Осокин Николай Васильевич

К сожалению Николай Васильевич не может рассказывать по состоянию здоровья. Всё, что можно было взять – это материал корреспондента забайкальской газеты «Вечорка» 2003 года (когда ветерану было 78 лет) и фотографии, предоставленные сыном ветерана.

Я c 1925 года, родился 10 мая, а в феврале 1943, когда мне ещё не было и восемнад­цати, призвали в армию. На­правили в Кемерово, в пехот­ное училище. Проучился полгода, а 10 августа за одну ночь погрузили наше училище, Новосибирское военно-политическое, Бердское в один эшелон и за десять дней привезли на фронт. Останавливались только чтобы воду в паровоз залить и ехали дальше. Куда мы едем, тол­ком никто не знал. Когда по­грузили, сказали коротко: «На фронт!» Перед дорогой нам дали сухой паёк на 10 суток, махорку. В тылу, во время войны, курева не давали ни солдатам, ни офицерам. Я до армии курил, в училище при­ехал с табаком (больше сот­ни стаканов впрок заготовил), но его у меня «увели», и я бросил курить. А свою фрон­товую долю выменял на сахар.

Никогда не забуду напут­ствие нам, только что прибыв­шим, старшины Пономарёва. Ему поручили побеседовать с нами об условиях и особен­ностях войны. Первое, что он спросил: «Сынки, вы жить хо­тите?» И получив в ответ друж­ное: «Да!», добавил: «Тогда первое правило: не пейте наркомовские». А нам давали 100 граммов водки на чело­века в обязательном порядке. И ещё перед атакой давали. И вот, к примеру, выдали водку на 150 человек, сходи­ли в атаку - не досчитались десятерых, а водку опять дают на тех же 150 человек, на следующий день ещё столько-то не вернулось, а норма водки та же. И получается уже не по сто, а по триста граммов на брата, а то и более. Вместо чая и воды солдаты во флягу эти лишние граммы сливали и заправлялись.

Командова­ние понять можно. Перед ата­кой даже специальная коман­да была: «Выпить по сто!» Де­лалось это, чтобы притупить страх присущий всем. А его было много: страх стрелять в другого, страх лишиться собственной жизни, неосознан­ные, почти физические страхи от свиста пули, взрыва снаря­дов. В 1941 году были случаи, когда солдатня бежала от фашистских об­стрелов, вот и ввели облегче­ние для психи­ки. Но, кроме страха, водка ослабляла и другие необхо­димые человеку в экстремаль­ных условиях реакции. Из 100 человек погиб­ших - 80 поги­бало из-за водки. Там, где надо проползти, «подзаряженный» солдат идёт в рост и орёт: «Я тебе покажу, фриц!». Там, где бы согнув­шись пробежать, снова идёт в полный рост. Немцы открыва­ли огонь, на поражение. Они подпускали наших солдат на 50-100 метров и расстрелива­ли в упор. Перед их окопами образовывалась груда солдат­ских трупов.

Поэтому я послушался стар­шины и охотно менял свои наркомовские на махорку и сахар, благо, что отбоя от таких предложений не было. Покурить и выпить хотелось многим. А я и не сопротивлялся – шёл им навстречу. В итоге, вместо 40 граммов я съедал 120 г. сахара в сутки.

И много ещё мудрых сове­тов дал нам тогда Пономарев: «Познавайте быстрее секреты войны, её особенности, выра­батывайте в себе инстинкт к самосохранению». И на самом деле первый месяц войны кла­няешься каждому снаряду, каж­дой мине. Оно и не в тебя ле­тит, а все равно невольно льнёшь к земле. А на третий месяц уже чувствуешь, когда уклониться, а когда и не твой снаряд, заранее знаешь, пере­летит или недолетит. Вот и учил Пономарев нас, куда бы не пришли - осмотреться и найти укрытие на случай вне­запной бомбёжки. Почувствуешь, что снаряд «твой»: укры­вайся в окопе, в ближайшей воронке… словом, наука, стар­шины очень помогла мне в вой­ну.

Я ушёл на фронт атеистом, а вернулся с твёрдой уверен­ностью, что существуют какие-то силы свыше, что есть у че­ловека, в действительности, свой ангел-хранитель, который многое ему подсказывает, обе­регает.

Убедился в этом на многих примерах войны. Кто-то точно с особой ясностью предчувствовал, в какой день будет убит - а повиноваться предчувствию, предостеречься было нельзя – фронт, приказ все знали, что боремся с врагом не на жизнь, а на смерть. Другие спасались чудом, совершенно необъяснимым с точки зрения здравого смысла.

Приехали мы на фронт где-то к 20 августа, поэтому попа­ли уже в наступательные, а не оборонительные бои на Степ­ной фронт. Распределили меня в четвертую гвардейскую ар­мию, 7 гвардейскую воздушно - десантную дивизию 21 воз­душно-десантного стрелково­го полка. Армия вела наступление на Ахтырку. Эта Ахтырка несколько раз переходила из рук в руки. От фашистов к нам и обратно. Когда пришло по­полнение, наши войска пере­шли в наступление. Фашисты контратаковали, бои были кровопролитные, но все же пере­вес уже был на нашей сторо­не.

Я был назначен командиром отделения телефонной связи. Обеспечивал связь от штаба полка до штаба 3-го батальо­на. Прошёл в этой должности от Курской битвы, через Корсунь-Шевченковскую опера­цию, до тяжёлого ранения в Бессарабии (ныне Молдавия).

В боях на Курской дуге был награждён медалью «За отвагу». Наш батальон наступал. Вышли на чистое поле. Наступ­ление было приостановлено. Связь то налаживалась, то те­рялась. Взял я с собой солдатика, пошли смотреть - нет ли повреждения на линии. При подходе увидели следы немецкого танка. Связь оказалась порвана немцами. Стали восстанавливать и вдруг услышали стоны. А рядом ничего не было, только опустевшая МТФ (молочно-торговая ферма), а вокруг заросли сорняков выше человеческого роста. Прислушались – стон оттуда.

Я солдату: «Давай, соеди­няй, а я сбегаю - посмотрю». Сначала увидел 45-мм проти­вотанковую пушку. Её, видимо, недавно пытался раздавить немецкий танк, но не подрасчитал. А потом увидел я и чело­века. Командир противотанко­вого орудия был ранен в обе ноги и стонал. Я стал его перевязывать. В это время послышался шум танка - раненный наводчик определил, что танк - немецкий. К этому времени к нам подоспел мой солдат. Мы с ним развернули пушку в сторону леса (45-миллиметровая пушка для этого достаточно лёгкая). Подтащили раненого к прицелу:

- Кто из вас умеет заряжать пушку? - спросил он. А я в училище учился на пулемётчика. Солдат поднёс ящики со сна­рядами, я зарядил пушку.

- Спокойно, тихо, не шуметь, - скомандовал наводчик. Мет­рах в 150-200 мы увидели танк противника, но командир пушки стрелять не велел. Немцы, не увидев нас в зарослях, вслепую выстрелили в МТФ. А ког­да отошли от леса метров на 100, раненный наводчик первым же выстрелом поджёг немецкий танк. Немцы стали выскакивать из танка, солдат и я начали по ним стрелять. Убили одного. Остальные окры­лись в лесу. Раненый оказался сержантом, имени его по прошествии лет удержать в памяти не удалось. Помню, что стал его хвалить, а он:

- Не устраивайте эйфории, танков немецких много. Заряжайте пушку. Сидите.

И верно, минут через 15-20 снова шум. Показался второй, вражеский танк. Мы его опять пропустили. Фрицы вышли, смотрят на первый горящий танк. Нас опять не заметили. Трижды выстрелили в никуда. Вернулись к танку - посмотреть: остался ли кто живой. В это время наш сержант и бух­нул. В танк попал, но танк на этот раз не загорелся, немцы стали убегать. Мы открыли огонь. Раненный нами фашист сгорел в танке, остальные смогли убежать.

Я пошёл докладывать коман­дованию. На проводе оказал­ся командир полка майор Пав­лов: «Что за стрельба?!!» Я объяснил. В ответ: «Не уходите, будьте там, я сейчас подъе­ду». Через пятнадцать минут, действительно, подъехал со своим адъютантом. Адъютант вынул из кармана медаль «За отвагу» и протянул раненному сержанту, вторую - мне, третью - солдату. А наводчику ещё и сказал: «Ты достоин больше­го, представляем тебя к награде - Ордену Красного Знаме­ни».

У меня на­грады не только за Курскую битву,есть ещё Орден Сла­вы за форсирование Днепра. Медаль «За боевые заслуги» за окружение и уничтожение Корсунь-Шевченковской группи­ровки противника в феврале 1944 г., Орден Отечественной войны 1 степени, полученный уже в мирное время. Первую степень давали только тем, кто был ранен в сражениях. Вторую всем, кто воевал. Есть много и других послевоенных наград.

На Украине ещё дело было. Пришлось укрываться от немцев в погребе – такой вырытой яме, покрытой сверху конусо­образным шалашиком из вет­вей и стеблей. Разбомбили там наш командный пункт, в небольшой такой деревушке близ завоёванного села под Черкассами, когда мы форсировали Днепр. Я вспоминаю этот тошнотворный запах мочёных яблок и перебродивших арбузов в стоящих там бочках… , и рядом сол­дат в состоянии шока, которому оторвало руку.

И ещё двое уцелевших ребят, которых пришлось приводить в себя: хлестал по щекам, тряс их, давал подножки, чтобы не угодили на мину. Нас же этому обучали.

Осокин Н.В (слева) и подполковник Яхнин. Дальневосточный ВО. 1975 год

Сижу и вдруг чувствую какую-то необъяснимую тревогу. От окна пересел, а на моё место сел другой солдат. И тут ему внезапно пропарывает пулей живот. Прямо у всех на глазах. Оттуда кишки вывалились, от которых в спёртом помещении пошёл такой резкий зловонный запах. Там некогда было задуматься о высоких материях, а надо было что-то быстро предпринять, чтобы не задохнуть­ся. Ну я не растерялся, оторвал лоскут от рубашки, смочил его яблочном рассоле и приложил к носу, научив так сделать и двух оставшихся товарищей. Так немцев и пересидели. А потом стали выбирать более подходящее для командного пункта место.

А ранило меня как? Уже в Бессарабии при форсировании Днестра дали приказ наладить связь во что бы то ни стало. А в тот день одолели вши. В военно-полевых условиях гигиена понятно какая - без вшей солдаты не обходились, но как-то привыкали к ним, а вот когда те начинали по осо­бому колобродить - говорили, что это к ранению или смерти, мол, чуют они как крысы на корабле перед течью, что скоро конец их при­станищу. Об этом сказал мне и солдат-товарищ, Он увидел, что я держу над костром рубашку, уничтожая потрескивающих от огня насекомых.

Двинулся я в обход и увидел много немец­ких обозов. Идти было некуда, ну и доложил об этом коман­дованию. А те в ответ: «Давай связь, пойдёшь под трибунал!» Делать не­чего - пошёл вперёд, как было велено, считай на верную ги­бель. И рядом взрывается мина. Я в тот момент подумал: «Ну всё, песенка спета». Стал звать, пришли два солдата, только уже не с моего полка. Они меня перевяза­ли и отнесли в свой тыл. Затем медсестра на но­силках доставила в роту 18 полка в медсанбат, откуда обо всем сообщили моим команди­рам. Потом на повозке увез­ли в госпиталь, где сделали операцию, а долечивать отправили в Черкассы, которые я когда-то отвоёвывал. Из ноги медики вытащили12 осколков.

Думаю, что далеко не все приметы надо воспринимать с иронией, на войне многие из них вели бойцов, спасали, сохраняли им жизнь…

1977 год - Хабаровск