Я родился 22 февраля 1926-го года в селе Ястребово (ныне исчезло) Ак-Мечетского района Крымской АССР. Родители мои были неграмотными крестьянами, батька Федот Иванович, 1901-го года рождения, не умел расписываться и ставил на всех бумагах крестик. Его репрессировали в 1937-м году, за что, не знаю. Чего забрали?! Он же был простым чабаном, пас барашков в совхозе «Каракуль». Пришли ночью с 27 на 28 октября 1937-го года, перед рассветом, мы спали на печке с сестрой Тасей и братьями Васькой и Петром. После того, как отца арестовали, на следующий день пришли представители из колхоза и забрали все хозяйство.Тогда в общее пользование все забиралось, что конфисковали у «врагов народа». Буквально на днях я узнал, что отца осудили как члена кулацкой вредительской группы, но ведь это чушь какая-то, никаким кулаком или тем более кулацким прихвостнем он и подавно не был. Так как меня на воспитание взял родной дядька Федор, то я стал из Федота Федоровичем.
Окончил пять классов, и тут началась война. 22 июня 1941-го года объявили кругом, что Германия напала на нас, в деревне люди о чем-то говорили между собой, и вскоре началась мобилизация. Старший брат Василий пошел еще в 1939-м году в кадровую армию и достраивал что-то на Днепрогэсе, ведь он имел права тракториста, полученные на курсах при МТС. До сих пор его судьбы не знаю. Брата Петра, 1923-го года рождения, забрал полевой военкомат, и его определили в крымской степи в учебный отряд, мы туда с матерью ездили на бедарке, запряженной лошадью, чтобы брата проведать.На третий день обучения их отправили на Перекоп, там он попал в плен и оказался в Германии, где его освободили наши войска в конце войны. И долго Петр не пожил, у него со слухом были серьезные проблемы, и вскоре после возвращения домой умер.
К нам же осенью 1941-го года в деревню пришли румыны. Их было очень много, у нас во дворе стояло огороженное зерно, мама мне говорит: «Иди туда, сынок, проследи, чтобы румыны его не брали, ведь есть нечего». Только туда пошел, как меня увидел румын и тут же ударил сапогом прямо по заднице. Все опухло, так сильно этот вражина саданул, бабушка меня долго лечила, все прошло в итоге. А немцы у нас и не появлялись, они двинулись дальше на Севастополь. У нас же румыны шастали,постоянно, гады, воровали курей, и из съестного все брали. Первое время я тынялся по деревне, а потом староста по фамилии Гурджи собрал молодежь, и мы на коровах пахали поле, и другие разные работы выполняли. Потом немцы устроили облаву, в которую угодил мой двоюродный брат – оккупанты ездили на машинах по деревням и отбирали молодежь в Германию. А я остался, не взяли меня, мы на поле с моим товарищем Колей Панько боронили землю на лошадях. И я видел, что на Беляус прошли грузовики, забитые молодежью из окрестных деревень, дальше, по всей видимости, двинулись на Евпаторию. После мы узнали о том, что всех этих ребят посадили на пароход в Севастополе, его где-то разбомбили, и корабль с нашими товарищами затонул.
В апреле 1944-го года нашу деревню освободили советские войска. За пару дней до их прихода староста заставил нас запрягать лошадей в четыре повозки и ехать на Евпаторию для того, чтобы отвезти в Севастополь румын. Добрались до Поповки и заночевали в деревне, а наутро нам кто-то говорит: «Домой!» А кто сказал, мы даже и не знаем. Приехали домой, видим, как румыны пошли по дороге на Севастополь на бричках и всяком таком транспорте. На следующий же день услышали о том, что нас освободили.
Меня призвали 20 апреля 1944-го года вскоре после Пасхи. Согласно распоряжению полевого военкомата направили в деревню Айбар (с 1945-го года – Войково)в запасной стрелковый полк. Оттуда мы пошли пешком в Николаев, здесь нас посадили в вагоны и повезли в Белоруссию.После выгрузки стал сапером в 198-м инженерно-саперном батальоне, но прослужил недолго, с августа по сентябрь 1944-го года. Учили меня на сапера. А затем что-то перерешали, и определили в 71-й полк связи в качестве курсанта-радиста, где я с девчонками учился по декабрь 1944-го года. Набирали молодежь, 1926-го года рождения, девчат и нас, молодых хлопцев, шесть человек, попались и мои знакомые крымчане Тороп, Голуб и Литвиненко. День и ночь учили, приучали все делать очень и очень быстро. Так как учили работать на рации прямо на сырой земле, то многие из курсантов простыли. В итоге в декабре 1944-го года направили радистом в 355-й отдельный инженерно-саперный батальон 30-й инженерно-саперной ордена Александра Невского бригады. Здоровая была бригада. Я работал на радиостанции малой мощности РБК.Мой позывной был: «Тенор! Тенор! Я гагара!» очень хорошо помню свое первое боевое задание. Наши разведчики находились где-то в тылу у немцев, и нам дали только позывные, чтобы мы сутки напролет держали связь на тот случай, если они выйдут в эфир. На рации со мной работал старший сержант Чесноков. После первой бессонной ночи он говорит мне: «Ложись спать сынок, поспи, а я посижу». Я прилег вздремнуть, на шлем радиста головой улегся, чуть-чуть подремал, после проснулся, глянул в сторону рации, Чесноков сидит, курит, и в наушники вслушивается. Я через какое время встал его сменить, но старший сержант снова говорит: «Ложись и спи! Я сам». А солдаты на сене и соломе в сарае спали и ворочались во сне.
Наутро началось генеральное наступление.Куда всех гонят, туда и я. На плечи одену радиостанцию, идем рядом со штабом батальона, несем рацию и батарейки. Восточную Пруссию освобождали, там в боях пропало очень много наших хлопцев. Гнали только вперед, ни шагу назад. «Вперед за Сталина!», - таков был лозунг.
При форсировании какой-то реки в районе города Прейсиш-Эйлау и освобождении города Бартенштейн я получил благодарность Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина. В дальнейшем мы штурмом брали Кенигсберг. Там нам тяжело пришлось. Много наших ребят полегло. Лежали люди повально. Гоном гнали, твердили, что надо брать главную крепость врага в Восточной Пруссии.
После Кенигсберга нас перебросили к Балтийскому морю, и тут мы 9 мая 1945-го года узнали о том, что Германия капитулировала. Что уж говорить, сильно обрадовались, стреляли в воздух, дай Боже. После организовали праздничный ужин, на котором все радовались, плакали и кричали. Начальство дало нам команду: «Три дня что хотите,то и делайте». Полная свобода, а потом опять железная дисциплина!
- Как бы вы оценили нашу рацию РБК?
- Сигнал держала неплохо, но батареи у нее слабенькие и мощность малая. Быстро разряжалась. При этом тяжелая, зараза, трудно на марше таскать на плечах.
- Какое у вас было личное оружие?
- И карабин, и автомат. Но большинство радистов, и я в том числе, в наступлении оружие с собой не таскали, так как нужно везде носить радиостанцию.
- Как в армии относились к партии, Сталину?
- Великолепно. Только один разговор и был: «Вперед за Сталина!»
- Как относились в войсках к старшим офицерам?
- Командующим нашей 2-й гвардейской армии был генерал-лейтенант Порфирий Георгиевич Чанчибадзе, здоровый и крепкий мужик. Ноги при парадном шаге почти вертикально поднимал. Он нас гонял по немецкому плацу, где при фашистах какая-то юнкерская школа находилась – после Победы он нас готовил к параду. Боялись его сильно. А командующий 3-м Белорусским фронтом Иван Данилович Черняховский, которого горячо любили солдаты, погиб в восточной Пруссии, он как раз незадолго до гибели лично помогал прорвавшейся вперед группе, в которую входил и наш батальон, выходить из окружения. Всю ночь шагали тихо, и при этом был строжайший приказ не разговаривать и не курить, чтобы ничего не было слышно. Только время от времени поскрипывали повозки, когда мы проходили по грязи. А затем мы узнали, что 18 февраля 1945-го года он был смертельно ранен. Я его видел издалека, строгий и хороший командир.
- Как кормили в войсках?
- В основном каша-перловка. Котелок на поясе с левой стороны носили, дадут в него твою часть, и пошел в сторонку есть. Приносили и подвозили кушать на марше регулярно. Американскую тушенку изредка давали. Как-то мы наткнулись на немецкий склад и так объелись трофейной тушенки, что я и до сих пор не могу на нее смотреть. Были здоровые банки с хорошей тушенкой, что невозможно удержаться. Кроме того, перед наступлением давали с собой немного сухого пайка.Делили мы его на части, чтобы не сразу съесть, ведь никогда не знаешь, когда в наступлении тылы отстанут, и когда в следующий раз будут кормить.
- Сто грамм «фронтовых» давали?
- Было дело.
- Вши не заедали?
- Нет, с ними четко боролись в конце войны. Ставили брезентовые палатки, или заводили в сарай, где мы купались, так что с уверенностью могу сказать, что вши не заедали.
- Женщины у вас в части были?
- Были. Боже сохрани, чтобы кто-то к женщине подступал или еще что-то. Командиры этим делом занимались, а солдаты – нет, порядок был строгий. Девчата купались отдельно в сарае, укрытые брезентом. И частенько кричали: «Принесите воды нам!» Каждый вечер они мылись. Принесем водички в ведре, и в палатку подадим. А мы всегда мылись в другом отделении сарая. Кстати, брезент для деления бани всегда с собой возила медсанрота.
- Замполит у вас в части был?
- А как же, в батальоне имелся. Относились к нему нормально, но немного побаивались, ведь к тому времени воевала в основном молодежь, я-то 1926-го года рождения, и моих одногодков в пополнении было очень много.
- С особистом сталкивались?
- А как же. Когда в Красную Армию призывали, в Айбаре два раза проходил через особый отдел. Вызывали меня, и спрашивали, где я был и что делал во время оккупации, не работал ли на немца. Отвечал, что нет, на себя работал, иначе бы умер с голоду. Спрашивали, чем занимался в колхозе, кто был старостой в деревне, как он относился к мирным людям. Отвечал, что староста был ничего, человек самостоятельный, видно, в апреле 1944-го года заставляли его повозки румынам давать. А вот в Ак-Мечете комендантом был немец по фамилии Кизов, и он быстро прославился своей строгостью. В селе Артемовка было большое арбузное поле, и оттуда местные жители постоянно крали арбузы. Тогда Кизов дал команду: «Поставить столбы с перекладиной, и повесить на них канаты на манер виселицы». И никто больше ничего не крал. Даже не подошли. Без сторожа справился комендант – когда есть перекладина, то сторожа не надо. И вскоре он показал, что перекладина у него пустовать не будет – чуть что, людей вешали.
- Что было самым страшным на войне?
- Когда убивали людей. Идешь, а рядом раненый просит помочь. Страшно было, очень страшно. А бомбежка – это такая гадкая штука, что не дай Бог. Как только начнет бомбить во время марша – сразу же раз, и попадала неподалеку от тебя серия авиабомб. Прятались,кто как мог, или в ровиках на обочинах укрывались дорог, или прямо на землю падали, и прикрывались руками.
Демобилизовался я только в 1950-м году, так как долгое время после войны в окрестностях города Слоним пилил лес для Министерства обороны Советского Союза. Вскоре выучился на шофера 3-го класса, ездил на трофейных «Опелях» - хорошая машина, надежная. А потом нас повезли куда-то под Москву, где мы косили сено и рожь. Жизнь была тяжелая, солдаты, кто имел опыт полевой работы, трудились в колхозах, другие заготавливали камень для здания Министерства обороны, которое, как нам говорили, строили где-то в Москве.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
