5738
Гражданские

Безверхова Анна Ефимовна

Опишу вкратце свою жизнь. Родилась я 3 декабря 1924 года в небольшой семье, нас три сестры в деревне. Я у матери родилась на 48-й год. Помню детство своё – 1931 год. Год был голодным, ели все очистки с помоек, лебеду, крапиву, кислицу и много выпало горя на моё детство. Умирает отец, мы с матерью приехали в Читу. Дорогой нас обокрали и мы приехали голые к сестре Моте. Ей принесли горя, муж наотрез отказал в жилье моей матери, но меня взял, так как были дети у них. Матери нечего было делать, возраст пожилой, оставив меня, а сама уехала в деревню Доронинск – к старшей сестре. Обо мне видимо ничего не знала, но прошло некоторое время и маме передали что мне очень плохо. Зять пил, гонял топором, и мы бегали кто куда, босиком раздетые. Зимой и летом, безразлично. Сестра срывала на мне зло, била и забрасывала в угол под кровать: лежала или сидела вся в кровавых синяках. Никто меня не отбирал и не жалел, была худенькая, с синим оттенком. Но когда узнала мать, то она попросила зятя, у которого она жила, он приехал на лошадях, он был очень добрый. Когда мы с ним приехали домой к матери в ограду (в 1938 году), я сошла с саней и хотела броситься к матери, которая не могла сдвинуться с места. Между нами было расстояние метров десять, то я упала на колени и поползла к матери. Когда мы схватились с ней, я больше ничего не помнила. Очнулась в избе вся в слезах, опухшая, мать стояла на коленях около кровати, целовала мне руки и сильно плакала. Первое слово я ей сказала: «Мама, не отдавай меня никому, мне очень плохо без тебя». В избе были соседки, стояли и плакали, оплакивали нашу встречу матери и дочери. Эта родственная материнская ласка была не долго, в 1939 году посадили зятя, у нас всё распалось и меня были вынуждены отправить опять на мытарство моего детства. 

Прошли довоенных два года, такие же были для меня длинные. Но когда наступил 1941 год и началась война, зятя забрали на фронт. Осталась сестре, трое детей и я. Конечно я была лишняя и так же издевалась сестра – била до полусмерти: это на за провинку, а за всё. И устроила меня на лесозавод, мне было там очень плохо, кормили нечем, получала 600 граммов хлеба,  работа была непосильная. Добилась до получения паспорта и устроилась на мясокомбинат в убойный цех, там была сыта. Сестра, когда я пошла на работу, меня выгнала. Сказала: «Забери свои вещи, хватит дармоедов кормить!». У меня были вещи: сапоги резиновые 42 размера, комбинезон, телогрейка, шаль (с куля выкрашена), нож и мусат (править ножи). Вот с этим я перекочевала прямо в цех. Так плакала и начальник цеха сказал: «Не плач, кто-нибудь тебя из женщин тебя возьмёт». И взяла меня тётя Нюра Семёнова, я у ней спала на её постели. Была очень добрая, я ей всё помогала делать. У неё было два ребёнка-дошкольника. На работе меня очень все жалели, но я была безответна ко всем – с уважением вроде вошла в коллектив, стала стараться работать. Получала премии и благодарности, деньги расходовала на нужды – первую покупку сделала. Купила рубашку – косоворотник и три куля на юбку: шила сама и выкрасила. Юбка была хороша, в складочку. В 1943 году встретилась сестра и сообщила, что год назад умерла мама. Из деревни никто не сообщил, и вот, я осталась настоящей сиротой. Тогда я полностью уцепилась за мясокомбинат и работала до 1945 года. Стали болеть ноги и руки (ревматизм). К 1945 году не могла поднять выше локтей. Подружки были омские, девочки хорошие, они приходили ко мне, вытирали и расчёсывали. Я не ела, у неё в квартирке маленькой, но в своей. Когда кончилась война долгожданной Победой, мы остались калеками – три Омские девчонки с бруцеллёзом. Клава Рудских с туберкулёзом костей. А у нас с читинской Шурой Булгаковой – хронический ревматизм. И вот меня ревматизм уложил в постель…

Здесь не написано, но её дочь рассказывала что, Анна Ефимовна после работы выносила кровь в резиновых сапогах, чтобы подкормить соседских детей. Это и то, что она работала в холодном помещении подорвало её здоровье.

Анна Ефимовна и Дмитрий Кузьмич, сентябрь 1990 г.


Автор благодарит за предоставление воспоминаний дочь ветеранов Надежду Дмитриевну.

Интервью и лит. обработка: А. Казанцев

Рекомендуем

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

«Из адов ад». А мы с тобой, брат, из пехоты...

«Война – ад. А пехота – из адов ад. Ведь на расстрел же идешь все время! Первым идешь!» Именно о таких книгах говорят: написано кровью. Такое не прочитаешь ни в одном романе, не увидишь в кино. Это – настоящая «окопная правда» Великой Отечественной. Настолько откровенно, так исповедально, пронзительно и достоверно о войне могут рассказать лишь ветераны…

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

Воспоминания

Перед городом была поляна, которую прозвали «поляной смерти» и все, что было лесом, а сейчас стояли стволы изуродо­ванные и сломанные, тоже называли «лесом смерти». Это было справедливо. Сколько дорогих для нас людей полегло здесь? Это может сказать только земля, сколько она приняла. Траншеи, перемешанные трупами и могилами, а рядом рыли вторые траншеи. В этих первых кварталах пришлось отразить десятки контратак и особенно яростные 2 октября. В этом лесу меня солидно контузило, и я долго не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни вздохнуть, а при очередном рейсе в роты, где было задание уточнить нарытые ночью траншеи, и где, на какой точке у самого бруствера осколками снаряда задело левый глаз. Кровью залило лицо. Когда меня ввели в блиндаж НП, там посчитали, что я сильно ранен и стали звонить Борисову, который всегда наво­дил справки по телефону. Когда я почувствовал себя лучше, то попросил поменьше делать шума. Умылся, перевязали и вроде ничего. Один скандал, что очки мои куда-то отбросило, а искать их было бесполезно. Как бы ни было, я задание выполнил с помощью немецкого освещения. Плохо было возвращаться по лесу, так как темно, без очков, да с одним глазом. Но с помо­щью других доплелся.

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus