должна быть нейтральная зона переднего края.

Дальше идём, вдруг голос: «Стой! Кто идёт?» Отвечаем: «Свои!» Подходим, лежат бойцы переднего края. Мысль, надо сообщить обо всём. Но не дошёл до бойцов буквально метров пять и упал, вконец обессилел. Бойцы дали мне маленький сухарик, я его съел, очувствовался и встал. Пошёл дальше, шёл-шёл, опять упал и забылся. Подошёл мой боец Ткачук, сел около меня. Когда я пришёл в себя он ел сухарь, ему дали бойцы. Он дал мне сухарик. Раньше мы шли втроём, а теперь смотрю, нас много, в т.ч. наш комиссар Ковзун. Пока дошёл, ещё раз упал и лежал. Это было утром 25-го июня 1942 года.

Мы пробили брешь, но как только за нами пехота прошла и кто-то ещё из состава из других частей, немец закрыл прорыв. Нас прошло мало, примерно человек сто пятьдесят-двести. Это что я видел. Из нашего полка вышло не более двадцати человек… (В ходе операции по выводу из окружения 2-й Ударной Армии 24-го июня остатки дивизии двинулись на прорыв из Любанского выступа, всего из состава дивизии (исключая 1269-й стрелковый полк), вышло не более 250 человек, из состава 1267-го стрелкового полка — около 20 человек - https://ru.wikipedia.org

В том числе не вышли из окружения и считались пропавшими безвести командир 382-й стрелковой дивизии полковник Карцев Кузьма Евгеньевич, начштаба дивизии полковник Раков Александр Иванович, и командир 1267-го полка Красуляк Павел Лукич. На сайте https://obd-memorial.ru есть документы, из которых понятно, что Карцев и Красуляк в июне 42-го попали в плен, но в 1945 году были освобождены из плена. Известно также, что после проверки полковник Карцев К.Е. был восстановлен в звании - https://ru.wikipedia.org )

Подошёл на ДОП и встретил там бывшего начальника штаба Стерлина. Он обрадовался: «О-о, Никонов!» Но я был полумёртв и никаких чувств выразить не мог. На ДОПе выдают сухарей и сахару, сколько возьмёшь. Чекушку вина на каждого, консервы и прочее. Нас село четверо. Я выпил глоток вина и пропустил два глотка пищи. В животе сразу появилась страшная боль, меня аж скрутило. Старший лейтенант Галиев побежал, разыскал лошадь и повёз меня в санбат.

По лежнёвке трясло, и я потерял сознание. Галиев оставил меня у поля, а сам поехал искать санбат. Я очнулся, смотрю передо мной хлебное поле. А день ясный, солнце светит ярко и греет хорошо. Где я и что со мной, не понимаю. Хотел перевернуться, не могу. Полежал, отдохнул, тогда помаленьку поворачиваюсь и увидел, что в леске какие-то люди, но разобрать не могу. Думаю, не немцы ли? Понимаю, надо лежать. Подошёл Галиев и говорит: «Ну, давай поедем в санбат». Спрашиваю: «Где наши?» - «Наши вот в леске, сейчас поедем». - «Ну, давай к нашим».

Пришли машины, сели и посадили меня. Едем, смотрю этот рыжий, на которого я вздёргивал затвор автомата, сидит почти против и смотрит на меня. Хотел поговорить с ним, а говорить не могу. Привезли нас помыться под душевыми в палатках. Но только к воде дотронешься, сразу появляется страшная боль в теле и в костях. Так и не помылись. Надели бельё и всё.

Привезли нас в лес и говорят: «Вот здесь будете располагаться!» Кормить стали хорошо. Повар сварит суп, сверху пять сантиметров жира, а есть не можем, т.к. немного проглотишь и понос. Давали на каждого чекушку вина на день и чекушку чёрного на спирту на два дня. Разной стряпни давали сколько съешь, но я весь сильно опух и был как дрожалка, всё тело трясло. Утром встану и ничего не вижу, т.к. глаза затянуло опухолью. Беру палочки, вставляю в глаза, только тогда вижу... Дважды приходили врачи и звали меня в медсанбат, но я из своей части никуда не пошёл. Потом только понял, что поступил неправильно, т.к. дистрофия крепко отразилась на моём здоровье в дальнейшей жизни. Увидел вышедшего с нами из окружения майора-артиллериста из штадива, спросил его про Емельянова. Он ответил: «Когда немцы окружили и брали в плен, Емельянов застрелился». (По данным https://obd-memorial.ru начальник политотдела 382-й стрелковой дивизии батальонный комиссар Емельянов Михаил Александрович 1912 г.р. числится пропавшим безвести с 24.6.42 г.)

Так закончилась для нас операция за Мясной Бор. Через месяц или побольше, когда мы почти поправились, нас отправили на переформирование в район обороны 1269-го стрелкового полка нашей дивизии на правый берег реки Волхов. Южнее железнодорожного моста, против села Званка. Но что обидно. Сколько было геройских поступков, боевых успехов и подвигов, но я не видел, чтобы хоть кого-нибудь в нашей части наградили. Также, видимо, обстояло и во всей 2-й Ударной Армии. (На самом деле 10-го сентября 1942 года по войскам 59-й Армии был подписан приказ 051-Н, по которому десятки воинов 382-й стрелковой дивизии за бои в окружении были награждены боевыми наградами. Сам Иван Дмитриевич за эти тяжелейшие бои был награжден медалью «За боевые заслуги» - прим.ред.)