Родилась я на хуторе Песчанка Иловлинского района ныне Волгоградской области. В 1917 году. 8-го февраля. Правда, по всем документам я числюсь 1918 г.р.
Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.
А у меня ни семьи, ни жизни не было… Отца своего я не то, что не видела, даже понятия не имею кто он. Некому было рассказать, я же почти с рождения осталась сиротой… Тогда же разруха кругом была, тиф свирепствовал, война, и мама моя умерла, когда мне было всего три месяца. Про нее я почти ничего не знаю. Но, судя по всему, я была похожа на нее, потому что как-то встретила людей из соседнего села, и слышу, как они меж собой говорят: «Ой, посмотрите, а Анька такая же красивая, как и Пелагея!»
В общем, до одиннадцати лет меня растил мамин брат. Его я всегда добрым словом поминаю, потому что дядя Егор любил меня как родную. У него в хозяйстве было три лошади, три коровы, т.е. какой-то достаток имелся, но при этом он все время ходил в старых штанах. И когда ему люди говорили: «Егор Иваныч, купи себе новые брюки!», он отвечал: «Нет, сперва надо Анну выучить!» Но когда мне шел 11-й год, дядя как-то погнал коров в стадо, ему стало плохо с сердцем, и он умер. После этого ко мне переехали жить двоюродная сестра с мужем. Даже фамилию мне свою дали, моя-то родная – Семеникова, но с ними мне уже очень плохо жилось. Чужие для меня люди и я понимала, что мне лучше помалкивать. Так что судьба у меня очень тяжелая…
С ними я прожила четыре года и как окончила 6-й класс уехала в Сталинград. Мы поехали целой группой, но все вернулись, и только я осталась. Не к кому мне было возвращаться… В селе люди так и говорили: «Вот теперь понятно как ей жилось. Все вернулись, и только она осталась!» Окончила в Ельшанке ФЗУ и какое-то время работала учетчицей на лесопильных заводах «имени Куйбышева». Но потом райком Комсомола дал предприятиям разнарядку и меня отправили на курсы пионервожатых. А ведь я когда дома училась, даже домашнего задания не делала – экономили керосин, поэтому отвечала только то, что запомнила на уроках. Но там учиться мне понравилось, прекрасное вспоминаю то время. И в школе мне очень нравилось работать. Постоянно после уроков оставались: и стенгазету выпускали, и в кино ходили, и в театр, и на лыжах катались, чем только не занимались. А когда наставала пора расходиться по домам, дети меня целой группой сопровождали до квартиры, где я жила. Вот так больше трех лет отработала старшей пионервожатой в неполной средней школе №49 на Рабоче-крестьянской улице. Наверное, так бы и работала дальше, но тут началась война...
Помните, как узнали о ее начале?
Хорошо помню, потому что вся страна словно всколыхнулась. В педучилище в Дубовке устроили митинг, все выступающие были единодушны – «Я ухожу на фронт!», и я тоже готова была бросить все, лишь бы помочь Родине.
До зимы еще поработала в школе, а в январе 42-го меня направили помошником начальника политотдела по комсомолу в Степано-Разинскую МТС. Работала там до самой осени, а в ноябре меня разыскали и отправили в Москву учиться на разведчиков. Видимо учли, что я комсомолка, активистка и даже парашютистка. Еще до войны я в аэроклубе ходила на занятия и совершила один прыжок. Уже не помню, сколько мы в Москве отучились на этих курсах. Мало, конечно. А после них меня направили в разведотдел Юго-Западного, впоследствии 3-го Украинского Фронта. Но первое мое задание окончилось неудачей.
Нас с моей первой напарницей, даже имени ее не помню, забросили куда-то на Украину. Благополучно приземлились недалеко от какого-то населенного пункта, к утру приготовились идти в назначенное место, тут по дороге едут на мотоцикле два немца. А у нас же и рация с собой и пистолеты, и я ее предупредила: «Если они нас станут обижать, я стреляю в этого, а ты в того!» Но они просто спросили: «Кто такие?» - «Беженцы мы», и они сразу поехали дальше.
Говорю ей: «Ступай в лес и передай, что приземлились успешно!» Она возвращается: «Не смогла передать, потому что ничего не слышу!» Но я думаю, она просто испугалась, и не хотела работать. А раз такое дело, значит, нужно переходить через линию фронта. Чего там без дела сидеть?
Пошли с ней через населенный пункт, Бараки что ли, но по дороге нас остановили немцы и отправили рыть окопы. А когда закончили, стали грузить в машины, чтобы увезти, но я подошла к одному: «Зима, холодно, я схожу за теплыми вещами!» Он меня понял, отпустил, и я побежала. Там были погреба, думала в них спрятаться, а потом меня словно что-то толкнуло, и побежала в лес. Добежала, и когда оглянулась, увидела, что немец из автомата стреляет в погреба… А с моей напарницей мы потерялись еще до этого и судьбы ее я не знаю по сегодняшний день.
В лесу ходили какие-то мужчины, наверное, местные прятались от немцев, но никто ни с кем не разговаривал. Чуть ли не месяц там прожила, и когда, наконец, прошла линия фронта, вышла из леса и подошла к одному офицеру: «Мне нужно в разведотдел 3-го Украинского!» А он чуть ли не с презрением: «Чего это, интересно?!» Я же в гражданской одежде была, на каблуках, и все наши солдаты подумали, что я с немцами шашни вела. Даже сказать стыдно…
Офицер усадил меня в этом дворе на кучу соломы, я на ней сидела, и все солдаты и офицеры, говорили, что я … очень плохой человек. А я же в этом лесу этот месяц почти ничего не ела, а им выдали лапшу, и она мне казалась такой красивой, я так ее хотела…
Но дело кончилось тем, что он мне все-таки дал сопровождающего, и километров пятнадцать я прошла в своих туфлях на высоком каблуке. И буквально на каждом посту часовые щелкали затворами: «Чего ты ее ведешь, давай мы ее сейчас расстреляем!» И всякие очень «красивые» слова мне говорили… В какой-то момент мой провожатый сам предложил: «Давайте низом пойдем, не то солдаты вас расстреляют».
Наконец, привел меня в штаб, а я уже не то, что есть, а умирала, как пить хотела. А там, по-моему, стояли казаки, и я у одного попросила воды, а он мне: «И ты еще просишь напиться?!», и как начал меня оскорблять… На что я ему ответила: «Не знаете душу человека, так не обижайте!» Тут выходит, как сейчас помню, подполковник Калинин, потом уже с ним познакомились: «Кого привели?» Но я как его увидела, упала и так стала плакать, никак не могла успокоиться… Потом объяснила ему кто я, что видела: «Я вас очень прошу, там у реки немцы устанавливают орудия. Смотрите, чтобы не было неприятностей!» - «Я лично лазил на церковь, но ничего такого не видел!» - «Так вы и не могли видеть, они же песком присыпаны».
Тут мой провожатый заглядывает: «Дайте мне какую-то бумажку, что я ее довел». Калинин на него закричал, а я говорю: «Зачем вы на него кричите, он же не виноват!» Потом тот спрашивает: «А что передать моему командиру?» Тут я уже не выдержала: «Передайте ему, что он соответствует своей фамилии!» – Баранов. А что я могла сказать, после такого отношения?.. Но так и не сказала ему, кто я. Не имела права.
 |
Анна Калачева и Мария Коренная |
Вечером этот подполковник взял меня к себе на квартиру, приказал, чтобы мне приготовили горячей воды. У меня ведь после этого леса столько насекомых развелось на голове. Помылась, легла спать. Утром просыпаюсь, а подполковник мне и говорит: «Ты знаешь, я ведь всю ночь не спал. Такого мата я еще не слышал…» Но я же столько времени в себе все держала, а тут видно отпустило… Потом меня направили в Изюм, там написала подробный доклад, и после этого получила небольшой отдых.
А когда вернулась в наш разведотдел, мне в напарницы вначале определили радистку Розу. Но у нее все какие-то отговорки находились. То ей казалось, что у нее чуть ли не рак желудка, то мерещилось, что даже приземлиться не успеет, как ее тут же расстреляют. В общем, не то у нее настроение было. Я передала ее слова и ее от меня сразу забрали и соединили с другой радисткой. В какой-то деревне я ее случайно увидела и поздоровалась, потому что зрительно помнила по московской спецшколе. В свою очередь ее спросили: «Хочешь ли ты с ней работать в паре?», и она согласилась. Как уже потом оказалось, звали ее Мария Коренная. Нам же нельзя было ничего рассказывать друг другу. Даже настоящие имена. Вдруг к немцам попадем и все расскажем…
А через какое-то время, в ноябре 43-го нас ночью выбросили с парашютами у Нового Буга.
Страшно было?
Вы знаете, нет. Во время войны мне три раза пришлось прыгать к немцам в тыл, но страху у меня никогда не было. Потому что шла настолько жестокая война, столько народу каждый день гибло, что за себя как-то и не думала. Понимала, конечно, что опасно, но как-то не было времени бояться. Думала только о том, чтобы сделать все четко и прыгнуть вовремя. Причем, Маша призналась: «Я бы никогда второй не прыгнула!», поэтому она первая и за ней сразу я. С минимальным интервалом, чтобы рядом приземлиться. Так что некогда было думать об опасностях. А если начнешь думать, переживать, то может, и вообще не пойдешь на задание. Поэтому у меня, например, о страхе никогда речи не шло.
Когда приземлились, пошла, искать Машу и нашла ее на току. Она из стога выскочила: «Аня!», я ведь имени не меняла, а она вместо Маши стала Александрой. Говорю ей: «Здесь может быть сторож, поэтому сразу уходим!» Быстро собрались, ушли, но все вещи оставили в стогу. Целый день осматривались, и только вечером вернулись и забрали их.
Все вещи спрятали в лесочке, и пошли в Новый Буг. Но идти тяжело, а тут по дороге идет немецкая грузовая машина. Остановили ее, попросились до Нового Буга и они нас взяли. Залезаем в кузов, а там немцы и портрет Ленина…
Не приставали?
Нет. Может, потому, что ехали мало, не знаю. Зашли попроситься на ночлег в одну из хат прямо у шоссе, а нам отвечают: «Девочки, у нас тиф, никого не берем! А вот в доме напротив женщина всех принимает». Пошли, и действительно, эта женщина нас приняла. Лукьяновна ее звали. Обо всем с ней договорились и потом пошли за вещами.
Идем, дождь моросит, вдруг Маша говорит: «Не могу идти, пить хочу!», она водохлеб была. Думаю, как же быть? Увидела на дороге лужицу в следе от копыта, взяли ложечки, и вместе попили. Помню, с каким трудом перешли тяжелый овраг. У нас же все вещи, и рация, и питание к ней и от тяжелых рюкзаков плечи до того опухли, не могли снять. Уж не знаю, как она рассуждала, а я думала просто – другого выхода нет. Донесем, так донесем, а нет, значит, судьба такая…
Но как сядем отдохнуть, смеемся с ней, печенье грызем. Пошли дальше, вдруг видим, полицаи по полю возвращаются. Маша аж вскрикнула: «Аня, смотри!» - «Не волнуйся, давай сядем, посидим!» Только присели, едет повозка. Попросились, и люди нас взяли без разговоров. В общем, доехали и с этого дня мы четыре месяца работали в тылу у немцев.
А какое у вас было задание?
Нам поставили задачу - отслеживать передвижения транспорта по стратегически важному шоссе Николаев – Днепропетровск. Оно как раз проходит через Новый Буг. Причем, шоссейная дорога шла прямо у дома, в котором мы остановились, и Маша каждый день с чердака следила за передвижениями по ней. Очень удобно устроились, хотя на второй день выяснилось, что за стеной в этом же доме живут четыре жандарма немецкой полевой жандармерии. А сам штаб этой жандармерии располагался в соседнем доме.
А я каждый день ходила на железнодорожную станцию. Рано утром вместе с другими жителями города шла как бы на работу и всегда там немного задерживалась. Сама же по пути тщательно запоминала всё, что могло пригодиться нашему командованию: какое там движение, сколько эшелонов и с какой техникой находятся на путях, в общем, любые мелочи, вплоть до номеров вражеских автомобилей. Помню, как-то увидела, что немцы выгрузили на станции ящики со снарядами. Тут же передали, и вскоре прилетели самолеты и разбомбили это все. Мы же чуть ли не каждый день отправляли радиограммы. Маша всегда отправляла сообщения в семь утра, а в это время, недалеко от нас, наши пленные на зарядке пели песню – «Вставай страна огромная!» Это было удивительно, что каждое утро они начинают с этой песни. В общем, начали работать где-то в середине ноября.
 |
Справка о прохождении службы |
В Новом Буге вы как-то легализовались?
Конечно. Когда только устроились, Маша решила пойти зарегистрировать нас. Но она ведь украинка родом из Кривого Рога, и я ей сказала: «А если вдруг знакомого встретишь?», поэтому в полицию пошла я. Конечно, какая-то легенда у нас была, что мы де беженки из какого-то поселка что ли под Кривым Рогом, но мне она казалась очень слабой.
Начальником полиции оказался молодой красивый блондин и видно он бывал в тех местах, потому что спросил меня: «А что из себя представляет ваш поселок?» - «Да, ничего особенного, обычное такое местечко». – «Правильно, местечко!», и видно остался доволен моим ответом, потому что зарегистрировал нас обеих. Но после полиции нужно было встать на учет еще в одной инстанции. Пошли туда вместе с хозяйкой. Плакались там: «Беженцы мы! Денег нет, идти некуда», и женщина, которая там сидела, пожалела нас: «Я вам сделаю такие документы, что вас даже к работам привлекать не будут». Но только вышли от нее, как Маша мне шепчет: «Давай ей денег дадим!» - «Ты что?! Я же только что ее убеждала, что у нас ничего нет…»
А потом как-то меня вдруг вызвали куда-то к немцам. Я Машу строго-настрого предупредила: «Если меня долго не будет, беги в лес!» Прихожу, жду, когда меня вызовут, тут какой-то немец выходит: «Вы казачка?» - «Да!» - «Гитлер издал указ, чтобы всех казаков переселить в Польшу!» - «В какую Польшу?! У меня ни копейки денег нет, а вы – переселяться. Переселяться нужно деньги иметь, то, другое, третье», и главное так смело и уверенно с ним говорила, что он меня отпустил: «Ладно, идите!» Выхожу, а Маша меня у крыльца ждет. Я на нее накинулась: «Чего ты пришла?! Я тебе что сказала?!»
А на что вы жили?
У нас же было с собой двадцать тысяч что ли, оккупационных марок. Большие деньги по тем временам, поэтому мы могли покупать продукты на рынке. Но, кстати, уже под конец нашего пребывания там, у нас уже закончились и деньги и питание для рации, поэтому к нам прислали связную. Недалеко от нас она все оставила в стогу сена, подошла к дому соседки - титки Марии, сказала пароль, и мы с Машей поехали за ней. Заночевали там, ночью забрали груз и вернулись обратно.
А хозяйка дома не догадывалась, кто вы такие?
Конечно, мы ей ничего не говорили. Но ведь Маша постоянно работала на чердаке, а рацию мы хоть и тщательно замаскировали, но разве от хозяйки это скроешь? И то, что деньги у нас имелись, и то, что пистолеты хранили в тыкве на огороде, так что все она понимала. Она нам рассказывала, что ее мужа забрала полиция, и Маша ее обнадежила: «Мы знаем, где ваш муж», хотя мы и понятия не имели.
После войны не навещали ее?
Как-то с Машей заехали туда, но Лукьяновны там уже не было.
А немцы в доме бывали?
Только иногда останавливались ненадолго. За стол сядут, у каждого своя бутылка. А мы сидели как мыши, старались не обращать на себя внимание. И тем более, показать, что ты от них что-то хочешь.
Не приставали?
Мы очень старались, чтобы не остаться с ними наедине.
Как жилось в Новом Буге?
Ничего хорошего.
Пока вы там жили, немцы проводили какие-то акции устрашения? Может, устраивали какие-то показательные казни?
Нет, ничего такого не помню.
За эти четыре месяца был какой-то момент, когда вы ближе всего оказались к провалу?
На грани провала мы оказались в самый последний момент – когда немцы уже стали покидать город. Чтобы нас не угнали в Германию, мы все время прятались на чердаке, но в какой-то момент просто устали там находиться. Спустились, а подняться обратно не можем - в нашу хатку забрели два немца. Расположились поесть, и тем самым отрезали нам обратный путь на чердак. Тут хозяйка бежит: «Идут! Идут сюда!» Говорю ей: «Приглашайте!», а сама хватаю Машу и толкаю ее в кладовку: «Давай сюда, больше некуда!» Сама легла в рассыпанную картошку, а Маша в углу спряталась за корыто. Но она была тушистее меня, до сих пор не понимаю, как она за ним уместилась.
Но нас что спасло. Я этим двум немцам сказала – «Ауфидерзейн!», и когда в дом зашли эти калмыки что ли, они там занимались эвакуацией, и спросили этих двоих, есть ли кто в доме, они ответили, что были две девушки, но они ушли. Один немец выходит, бросил это покрывало, что висело вместо двери, и меня накрыло. А Маша так там и сидела. А так бы я с вами не разговаривала. Тех, кто прячется – расстреливали на месте…
Но еще страшнее оказалось другое. С нами постоянно крутилась соседская 12-летняя девочка – Тава. Она нам стала как младшая сестра, даже «на шухере» у нас стояла. Когда Маша находилась на чердаке, Тава должна была подать сигнал, если кто чужой появится. В общем, немцы увидели ее и стали уводить. Тетка Мария кинулась к ним и буквально на коленях вымолила ее отпустить. Мы втроем убежали в туалет и уже оттуда смотрели, как уходят последние немцы. И тут эта Тава заявляет: «Если бы меня забрали, я бы им сказала, что у нас еще две девки есть!» А если бы за нами вернулись, то все бы перерыли, и рацию бы нашли и нас. Так что тетка Мария не только дочку, а всех нас спасла…
8-го марта Новый Буг был освобожден, и нас с Машей мобилизовали помогать нашим частям. А мы же не можем сказать, кто такие, поэтому пришлось двадцать километров нести тазики, шмазики, для какой-то санчасти.
И лишь когда вернулись нас сразу увезли в Кривой Рог. В разведотделе нам сразу налили: «Ну, за Сталина!» - «За Родину!» - «За Победу!» А мы хоть и не пили совсем, но как вы думаете, могли мы отказаться пить за такие тосты? И, конечно, немного набрались. Зато утром было так плохо, даже врача вызывали.
 |
Мария Панова (Коренная) |
Потом написали подробнейший доклад. В том числе дали и характеристику друг на друга. А нашим непосредственным начальником, был майор Хорошевский Дмитрий Иванович. Очень хороший человек. Ему было лет сорок всего, но нам он казался очень пожилым, поэтому мы его звали «батя», а он нас «воробьи». Все нарадоваться не мог, что мы живые вернулись: «Вы ведь каждую секунду находились в опасности!» После войны он мне из Воронежа открытки регулярно присылал. (На сайте www.podvig-naroda.ru есть наградной лист, по которому майор Хорошевский Д.И. был награжден орденом «Красной Звезды»: «Работая в должности помошника начальника 2-го отделения разведотдела штаба 3-го Украинского Фронта майор Хорошевский произвел несколько операций по подготовке и выброске в тыл противника радиофицированных резидентур, которые систематически обеспечивали ценными данными командование Фронта, чем обеспечивали успешные наступательные операции частей Красной Армии. Благодаря своей честной и упорной работе по подготовке разведчиков, тов.Хорошевский не имел ни одного провала своей агентуры»).
Потом дали нам месяц отдыха. Съездила к себе на родину, и вернулись в часть уже в Одессу. А как приехали, сам Толбухин вручил нам ордена. (На сайте www.podvig-naroda.ru есть наградной лист, по которому разведчик 2-го Отделения разведотдела штаба 3-го Украинского Фронта красноармеец Калачева А.П. 1918 г.р. была награждена орденом «Красного Знамени»: «Тов.Калачева А.П. в период с 13.11.43 по 8.3.44 находилась в тылу противника во главе группы, выполнявшей боевое задание командования. К выполнению задания отнеслась добросовестно, в результате чего приказ командования и последующие задания выполнила хорошо. Группа освещала переброску войск противника по шоссейным и железным дорогам, держала под постоянным наблюдением дислокацию и передвижение штаба 6-й немецкой Армии, и своевременно доносила об этом нашему командованию. Передала 117 радиограмм» - прим.Н.Ч.) И еще вдобавок вручил нам билеты в оперный театр. После освобождения как раз первый спектакль давали. «Кармен» что ли. Говорю ему: «Так нас же выгонят с этих мест. В театре ведь знают, кто там должен сидеть». Но Толбухин нас успокоил: «Не беспокойтесь, не выгонят. Вы выше любых генералов!»
После награждения вышли из штаба, идем по улице, одесситы на нас смотрят во все глаза, а нас эмоции просто переполняют. Ведь живые остались после всех этих передряг… И на радостях решили с Машей сфотографироваться. Но нас, кстати, за эту карточку даже поругали немного, мы же не имели права фотографироваться. А я, помню, возразила: «Ну, должна же хоть какая-то память остаться!»
А вскоре после этого, как-то шли по Одессе, на нас вдруг машина вылетает. Оказывается, это Машин брат ее разыскал. Она же ему послала свою фотокарточку, он ее показал знакомому офицеру, а тот говорит: «Как, это твоя сестра? Так мы же ее видели в Одессе!» Взяли машину и поехали нас искать. Радость была…
А потом мы месяца полтора отработали в Молдавии. Где-то в середине июля 44-го нас забросили куда-то за Хынчешты с целью передавать сведения о передвижениях по трассе Кишинев - Хынчешты. Ночью приземлились на какую-то поляну, закопали парашюты, и все время с середины июля до конца августа, жили в том лесу. Весь день прятались в кустах недалеко от дороги, наблюдали, а ночью уже ходили свободно. И за все это время нас никто и не видел.
Помню, как-то утром приехал крестьянин на повозке, распряг волов и они подошли к нашим кустам. Порядочно объели их, а потом пришел мальчик и стал на них кричать. А мы все сидим, боимся шелохнуться. С трудом отогнал этих быков и они уехали.
А как началась Ясско-Кишиневская операция, на дороге началось дикое столпотворение. Шум, гам, лошади ржут, ведь масса отступающих войск, техники, тут еще наши самолеты стали налетать. Осколки и пули так и свистели вокруг… Поэтому я Маше так сказала: «Уходи отсюда подальше, нечего тут двоим сидеть!» А она мне на прощание пожелала словами из песни: «Если смерти, то мгновенной, если раны, небольшой!» Но там ужас, что на дороге творилось…
А как немцев прогнали, пришли мы в Хынчешты. Зашли в первый попавшийся дом, развесили антенну, хозяйка обрадовалась: «Ой, как хорошо, и белье есть куда вешать!»
Как командование оценило ваши действия в Молдавии?
Нам сказали, что все хорошо и нас представили к орденам «Отечественной войны». Но так и не наградили. Да и ладно, я не за награды воевала.
А как войска перешли границу, нас оставили в Кишиневе. За границей-то нам делать было нечего. И мы с Машей пошли работать в трест «Главмука», хотя нас еще даже не демобилизовали из армии. Но о том, кто мы такие, вообще никто не знал. Мы же были засекречены, подписку давали о неразглашении, и даже домой никого не водили. Но как-то произошел очень неприятный случай.
Как-то пришли на обед, вдруг заходят вооруженные солдаты: «Собирайтесь!» И повели нас через парк в здание МВД, а ведь все люди кругом смотрят… Привели в подвал и начали допрашивать, причем очень грубо так, дерзко. Потом, выяснилось, что все дело в парашюте. У нас же никаких вещей не было и мы с Машей поехали и выкопали ее парашют с последнего задания. Пошили из него себе какие-то вещи и только потом случайно узнали, что это главный инженер написал донос: «… вот так они используют государственное имущество!» Говорим: «Обратитесь к министру МВД», а мы были с ним знакомы. В конце концов, позвонили ему, и он них начал кричать: «Во-первых, извинитесь перед этими девушками. И выпустите их немедленно!» Нас сразу выпустили, но осадок остался нехороший.
Как вы узнали о Победе?
Мы ее ждали, но нет слов описать, что в тот день творилось. Мало сказать радовались… По такому случаю, мы с Машей надели ордена и, помню, одни военные увидев нас, воскликнули: «Вот две героини!» Потом приготовили хороший обед, Маша купила бутылочку вина. По стакану налили, я выпила, и как у меня начало все кружиться… И потом я дала себе слово: «Отныне и вовек никогда!», и всю жизнь почти не пила.
А уже 28-го мая нас демобилизовали. Маша потом вышла замуж и они с мужем уехали в Челябинск. А я вышла замуж, да так и осталась в Молдавии. Надо было бы уехать, а куда? Сталинград весь в руинах, а у нас ни копейки денег. А чтобы уехать в свою деревню даже и мысли такой не было…
Хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину.
Сейчас я очень плохо к нему отношусь. После всего того, что мы узнали. Мы же всего боялись тогда… А сколько народу он загубил…
Но в партии вы состояли?
В Партию я вступала уже после войны, но меня не приняли. Сказали: «Служащих не принимаем, только рабочих!» Да я и не расстроилась. Не приняли и не надо.
Вы можете сказать, что чью-то гибель на войне оплакивали больше всего?
До войны у меня был жених - Петр Алефанов, так он погиб в самом ее начале. Его друг мне написал, что он дежурил в штабе, когда в него попала бомба… Но вы знаете, во время войны мы были настолько заняты, настолько мобилизованы, что не было времени думать о ком-то. А как война кончилась, другие заботы стали одолевать.
Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
Вначале работала диспетчером на молотковой мельнице в тресте «Главмука». Запомнился такой случай. Когда с 1946-го на 47-й год случилась ужасная засуха, республиканское руководство своими безответственными и трусливыми действиями спровоцировало здесь страшный голод. И даже не сообщало о нем в Москву. Но все-таки кто-то передал, приехал Косыгин и увидев все эти ужасы, такой тут разгон устроил. В республику срочно прислали зерно, муку, и мне пришлось выдавать. И вот как-то приехал один человек, забрал мешки с мукой, а небольшой мешочек забыл. На второй день приезжает машина, оказывается, его уже арестовали. И посадят, если он не привезет этот мешочек. Тут я выхожу, начала его отчитывать: «Что же вы не забрали?», а он падает на колени: «Спасибо вам! Я и не думал, что вы мне отдадите!» Да как же я не отдам?
Потом шестнадцать лет проработала комендантом общежития. Получала мизерную зарплату, а теперь получаю такую же пенсию... Но главное, у меня дети хорошие. Есть трое внуков и правнук.
При слове война что сразу вспоминается?
Все, что довелось пережить… Иногда ночью лежишь и вспоминаешь, вспоминаешь… Все-таки удивительно, что мы не попались. Судьба видимо нас оберегала… И все думаю, что если бы не война, то наша жизнь сложилась бы совсем по-другому…
| Интервью и лит.обработка: | Н. Чобану |
