- Я родилась в 1921 году, но во время войны все перепутали, и раз я по паспорту с 1922 года, то считаю его годом своего рождения. Родилась я в Тверской области, а жила под Москвой, в Белых Столбах: там, где Госфильмофонд.
Мы жили плохо. Жили в бараках. Отец работал плотником на заводе, где обжигали кирпич. Помню трубу, на которой было написано "1913 год". Вы знаете, что такое Гофман? Это такая печь: внизу ставили кирпич на обжиг, а наверху засыпали уголь, чтобы он обжигал кирпич. И вот нам дали комнату на этом Гофмане, он был большой. В одном конце была комната для сварщика, и ещё одна на втором этаже. Нам дали одну из этих комнат, и вот там мы жили: отец, пока еще жил с нами, - и нас детей пять человек. Жили мы очень плохо. Хлеба не было. Давали нам по кусочку, мы делились… Потом отец нас бросил, и мы, пять человек детей, жили с мамой. Учиться я не могла, не на что было учиться. Кое-что подрабатывали. Мама нас брала на кирпичный завод. Она тоже там работала, снимала сырец. Когда делают кирпич, получается сырец, потом его раскладывают в клетки, чтобы он высох, - и только потом на обжиг. Моя мама всю жизнь там работала, и мы ей помогали, чтобы побольше заработать. Я проучилась всего 7 лет, и начала работать на кирпичном заводе рабочей, возила обожженный кирпич. Его возили на станции на вагонетках, и грузили на платформы. У меня до сих пор рука трясется, - от этого, по-моему!
Моя старшая сестра устроилась в ателье шить, и меня взяли в ателье на Серпуховке, около Серпуховского универмага. Вот я там училась на портного. Шила, немножко зарабатывала. Я поступила в текстильное ФЗО, - это Краснохолмский комбинат, улица Осипенко, - и проучилась там 2,5 года. У меня есть справка об окончании ФЗО. А потом началась война. Тогда мне было 19 лет.
Когда началась война нам дали за 2,5 месяца вперед зарплату, выдали вещмешки. Я жила за городом, в Белых Столбах, и ездила каждый день. Но когда началась война, на Павелецком вокзале не было ни одного поезда, и мы пошли пешком 50 км: от Павелецкой до Белых Столбов по Каширскому шоссе. Когда началась война, нас, молодых стали посылать сбрасывать "зажигалки" с крыш. Все это было очень страшно. Помню, как прятались под козырек крыльца, а в это время летели самолеты. Когда пришла домой, пройдя 50 км, был налет на Москву. Конечно, их отгоняли, но на Домодедовский район немцы сбросили бомбы.
Когда это немножко затихло, меня послали на трудфронт под Серпуховом пилить лес для противотанковых заграждений. Мы пилили крупный лес продольной пилой, в 2 метра от земли. Ходили в валенках, мокрые, холодные, голодные. Немец был где-то недалеко от Химок, но когда его уже немножко отогнали, больше не надо было пилить. За нами прислали машину, в кузове была солома, и мы приехали домой. Есть было нечего. Там стоял бакгауз, где была мука, и её всю растащили. Я помню, что тоже ходила туда. За один мешок возьмусь, он тяжелый, - потом за второй. Принесла немножко муки, мама пекла оладьи. Я решила написать заявление, пойти на фронт. От голода, холода. Нас бросил отец, матери было тяжело…
Дали нам повестки, и мы поехали в военкомат. Нас собрали, посадили и повезли. Привезли в Дмитровский район в Талдом. Там был или пионерский лагерь, или школа, и нас туда поселили. Там нас учили вождению машины - "полуторки" ГАЗ-АА. Мы учились два месяца, сдавали экзамены. Я сдала хорошо. Нам вручили права они были "военного действия". В автошколе мы принимали присягу, нас там обмундировали, дали юбки, гимнастерки: правда, не по росту. Стали приучать нас к дисциплине: никаких "Мань", - "Товарищ Дмитриева!"
Когда мы все сдали, нас отослали в сортировочный пункт, привезли туда, - а потом приехали из частей отбирать нас. Я попала в 485-й отдельный автотранспортный батальон, и до конца войны была там, водила машину. Я помню, командир нашей роты был Волошин. Когда мы приехали в эту часть, мужчин, которые сидели за нашими машинами, отравили на передовую, а нас посадили на эти машины. Что мы делали? Мы были при 6-й Воздушной армии, и возили боеприпасы и все, что нужно было. На нас все время были налеты. Аэродром был не так далеко, 5 км от передовой. Как 12 часов так "рама", это немецкий разведчик. Крутится, вертится. Наши стреляют по нему, но его ничего не брало. В конце концов, мы сделали ложный аэродром в 5 км от настоящего аэродрома. Мы возили песок с карьера на этот аэродром. На одной стороне были саперы, на другой мы. И вдруг налет. Командир командует: "Заводи машины, уезжаем!" Мы уехали, а потом нам рассказали, что все саперы погибли: они не могли ни уехать, ни убежать. Мы уехали на машинах, приехали в часть, но там у нас тоже погибли двое: в них попали осколки. Вообще у нас много погибало.
Потом мы попали под Ригу, и освобождали Ригу. Там были страшные бои, у нас очень много погибло. Нам ездить, тем более по одной, не разрешали: латыши нападали на нас. Там же хутора: едешь, ничего не знаешь. Стоит стог, а оттуда лупят из пулемета или винтовки. Сколько погибло! Мы всегда ездили в середине колонны. Несколько человек из нашей части там осталось, погибли там. В 1947 году мы ходили к ним на кладбище…
Мы все время стояли в лесах. В населенных пунктах никогда не стояли, только в лесах. Я всё время была в действующей армии, у меня так это и написано в документах. И так до конца войны я была в этой части в 485-м отдельной автотранспортном батальоне. Очень много мы работали. Я так похудела, только потом стала поправляться.
А.Д. - Машину сами обслуживали?
- Сама. Мы по лесам ходили, а там болота. Ленинградская, Тверская, Смоленская области: это все болота. Иногда мы сами делали настил. Валили деревья, чтобы проехать, - мы же все время застревали. Хорошо, что мы ездили не одни, с нами были мужчины.
А.Д. - Как вам "полуторка"?
- Ничего. Я к ней привыкла, и запросто обслуживала ее, где нужно подкрутить, подвертеть. Мы все пропахли бензином.
А.Д. - Надежная машина?
- Да, она выдержала все, молодец. В 1943 году нам эти машины заменили "Студебеккерами", а до этого все время ездили на "полуторках". "Студебеккеры" были очень грузные. Нам их не давали, мы не могли справиться, они очень тяжелые.
А.Д. - На чем же вы ездили?
- Потом мы уже не ездили: нас куда кого отправили. Кого на кухню, а я чинила белье. Мне дали швейную машинку, откуда-то достали, и я ставила заплатки. Рядом со мной работал сапожник дядя Коля Орлов. Он чинил сапоги, ботинки.
А.Д. - Женщин было много?
- Только 7 человек. Когда мы только приехали из школы, было много, но одну девушку вообще выгнали, она была плохого поведения.
А.Д. - Что это значит?
- Думаю, приставала к солдатам. Ее звали Клава. Вдруг ее не стало, и мне сказали, что ее выгнал командир части, комбат Коберниченко.
 |
(СМОТРИТ ФОТОГРАФИИ). Это начальник штаба. А это моя подруга Тоня, почтальон нашей части. Она ездила на машине по штабам, привозила корреспонденцию, газеты. Здесь санитарка Катя, а это медсестра и начальник особого отдела. Слева сидит начальник особого отдела. Все поумирали уже, а раньше мы встречались по 30 человек у Большого театра. Маша Буланова умерла в Риге. Аня Афонина жила под Москвой в Мытищах. Тоня недавно умерла. Остальных всех потеряла…
А.Д. - Женщины держались вместе?
- Мы жили вместе в женской землянке. Вот здесь был штаб, а вот здесь в лесу мы строили для себя землянку. Нам, конечно, ребята помогали. А потом нас осталось мало: Тоня, Аня Афонина, Катя, и Маша Буланова, у которой муж был здесь. Мы были примерно все одного возраста. Тоня была моложе меня.
А.Д. - Женская одежда была?
- Летом мы ездили в комбинезонах. А зимой, когда холодно, давали брюки, шапки, полушубки. Юбки были, мы их стирали без конца, они у нас стали прямо белые от стирки. Были кирзовые сапоги; ботинок с обмотками не было. Иногда сапоги были не по размеру. Разносятся, так меняли. Нижнего женского белья не было. Никаких лифчиков не шили.
Нам, как девушкам, нужны были предметы личной гигиены. У нас была доктор Фаина Яковлевна Каплан. Она почему-то нас не любила, была такая старая, страшная. Придешь к ней: "Дайте хоть немножко марли или ватки", - "Ничего нет. Вот, вам дают обтирочный материал для машины, выбирайте из него". А мыться как? Зимой вообще было страшно. А летом мы останавливались около какого-то водоема, мужчины налево, мы направо. Купались, мылись. Наверное, было какое-то мыло. Вши были. Когда прислали швейную машинку, знали, что я умею шить, - и я чинила белье для мужчин. Чинишь, а по швам одни гниды, просто ужас. Но настолько привыкаешь, - как будто так и надо.
А.Д. - В связи с критическими днями послабления были?
- Нет. Никто ничего не знал, мы ничего не говорили, выбирали кое-какие тряпочки из обтирочного материала.
А.Д. - Какая-то особая мода была?
- Когда едешь по населенному пункту, если есть парикмахерская, можно постричься. У нас был парикмахер. У меня были короткие волосы. У Тони были длинные волосы, - но так не надо было. Вши заводились, помыть не всегда можно. Никакой косметики не было.
А.Д. - Денежное довольство было?
- 5-7 рублей. Ничего не посылала домой.
А.Д. - Как для Вас армейская дисциплина?
- Нормально. Дисциплина была хорошая. Командир части держал нас в кулаке. Волошин, командир роты, в основном нас держал: это он нас отобрал на сортировочном пункте. В батальоне было четыре роты, и мы были во 2-й роте. И столовую мы ходили строем, и из столовой строем. Не разгуливали!
А.Д. - Личное оружие было?
- Да, винтовка. В неделю раза три ходили на стрельбища, нас специально учили стрелять. Я стреляла очень хорошо. Нас учили стрелять даже из пистолетов, но его у нас не было.
А.Д. - Из винтовки стреляли?
- Нет. По людям не стреляли.
А.Д. - А как винтовку запихнуть в кабину?
- Мы вешали в кузов.
А.Д. - Трофеи были?
- Ничего не собирали. Когда проезжали мимо мест боев, то видели: тогда была зима, а потом наступила весна. Едешь по болотам, то рука торчит, то нога. Наших собирали, а немцев нет. Лежали мертвые немцы. Некоторые снимали часы, но мы этого не делали. Было страшно. Думали, что "сегодня живем, и слава богу".
А.Д. - Суеверия были?
- Не скажу, что верю и сейчас. Не было ничего такого.
А.Д. - Как кормили?
- Когда ездили в командировку эшелоном, давали сухие пайки, американские банки с колбасой, хлеб давали. Мы были не голодные. Мы стояли в одном месте долго, там построили кухню, и готовили нам обед: кашу, щи. Кормили ничего, голодными не были. У нас был котелок, в сапоге ложка. Но я там все зубы потеряла. У меня очень болели зубы, а зубных врачей не было. Едим, например, видим "красный крест". Я подхожу: "Болит зуб". Врач говорит: "Надо лечить", - "Нет, тащите". Все зубы повытащили!
Когда мы пришли в часть, нам давали табак, а потом по разрешению Сталина отменили табак и стали давать шоколад. Я была очень этим довольна. Некоторые начали пить. Нам давали 100 грамм солдатских, и я их всегда отдавала. Я никогда не пила: организм не принимает. Я просто отдавала, не меняла.
А.Д. - Как Вас контузило?
- Мы ехали колонной, на нас был налет. Нам командуют, чтобы мы заглушили машины, - и в кювет. Мы все туда завалились, немец стал строчить. Нас засыпало. Мне засыпало голову, я ничего не соображала… С контузией я лежала в госпитале, я плохо видеть стала. Очень боялась, что отстану от своей части, упрашивала отпустить. Ко мне приезжали друзья, девочки, и я им говорила: "Вы только скажите, чтобы за мной приехали, забрали меня. А то уедете, я вас не найду". Меня обратно забрали в часть. Некоторое время я лежала в землянке, потом прошло.
А.Д. - С летчиками общались?
- Очень редко. Мы даже не знали, где они живут: по-моему, в деревне. А самолеты стояли в лесу. Нас однажды летчики пригласили: они узнали, где мы. "Девочки, приходите на танцы". Мы, девчонки, собрались, пошли часов в 17 или в 18.00, это была зима. Только пришли в эту комнату: там музыка, все танцуют, - и мы тоже стали танцевать. И вдруг открывается дверь, заходит дежурный по части: "Прекратите музыку!" И нас под конвоем оттуда домой. Потом нам три наряда вне очереди на кухню: картошку чистить, возить воду из речки на лошади. Над нами солдаты издевались. Бывало, мы идем, кричат: "Девочки, пойдемте сегодня на танцы!" Больше мы никуда не ходили. С летчиками мы не общались.
А.Д. - А в батальоне были танцы?
- Были. Одна девушка пела очень хорошо. Пели, танцевали: и солдаты и офицеры танцевали. Но только из нашей части, чужих не было. У нас был баянист. Мы его попросим, он нам поиграет. Но это было очень редко. Обязательно нас куда-то посылали: то продукты везти, то солдат. В основном, мы очень много строили аэродромы. В минуты отдыха я домой писала. Мама очень переживала…
А.Д. - Романы были?
- Конечно. Тоня встречалась с майором. Но нас презирали. Как 10 или 11 часов, так приходит дежурный по части и проверяет. "Дмитриева - здесь, Иванова - здесь, Петрова - здесь". А кого нет, мотали на удочку. Не разрешали. Это было распоряжение комбата.
А.Д. - Были ППЖ?
- У нас этого не было. У нас был один офицер Бережной со своей женой: Вера Бережная была вольнонаемная, писарь в штабе.
А.Д. - По беременности из вашей части уезжали?
- Одна женщина уехала, но она пришла к нам поздно. На фотографии ее нет. Нина из Алма-Аты. Вроде вышла замуж, забеременела, и ее отправили. Говорят, забеременела от комиссара.
А.Д. - Не было желания пристроиться? Наверняка за вами ухаживали.
- Ухаживали, конечно. Мы просто боялись: могут вообще оттуда выгнать, или в другую часть отправить. А я очень держалась за свою часть. И особый отдел мы боялись, он всегда за нами следил. Боялись что-то не так сказать. При Сталине было тяжело. Но я Сталина не ругаю.
А.Д. - Слышали на фронте о женщинах-героях?
- Слышали, конечно. Была пропаганда.
А.Д. - Когда демобилизовались, как к вам относились на гражданке?
- Мы в конце 1945 года демобилизовались. Не скажу, чтобы ко мне плохо относились. Меня приняли, устроили на работу на кирпичный завод. Был 1946 год, когда я стала там работать: сначала кассиром, выдавала деньги рабочим. А потом работала бухгалтером-расчетчиком. В 1947 году я вышла замуж, у меня родилась дочка. Относились ко мне хорошо. Не было такого, что "фронтовичка", никто не оскорблял. Они меня знали, жила я очень бедно, от бедности и ушла на фронт… Сейчас иногда некоторые думают, что мы специально пошли: нет, мы от нужды пошли. Может, теперь завидуют, что мы сейчас получаем пенсию побольше.
А.Д. - Женщины должны участвовать в войне?
- Не женское это дело, конечно. Но помощь от нас была большая. Многие работали на кухне. У нас был повар-мужчина с женой. Если человек нормально, хорошо себя вел, то он должен был участвовать в войне! У меня два брата, участники войны: один с 1923, другой с 1925 года. Одна из двух моих сестер вышла замуж и уехала в Алма-Ату. Когда началась война, её муж погиб, у нее остался девятимесячный ребенок.
А.Д. - Какое у Вас было звание?
- Сержант.
А.Д. - Какие у Вас награды?
- Медали "За победу над Германией", "За боевые заслуги". Много всяких других медалей.
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | С. Анисимов |
