Мой отец - Тагиров Вали Галиакберович 1919 г.р. - написал свои воспоминания после войны уже в зрелом возрасте. Многие названия населенных пунктов, наверное, стерлись из его памяти. Тем более для татарского деревенского парня эстонские, немецкие, чешские и другие европейские названия населенных пунктов были не совсем созвучными и запоминающимися и, наверное, они даже были как-то изменены. А уже в настоящее время в Эстонии многие названия были переименованы. Но, тем не менее, все события о войне в папиной памяти запомнились ему на всю оставшуюся жизнь, пошатнуло его здоровье, лишило покоя и сна, и заставили описать эти воспоминания. И я, после прочтения этих записей, тоже решила упорядочить и выровнять этот текст, чтобы мои дети - его внуки, его правнуки узнали о войне не только из телепередач и книг, но и из достоверного рассказа родного деда. К сожалению, я прочитала папины воспоминания после его смерти, и у меня возникло много вопросов, на которые я уже не смогу получить ответов. Повествование идет от лица отца.
Воспоминания
Я, Тагиров Вали Галиакберович, родился в 1919 году в деревне Алабердино Тетюшского района Казанской губернии в крестьянской семье. В 1921 году после окончания гражданской войны возвращается отец домой. Вскоре от фронтовых ран в январе он умирает, оставив нас троих детей на руках мамы. Нас братьев было трое. Старший брат - Гимран Акберович, 1914 г.р., средний брат - Гали Акберович, 1917 г.р. и я младший брат 1919 г. р. Вот мы растем трое детей без отца. Старшему брату - 7 лет, среднему брату - 4 года и мне - 1,5 года.
Для нашей семьи и для всех таких же, как и мы, начались очень тяжелые дни, 1921 год был голодным годом. Мама была вынуждена работать почти каждый день у состоятельных людей, чтобы нас прокормить. Мы как могли, пережили эти тяжелые времена. Когда нам исполнилось по 6-9 лет, мы ходили на водяную мельницу и там гусиными перьями смётывали муку в тарелку. Из этой муки мама пекла нам перемячи. В 1925 году старший брат в возрасте 11-12 лет летом пас овец. Там он питался с пастухами. В 1926 году и средний брат стал пасти деревенское стадо вместе со старшим братом. В 1927 году по просьбе старшего брата, мама продает корову за 30 рублей и одну овцу за 8 рублей. Овцу продали за высокую цену, так как эта овца была породистой и приносила каждый год по 3 ягненка. За вырученные деньги от продажи коровы, овцы и заработанных денег в качестве пастухов, за 41 рубль на Тетюшском рынке весной до посевных работ мы купили очень красивого жеребенка. Так нам казалось, ведь мы еще были детьми. Таким образом, благодаря старшему брату, мы стали считаться крестьянами, имеющими лошадь. В 1927 году с помощью нашей лошади сначала мы посеяли на своей земле. А до 1927 года нашу землю засевали семьи крестьян, имеющие лошадей за половину собранного урожая с нашей земли. А уже в 1927 году мы сами собрали весь урожай себе.
Зимой мы ходили в школу учиться, а летом работали помощниками пастухов. В 1930 году началась коллективизация колхозов. Старший брат с помощью лошади выполнял все крестьянские работы. В 1931 году нас приняли в колхоз. Старшего брата взяли в мастерскую кузнецом, а мы со средним братом Гали абыем (абый – уважительное обращение к старшему брату, дяде или старшему мужчине – прим.) выполняли в колхозе разные работы. Мой средний брат Гали абый поступил учиться в педучилище, и по окончании стал работать учителем в школе. А я кончил семилетнюю школу остался работать в колхозе. В 1934 году старшего брата Гимрана призвали служить в ряды Красной Армии. До 1936 года все тяжелые работы легли на мои плечи, так как средний брат учился в педучилище с 1934 по 1936 годы. Я не поехал учиться, потому что не мог оставить пожилую маму одну с хозяйством. В 1936 году вернулся из армии старший брат и снова стал работать в колхозе кузнецом. Тогда я уехал на заработки в Москву. Наша жизнь улучшилась, мы все трое работали: я в городе, старший брат кузнецом, средний брат учителем. Маме стало жить намного легче, но недолго мама пожила в таких хороших условиях, так как меня и среднего брата в 1939 году призывают в ряды РККА.
Я ушел в Армию из Щелковского райвоенкомата, а брат из деревни. 30 ноября 1939 года Советские войска перешли линии государственной границы на Карельском перешейке - началась Финская война. Я участвовал в Финской компании в 1939 году в составе 94 зенитного артиллерийского полка и защищал Ленинград от финнов. С 7 по 12 марта был подписан мирный договор между Финляндской Республикой и Советским Союзом. 27 марта 1940 года окончилась финская война. После, не помню точно дату, в конце мая или в начале июня 1940 года нас из 94 ЗАП (зенитно-артиллерийского полка) командировали в Ленинградскую область Красное Село, для продолжения армейской службы. В Красном Селе в 1940 году организовался 32 Отдельный Зенитный Артиллерийский дивизион (ОЗАД) и в июне нас отправляют в Эстонию. Мы в 1940 году располагаемся на острове Эзель (ныне остров Сааремаа) в составе 32 ОЗАД. На острове Эзель в районе Карле находился наш аэродром, где базировалась современная, для того времени, авиационная техника. Сюда в 1940 году демобилизовали для продолжения службы ранее отслуживших красноармейцев. Меня назначают командиром 2-го зенитного орудия.
На моей памяти в состав командования входили:
– командир части 32 ОЗАД – майор Новиков;
– комендант моонзундского архипелага генерал–майор Елисеев А.Б.;
– комиссар части ст. политрук – Князев;
– наш 2-ой комбат ст. лейтенант - Петров;
– политрук батареи мл. лейтенант – Богословский;
В состав 2-го зенитного орудия входили бойцы:
– я – командир 2-го орудия – Тагиров Вали Галиакберович, татарин;
– Швецов – русский из Рязанской обл.;
– Войтек – белорус;
– Бахтигариев – башкир;
– Очергариев – калмык;
– Катшаев- чеченец;
– Красноперов - русский из Новослободского р-на.
Вот мои сослуживцы – 6-ти национальностей, которых я помню. Мы сборная разных национальностей в этом орудийном расчете, друг друга уважали. В конце 1940 года в 32-м ОЗАД открылись курсы подготовки сержантов. После учебы мы все получили звание младшего сержанта. 21 июня 1941 года на острове Эзель начались бригадные маневры. 21 июня после окончания учебной стрельбы с 14.00 до 16.00 проводились политические занятия. Политзанятия проводил политрук. Во время занятий мы задали ему вопрос: «Почему немецкие солдаты прибывают в Финляндию?». Политрук ответил: «Сталин написал письмо Адольфу Гитлеру по этому вопросу, Гитлер ответил: что их отслужившие солдаты, которые продвинулись к нашей границе, направляются отдыхать поближе к юго-востоку, к солнцу». И еще добавил такие слова на наш вопрос: «Война будет не скоро. У нас с Германией заключено мирное соглашение о ненападении, а немцы пока воюют с англичанами. А мы пока только смотрим». Так он нас успокоил.
После 16.00 часов была команда «Отбой» по занятиям и мы начали подготовку орудия для похода. Это орудие с грунтовой дороги до камнем выложенной дороги переправили с помощью гусеничных тракторов. Затем переправляли на автомашине ЗИС-5. Пока переправляли орудия и транспорт (машины, трактора) с места обучения до парка, прошло много времени. Там мы обосновались в землянках на острове Эзель. Три батареи жили в 6-ти землянках. Я был командиром 2-го орудийного расчета. Вот вечером 21 июня 1941 года красноармейцы в землянке прилегли отдыхать на лавках. А мы, 4 орудийных командира, в этой же землянке сели возле форточки за столом играть в домино.
Внезапно прозвучала воздушная тревога, мы еще подумали, что это учебная тревога. Мы разбудили красноармейцев, и, выйдя из землянки, увидели, что над нашим аэродромом летают группами самолеты. Некоторые думали, что это наши самолеты, а другие говорили, что не похожи. Все стояли удивленные, в недоумении. Вот в таком состоянии мы встретили нападение фашистской Германии на нашу страну.
Так 22 июня 1941 года в 4 утра фашистские варвары развязали войну с нашей страной, нарушили покой и свободу советских людей на долгие 4 года. И сразу же в первый день войны мы приняли бой с немецкими самолетами. Сразу 23 июня стали готовить огневые позиции, для чего спустили орудия в котлованы, замаскировали их. Задачей 32-го ОЗАД (отдельного зенитного артиллерийского дивизиона) являлось патрулирование поселка и защита аэродрома от налетов немецкой авиации. С нашего аэродрома летали самолеты на Берлин, что было для немцев неожиданностью. Всего за август было нанесено 10 массированных полетов на Берлин. В ответ немецкие самолеты начали летать и бомбить аэродром, остров каждый день. Мы стояли в обороне и не допускали фашистские самолеты к аэродрому. В некоторые дни приходилось вести интенсивную стрельбу и в орудиях закипала жидкость и ствол раскалялся докрасна, как огонь. За это мы получили благодарность лично от генерал-майора Елисеева А.Б.
Помню такой случай. Однажды нас с моими красноармейцами назначили в патруль. Задача стояла патрулировать вечером поселок Кярла. Неожиданно мы увидели, что с двухэтажного дома мигает свет, как будто нам подают сигнал. Я с двумя красноармейцами направились к этому дому, выяснить, чтобы это значило. Подойдя к дому, увидели, что возле двери стоит на посту вооруженный солдат. Я быстро ему скомандовал поднять руки вверх и отобрал винтовку. Поставив своего красноармейца на посту у входа, с другим красноармейцем, вооруженные гранатой и заряженным автоматом вошли вовнутрь дома. Этот дом оказался школой. А в школе находился эстонский ударный батальон. Я их спросил, зачем они подавали сигнал. И командир ответил, что это их красноармейцы курили папиросы. Но все равно до прихода наших командиров мы держали их под арестом. А нас было всего трое.
Нам каждый день приходилось противостоять фашистским самолетам. Фашистские истребители совсем обнаглели, дошли до того, что даже, если заметят одного человека на дороге, начинали его преследовать. В середине августа мы своим орудием сбили один истребитель. 15 сентября 1941 года по приказу командования, мы из поселка Карле острова Эзель перебрались всеми бригадами в место под названием Касса и здесь уже заняли оборону. 14 – 15 сентября 1941 года мы самыми последними покинули аэродром и ушли в тот район под названием Касса. До нашего прихода в это место окопы для укрытия орудий уже были готовы. В этой огневой позиции мы держали оборону до 29 сентября 1941 года. С раннего утра каждый день фашистские самолеты бомбили наши позиции, а вечером стреляли из минометов. С этой огневой позиции наша 2-ая батарея и 2-ое орудие сбила 4 самолета: 3 – «Юнкерс-88» и 1 «Хенкель» - 2-х моторный бомбардировщик. Так с 22 июня по 29 сентября мы уничтожили 5 вражеских самолетов. 29 сентября 1941 года вечером мы получили приказ перейти с правого берега на левый. До 29 сентября в нашей 32 ОЗАД осталось только 2-3 действующих орудия, в том числе и наше 76 мм 2-е орудие с нами осталось. Таким образом, 30 сентября, достигнув назначенного места, приготовили орудие к бою. Орудие располагалось не в окопах, а на равнине. С раннего утра 2 «Юнкерса-88» и 4-истребителя «Мессершмид» начали нас бомбить. После этой фашистской бомбежки я был тяжело ранен. Санитар оказал мне первую помощь, и отправили меня на машине в тыловой госпиталь. Все командиры остались на этой огневой позиции:
– командир части – майор Новиков;
– комиссар части – ст. политрук Князев;
и все наши командиры.
С этого дня я уже больше никогда, ни с кем из оставшихся бойцов и офицеров, не встречался.
(Бои на последнем рубеже обороны острова Эзель продолжались почти 10 дней и отличались большой ожесточенностью. В ночь с 3 на 4 октября на остров Даго ушли катера, на которых эвакуировались около 170 человек, в том числе комендант БОБР (Береговая оборона Балтийского района) А.Б. Елисеев. Бои на острове Эзель продолжались до 5 октября. Все раненые красноармейцы оставшиеся в госпитале были пленены немецкими войсками).
По дороге в госпиталь нас 4-5 раз обстреливали фашистские самолеты. Этот тыловой госпиталь располагался в эстонских избах и сараях. Мне 1-го октября сделали срочную операцию. Раны, расположенные в ягодичной и межреберных областях, зашили. Правую руку с помощью металлического приспособления зафиксировали, чтобы рука находилась в неподвижном состоянии, еще было задето 2 ребра. После операции у меня загноились и разбухли швы, а через несколько дней швы разошлись, и вышло много гноя. После очистки швов и ран, мне стало легче, нога стала сгибаться и разгибаться. Я начал самостоятельно ходить, рука еще оставалась неподвижной. 4 октября по приказу начальника тылового госпиталя, у всех у кого были какие-либо звания и документы, санитары забрали документы и сняли знаки различия. У меня забрали комсомольский билет и временное удостоверение ВКП(б). Вечером 4 октября в нашу палату зашел начальник госпиталя (на рукаве у него были нашиты три полоски). Начальник госпиталя успокаивал нас (раненых) и рассказал, что он был в плену во время гражданской войны. Рассказывал, что война не бывает без пленных. Таким образом, подбадривал красноармейцев.
5 октября прекратилась перестрелка. Так нас оставили в плену у фашистов. И я с 5-го октября вместе с остальными бойцами и со всем советским народом, кто попал в плен, испытал весь ужас, издевательства фашистов. Были уничтожены все права и достоинства человечества. 5 октября, погрузив нас на носилки, перенесли в машины и из Касса перевезли в наш бывший военный госпиталь, расположенный на территории города Курессаре. Медицинский персонал был наш, кто остался вместе с ранеными Утром те, кто мог самостоятельно передвигаться, примкнув к оконным металлическим решеткам, наблюдали за проходящими эстонцами, что было похоже на то как дети ждут не дождутся своих родителей. А некоторые даже выходили во двор и подходили к забору. Простые эстонские рабочие люди подкидывали нам куски хлеба, картошку, рыбу. Вот так эстонцы поддерживали нас. Спасибо им за это большое. В конце октября с руки сняли металлическую пластину, и рука постепенно стала сгибаться, и я стал уже свободно передвигаться. Залезая на чердак госпиталя, я перелезал через колючую проволоку и ходил к эстонским жителям. На улице позади госпиталя каждый день меня ждала эстонка. Та эстонка меня подкармливала и поэтому я быстро поправлялся.
Начался ноябрь 1941 года. Нас, умевших самостоятельно передвигаться, построили в ряд и увезли лагерь военнопленных недалеко от гор. Курессаре. Весь ноябрь мы находились в лагере, где мы задумали совершить побег с этого острова на материк. В лагере г. Курессаре нам 9-ти пленным давали 1кг хлеба и 2 раза кормили баландой. Баландой называлась замороженная вареная картошка. На одного человека полагалось 110 г хлеба, который на 30% состоял из деревянных опилок. Эти 110 г делили на весах, сделанных из дерева, и выкладывали в ряд. А затем задавали вопрос одному отвернувшемуся, кому этот кусок. Так делали, чтобы не было разногласий между нами, так как корка (горбушка) казалась больше. Так жили до 25 декабря 1941 года. В декабре 41 года (точно дату не помню) нам стало ясно, что нас хотят переправить на материк. Тех, кто мог передвигаться построили в ряд. В это время пошел сильный дождь со снегом. Даже несмотря на погоду, нас вывели из лагеря. Это была отправка с острова Эзель.
Мы тронулись. У многих на ногах были деревянные колодки. В колонне рядом со мной шел небольшого роста татарский паренек. Он был моложе меня, 22-го года рождения. Парень был похож на 13-14 летнего подростка. В этапе многие пленные начали уставать, а фашисты толкали и избивали их с криком «шнель, шнель». А тех, кто уже не мог идти от усталости, расстреливали. Мы с этим парнем шли рядом в начале строя колонны. Стемнело, уже ничего не было видно. Мы шли и разговаривали. Неожиданно паренек исчез. Я высматривал его и спереди и сзади, но безрезультатно. «Почему так неожиданно это случилось», думал я, «неужели он упал, если бы он упал, я бы заметил». Вот так мы разошлись с понравившемся мне парнем. Уже совсем стемнело. Все очень устали, и сил уже идти не было. Расстрелы фашистов все больше увеличивались. Неожиданно фашисты нас остановили около большого сарая. Внутри сарая лежала мелкая солома. Мы все насквозь промокли под дождем. Через некоторое время всем раздали по кружке горячего кипятка и по одному куску хлеба. После съеденного выпитого мы согрелись. Мы уснули на этой навозной соломе в сарае.
Ранним утром неожиданно ко мне кто-то подошел, обнял и начал сильно плакать. Присмотревшись, я узнал в нем молодого паренька-татарина с которым шел в строю. К сожалению, я забыл его имя. Он начал быстро рассказывать, как он от меня отстал: «Вечером, когда совсем стемнело, я выбежал из строя, бросился в канаву. В канаве прижался к земле. И лежал неподвижно, пока не прошла колонна. Затем я вылез из канавы, недалеко от дороги и направился в сторону эстонского дома. Эстонцы меня приняли хорошо. С моей промокшей одежды на пол стекала вода. Хозяева, увидев это, меня раздели и велели лечь на печь. Я разделся и начал согреваться на печке. Одежду повесили на печь сушиться. А я сам остался голый. Меня позвали поесть. Мне очень хотелось есть, и я быстро стал кушать, а хозяева на меня смотрели с большим интересом. Когда я наелся, они мне снова велели залезть на печь. Так я на печи крепко уснул. Проснувшись, увидел, что уже светает. Я быстро встал, оделся и поспешил вас догнать. Хозяева дома удивленно смотрели на меня, как я быстро собираюсь. Они оставляли меня у себя, сказали, что примут меня как своего сына и, что я еще очень молод. А я им сказал, что у меня там остался брат, и я должен его догнать, Я не хочу с ним расставаться. Они меня поняли. Попросили мою сумку с противогазом. В сумку положили полбуханки хлеба и большой кусок сала. С таким уважением меня проводили».
Вот как этот парень нас догнал, обнял меня, мы оба очень обрадовались. Долго не разговаривая, он мне показал хлеб и сало, находившиеся в сумке. Мы чуть–чуть поели. На следующий день нас вывели из сарая, построили в строй и снова тронулись в путь. От гор. Курессаре до морского порта было примерно 70-80 км. В первый день мы прошли примерно половину пути 35-40 км. На второй день все очень устали, многие уже не могли идти. Если в первый день оставшихся позади расстреливали, то на второй день так уже не делали. И кто не мог идти отправляли в порт на лошадях или машинах. И так на машинах и лошадях мы добрались в порт до темноты. Нас погрузили на небольшую баржу и с острова Эзель переправили на другой берег, на материк. Море уже было покрыто льдом и баржа, разрезая лед, тронулась в путь. В конце декабря мы прибыли в г. Хаапсалу. До войны железнодорожные пути в Эстонии были узкоколейными, а вагоны маленькие. Нас погрузили в два маленьких вагона, как «селедку в бочке» и снова повезли уже из г. Хаапсалу. В вагонах было настолько тесно, что даже невозможно было повернуться.
Вот нас привезли в г. Вильянди, точно название не могу сказать. Только помню, что там находился большой лагерь для пленных. Раньше в этом лагере располагалась конюшня эстонской кавалерии. Конюшня была выполнена из красного кирпича, помещение переоборудовали в казармы для пленных. Внутри конюшни с двух сторон сделаны трехъярусные нары, посередине узкий коридор, и вдвоем в этом узком проходе не разойтись. В этом лагере, тех, кто попал сюда до нас, невозможно было узнать. Они были изможденные и невероятно исхудавшие. Многие на ходу умирали. Нас прибывших с острова Эзель было около 350 человек. Мы увидели, в каких условиях они здесь существовали.
Невозможно описать и передать словами как фашисты издевались над пленными, как их унижали. Они не считали нас за людей. В середине узких проходов ставили корыта, чтобы мы оправлялись в них по нужде. Ночью слабые пленные падали прямо в эти корыта и умирали. Все это подробно описать тяжело, все заново стоит перед глазами. Солома, застеленная на нары, шевелилась от вшей. Днем с утра и до вечера находились на ногах на улице, а вечером запирали в конюшне. У многих пленных от съеденной баланды из картофельных очисток были сильные кишечные расстройства, недержание стула. От голода люди сходили с ума и ели мертвечину.
Шел январь 1942 года. В середине января с острова Даго (ныне остров Хийумаа) с кораблей, переправляющиеся в г. Кронштадт и потопленных фашистами, моряки попали в плен в тот же лагерь, в который попали и мы с острова Эзель, и выглядели здоровее тех, что уже находились в лагере. Конец января 1942 года. С утра нас построили и стали отбирать более здоровых с виду пленных. С этими пленными выбрали и меня, всего около 300 человек и увезли из этого лагеря. Привезли нас в г. Нарва ночью. Оттуда нас опять куда-то увезли. Эти дни были очень холодными. У некоторых на ногах были деревянные ботинки, деревянные колодки. Звук от деревянных колодок был слышен по улице издалека.
На расстоянии 5-6 км от г. Нарва был организован небольшой лагерь для пленных, где нас разместили. Отсюда нас отправляли чистить дороги, выложенные из камня, от снега. Недолго мы чистили эти дороги. От голода и холода многие пленные падали, замерзали, так как у нас не было теплой одежды. И в бараке пленные начали заболевать брюшным тифом. Немцы очень боялись инфекционных.
В феврале 1942 года немцы объявили карантин и на работу нас не гоняли. Нас держали взаперти. Здание, где нас расположили, было большим бараком, где мы все и уместились. Внутри барака были двухъярусные нары. Мы человек 6-7 расположились на втором этаже крайних нар. Чтобы чужие вши к нам не прыгали, делали между нарами пространство, убрав одну доску. С утра пораньше сняв одежду, как первобытные люди, осматривали её и истребляли вшей (они их называли истребителями). Такую операцию проводили каждое утро. Так мы еще могли держаться.
Нас, которые держались на ногах, под конвоем заставляли возить воду на тележках для кухни. Колодцы находились не очень далеко, мы ставили бочки на старые сани и возили воду. Затем перетаскав воду в бочках, нас направляли на кухню сортировать картошку. Во время сортировки, пока фашисты не видели, ели эту кислую мороженную картошку, после мы возвращались в барак. Поэтому мы две недели еще держались на ногах. А тех, кто болел тифом и не мог передвигаться, выносили на улицу, чтобы они там замерзли.
В это время мы с моими товарищами: одного звали Халитов Хамит - башкир, другого Николай из Ленинграда, задумали весной устроить побег. Но вот и я 15 февраля заболел тифом. 5-6 суток я был в бреду. Мои товарищи не дали меня выбросить на улицу, чтобы там замерзнуть. Особенно заступался башкир Хамит. Даже на руках выносил во двор в туалет. Сил подняться на 2-ой ярус нар не было, есть не мог. Появилась еще одна болезнь «катар желудка». Я совсем разболелся. Хамит ходил на кухню, на сортировку картошки. Там ему удавалось припрятать мелкую картошку и он приносил ее нам в барак и заставлял меня ее есть. Он говорил, что если я не буду есть, то умру. И так постепенно я стал есть эту картошку, у меня появились силы и я стал поправляться. Весь паек хлебный, который я не мог есть во время болезни, Хамит собирал. Этот паек отдавали мне, чтобы я быстрее поправлялся. Я начал вставать и потихоньку ходить. Мы продолжали следить за собой, уничтожали вшей, не давали им размножаться. И продолжали думать о побеге, дождавшись весны.
В конце марта 1942 года тиф стал отступать, карантин сняли и нас снова начали гонять на очистку и ремонт мощеной дороги. А товарища Хамита начал беспокоить оставшийся на раненой ноге осколок. Хамит уже не мог ходить и теперь уже я за ним стал ухаживать. Мы выходили на расчистку дорог, а Хамит оставался в бараке и ждал нас. Когда мы возвращались с работы, я помогал Хамиту выходить во двор по нужде.
Так мы дожили до апреля и начало мая. Наш план по побегу пока не осуществился, из-за наших болезней. В начале мая в наш лагерь прибыли немецкие машины. Всех, кто мог передвигаться самостоятельно, погрузили на машины и увезли. Между городами Нарва и Кингисепп в лесу нас высадили из машин и приказали выравнивать дорогу, проходившую через лес. Мы начали работать, фашисты расслабились, сели отдохнуть, перекурить. Пользуясь моментом, я воткнул лопату на край дороги, притворившись, что хочу в туалет, зашел в лес и убежал. Это был мой первый побег в одиночку из фашистского плена. Он оказался недолгим и неудачным. Я держал путь по направлению в сторону Ленинграда. Вечером я вышел к городу Кингисепп. Решил зайти в один дом, расположенный на окраине города. Зайдя в дом, увидел старика и старуху, которые увидев меня от страха затряслись. Они попросили побыстрее уйти, так как если увидят меня фашисты, то их самих и их дом сожгут. Фашисты и над мирными жителями издевались. Если фашисты видели возле домов, кого-нибудь в красноармейской форме, то эти дома сжигали. Я пожалел стариков и сразу же ушел из этого дома.
Я продолжал передвигаться по окраине города с осторожностью, чтобы не наткнуться на немцев, во дворе одного дома, увидел молодых людей, они пилили дрова. Это были девушка примерно 20-ти лет и паренек 15 лет. Я подошел к ним и начал говорить с ними. Они мне рассказали, как издеваются фашисты. Если кто-нибудь у себя скрывал партизан, то их расстреливали, а дома сжигали. Они хотели мне помочь, но к себе домой не пригласили, а показали недалеко нежилой дом и сказали, чтобы я их там ждал. Я отправился в указанный дом. Это был большой пятистенный дом со всей мебелью. На кроватях хорошие перины, большие подушки. Я осмотрел весь дом, закрыл окна и дверь, а сам стал наблюдать за дорогой и молодыми людьми. Они меня не обманули и вскоре принесли мне еды: отварной картошки и горячий чай. Они сказали, «что это от них помощь, но ты, переночевав, рано утром постарайся уйти. Здесь патрулируют периодически фашисты и могут тебя увидеть». Я пообещал, что рано утром уйду. А сам толи от усталости, толи от горячей пищи, глубоко уснул.
Проснувшись, увидел, что солнце уже высоко. Я сразу не ушел, а дождался вечера. Когда стемнело, ушел в лес. Один в темном лесу бродил долго. В этом лесу возле города встречал много свежих людских могил. Днем на лесных полянах питался собранной клюквой. Луга здесь были заболоченными. Еще питался остатками брошенных консервов, продуктов. Они уже конечно были испорченными, заплесневелыми. Так я скитался примерно две недели, и вышел к железному мосту через реку.
Меня увидели охранники моста, и я снова попал в руки к фашистам. Меня закрыли в будку охранников. Немцы обрадовались, что меня поймали, говорили на своем языке, я разобрал слово «партизан». К будке подходили фашисты, открывали дверь и смотрели на пойманного партизана. Некоторые со злостью что-то в меня бросали, а некоторые смотрели с жалостью. Не знаю, сколько часов я провел в будке. Затем под конвоем два впереди, два сзади, повели куда-то через лес. Я думал, меня ведут на расстрел. Так мы долго шли, примерно 4-5 часов. И мы снова вышли к городу Кингисепп, где я недавно плутал.
Меня привели в фашистскую комендатуру, которая располагалась в двухэтажном белом здании. Во дворе комендатуры находился небольшой сарай, куда меня заперли. Внутри была маленькая печь и нары (лавка). Мне дали кусок хлеба и кружку с кофе. Через некоторое время ко мне в сарай подселили еще одного пленного. Нас теперь стало двое. Мы с ним с вечера и всю ночь проговорили, рассказывая друг другу, откуда мы, где служили, как и куда попали в плен. Он тоже, как и я рассказал, как сбежал из лагеря. Вот так мы провели ночь. Рано утром его увели. Через некоторое время зашел немецкий солдат, вывел меня из сарая и закрыл меня на чердаке комендатуры. На чердаке я провел два дня.
Через два дня на чердак еще втолкнули одного пленного. Им оказался мой лагерный товарищ - моряк Николай из Ленинграда. Он рассказал, что тоже следом за мной во время дорожных работ, как и я, совершил побег. Но друг друга мы не встретили. Мы друг другу очень обрадовались и обнялись. Даже, если нас убьют, то умрем вместе – так мы друг друга подбадривали. На чердаке нас держали около 5 дней, затем нас спустили с чердака. Во дворе стояла машина с фашистскими солдатами. Посмотрев друг на друга, мы подумали, что нас повезут на расстрел. Посадили на машину и повезли. Ехали и думали, что это наш последний день и скоро мы умрем. Привезли нас в пересылочный лагерь г. Нарвы.
Лагерь был расположен на берегу реки Нарвы возле моста в сторону Балтийского моря. Пересылочный лагерь размещался на месте бывших складов, выложенных из красного кирпича. Эти склады переоборудовали, разделили на небольшие помещения-камеры, карцеры, площадью в 1,5 кв.м. Нас с Николаем посадили в разные камеры. Через день выводили из камер и били кнутом по спине 25 раз. Это было нам наказание за побег. В этом лагере многих людей повесили. Мы каждый день ждали смерти. Не знаю, как мы выжили. Через месяц нас перевели в общий лагерь. Примерно в конце июня 1942 года группу пленных из 160 человек, построили в строй, куда и я попал, отвезли на ж/д вокзал и погрузили в вагоны. Мы тронулись из г. Нарва, и мы не знали, куда нас везут.
Нас привезли в г. Таллин на фанерный завод. Во дворе завода нас разместили в палатках, окруженных колючей проволокой. Здесь на территории завода мы разгружали ж/д вагоны с бревнами и бревна укладывали в штабеля. С нами также работали эстонские рабочие. Они работали без конвоя. Некоторые эстонские рабочие приносили нам украдкой вареную картошку или кусок хлеба. Но нам пленным не разрешали близко подходить и разговаривать с эстонцами. Если фашисты видели, что мы к ним подходили и разговаривали, то они нас избивали, издевались. Мы все равно находили места, где нас не было видно, и общались, разговаривали с эстонцами, и они нас поддерживали.
Из пленных выбрали одного старшего. Это был высокого роста, смуглый, с черными усами украинец. Этот старший следил за нами и сообщал немцам, кто общался с эстонцами. Тогда мы несколько парней покрепче решили наказать его. Одной ночью мы пошли к старшему и наказали его. Мы потребовали от него, чтобы он не доносил фашистам на нас. Он дал нам слово. На некоторое время стало спокойно. Спустя несколько месяцев он снова начал доносить.
После этого лагеря нас снова небольшой группой в 15 человек посадили в машину и увезли из Таллина в другой рабочий лагерь, расположенный в стекольном заводе г. Кохтла-Ярве. Этот небольшой лагерь был похож на лагерь в г. Нарва. Барак был огорожен колючей проволокой, где нас и разместили. Уже была осень 1942 года. Из этого лагеря нас возили на работы по добыче торфа на расстояние 6 км от лагеря. В месте добычи торфа стояла будка с транспортером. В этот транспортер закладывали торф, вырезанный в форме кирпича. Транспортер поднимал торф наверх, где его складывали и сушили на солнце. Добыча торфа была очень тяжелой работой. Возвращаясь, с работ мы падали от усталости. Один день в неделю отдыхали. В этот выходной мы чистили одежду от «истребителей» - вшей. Помыться никакой бани не было. Еще помню, что с территории стекольного завода из столовой приносили сами еду в бидонах. Повара этой столовой нам в противогазные сумки клали кости, которые еще можно было грызть. Эти кости нам очень помогли. Еще помню, когда мы заходили на территорию стекольного завода, у ворот стояла эстонская охранница. Эта охранница, когда мы приходили за супом в столовую, клала мне в карман кусок хлеба. «У меня есть сын, похожий на тебя. И мой сын, как вы наверное, где-то мучается» - говорила она, жалела меня и гладила по спине. Я видел в ней свою маму. Навсегда её запомнил и благодарен ей. Так мы работали на добыче торфа до конца января 1943 года.
А в свой выходной, очистив одежду от вшей, занимались каждый своим делом. Например, некоторые, находя монетки, из них изготавливали передние зубы, коронки для зубов. Зубные коронки из меди шлифовали до такой степени, что они были похожи на золотые коронки. Эти коронки завертывали в вату и через колючую проволоку обменивали у фашистских охранников на хлеб. Фашисты, думая, что это золотые коронки, с радостью меняли их на хлеб. Другие из древесины березы и ивы изготавливали трости и тоже обменивали на хлеб. Так вот сверх пайка перепадал нам хлеб.
В начале весны 1943 года меня и еще 5 человек, погрузили на машину и снова отвезли на ж/д станцию. Мы снова едем, куда не знаем. Ехали долго, несколько дней, остановились в большом городе. Это оказался г. Вильнюс, Литва. Нас снова разместили в концлагере г. Вильнюса. Помню в этом лагере нас кормили баландой из отварных листьев свеклы. Эта баланда казалась настоящим супом- борщом, потому что организм был истощен. Вместо чая давали питье из отвара сосновой хвои. Этот отвар был такой кислый, что невозможно было его пить. И нас силком заставляли его пить. На работу отправляли на станцию, разгружать разные грузы: картошку, свеклу, брюкву и т.д. Когда разгружали овощи, то украдкой ели их в сыром виде. Так мы жили всю весну. Затем нас снова переправили в другой лагерь в г. Люблин в Польшу. В этом лагере выводили на прогулку за территорию лагеря. И однажды во время одной прогулки с группой пленных совершил второй побег. Помню некоторые фамилии этих товарищей: Низамов, Рахматулин, Зиннатулин. Во время побега много дней провели в Карпатских горах.
В конце лета или начале осени на окраине Карпатских гор возле небольшого городка Стрый мы попали в фашистскую засаду, нас снова поймали и отправили в г. Борислав в тюрьму. В тюрьме к нам подсадили одного небольшого татарина, очень хвастливого и говорливого. Через 2-3 ночи он исчез. Через какое-то время нам связали руки сзади, чтобы мы снова не сбежали, привезли на ж/д станцию и погрузили в вагоны. Нас все дальше и дальше увозили от нашей Родины. Так нас через Польшу увезли в Германию в новый концлагерь. Лагерь №9а в южной части Германии.
Этот лагерь был интернациональный. Французы, англичане, поляки, итальянцы и русские были размещены в отдельных блоках. В этом лагере я встретил односельчанина Юнуса, который работал в неполной средней школе пионервожатым до войны. Он был родом из деревни Зур Куккуз Апастовского района. Я с ним и после войны встречался. Недолго мы с ним пробыли в лагере вместе. Осенью 1943 года группу пленных в 60 человек из СССР построили в ряд и увезли из лагеря на шахты Круппа.
Шахта находилась вдоль реки Рейн Рурского бассейна недалеко от г. Кёльна. На шахте очень глубоко под землей добывали свинец. Я не мог мириться с положением пленного раба и, будучи членом ВКП(б), снова стал думать о побеге. Поговорил с двумя товарищами о побеге. Одного звали Зиннатуллин Халим 1916 г.р. родом из Дагестана, г. Махачкала, второго - Сиразетдинов Сулейман (Семён) 1922 г.р. из Новосибирска, станция Убинск, дер. Новый Ключ, военное звание - лейтенант. Вот мы три товарища решились на побег. Мы знали, что фашисты нас отсюда не выпустят живыми, и что нужно для этого хорошо подготовиться к побегу, так как были очень сложные условия для побега. Мы не сомневались в победе нашей страны.
Расскажу о расположении лагеря. Лагерь находился на высокой горной местности. Горы разбиты на две части: на левом крыле был расположен небольшой наш лагерь всего на 100 человек. Лагерь огорожен колючей проволокой. С двух сторон установлены ворота и размещены смотровые башни с пулеметами. Еще по четырем углам установлены грибки, в которых стояли часовые. Со стороны гор лагерь огорожен проволокой в один ряд, но оттуда сбежать было невозможно, так считали немцы. Из лагеря был сделан выход прямо в шахту через железные ворота размером, как ворота для автогаражей. Каждый день по этому тоннелю нас спускали в шахту вниз очень глубоко.
Внутри шахты было большое пространство, где добывали свинцовую руду. Работа очень тяжелая. Фашисты надсмотрщики издевались над нами. Одни возили вагончики, другие грузили руду, третьи работали на отбойном компрессоре: были воздушные и водные. В шахты на большой уклон поднимались поезда. Каждый паровоз поднимал по два вагончика. Еще хочу подметить одну деталь: на другой части горы жили украинцы, которые были угнаны с Украины. Каждый вечер после работы нас строили и проверяли, все ли поднялись из шахты и после закрывали в казарме.
Мы были размещены в казарме – это была постройка из красного кирпича. Казарма разделены на палаты, в которых были двухъярусные койки. В каждой палате размещалось по 25-30 человек. Окна в палатах были двойные, одно окно открывалось вовнутрь, а второе наружу, между окнами была железная решетка, прикрепленная болтами. Мне пришла в голову мысль, что эти болты можно отвернуть от решеток и отодвинуть в одну сторону. Когда я нашел гаечный ключ, припрятал его и попробовал отвернуть болты ключом, мне это удалось. К этим болтам-гайкам мы изготовили подходящие ключи. Теперь нам осталось дождаться весны.
Мы задумали совершить побег на 1-2 мая, когда фашисты будут праздновать праздник. В день праздника нам давали по литр баланды. Мы решили до праздника не есть хлеб, положенный нам паек, а есть только баланду, чтобы, если удастся совершить побег, то нам на несколько дней хватило хлеба. Если бы фашисты узнали о нашем замысле про побег, то расстреляли бы перед строем. Вся подготовка проводилась в строжайшей тайне.
Вот наступило 2 мая 1944 года. Все пленные, вернувшиеся с тяжелых работ, уставшие, глубоко уснули. А мы втроем, поглядывая друг на друга, не спим. Вот я тихо открутил гайки с решетки, открыл окно. Теперь нужно было вылезти через окно. На наше счастье шел мелкий дождь. Мы аккуратно тихо вылезли через окно, чтобы не дай бог, кто-нибудь не услышал и не донес на нас. Выбравшись из окна, на нашем пути встретилось еще одно препятствие. За окном был очень крутой подъем к берегу, который был забетонирован. Этот бетон намок от дождя, стал скользким и мы не могли по нему взобраться наверх. Мы стоим и не знаем, что делать. Если нам возвращаться назад, то не сможем закрыть решетку. Тогда мы вернулись через окно назад в палату, забрали одеяло и шинели, которые носили. Снова тихо проделали весь путь назад. Поверх бетона постелили одеяла, когда одеяла закончились, стелили шинели. Так мы взобрались наверх. Теперь нам предстояло перебраться через решетку с колючей проволокой. С двух концов колючей проволоки стояли фашистские охранники, но нам помог дождь. Охранники стояли под грибком, и особенно не следили за ограждением. Мы сняли деревянные колодки, перебросили через проволоку и преодолели эту преграду.
Теперь мы на свободе. Ночью 2 мая 1944 года мы совершили побег с шахты Круппа. Это был мой третий побег. Мы держали путь на Восток, в сторону нашей Родины, в сторону дома. У нас не было никаких ориентиров, не было ни карты, ни компаса. Нашим основным ориентиром была Полярная звезда, так как мы продвигались только ночью, а днем прятались в небольших лесопосадках. По пути мы выискивали еду, если удавалось, что-нибудь найти, то уж мы, не останавливаясь, шли ночью. Заканчивалось лето.
Продвигаться через Альпийские горы было довольно тяжело, то всю ночь взбирались на гору, то пересекали непроходимые леса, где совсем не встречались люди. По таким лесным местам продвигались и днем. В лесах встречались дикие кабаны и козы. Они паслись стадами. По ночам иногда слышались звуки, похожие на громкий детский плач. Мы не понимали, что это за голоса. Однажды ночью, когда ярко светила луна, мы увидели в 15 м от нас большого дикого козла. Он стоял и в упор смотрел на нас, а затем стал издавать громкий звук, похожий на детский плач. Это так он предупреждал свое стадо об опасности.
Так продвигаясь, мы иногда натыкались на засаду немцев. Приходилось срочно, затаиваться, чтобы нас не обнаружили. Мы старались при передвижении не оставлять никаких следов. Как-то на рассвете мы увидели, что перед нами открылась панорама какого-то города. Этот день нам пришлось провести, хорошо замаскировавшись под хвоей молодой сосны. Прячась под сосновой хвоей, мы следили, как передвигались немцы и гражданские люди. Фашисты нас не обнаружили. Так лежа мы дождались вечера. Когда стемнело, мы вылезли из укрытия и, продолжив свое передвижение, вышли на объездную асфальтированную дорогу. По этой дороге колоннами шли фашисты. Возможности спрятаться в лесу у нас не было, так как лес прочесывался, и непрерывно шла стрельба. Тогда мы решили быстро перебежать дорогу между колоннами. И нам это удалось, фашисты не обратили на нас внимание.
Передвигаясь дальше, мы вышли на лесную поляну, засеянную рожью. Она уже выросла и созрела. Неожиданно мы увидели на тропинке, ведущей к этой поляне 4-х фашистов, в руках которых были фуражки, наполненные ягодами. Времени на раздумье у нас не было, и мы напали на фашистов. От неожиданности фашисты растерялись и нам двоим удалось убежать. Третьего нашего товарища Зинатуллина Халима немцы ухватили за руки, и ему не удалось вырваться. Мы не смогли ему помочь, так как на помощь им уже подбегали еще другие немцы. Мы со вторым товарищем быстро забрались на яблоню. Ночь была темная, и фашисты не смогли нас найти. Когда голосов не стало слышно и все затихло, мы спустились с яблонь и направились в лес. Так мы выбрались из окружения немцев.
И снова мы продолжали путь через Альпийские горы без карты и компаса в сторону Родины уже вдвоем. Шел уже сентябрь 1944 года. Шли ночью, днем отдыхали. В лесах нам стали попадаться листовки. На листовках было написано латинскими буквами, что нам было непонятно, так как мы не знали языка. Однажды ночью с нами произошла интересная встреча. Мы в эту ночь переплыли на лодке речку с сильным течением, и вышли к одной поляне. Шел небольшой дождь. На поляне находились большие стога сена. Уже светало и мы для отдыха подыскивали место. У нас не было сил, чтобы охранять другого, пока один из нас спит. Недалеко от поляны виднелся лес, куда мы пошли. На краю леса было небольшое озеро, где мы умылись. Недалеко от леса виднелся городок. Недалеко от озера и от дороги стоял дом. Проходя мимо этого дома, мы услышали, что залаяла собака. Она немного полаяла и затихла. Мы вернулись в лес и там спрятались. Дождь перестал идти, но стоял туман.
Между кустами мы раскинули плащ-палатку, замаскировали ее снаружи и начали готовить еду. Разожгли с трудом костер, сварили в кастрюльке суп, поели. И уже собрались спать, как неожиданно услышали треск в кустах. Мы выскочили из палатки, держа наготове оружие. К нам приближалась пожилая женщина с большой корзиной в руках. Приблизившись, она сказала, чтобы мы не боялись ее, и из корзины достала двухлитровую банку с молоком, налила нам молоко в кружку и нарезала хлеб. Мы смотрели на нее с удивлением. Откуда она взялась. Мы стали ее расспрашивать, откуда она появилась. Она рассказала, что когда проснулась, то увидела, что из леса поднимается дымок, и поняла, что в лесу кто-то есть. Еще она рассказывала, что не в первый раз видит дым, и что через этот лес уже не в первый раз пробираются беглые военнопленные в родные края. Потом женщина сказала, что пришла с сыном и если мы не против, он выйдет к нам. Мы были не против.
Сыну женщины было лет 35. Он служил в чеховской армии в звании надпоручика, по нашим званиям старший лейтенант. В 1944 году вышел в отставку и его уже не брали в армию. Эта женщина во времена революции 1917 года из Москвы перебралась в Чехословакию и работала в лесничестве лесником. Сын не очень хорошо разговаривал по-русски. Вот сын с помощью матери нам поведал, где мы находимся, и что происходит в мире. Он плохо отзывался о немцах. Мы попросили у него топографическую карту и компас. Он пообещал нам все достать. Но мы в целях осторожности, все же велели ему оставить свою мать в заложницы. Так как мы за все время пути не раз были преданы и не до конца всем доверяли. Примерно через час он вернулся, принес нам карту, еду в дорогу и пару вязанных перчаток, что было кстати, уже начало холодать. Вот так уважительно они нам помогли и проводили. Они с гордостью рассказывали, как помогали нашим беглым пленным перебираться в сторону Родины.
Уже было начало октября 1944 года. И так после этой встречи у нас была карта Чехии и компас. Нам стало легче передвигаться, мы уже знали по какой местности мы идем. Мы заходили, в отдельно стоящие дома и нам никогда не отказывали в помощи, в еде. Мы расслабились, и это было нашей ошибкой.
Получилось, что кода мы заходили в некоторые дома, то оставляли за собой следы, «хвост». 27 октября, не доходя до г. Пршерова мы вышли к небольшому городку. Моросил дождь, на нас был надет тонкий плащ и в руках зонты за спиной рюкзак с едой, бидон с водой, а вместо палатки одеяло. Идя по улице городка, неожиданно услышали мужской окрик: «Вы русские?». Повернувшись мы увидели приближавшегося к нам мужчину. Это был чех 50 лет. Этот чех нас обманул. Расставшись с ним и пройдя реку Морава, зашли в городке на одну из улиц, где нас уже ждал, как нам показалось, немецкий патруль. Мы развернулись и побежали по улице, но не долго. Уже в центре снова наткнулись на охранников ж/д дороги. Вот мы снова в третий раз попадаем в плен к фашистам.
Когда нас вели под конвоем, я намекнул Сулейману (Семену), чтобы он незаметно выбросил оружие, пока они не узнали кто мы такие. Мы незаметно избавились от оружия. Нас привели в немецкую комендатуру и закрыли по разным комнатам. После трехдневного допроса нас перевели в тюрьму городка Пшерова. Тюрьма была трехэтажная. В камере было одно маленькое окно с железной решеткой. Семён, схватившись за решетку окна и глядя на улицу, громко запел песню «Катюша». Присоединившись к Семёну, я тоже стал с ним петь. Люди, шедшие по улице, останавливались и смотрели на окна на нас. Собралось много народа. Дверь в нашей камере открылась, и вошел высокий человек - начальник тюрьмы города Пшерова. Он потребовал, чтобы мы прекратили петь. «Хорошо, что вы русские, поэтому я не буду вас наказывать» - сказал начальник тюрьмы. На фронте уже произошел перелом в войне, и наши войска наступали по всему фронту.
Мы пробыли в тюрьме две недели. В один из дней нас вывели из камеры и вернули нам одежду, в которой мы находились до тюрьмы. Надев свою одежду и осмотрев карманы, я обнаружил в маленьком кармане брюк компас. Снова мысль о побеге вернулась ко мне. Нас под охраной собак привезли на ж/д станцию и закрыли в вагоне поезда. У выхода из вагона поставили солдата с собакой. Из города Пшеров привезли в центральную тюрьму города Брно. Шел уже ноябрь 1944 года.
В тюрьме г. Брно нас начали жестоко допрашивать. Нас возили на допрос через день. В машине мы стояли стоя, держа руки вверх. И не было возможности ни разговаривать, ни повернуться. В доме, где нас допрашивали, ставили к стенке, раздвинув ноги и руки, держали в неподвижном состоянии. А затем по одному уводили на допрос. Когда фашистский офицер задавал вопросы, двое других солдат били нас металлическим тросом. Палачи били металлическим тросом по спине и по подошве голых ног. После таких 3-4 ударов сходили с ума от боли, нас выбрасывали в комнату, где лежали мертвые. Так продолжалось примерно 2,5 месяца. После допросов мы каждый день ждали смерти.
В тюрьме находились чехи. Им раз в неделю приносили передачи. Один из них, учитель, был коммунистом, он в 1936 году был в нашей стране на сельхозвыставке, поэтому и был посажен в тюрьму. Другой был начальником ж/д станции в г. Прага. Это чех возрастом 45 лет выглядел здоровым, занимался в камере гимнастикой и нас заставлял. Третий чех тоже учитель. Четвертый чех из г. Брно. Ещё был один итальянец. Это все записано со слов самих сидевших. В камере нас было 7 человек. Объясняю, почему пишу об этих людях. Мы дружили с сокамерниками, и они помогали нам выжить после этих допросов. После допросов фашисты нас бросали в камеру к чехам. Они нас жалели, подкармливая едой, которую им приносили в передачах. Этим товарищам чехам я всю жизнь благодарен от всего сердца.
Вот нас снова увозят из тюрьмы г. Брно в закрытой машине. Мы снова думали, что нас везут на расстрел, и мы друг с другом попрощались. Но машина остановилась, и мы оказались на ж/д станции, погрузили в вагоны. Теперь нас привезли в концлагерь Бухенвальд. Лагерь находился недалеко от границы с Чехословакией примерно в 130 км на горе Эттерсберг недалеко от г Веймара. В сторону Чехии стояла высокая сторожевая башня.
Вот мы находимся в лагере, начало января 1945 года. Наш 6-ой корпус находился на горе. В этом лагере смерти над заключенными жестоко издевались, это просто невозможно описать. Обессиленных людей на носилках каждый день отправляли сжигать в крематорий. Крематории уже не вмещали поток людей, и их отправляли в барак отстойник, где они умирали, и отсюда их отправляли в крематорий. Однажды 100 с лишним заключенных построили в строй. Я тоже попал в этот строй. Вот так мы с моим товарищем Семёном расстались. Нас увели из лагеря. Закрыли в небольшом промежуточном лагере. Затем нас перевезли в южную часть Германии, где строили аэродром. Мы делали маскировочные укрытия для самолетов. Теперь я снова стал думать о побеге.
Присматриваясь к заключенным, я решился поговорить с одним человеком, который был старше меня. Я ему рассказал все о себе, и он согласился со мной бежать. Это был командир десантного батальона капитан Родионов Дмитрий Петрович. По его рассказам, он до войны работал в Москве директором маргаринового завода, у него была жена и двое детей. Вот так уже в четвертый раз я замыслил побег из фашистского плена. И однажды ночью, перебравшись через решетку, огороженную колючей проволокой, мы все же совершили побег. Мы на свободе.
Мы находились в Альпийских горах, точно не зная в какой местности. И снова нашим ориентиром была Полярная звезда, и путь наш был на восток на Родину. В один из дней мы увидели, как над нашими головами пролетают самолеты, которые нам неизвестны, а на крыльях имелись знаки «белые пятиконечные звезды». Мы не знали этих самолетов, чьи они. Мы подумали, что это наши перекрашенные самолеты.
Мы продолжали путь и однажды днем проснувшись в сосновом лесу мы планировали, как нам передвигаться следующей ночью. Я вышел на открытое место и начал всматриваться по сторонам, вдруг из леса вышла группа неизвестных солдат. Солдаты меня увидев, дали команду остановиться и поднять руки (хэнде хок и хальт). Солдаты меня окружили и начали допрашивать, кто я такой. Они спрашивали ты англичанин, француз или итальянец. Я ответил: «Найн, я русский, бывший красноармеец». Солдаты, поняв, что я русский, стали мне пожимать руку и обнимать. Я еще не понимал, кто эти солдаты, но видел что это не фашисты. О чем между собой разговаривали солдаты на своем языке я не понимал, только понял слова «Сталин гут, гут». Я стал звать Дмитрия Петровича. Солдаты удивленно оглядывались. Я еще раз крикнул: «Дмитрий Петрович вставай, мы попали к товарищам!» Солдаты стояли в боевой готовности. Вскоре из укрытия подошел Родионов и тогда выяснилось, что это были американские солдаты. И самолеты, которые мы видели, были американскими. Был конец марта 1945 года. Это уже точно была свобода.
Солдаты взяли нас с собой в штаб командования. Их командир разместил нас на втором этаже двухэтажного дома, расположенного во дворе комендатуры. Нас допросили, как мы оказались в Альпах. Мы рассказали, что убежали из концлагеря. Мы заметили, что американцы хорошо относились к народу СССР. Они были нашими союзниками. Они хорошо отзывались о Сталине. Они говорили, что у Сталина очень хорошо работает голова (то есть умный), поэтому они любят советских людей. Они нам оказали помощь, дали в дорогу еду. Я и сейчас до наших дней вспоминаю, как все американские солдаты, что приходили на нас посмотреть, приносили с собой подарки. Подарки нам дарили одинаковые. Так мы прожили у американцев примерно две недели. Через две недели нас подготовили к отправке на Родину.
Нас сопровождали югослав и дама украинка. Нам дали лошадей и мы вчетвером переехали на нашу сторону, где был сбор в запасной батальон. Это было где-то в Венгрии, точно местонахождение уже не помню. Здесь в запасном батальоне мы повторно приняли военную присягу, и я был направлен в 3-ий разведбатальон. После победы этот батальон переименовали в учебный батальон, в школу младших командиров. По окончании школы нам присвоили звание младших сержантов. Это было через некоторое время после победы в мае месяца 1945 года. В Австрии наш взвод назначили знаменосцами. Командир корпуса генерал-майор Козак перед строем лично мне передал корпусное знамя на хранение. Во всех походах, торжественных шествиях корпусное знамя до самой демобилизации находилось в моих руках.
Этими строками заканчиваются воспоминания моего отца о войне. Отец выдержал весь ужас фашистского плена, не сломался, сумел вырваться из плена и вернуться в строй Красной Армии. Возвращаясь на Родину, пол-Европы прошагал пешком. Награжден орденами: Славы 3-ей степени, Отечественной Войны 3-ей степени, памятными медалями. После войны работал, обзавелся семьей, родилось четверо детей. В 1990 году отца не стало. Но остались его воспоминания и наша вечная память о нем.
Источник фотографии: ukr.addnt.ru
