Я родился 25 мая 1926 года в Кустанайской области, в поселке Кусекам, он находился в 40 км от районного центра. С 10 лет работал, в 13 лет стал работать на тракторе.
До войны окончил девять классов. В 1941 году мне 15 лет было и вот 22 июня 1941 года председатель райсовета объявил о начале войны, он по радио услышал, тогда у нас в каждой деревне на столбе было радио. Спустя некоторое время, в один прекрасный день, всех мужиков забрали, школу закрыли. Подростки и женщины пошли работать на поля. Работали на тракторах, комбайнах, вручную хлеб жали, в 1941 году урожай очень богатым был. Нам очень трудно было – рабочих рук мало, мужиков всего человек десять осталось. Из мужчин мы, 13-15-летние были, да совсем маленькие. Они сперва работать не могли. Потом подросли, а их же еще обучить надо было. Так я работал до 27 ноября 1944 года, когда меня призвали в армию.
Проводу из дома очень тяжелые были. Отец, мать стоят, плачут, они же знают куда я еду, да и как не знать, когда каждый день по 5-6 человек черную справку получают, так мы похоронку звали, черная справка – каракагаз. Очень неуютно было.
Нас, сто призывников, на машинах привезли на станцию Бреды, а оттуда отправили в Челябинскую область, в Чебаркульские лагеря. Приехали в лагеря, нас переодели в солдатскую форму, х/б, бушлаты, шапки, но форма была не новой, неоднократно стиранной, ничего нового не было. Потом, когда немного привыкли, стали смеяться, разговаривать, танцевать, петь, все вошло в свою колею, только все время о доме думали.
Там мы месяца два с половиной-три учились, сержантами у нас были раненные фронтовики, очень требовательные, офицерами тоже нестроевые, больные, заикались, но они нас учили. В конце обучения из нас сформировали батальон автоматчиков, погрузили в эшелон и мы отправились на фронт. в этом же Златоусте на товарный вагон и в конце 1944 года отправили на фронт. На дорогу нам выдали сухие пайки – 200-300 грамм хлеба в сутки, кусочек мяса. Доехали до Москвы, выгрузились. Нас отвели в столовую, где мы нормально покушали, а потом опять погрузили в эшелон и отправили на фронт. Я попал на 2-й Белорусский фронт. Участвовал в форсировании Одера, был легко ранен.
Причем, нас же в лагерях на автоматчиков учили, а на фронте нам не автоматы, а винтовки дали, 1942 года выпуска, все в мазуте, а мы даже не знали как с ней обращаться. Ее чистить надо, а шомполов нет, да и как чистить мы не знаем, так что они просто на плече висели. Потом в нашей дивизии решили сформировать роту станковых пулеметов и меня перевели на пулемет «максим». На ходу учили как стрелять, как обращаться с ним. У нас там один сержант был, белорус, я с ним до 1948 дружили, отличный парень, он нас и учил как из пулемета стрелять, как с ним обращаться. Если бы не он, я даже не знаю, как бы мы смогли… Очень хитрое оружие. У него же в стволе вода, так что, надо сальники так мотать, чтобы и вода не текла, и ствол двигался. С прицелом тоже сложно, неправильно установишь – никуда не попадешь. Так что я на этом пулемете до конца войны и был.
Войну наша дивизия окончила на Балтике, в городе Росток, большой портовый город, там крупные корабли строились.
8 вышли на Балтику, зарылись в землю, там песок, копать легко. А потом нам объявили о Победе. «Старики» напились, начали стрелять в море, консервы пускают в воздух бросают, по ним стреляют, но и тогда потери были… Один грузин, хороший, заслуженный командир, решил из фаустпатрона выстрелить, прижал его к животу и выстрелил… Потом один лейтенант-сапер чего-то рассказывал, рассказывал, потом перерыв и тут как бабахнет… Оказывается, он на боевой мине показывал, и кто-то чеку вырвал…
Месяца полтора мы там отдохнули, потом нас послали на разборку подземного авиационного завода, а потом отправили в Махачкалу. Причем, от Ростока до Махачкалы мы пешком шли, нам говорили, чтобы партизаны не напали. Сперва 100 км прошли, потом в одном месте 75 км, а потом уже по 35-40 км в день шли. Привыкли. Идем с полной выкладкой, противогазы, лопатка, вещмешок, винтовка, снег, дождь на открытом воздухе, а мы уже привычные.
Пришли в Махачкалу, нас на эшелон погрузили и отправили в Армению, в город Кировакан, сейчас он Ванадзор называется. Приехали туда, нам-то по 18 лет, но были у нас и более взрослые мужики. Так они мародерством заниматься стали, грабили, чуть ли не убивали армян. В результате этого командование решило расформировать дивизию. А куда нас деть? Все же фронтовики. Ночью целая война началась. Решили нас пока оставить и тут чуть ли не вся дивизия заболела – фурункулы пошли. То ни у кого ничего не было, а то вот так, чуть ли не вся дивизия. В 1946 году командование решило нас отправить расширять Пушкинский перевал. Вот мы там ишачили… Одни рвут перевал, а мы камни на тележки грузим и километра на полтора-два вниз опускаем, чтобы поворот расширить. И там жертвы были. Скалы взрывают, камни вниз летят, палатки пробивают, так что, мы в палатках сидели с матрасами на голове. До 1948 года я там работал, а потом к нам пришел лейтенант, говорят набирают в училище. Тем кто воевал только характеристика нужна. Я к лейтенанту подошел, говорю: «Помогите мне». Он характеристику написал и я уехал в училище. Окончил его и потом больше 30 лет служил, большей частью на Байконуре.
- Спасибо, Бисет Утенович, еще несколько вопросов. После начала войны жизнь сильно изменилась? Как было с питанием после начала войны?
- В нашем селе трудно было, но питание было, потому что у нас скот был. Потом, у нас в селе большинство русских было, а они всегда картошку сажали, другие овощи. Потом, поросят держали. Трудновато было, но хлеб был всегда, кому совсем плохо было – колхоз помогал.
Потом, когда мужчин призвали, мы вместо них работать стали – двухлемешный плуг был и мы им пахали. Четыре вола или шесть лошадей запрягаешь и полтора километра туда, полтора обратно, а ты за ним босиком идешь. Сперва мы погонщиками были, а потом уже сзади сидели, скидывали лопасти лобогрейки. Вот так он отсюда бьет, это уже скашивали, ты сидишь, разгребаешь. Тяжело было, конечно, но вот эта жизнь помогла мне к армии подготовиться.
 |
- Как воспринималось отступление 1941-1942 годов?
- Плохо. Конечно, нам морально трудно было. Каждый день похоронка… Взрослые, вроде, привыкли, а дети… Он знает, что отец уехал, и сейчас отца нет, как он реагировал в этом возрасте?..
Потом, когда меня в армию призвали, немцы уже отступали, тут, конечно, легче было. В лагерях офицер каждый день рассказывал как продвигаются войска, показывал по карте.
- Когда вас призвали в армию, вы русских хорошо знали?
- Я же кустанайский, у нас в деревне 70% русскими были. А вот тургайцы, ребята из Тургайской области, они русский плохо знали, так что, сперва, нам приходилось им все переводить, а потом ребята научились. И сало научились есть, они же дома сала не ели. А мы, кто с русскими жил, не только сало ели, но у многих даже свинья дома были.
- С кем я не говори, Чебаркульские лагеря все с ужасом вспоминают.
- Да, действительно, так. Когда мы там служили, сгорел дом культуры. Столовая – из досок была, между досок огромные щели. Утром солдат приходит – сгребает снег, чтобы поесть можно было. Хлеб топором рубили. Да и кормили… Похвастаться нечем было, когда наш взвод шел на чистку картошки – а картошка наполовину гнилая, один крахмал…
В лагерях была выздоравляющая команда, рота или полторы роты, которым этого питания не хватало, они вообще ходить не могли. Многие обмораживались – обувь слабая, мороз страшный…
- Чему учили в лагерях?
- ППШ изучали, строевые занятия, больше ничего не было.
- Перед отправкой на фронт вас переодели?
- Ничего, нет. В чем ходили, так и поехали. А перед тем как форсировать Одер, нам выдали белье, противогазы. Там же дымовая завеса, черт знает, что идет.
Сам Одер больше полукилометра в ширину. полкилометра. Мы ночью на берег пришли, смотрим, впереди головы маячат. Пошли туда, оказывается, перед нами узбекский батальон должен был переправляться. узбекский батальон. Они уже подготовились, связали бревна, и все молчком. И у всех головы белые-белые… Поседели…
Они ушли, а на второй, кажется, день, мы пошли. Течение сильное, там что-то рвется, тут стреляют…
А узбеков я потом и не видел. Может они в другую сторону пошли.
- В расчете пулемета вы каким номером были?
- И первым и вторым. Пулемет же 50-60 кг весит, попробуй его потаскай! Так что мы менялись. Хотя щиток таскать – это легче, он всего 8 кг весит.
- Потери в расчете были?
- Были, конечно. Двое. Один был ранен.
Немцы тогда, в основном, показывали что они идут в атаку. На мотоциклах подъедут, потом развернутся и уезжают. Пехота их догонять, а мы с пулеметов прикрываем, мы по цели на дальность до километра стреляли. Потом поднимаешься, догоняешь пехоту и все снова…
- Как славяне относились к среднеазиатам?
- Мы с самого рождения дружески общались.
- А в армии?
- Отлично. Никакой дедовщины не было. Это уже позже, когда я был офицером, тогда услышал, что такое. На фронте ничего такого не было, а вот после войны…
Кадров было мало, в результате стали призывать тех, кто отсидел 2-3 года. Я когда на Байконуре служил, у меня в одной из трех рот только судимые были, но мы их крепко в руках держали. Большинство офицеров было фронтовиками, так что мы дисциплину строго поддерживали.
- А на фронте как вас русские звали?
- Борис.
- Как на фронте относились к особистам?
- С опаской. Особист в каждой роте был, и у него в каждом отделении кто-то был. О-о-о… Только ляпнешь что-нибудь, тебе сразу…
- В Чебаркульских лагерях с питанием было плохо, а на фронте?
- Там все хорошо было. Пожалуйста, первое, второе, чай. В Германии снабженцы коров у местных брали, лошадей.
- 100 грамм давали?
- Да. Но мы не пили.
- Табачное довольствие давали?
- Говорят, давали. Но мы тогда не курили, и даже не видели. Знали, что старшина чем-то занимается, вроде как папиросы выдает, но, там мужики по 50 лет были – им надо, а нам зачем? Нас старшина только на кухню посылал.
- В армии вши были?
- В лагерях клопы были, хорошо нас ели. Мы же в полуземлянках жили, только окошки вставлены, в конце печка стоит. Дров мало. На печку ставишь обувь сушить, залазишь на нары, холодно, так что друг к дружке жались. И клопы нас кусали.
А на фронте да, вши были. Ничем их не остановить. Где мыться?
- Трофеи брали?
- Нет, не брал. Трофеи разведчики брали, специальные подразделения, а нам некогда было.
- Домой посылки с фронта отправляли?
- Нет. Какой там…
- С пленными сталкивались?
- Один раз даже взял. Остановились на каком-то фольварке, я с другом пошел, смотрю строения, солома. Зашли посмотреть. Зашли и что-то мне не понравилось. Кто-то еще пришел, посветил – а там двенадцать немцев ледит, автоматы поставили и спят. Я одному говорю: «Сбегай, скажи». Прибежали еще ребята, мы немцев разбудили и так в плен взяли. Потом их особист забрал.
 |
- Как относились к местному населению?
- По-разному. У нас ребята были, которые в плену побывали. Их освободили, подкормили и поставили в строй – вот они очень злые были. Они мстили.
Потом, после Победы сразу тринадцать возрастов уволили, а у нас многие с Украины были, там ничего не было, так они грабить начали, им же одеться, обуться надо. Правда, когда об этом узнали, особисты вещи стали отбирать.
Изнасилования были.
Так что, войска быстро убрали и нас сменили краснопогонники.
- Какое было настроение, когда закончили войну?
- Хорошее было, как и у всех. Живы-здоровы остались. Домой писали.
У меня родители старики были, уже за 70 лет, я перед поступлением в училище с ними переговорил, они говорят: «Что ты приедешь? Будешь трактористом, пастухом. Оставайся».
| Интервью | А. Драбкин |
| Лит. обработка | Н. Аничкин |
