Top.Mail.Ru
38497
Танкисты

Аронас Александр Михайлович

А.А. - Родился 23/12/1926 года в немецком восточнопрусском городе Кенигсберге. Мой отец был родом из Кременчуга и поселился в Германии уже после 1-й Мировой Войны. Мама, уроженка прусского города Раушен, умерла, когда мне было три года, отец женился во второй раз, и от нового брака имел двух дочерей. В 1933 году, с приходом Гитлера к власти, наша семья сбежала из Кенигсберга в Литву, в Каунас, где жили сестры матери. Отец мой был художником-фотографом по специальности, имел свое фотоателье, и жили мы довольно зажиточно. Я пошел учиться в реальную гимназию, а потом продолжил обучение в еврейской гимназии Швабе. В 1940 году в Литву пришла Красная Армия, по центральной каунасской улице Лайсвис-аллее прошла кавалерия на дохлых клячах, и для нас приход Советов являлся спасением или в какой-то степени отсрочкой от гибели под гитлеровским игом, большинство евреев это понимали и приветствовали новую власть. После закрытия в Каунасе еврейских национальных школ и гимназий я пошел учиться в русскую школу, открытую в здании бывшей немецкой гимназии. Новая власть лишила отца частного дела, но он на нее не озлобился, понимая, что при немцах пришлось бы во много крат хуже и страшнее. Отец был человек умным, практичным, никогда не терявшим самообладания в любой жизненной ситуации.

В первый день войны отец отправил на восток жену с двумя маленькими дочками, а двадцать четвертого июня, еще до прихода немцев в город, в Каунасе начался кровавый еврейский погром. Мы с отцом успели убежать из города на попутной машине, добрались до Шауляя, но дальше проехать литовцы никому не давали. Из Шауляя выбраться мы уже не смогли и вскоре оказались вместе с другими евреями города в гетто. Пережили несколько первых акций по ликвидации части гетто, но расстреливали поначалу только представителей местной интеллигенции и молодых мужчин, способных организовать сопротивление, уже позже стали «разгружать гетто» от нетрудоспособных женщин и от детей. Мой отец имел немецкое гражданство, сохранил свой старый германский паспорт, но для немцев не было разницы, кто перед ними,... если еврей - смерть... По всей Литве, в малых городах и местечках, уже было уничтожено еврейское население, и только три «временно оставленных в живых» гетто: в Каунасе, Вильнюсе и Шауляе были превращены в концлагеря, и евреев здесь убивали постепенно, в очередных акциях в 1942-1943 годах. Ранней весной 1942 года из Шауляйского гетто был отправлен первый железнодорожный транспорт с узниками в Германию (после войны я узнал, что эти эшелоны шли в лагеря уничтожения Дахау и Штуттгоф), и мы с отцом попали в этот транспорт. В вагоны набили по сто человек, и многие понимали, что нас везут не в трудовой лагерь, как объявили немцы, а на верную смерть. Отец, которому тогда было почти шестьдесят лет, по своему характеру не мог смириться с подобной участью, он сплотил вокруг себя несколько человек и они решили бежать с эшелона любой ценой.

Мы уже проехали Тауроге, как отец с товарищами стали ножами выпиливать доски со дна вагона. В Мемельском крае поезд встал на несколько часов на полустанке, окруженном лесами с двух сторон, в это время уже все было готово к побегу. Через дыру в полу вагона евреи по одному тихо спускались на полотно дороги и отползали к лесу. Вдоль вагонов шагали по два охранника с каждой стороны. Я был двенадцатым, покинувшим вагон, но выпрыгнул ли кто-то еще вслед за мной - я не видел, сразу пополз вслед за отцом с насыпи в лес, и здесь, вскочив на ноги, мы быстро побежали вглубь леса. Беглецы разошлись кто куда, а отец сказал мне, что мы пойдем только на восток.

Полгода мы пробирались лесами по немецким тылам, но нам повезло, мы все же добрались до линии фронта.

Г.К. - Двум безоружным гражданским людям, пожилому человеку и его пятнадцатилетнему сыну, удалось пройти по глубоким тылам, по территории, захваченной противником, свыше тысячи километров, остаться в живых и перейти линию фронта. Я, когда узнал про Вашу историю, то подумал, что подобный случай уникальный, но, оказывается в исторической и мемуарной литературе упоминаются многие десятки подобных случаев, позвонил еще бывшему «смершевцу» и бывшему диверсанту, и они подтверждают, что такое было, что в сорок втором году линию фронта переходили группами и в одиночку партизаны и гражданские, выбирающиеся на восток из брестских и минских лесов, и в качестве дополнительного примера мне привели выход на соединение с Красной Армией партизанской бригады Никитина и отряда политрука Киселева. Но как Вам с отцом, не имевшим с собой оружия и запаса продовольствия, удалось пройти такой долгий , тяжелый и полный опасностей на каждом шагу путь?

А.А. - Шли только лесами, питались ягодами, иногда по ночам отец заходил в села.

У него сохранилось несколько маминых золотых колец, которые он менял на продукты.

Я в это время ждал его на опушке леса. Ориентировались по звездам, по солнцу, шли предельно осторожно, прислушиваясь к каждому шороху.

Уже летом мы были в Смоленской области. Из оружия у нас были только ножи, а потом мы наткнулись на труп в лесу, у которого на поясе в кобуре был бельгийский пистолет и в карманах запасная обойма. Отец взял пистолет себе. Мы не сталкивались с партизанами за все время нашего пути, и когда видели крестьян, работающих в поле, то сознательно обходили их стороной. Все реки пересекали вплавь, боялись подойти к мостам или к лодочным или паромным переправам. Мы с отцом на оккупированной территории были людьми вне закона, и понимали, что каждый неосторожный шаг, любая оплошность, любой лишний контакт с местными неминуемо приведет к нашей гибели... Один раз нас задержал полицай, отец даже не успел вытащить пистолет, настолько внезапно все произошло. Полицай сразу понял, что перед ним беглые евреи, и он... опустил винтовку и сказал, что нам надо уходить по другой лесной дороге, если мы не хотим попасть к немцам, сказал, что в районе идет облава на партизан... К конце нашего пути мы настолько изголодались, что были похожи на скелеты, одежда превратилась в лохмотья, мы были завшивлены до крайнего предела. Если бы не отец, я бы сам пропал в немецком тылу. Отец, человек опытный в жизни, несмотря на возраст, вывел меня на восток.

На мгновение представьте городского, измученного голодом в гетто человека, обреченного на смерть, во враждебном окружении, в глухом лесу, пытающегося дойти до цели и вынужденного бояться даже собственной тени... На одни сутки поставьте себя на его место. Смогли бы хоть день так прожить? А полгода? Началась осень, по ночам мы стали замерзать, и тут отец начал физически сдавать, я тогда не знал, что он смертельно болен. Где-то в Вяземском районе, есть Крутовский сельсовет, так в этой точке мы готовились к последнему рывку к передовой линии. Фронт перешли через лес, и даже без большого труда, сами того не ведая, проскочили боевое охранение и первую линию обороны. Мы сами не поняли, как оказались в тылу какой-то стрелковой дивизии. Нас сразу арестовали, повезли в Особый Отдел, но там, увидев, что на немецких шпионов или диверсантов мы никак не «тянем», что перед ними больной пожилой гражданский человек, еле стоящий на ногах, а рядом с ним изможденный сын-подросток, не стали нас долго допрашивать, и под конвоем нас отвезли куда-то километров за сто, в фильтрационный проверочный лагерь для гражданского контингента. И здесь отец совершил ошибку. Он все время нес наши документы с собой в маленьком кожаном мешочке (чтобы бумаги не промокли в воде), и на проверке показал следователю свой старый немецкий паспорт. Меня же допросили всего пару раз, что с меня взять, доходяга, кожа да кости в лохмотьях, а вот отца стали таскать, как это так, «гражданин Германии»!?. И получил отец статус спецпереселенца третьей категории (такой давали советским немцам во время высылки в 1941 года с Поволжья в Сибирь и Казахстан), и его отправили в Алтайский край. Хорошо, что не в лагерь посадили, а мне сказали, что-то похожее на: «пацан, ты свободен», но я поехал вслед за отцом в город Камень-на-Оби. Отец встал на учет в милиции, я был с ним, но папе с каждым днем становилось все хуже и хуже, и через два месяца он скончался. Врач сказал мне, что папа умер от рака с метастазами. Значит, еще в немецком тылу отец был смертельно болен...

Я остался сиротой, кушать нечего, хоть иди и воруй... Меня на Алтае оформили как беженца из Литвы и отправили в Барнаул, работать в литейном цехе танкомоторного завода № 77. Смены по 12 часов, а кормили на заводе пайкой хлеба и всего раз в день пустой похлебкой. Через месяц-другой я сбежал обратно в Камень-на-Оби, но меня поймала там милиция, и. как «дезертира с трудового фронта» посадили в местную тюрьму.

 

 

Г.К. - И как из этой жизненной передряги выбрались?

А.А. - Просидел в тюрьме четыре месяца, и отношение ко мне со стороны других заключенных было исключительно хорошим. Я выдавал себя за литовца, зеки меня подкармливали, мою рваную фуфайку поменяли на старую и добротную шинель, спать там нам приходилось в камере на каменном полу, нар не было. В тюрьме, в военное время кормили три раза в день, о чем еще можно было тогда мечтать, и я там себя чувствовал физически крепче, чем на воле. Состав камеры все время менялся, кто-то получал срока и отправлялся в лагерь или в штрафную роту на фронт, кого-то выпускали, а я сидел без вызова на допрос, без какого-либо следствия. Как-то в камеру «заехали табором» по 162-й статье УК цыгане-конокрады, и один из них мне сказал: «Что ты тут торчишь? Иди, просись в ремеслуху. Ты несовершеннолетний, тебе по твоей статье ни один прокурор срок не даст!». Так я и сделал, меня выпустили из тюрьмы, определили в ремесленное училище, где я учился на токаря и еще занимался насечкой напильников. Несколько раз ходил в военкомат, просился на фронт добровольцем, и только 9/10/1943 мое заявление приняли и меня призвали в армию.

Г.К. - Но Вам тогда даже семнадцать лет не исполнилось.

А.А. - «Схимичил» с датой рождения, а место рождения указал - «город Каунас Литовская ССР». Меня сразу отправили в 16-ую Литовскую дивизию в Балахну. Добирался туда я сам, мне выдали проездные документы на дорогу, но уже в Горьком меня задержал патруль и доставил в комендатуру: «Куда едешь?» - «В Балахну. В литовскую дивизию», а мне, даже не моргнув, заявляют: «Нет там уже такой дивизии!». Трое суток продержали под арестом в Горьковском Кремле, и уже оттуда отправили в другой запасной полк, в Гороховец. Уже в декабре я оказался на фронте, где «маршевиков» распределяли по частям примерно таким образом: «Сибиряки, выйти из строя. В лыжбат!»... По прибытии на фронт меня с группой бойцов направили на пополнение 87-й гвардейской стрелковой дивизии. До лета 1944 года я воевал в пехоте, в 262-м гвардейском стрелковом полку, а после госпиталя стал понтонером 51-го отдельного инженерно-саперного батальона 13-го СК, пока осенью не попал в танкисты.

Г.К. - Свой первый бой в пехоте помните?

А.А. - Не самое приятное воспоминание. Немцы пошли в атаку, очень серьезно нажали на нас, я смотрю, а соседи слева и справа уже драпанули назад, в траншее остались считанные люди. Когда немцы подошли метров на сорок-пятьдесят, тут и мы рванули назад, к опушке леса, где батальон снова окопался.

Одним словом, отдали позиции, это называлось - «неорганизованный отход»... Страха в первом бою почти не ощущал, в руках автомат, рядом товарищи по взводу, чувствовал себя уверенно, а вот когда «народ потянулся в тыл» стало немного не по себе...

Потом была немецкая танковая атака, но тут уже обошлось без паники, между нами залегли расчеты ПТР, сзади по танкам стала лупить, «как бешеная», наша артиллерия, и страх перед танками прошел с первым залпом артиллеристов, я чувствовал, что мы не одни, нас выручат и поддержат.

Вообще, на Украние мы воевали не так часто, больше совершали изнурительные пешие марши, чем стреляли, а вот в Белоруссии нам пришлось вдоволь навоеваться.

Г.К. - Вам лично тяжело было убивать в первый раз?

А.А. - Нисколько. Хотел отомстить и жалости ни к кому из немцев не испытывал. После всего, что мне пришлось испытать за первые два года войны, у меня по отношения к немцами никаких сантиментов не осталось. Бежим в атаку, захватываем с боем позиции, какой-нибудь немец встает и поднимает руки вверх, но ты же не будешь возле него задерживаться, бой идет, тебе атаковать и дальше продвигаться надо, так даешь короткую очередь, немца «на небо»..., а сам вперед. Сами поймите, мне же еще даже восемнадцати лет не исполнилось, а молодые цену жизни, своей или чужой, не понимают...

.В Белоруссии мне довелось из РПД в упор косить немцев, идущих на прорыв. В тот день удалось человек двадцать положить, так я чуть ли не сиял от гордости... Месть, это штука страшная, от этого чувства просто звереешь... Никакого сострадания, ни к себе, ни к немцам, лютым врагам... Сначала за родных мстил, а потом за погибших фронтовых товарищей. И когда война закончилась, у меня промелькнула мысль, а как же я дальше жить буду. Для чего? Ради чего?... Юности у меня, как таковой, не было, ее всю война «забрала», взрослел я уже в тюрьме и на фронте... Многое, что происходило, понял и осознал уже через много лет, а тогда жил только одним днем и жаждой мести...

На Украине зимой окопные брустверы из немецких замерзших трупов делали, и никто из бойцов или офицеров не возмущался - «фронтовая проза жизни»...

Уже когда стал танкистом, то в Пруссии произошел один эпизод. Мы на танке совершенно внезапно на скорости врезались в колонну немецкой пехоты, в самую гущу людей, давили их безбожно, да я еще через открытый люк башни с десяток «лимонок» по сторонам раскидал. Незабываемое ощущение... Отомстил...

Г.К. - Как в танкисты попали?

А.А. - В начале сентября 1944 года, уже в Литве. Считай, что с «дороги подобрали». Мы наводили переправу через реку для танковой бригады. Рядом с нами остановились танкисты, у них в экипаже заряжающего не было, начали почему-то именно мне предлагать, мол, сапер, пошли к нам в экипаж, паек отличный, вшей не кормим, «броня крепка и танки наши быстры». Я и вызвался, по молодости сам не осознавая, что делаю.

Я даже сейчас не помню, как меня в танковый полк оформляли, был ли вообще приказ о переводе из 51-го ОИСБ, или меня в штабе батальона в «пропавшие без вести» записали? Все произошло так молниеносно...

Г.К. - В пехоте было легче, чем в танкистах?

А.А.- В пехоте было намного страшнее, но никто из стрелков не хотел попадать в танкисты, в пехоте хоть возможно не убьют, а только ранят, а здесь точно сгоришь, как на «костре инквизиции». Мы уже насмотрелись, как наших танкистов жгут в каждой атаке. Я позже и сам понял, что танк это - закрытый железный гроб, но условия фронтовой жизни и быта танкистов были несравнимы со стрелками. Совершенно иной уровень. Кормили как «белых людей», у танкистов почти всегда была американская тушенка, перед боем выдавали калорийный НЗ на 3 суток, который сразу же съедался нами на месте. Всегда была водка, табак, трофеи... Я попал в отдельный фронтовой танково-самоходный полк, который состоял из двух рот Т-34, роты танков «Шерман» и роты (две батареи) СУ-76. В полку было свыше 700 человек личного состава. За первый месяц службы в танкистах пришлось стать универсалом, я мог «работать» и наводчиком, и водить танк. Тех, кто попадал служить на «шермана», а тем более на «сушки» - хоронили заранее, танкисты просто не успевали выскакивать из этих машин, они горели моментально...

С осени сорок четвертого и до конца войны полк три раза поменял свою матчасть.

А «старым и опытным танкистом» считался любой, продержавшийся в полку полгода.

 

 

Танкист Аронас Александр Михайлович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДТ, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, БТ-5, БТ-7, Т-26, СУ-76, СУ-152, ИСУ-152, ИСУ-122, Т-34, Т-26, ИС-2, Шерман, танкист, механик-водитель, газойль, дизельный двигатель, броня, маска пушки, гусеница, боеукладка, патрон

Экипаж танка, 1944 г.

Г.К. - В какое подразделение полка Вас зачислили?

А.А. - Попал в так называемый взвод управления полка, состоявший из трех танков. Меня зачислили в экипаж, формально считавшийся экипажем командира полка подполковника Лукши, но сам в бой Лукша никогда не ходил, а этот взвод управления или использовали как обычный танковый взвод или пускали в дело в критический или переломный момент боя. Первый мой экипаж: Пипчук, Герасин, Коваленко, Аронас. Взводом управления командовал лейтенант тоже носивший фамилии Коваленко.

Потом меня назначили командиром танка, механиком-водителем у меня был Хомутильников, а башнером Завражный, кстати, наполовину поляк по национальности, родом из Львова.

Г.К. - Сколько машин пришлось поменять до конца войны?

А.А. - Три раза мой танк подбивали или сжигали. А один раз мы подорвались на противотанковой мине, слетел один каток, порвалась гусеница, выбирались из танка тогда, кажется, через донный люк.

Г.К. - При каких обстоятельствах Ваш танк подбивали?

А.А. - Детально мне сейчас сложно точно вспомнить, возле каких населенных пунктов это произошло. Первый раз это случилось так: идем в атаку, снаряд в борт, трое успели выскочить, и сразу танк вспыхнул как факел, один из экипажа сгорел. В апреле 1945 года тоже в атаке, в каком-то поселке нам в борт то ли из «фаустпатрона» попали, то ли снарядом, мы не успели понять, опять только трое выскочили живыми. В январе, когда началось общее наступление в Пруссии, наш танк подбили на второй день.

Г.К. - Каким был Ваш первый бой в составе танкового экипажа?

А.А. - Это произошло еще в Литве, встречный танковый бой. Наш взвод сжег три танка Т-4, и один танк я подбил. Танк сначала задымил, а потом взорвался.

Г.К. - Ваш личный «танковый» боевой счет?

А.А. - Если считать общий счет, когда я воевал в трех разных экипажах, то набирается лично моих и в составе экипажа десять достоверно засчитанных сожженных и подбитых танков и самоходок, и три, как тогда говорили, поврежденных «бронеединицы», но не подтвержденных, так как поле боя осталось за немцами, и они эти танки смогли вытащить на ремонт. Из всего этого «зверинца» считаю самым значимым уничтожение двух «фердинандов». Первую самоходку, уже воюя на Т-43/85, я подбил в районе городка Аффекен выстрелом в борт, а вторую уже на подходе к Пиллау. Первым снарядом попали в дульную маску, вторым перебили гусеницу, и самоходка была нейтрализована. Эти «фердинанды» всегда являлись для нас настоящим кошмаром, мы избегали встреч с ними и с «тиграми», но от судьбы не уйдешь.

Г.К. - И что происходило, если нарывались на «тигры»?

А.А. - Когда как... Страшная вещь... Один раз мы просто бросили танк. Это случилось под Пиллау, уже в самом конце войны, в апреле сорок пятого года ...

Проявление минутной душевной слабости, почему-то именно в этот момент мы жить сильно захотели, ведь понимали, что война закончится в ближайшие дни.

Мы выползаем на ровное, как стол, поле и видим, прямо перед собой метрах в семистах ползут восемь немецких танков, среди них пара-тройка «тигров». Мы запаниковали, вот она, наша смерть... Сожгут моментально, без вариантов...

Механик-водитель заорал «Смываемся!» и «заклинил скорость на постоянный газ», мы «пулей» выскочили из Т-34, и наш танк медленно пошел вперед, а мы залегли. Немцы выстрелили по танку два снаряда, которые чиркнули рикошетом по башне, а потом видят, что наш танк огнем не отвечает, и повернули влево на пехоту. Мы смотрим, наш танк не горит, а медленно ползет дальше. Там впереди был широкий противотанковый ров, мы надеялись, что наш танк туда «навернется», но танк каким-то невероятным образом попал на перемычку рва и продолжил движение вперед. Начали бросать жребий, кому бежать за танком и останавливать его. Залезли обратно в танк, машина целая, сразу между собой договорились, чтобы никто не проболтался. Если бы в батальоне узнали о случившемся, нам бы трибунала и штрафбата не миновать.

А в другой ситуации, мы, один экипаж, остались против четырех немецких танков, так без каких-либо колебаний пошли в лоб на них и сожгли два немецких танка...

Г.К. - Как готовились к атаке?

А.А. - Пополняли боекомплект, смотрели, чтобы было достаточно подкалиберных снарядов... Вставляли ломик под люк, делали «зазор», чтобы не заклинило, на случай если нам придется из подбитого танка выскакивать. А такого понятия как психологическая подготовка тогда и в помине не существовало... Перед боем всегда мандраж, мысли терзают - «сожгут сегодня или нет?», нарвемся на самоходку или пронесет... Обычно перед атакой выпивали грамм по двести... Напряжение сильнейшее, ведь ты умирать идешь, а не «к теще на блины»...

Г.К. - В вашем экипаже какое личное оружие было у танкистов?

А.А. - Экипаж имел пистолеты и два автомата ППШ и две «сумки» с гранатами Ф-1.

У меня был трофейный «вальтер» и наш «наган», и в кармане всегда держал пригоршню патронов к револьверу. В феврале 1945 года меня этот «наган» здорово выручил.

Пехота нам сказала, что на «нейтралке», в разбитой немецкой машине, лежат ящики с шоколадом, и я пошел «за трофеями». Пока в темноте ящик доставал, появились три немца. Я первый успел выстрелить, их положил, но один в меня попал, пулевое ранение в ногу. Лежу раненый на «нейтралке», замерзаю, немного прополз в свою сторону, а дальше сил нет ползти, много крови потерял. Так я стал в воздух стрелять из «нагана», чтобы дать о себе знать, на выстрелы приползли ребята и вытащили меня. Но это ранение оказалось легким, кость не задета. Сделали перевязку, я даже части не покидал. Оклемался за несколько дней. Но через неделю-другую меня ранило осколком в бок. Месяц пролежал в госпитале в Двинске, а потом вернулся в свой полк...

Г.К. - «Трофейная лихорадка» имела место в Вашем полку?

А.А. - Не помню... Я собирал в пустых немецких домах книги по истории и искусству и все книги тащил себе в танк. Ребята знали, что я владею немецким языком, и поэтому спокойно относились к такому «хобби».

Из трофеев имел еще хорошие часы и пистолет. В районе захваченного Пиллау было огромное «кладбище» брошенных легковых машин, и с какого-то «представительского» автомобиля я срезал кожу с сидений и дверц, хотел пошить себе сапоги, но так и не вышло, эту кожу кому-то из товарищей отдал...

Трофеи нас всегда интересовали только в одном плане - «выпить и пожрать»...

 

 

Танкист Аронас Александр Михайлович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДТ, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, БТ-5, БТ-7, Т-26, СУ-76, СУ-152, ИСУ-152, ИСУ-122, Т-34, Т-26, ИС-2, Шерман, танкист, механик-водитель, газойль, дизельный двигатель, броня, маска пушки, гусеница, боеукладка, патрон

Экипаж танка, конец войны

Г.К. - Ваша необычная биография никогда не вызывала подозрений у «особистов» или политработников?

А.А. - Еще в пехоте я сначала стал выдавать себя за сироту и за литовца по национальности, никому никогда не говорил, что был в гетто, как оттуда бежал и полгода выходил из немецкого тыла. Многие товарищи считали меня литовцем. Но в красноармейской книжке была записана моя настоящая национальность...

И когда в стрелковой роте рядом кто-нибудь из хохлов начинал «выступление» на тему «Ташкент и жиды», я отмалчивался, хотя мне это было непросто... Я думал, что внешне похож на славянина, но это было мое личное заблуждение. Возьмите любого еврея, который убежден, что внешне ничем не отличается от славянина, и пусть он даже будет белокурый и голубоглазый, но поставь его в одном строю в шеренгу с русскими ребятами, все равно, опытный глаз сразу определит семитские черты.

Я помню, как в стрелковом полку по траншее идет замполит полка, по фамилии Даниленко или Данилевич, уже прошел мимо меня, и вдруг оборачивается и спрашивает: «Еврей?» - «Никак нет, товарищ майор, я литовец» - «Это ты в своей роте рассказывай. Вижу, что еврей». Этот замполит сам оказался евреем по национальности, и потом пару разу приходил в роту, как бы по своим делам, и все допытывался у меня, еврей я или нет... А насчет проверки... Когда я попал в танковый полк, то меня через несколько месяцев позвал к себе на беседу полковой «особист», который на мое счастье сам оказался евреем и просто порядочным человеком. Он сказал: «Я же знаю, что ты жид, но ты сам смотри что тут на наш запрос с Алтая с военкомата пришло, ... там у тебя в личной карточке записано - и родился ты, не поймешь точно где, и отец у тебя спецпереселенец, и сам ты не литовец. Давай, рассказывай, все начистоту, а то все у тебя мутно». Я ему все и рассказал, он даже бровью не повел, только в конце мне сказал, чтобы я для всех оставался литовцем-сиротой из Каунаса... Но опять же, у нас в полку командиром самоходчиков был старший лейтенант Городищер, так он уже при первой встрече сразу определил, что я, как и он, еврей...

В Пруссии и в Прибалтике в полку меня все использовали еще и как переводчика, так как знание немецкого языка я скрыть не додумался. И когда я переводил в штабе на допросах пленных, то немцы всегда отмечали: «Шпрехен гут дойч»... Но сам факт, что я - уроженец Германии, сын спецпереселенца и был на оккупированной территории, являлся «черным пятном в биографии», я всячески избегал ситуаций, где могли вплотную заинтересоваться моей анкетой. На фронте пару раз предлагали вступить в партию, я отказывался... Замполитом полка у нас был подполковник Гаврин, как и все политработники, любитель заниматься «болтологией». Все время нам талдычили одно и тоже, дело доходило до абсурда, могли собрать вечером уцелевших после дневного боя танкистов и читать нам вслух главу из «Истории ВКПб»..

Г.К. - Но, скажем, при заполнении наградного листа в штабе тоже проверяются все анкетные данные?

А.А. - На уровне медалей никто ничего не проверял. В пехоте я получил медаль «За боевые заслуги» и, будучи танкистом, был награжден двумя медалями «За Отвагу», и не думаю, чтобы кто-то «проверял анкету», это же не на орден Красного Знамени представляли...

Г.К. - Какие отношения были у танкистов со своими командирами?

А.А. - Подполковник Лукша был белорус средних лет и нормальный мужик, хоть в бой лично в конце войны уже не ходил. Когда я попал в «командирский экипаж», то мне как-то Лукша приказывает: «Иди, собери мне грибов!», видно, грибов жареных ему захотелось. Но я ему не холуй, и не личный ординарец, но лезть на рожон перед командиром полка тоже нельзя, а «прогибаться» перед ним не хочется. Я взял карандаш и на листе бумаге нарисовал грибы. Лукша появился через час: «Собрал?» - «Так точно!», и протягиваю ему рисунок. Он только рассмеялся. Потом Лукшу перевели на командование другим полком, самоходным, и вместо него прибыл подполковник Пахоменко (или Пархоменко, фамилию точно уже не помню). Разговаривал с нами только матом (как впрочем и мы, простые танкисты, каждое второе слово у нас было матерным), но с этим Пахоменко я лично почти не контактировал, хотя уже был командиром танка.

В экипажах отношения между танкистами и командиром танка были самые что ни на есть товарищеские и братские, тем более я не был офицером, танкового училища не заканчивал, так вообще не подчеркивал разницу между своей должностью и другими членами экипажа.

Г.К. - Где приняли последний бой?

А.А. - В Пиллау. К городу вела полоса шириной примерно в полтора километра, забитая нашими и немецкими трупами. В самом городе нас ждали «фаустники», один «фауст» мы получили в лоб, но все остались живы, и танк не вышел из строя. В Пиллау мы стояли до конца лета 1945 года, потом нас отправили в Литву и наш полк, уже как механизированная часть, был включен в состав Вильнюсского гарнизона и 16-й Литовской стрелковой дивизии.

Г.К. - Каким были отношения с местным немецким населением в Восточной Пруссии?

А.А. - Что ответить... Всякое бывало..., до местного населения нам, танкистам, особого дела не было, но пехота иногда «старалась вовсю», один раз довелось видеть убитую изнасилованную немку, и между ног ей еще пехота бутылку вбила... В Пиллау часть местного населения согнали в фильтрационный лагерь, и охранял этот лагерь конвой из батальона НКВД, и почти все солдаты, что примечательно, были из узбеков-нацменов. Мы с танками стояли в пятидесяти метрах от лагеря, и запомнился один момент, как старшина-узбек из энкэвэдэшников каждый день таскал к себе из бараков очередную молодую немку... Разные были моменты... Нет большого желания об этом рассказывать...

Г.К. - Кто-нибудь из Вашей родни уцелел во время оккупации?

А.А. - Все погибли в Каунасском гетто, до единого человека.

Мачеха, как я уже сказал, успела в первый день войны эвакуироваться на восток с моими двумя младшими сестренками, но в 1942 году ее арестовали в Сибири, и она умерла в тюремном заключения. Подробностей или точную причину ее ареста я так и не узнал. А сестренок, Раю и Мару, власти отдали в детдом.

Их я нашел уже после войны и забрал к себе...

Г.К. - Как складывалась Ваша жизнь после войны?

А.А. - Служил в Вильнюсе и в предпоследний год службы уже находился на должности, позволявшей мне свободный беспрепятственный выход в город, и тайком от своего армейского начальства поступил в Вильнюсский художественный институт, на архитектурный факультет. Пришел поступать туда в штатском, брать документы в институт не хотели, так как не литовец, но как участник войны я имел льготу и поступал вне конкурса. А через полгода все открылось, и надо отдать должное моим командирам, они не подняли скандал, а посоветовали мне написать рапорт на имя Баграмяна, командующего Прибалтийским военным округом, с просьбой разрешить учебу в институте во время действительной армейской службы. И вскоре из штаба округа пришел ответ: «Демобилизовать досрочно для продолжения учебы».

После окончания института я работал в Вильнюсе архитектором, а в 1972 году эмигрировал из СССР в Израиль.

Интервью и лит.обработка:Г. Койфман

Наградные листы

Рекомендуем

Великая Отечественная война 1941-1945 гг.

Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества нельзя осмыслить фрагментарно - только лишь охватив единым взглядом. Эта книга предоставляет такую возможность. Это не просто хроника боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а грандиозная панорама, позволяющая разглядеть Великую Отечественную во...

Ильинский рубеж. Подвиг подольских курсантов

Фотоальбом, рассказывающий об одном из ключевых эпизодов обороны Москвы в октябре 1941 года, когда на пути надвигающийся на столицу фашистской армады живым щитом встали курсанты Подольских военных училищ. Уникальные снимки, сделанные фронтовыми корреспондентами на месте боев, а также рассекреченные архивные документы детально воспроизводят сражение на Ильинском рубеже. Автор, известный историк и публицист Артем Драбкин подробно восстанавливает хронологию тех дней, вызывает к жизни имена забытых ...

История Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. в одном томе

Впервые полная история войны в одном томе! Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества не осмыслить фрагментарно - лишь охватив единым взглядом. Эта книга ведущих военных историков впервые предоставляет такую возможность. Это не просто летопись боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а гр...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus
Поддержите нашу работу
по сохранению исторической памяти!