Top.Mail.Ru
47927
Летчики-штурмовики

Пургин Николай Иванович

Я родился в Костромской области 1923 году. Девять классов и аэроклуб я закончил в 1939 году в Костроме, а в апреле 40-го я был уже в Балашовском летном училище. В училище прошел курс обучения на Р-5 и СБ, закончив его в 41-м году. Осенью, 1941 года, нас эвакуировали в Буденновск, где стоял запасной авиационный полк. Оттуда перевели в Чистополь, под Казань, потом в Ижевск, Пензу. Вот так полтора года войны я скитался по запасным полкам, не сделав ни одного вылета. Только в Пензе на аэродроме Великая Михайловка стал летать на Ил-2. Вся программа обучения длилась семь часов. Последний вылет перед отправкой на фронт я совершал на полигон. Пришел, сбросил бомбу, пострелял по цели, развернулся на свой аэродром, и тут у меня стал отказывать двигатель. Не долетев до аэродрома, у меня винт встал. Чувствую, что падаю на границе аэродрома, прямо в глубокий овраг. Слава Богу, догадался выпустить закрылки, которые, создав дополнительную подъемную силу, позволили самолету перетянуть овраг и сесть на колеса, хоть и поперек старта. По-видимому, командование оценило то, что я спас машину в сложной обстановке и доверило мне, сержанту, вести группу на фронт: "Доведешь до Бутурлиновки, там заправишься и лети в Репьевку". Ну, это не сложно - всего два курса 180 и 270. В общем, в мае месяце 1943 года я привел восьмерку одноместных Ил-2 на аэродром Репьевка, на котором базировался 141-й полк. Ему было поручено переучиться на ночные полеты на Ил-2. Однажды ночью на аэродром пришел Ме-110. В это время в воздухе находилась спарка с летчиком и командиром эскадрильи в качестве инструктора. Мессер зашел на аэродром, сбросил бомбы, на аэродроме погасили посадочные огни. Летчикам передали, что пришел истребитель, но сделать они ничего не успели. Ориентируясь, видимо, по выхлопам двигателя он их нагнал и сбил. Утром пошли искать. Летчик был убит сразу, а комэска, будучи раненным, сумел посадить самолет и выбраться из кабины. Он полз в сторону аэродрома, но умер от потери крови. Жил он вместе с писарем полка, интересной блондинкой. Она потом пошла на реку и застрелилась: оставила записку, что все потеряла и просила похоронить ее вместе с Борисом.
В Репьевке я сделал пару ночных вылетов на У-2, но по каким-то соображениям нас 4 человека из этого полка перевели в 820-й ШАП, с которым я прошел всю войну.
Свой первый боевой вылет я сделал в составе двенадцати самолетов на рассвете пятого июля на немецкий аэродром Сокольники. Однако мы опоздали с ударом - самолетов на аэродроме не было. Наносили удар по ангарам и складам. Честно говоря, я ничего не понял в этом вылете. Поскольку я был ведомым, то основная моя задача была держаться ведущего, не отстать. Видел разрывы зенитных снарядов, потом подошли немецкие истребители. В этом вылете мы потеряли четыре самолета.

(Согласно документам удар по аэродрому Харьков-Сокольники наносился совместно двумя группами по 12 и 18 Ил-2 от 820 шап и 800 шап в 4.30 под прикрытием 23 Як-1. Атаковано до 50 самолетов. По докладам экипажей уничтожено до 15 самолетов и повреждено до 8 самолетов, создано 17 очагов пожаров, 1 взрыв большой силы, подавлен огонь 4 точек МЗА (малокалиберная зенитная артиллерия), сбито 2 истребителя, один из них в/стрелком из 820 шап ст. серж. Ратченко. В районе цели группа 12 Ил-2 820 шап провела воздушный бой с 20 Ме-109 и ФВ-190. Старший сержант Ратченко сбил Ме-109, который упал горящим в 2 км южнее н.п. Непокрытое. Кроме этого, 292 шад, в которую входил 820 шап, в течение дня наносила удары по немецким войскам в районе Мощеное, Казацкое, Березов. Всего в течение дня дивизией выполнено 65 с/в, летало 52 Ил-2. Потери составили 6 Ил-2: 1 - нбз (не вернулся с боевого задания), 1 - сбит ЗА, 3 - подбиты огнем ЗА и сели на в/посадку, 1 подбит огнем ИА и сел на вынужденную посадку.
Всего же экипажи 820 шап в июле 1943 г. выполнили 303 боевых самолето-вылета. При этом убыль матчасти полка составила: боевые потери - 15 Ил-2, повреждено и передано в реморганы - 17 Ил-2. Общие потери 292-й шад (безвозвратные и возвратные) в июле 43-го составили 70 Ил-2 (в том числе 39 безвозвратных), из них 30 от истребительной авиации противника (в том числе 16 безвозвратных), остальные - от ЗА (в том числе 19 безвозвратных).
По состоянию на 1.07 в полку имелось 28 Ил-2 и 1 УИл-2. в течение месяца получено пополнение 40 Ил-2 и из других частей 4 Ил-2. на 30.07.43 - 39 Ил-2 - прим. О. Растренин
).

Я понимать начал только где-то на 3-м вылете. Этот вылет мне хорошо запомнился… Ты знаешь, полеты все одинаковые, тут рассказать нечего: взлет, сбор, пришли на цель, атаковали "по ведущему" и ушли. Запоминаются вылеты, в которых происходило что-то неординарное. Так вот, в этот раз я взлетел, и у меня не убиралась правая "нога". По инструкции самолет считается неисправным, и я имею полное право вернуться. Но я же молодой, думаю: вернусь, скажут, струсил. Ладно, думаю, догоню группу, и будет все нормально. Естественно, пока я думал, плюс выпущенная "нога" снижает скорость, я отстал. Вот я один "телепаюсь", группа - впереди, на горизонте. Еще когда разрабатывали полет, командир сказал, что после пикирования мы выходим с правым разворотом на свою территорию. Я решил держаться правее, срезать угол и их догнать. Они пришли на цель, а ее прикрывают немецкие истребители. Ведущий после атаки развернулся налево, и я их потерял. Надо же бомбы сбросить. Иду с курсом на юг, нашел немцев, сбросил бомбы. Смотрю два истребителя мне навстречу: кресты, свастики, камуфляж желто-зеленый. Настоящие хищники! Во, думаю, наверное, это те самые истребители, про которые товарищи рассказывали. Я газу дал и иду со снижением, пытаюсь уйти от них на скорости на восток в направлении Белгорода. Первый атаковал меня, не знаю, с какой дистанции, но думаю метров с пятидесяти. Я только вижу фонтанчики рвущихся на плоскостях эрликоновских снарядов. Форточка открыта, я инстинктивно отжал ручку вперед, головой стукнулся о фонарь… Ты знаешь, как электросварка пахнет? Вот точно такой же запах в кабине! Планшет с картой, который был на тонком хорошем кожаном ремне, перекинутом через плечо, вытянуло в форточку и ремнем меня притянуло к фонарю кабины. С трудом я его оборвал. Атаковавший меня истребитель выскочил вперед, и летчик смотрит - как я там? А у меня после его попаданий, "нога", наконец, убралась. Я понял, что от них не уйду, газ убрал и стал маневрировать. Высота - уже метров двадцать. Думаю, сейчас второй зайдет. И - точно такая же атака. И опять попал прилично. Но самолет управляемый, не горит, только дырки. Второй ударил, проскочил - посмотрел. Я отвернул влево, а они пошли в глубь своей территории. Почему они за мной не пошли? Потому что у немцев стоял фотокинопулемет. Им не надо доказывать сбили или не сбили. Они оба меня сбили, и оба засчитали себе сбитый самолет. Развернулся на север. Думаю, дойду до Курска, а потом развернусь на восток на речку Оскол, и там найду свой аэродром. Иду. Смотрю, на земле немцы, потом наши, а потом опять немцы. Немножко прошел, думаю, сесть что ли, спросить? Смотрю, идут два Ила. Я к ним пристраиваюсь. Думаю, сяду на аэродром, там разберемся. Развернулись направо, на восток. Увидел Оскол, сориентировался и сел на свой аэродром. Хотел притормозить, а самолет раз, раз и остановился, оказывается, у меня были пробиты обе покрышки, пробиты стойки шасси. Самолет был искалечен так, что его списали. В общем, они не попали только в меня, в мотор и в бензобак. Смотрю, командир полка подъезжает на машине: "Ух, тебя и разделали".
Потом под Белгородом летали очень много: каждый день делали по два-три вылета. Июль. Небо чистое. В кабине - жара! Напряжение очень большое - ведь, как ни храбрись, а все равно - страшно! За эти бои я еще три раза на вынужденную садился. Один раз уже на пути домой: смотрю, температура воды больше 100 градусов. Видимо в маслорадиатор попал осколок или пуля. Ведь в атаке бронезаслонку мы не закрывали - жарко, а двигатель работал на полной мощности. Это можно делать, только если погода прохладная, иначе мотор перегревался. Пришлось садиться в поле. Сел, покатился, остановился. Вылез из кабины и пошел по колее посмотреть. Оказалось, что в самом начале пробега самолет перепрыгнул траншею. Хорошо, что траншея была с бруствером, и был запас скорости, а то бы скапотировал или сломал бы ноги шасси. Пришел домой: "Сержант Пургин сел на вынужденную". В тот же день самолет привезли на машине. В другой раз атаковали, вывел самолет из пикирования - та же история: давление масла падает, температура растет. Надо садиться на вынужденную, а РС-ы еще не сбросил. Отстрелил РС-ы. Скорость большая, высота - метров пятьдесят, а впереди, в 3-х километрах, - лес. Вот и решай, то ли машину разбить и самому погибнуть, пытаясь посадить ее на большой скорости, то ли скорость гасить, но тогда, точно, в лесу разобьешься. Кое-как, юзом, сбросил скорость, плюхнулся в поле. Когда меня потащило, то я по инерции дернулся вперед и предохранительная скоба гашетки, которую я забыл закрыть, ударила меня в правый глаз. Я выскочил из кабины, - я же не знаю, куда сел, то ли у наших, то ли у немцев? Побежал в кусты, что росли у речки. Залез. Видеть уже могу только одним глазом. Смотрю, бегут из леса к самолету люди, добежали до самолета и бегут ко мне. Я пистолет достал, приготовился отстреливаться. Смотрю, звезды на фуражках, оказалась наши НКВД-шники. Меня взяли, отвезли к врачу. Врач посмотрел: "Ничего, глаз не поврежден. До свадьбы заживет". Дал полстакана спирта, я выпил и пошел спать в сарай. Утром опухоль опала, глаз стал открываться. Собрался, позавтракал у них и пошел на аэродром. Третий раз меня сбили, когда мы ходили на штурмовку станции Мерефа, южнее Харькова, который еще был у немцев. Наши войска еще только готовились к его штурму. Вел нас комэск Нютин. Атаковали станцию, и на выходе нас атаковал один мессершмитт. Надо же ему было попасть мне опять в маслорадиатор! Та же история - давление упало. Группа развернулись влево, а я, решив, что линия фронта ближе справа, развернулся туда. С трудом перетянул машину через город, тракторный завод, который был у немцев, прошел ниже труб и сразу за ним упал в поле с копнами сена. Мы со стрелком Бодуновым Федей выскочили и сразу же попали под минометный обстрел. Упал возле винта самолета и, смотрю, лежит кисет с табаком, а передо мной лежит наш солдат. Если бы самолет еще метр прополз, то я бы его раздавил. Выбрались мы оттуда. Вот этот кисет стал моим талисманом, я без него никогда не летал. И третий раз - то же самое. У нас такая байка ходила, что если летчик садится в поле, а там растет одно дерево, то он обязательно в него врежется. Так и тут. Сажусь, а впереди стоит полевая кухня, возле которой собрались солдаты, и я точно в нее попадаю. Опять же меня спасли закрылки. Перескочил я ее и плюхнулся. Солдаты ко мне подбегают: "Летчик, пошли обедать".

За летние бои я сделал много вылетов, наверное, около 100. Меня сначала медалью "За отвагу" наградили, потом Орденом Славы. Когда вышли к Днепру на меня подали представление на звание Героя Советского Союза, но дали мне его только осенью 1944 года.
Полк на переформировку не отводили. Перегонщики пригоняли новые самолеты, а с училищ приходили новые летчики. Потери были такие, что после трех дней июльских боев на задание с дивизии смогли поднять только шестерку. Вот так! А на четвертый день опять был полный полк и так - все время.
Южнее Харькова была станция Борки, на которой разгружалось пополнение немцев. Прикрыли они ее здорово. Как пойдем, так сколько-то собьют. А нас гонят туда, и гонят… Я считал, что раз убивают каждый день, значит, и меня убьют - бойся - не бойся. Я был уверен, что меня убьют, но, видишь, 232 вылета сделал, не убили, даже не сбивали ни разу после этих боев. Почему вторую звезду не дали? Хотя налет у меня был больше всех в дивизии, и ни разу я не блудил, но в Польше и Германии было слишком много водки. Пьяным я никогда не летал, но выпить любил и вел себя не лучшим образом. Один раз уехал в Кострому в самоволку. Нас послали в Куйбышев. В Москву привезли. Мой друг москвич Коля Яковлев уговорил меня, пойти к нему в гости, познакомиться с родителями, а потом догоним: "Они-де приедут, и сразу не улетят?". Пошли, поддали, заночевали у него… Я говорю Коле: "Мы у тебя побыли? Кострома в 300 километрах, поехали ко мне?" - "Поехали!" Сели на поезде, в Ярославле попьянствовали, сделали пересадку. До Костромы доехали, а от Костромы - на попутных, и еще 4 км пешком. С Костромы провожал нас мой дядя, у которого я жил, учась в аэроклубе. И вот идем мы втроем. Навстречу идет моя мать. Тащит через плечо корзину сена. Подошла, брата-то узнала, он говорит: "Здравствуй, Марья. Что не узнаешь?" Она говорит: "Как тебя, пьяницу, не узнать?" А он: "Николая не узнаешь?" Она посмотрела, не узнала. Потом только … Ах! Сено упало, посыпалось из корзины… Мы ночь ночевали. На следующий день уехали в Кострому, потом в Москву опять, из Москвы в Куйбышев. Думали, догоним их. Приехали в Куйбышев, нет - улетели. Но оставили нам два самолета, два парашюта. Мы сели и полетели догонять. Не догнали. Но я в это время был уже Героем.

Меня последние полгода вообще не награждали. В Польше к нам прислали нового замполита, вместо погибшего Мельникова. Идет партсобрание, в каком-то сарае, мы сидим на верхотуре. Он представился, как замполит, летчик; отвечает на вопросы. Я говорю: "А когда вы будете летать на войну?" - "Может, завтра". - "Так завтра же война закончится". Вряд ли ему это понравилось. Как я узнал после войны шел вопрос о подаче представления на меня, Куличева и Петрова. Разговор, вроде, шел такой: "Можно дать только Петрову и Куличеву, но тогда надо давать Пургину, а если Пургину не давать, то и им не давать". Так и не дали. В соседнем полку на троих послали, троим дали. А у нас послали на одного этого Одинцова, у которого 215 боевых вылетов. "Кудесничали" много! Сто грамм обязательно выпивали. Я когда был замкомэска, так сам разливал по стаканам. Всем по 100, командиру и себе по стакану. Потом искали по деревням самогонку, обязательно. Вот Вася Стрелин мне недавно письмо прислал, поздравлял с Новым Годом. Пишет: "Помнишь, как мы с тобой за самогонкой бегали?! По деревне стреляет дальнобойная артиллерия, горит дом, а мы бегаем. Свистит снаряд: "Ложись!" - разрыв - "Побежали!"
Под Харьковым командир полка послал меня и Ивана Андреевича Куличева отдохнуть. А там солдатка только что родила. Мы пошли к попу, попросили его окрестить ребенка и сказать в приходе, чтобы собрали, кто что может, чтобы обмыть это дело. Себя при этом записали кумовьями. Нам так понравилось, что мы потом всю жизнь друг к другу обращались: "кум". Накануне крестин мы видим: возле столовой поросенок килограммов 20 бегает. Я говорю: "Кум, дикий!" Загнали поросенка в подвал, закрыли решетчатую дверь и по команде открыли огонь Иван - из автомата, я - из пистолета. Он убежал куда-то вниз и сидит там, хрюкает. Я полез добить его. Стал к нему подходить, а он бросился мне под ноги и крутится. Я стреляю, думал, что ноги себе перестреляю. В общем, убили и принесли в столовую. Повар его разделал, съели на крестинах. В какой-то польской деревне увидели гусей. Я говорю: "Кум, дикие!" Одного поймали. Вечером соседка пришла вся в слезах. Мы стали ее уговаривать, чтобы не ходила жаловаться. Простынь ей дали, ботинки - вроде успокоилась.
Так что, сам видишь… Да мне хватило орденов. У меня Орден Ленина, два Ордена Красного Знамени, два Ордена Отечественной войны, Орден Славы, Чешский орден Красной звезды, за Храбрость польский, Орден Александра Невского, три Ордена Красной Звезды, Медаль "За Отвагу" - первая моя награда. Какая самая ценная? Самая ценная, наверно, все же Звезда, а вот самая важная - первая, медаль "За отвагу" которую мне дали после первых 3-4 вылетов.

Иван Куличев и Николай Пургин

Наши войска форсировали Днепр, как говорят, прямо на плечах у отступающего противника. Переправилась только пехота, а тяжелое вооружение все осталось на левом берегу. Немцы очухались и попытались сбросить наших в реку. Там, между Кременчугом и Днепропетровском, был такой Бородаевский плацдарм. Мы туда по три-четыре вылета в день совершали. Этот плацдарм только штурмовая авиация и удержала, но и наши потери были большие. В первой эскадрилье у нас был летчик Рафаил Волков. Несколько вылетов он сделал, машину разбил. Неделя прошла, дали ему другую машину, и пошли они на задание. Первую атаку сделали, а на второй заход он не пошел, повернулся на восток и ушел. Когда стрелок, старшина Нагайкин, вернулся, он рассказал: сели они за Харьковом, когда горючее кончилось. Вылезли, и летчик говорит: "Больше я воевать не буду. Хочешь, пойдем вместе". Вот единственный случай трусости в полку. Хотя нет… был еще такой случай. Летчик облетывал самолет после ремонта, и его прямо над аэродромом сбили истребители. После того, как он погиб, стрелок рассказал, что они, когда их посылали на разведку садились в одном месте и разгружали бомбы, а по радио передавали, что они якобы видят. Действительно, в том месте, где он указал, нашли, чуть ли не склад бомб. Таких хитрецов, что в стороне держались, не было. Это еще хуже, чем в группе. Немцы любили отставших добивать. Так что наоборот, все прижимались. А когда в самолет посадили стрелков, немцы уже боялись сзади подходить, уже не могли стрелять как в тире. Стрелку, конечно, плохо приходилось, он же на брезентовом ремне сидит, лицом к лицу, брони никакой. Помню, кричит: "Командир, справа мессера! Далеко еще". Через некоторое время - "Командир, близко. Иди влево, влево" - потом - "Командир! Влево! Влево!" Стрелок был нужен обязательно. Он мог предупредить, но главное, у него был пулемет, а под очередь соваться - желающих немного.
У меня несколько стрелков было. Поначалу к нам штрафников присылали. Помню, был такой летчик-истребитель, майор Шацкий. Погиб он в первом же вылете. Под Харьковом, когда меня сбили, со мной летел мастер по вооружению из нашей эскадрильи, Федя Печенов. Стрелка не было, я его спросил: "Хочешь полететь?" - "Давай, может, медаль дадут". Мой стрелок Коля Тоскунов погиб вместе с замполитом полка, подполковником Мельниковым, когда я улетел в Куйбышев получать самолеты. Так что много их сменилось…

20 октября 43-го замполит 820-го ШАП, Майор Мельников, повел девятку Ил-2 за Днепр, на цель в деревне Анновка. На пути к цели, прямо по курсу, увидели, что на той же высоте по нашему переднему краю с круга работают 9 самолетов Ю-87. Они оказались на нашем пути, и мынемогли не стрелять по ним. Мы как их увидели, начали пускать РС-ы, из пушек и пулеметов стрелять. Несколько самолетов сбили. Развернулись на цель, сбросили бомбы, вышли из пикирования прямо на группу из 54 или 56 "лаптежников". Проскочили сквозь строй, все стреляли и стрелки стреляли. Опять кого-то сбили. Пошли домой, на пути - опять девятка лаптежников в кругу. Прошли через третью группу, обстреляв и ее.

Когда эту последнюю группу обстреливали, смотрю, под четыре четверти, идет Юнкерс. Он выше, я ниже. Поддернуть самолет боюсь, поскольку могу потерять скорость, и свалиться. И все же азарт охватил. Я поддернул самолет, дал очередь из пулемета (я всегда так делал - сначала трасса из пулемета, а по ней уже пушечную) трасса прошла прямо перед ним, я тут же стреляю из пушек. От него щепки полетели, он повернулся и - в землю. Нам засчитали девять сбитых; всем дали Орден Красной Звезды и полторы тысячи рублей.
Комэском у нас был Одинцов Михаил Петрович, впоследствии Дважды Герой. Под вечер он повел девятку на Кировоградскую железнодорожную станцию. Пришли на станцию, сбросили бомбы с горизонт полета, встали в круг. Постреляли, выходим из атаки с правым разворотом к реке и мосту через нее. Там стоят машины, солдат много. Мы раз по ним прошлись, развернулись вправо и случайно выскочили на аэродром Канатово, а он был забит самолетами. Проскочили, даже не успев пострелять. С аэродрома взлетела пара истребителей, атаковала нас, но мы отбились. Вернулись домой, доложили, что задачу выполнили, по станции отбомбились. Сколько убили солдат? А хрен его знает, сколько? Они же падают, а убил ты его или он от страха упал, ты не знаешь. Один раз я пикировал и в форточку смотрю, лежит солдат у калитки и не целясь, стреляет по самолету. Во, думаю, гад! На втором заходе я специально стрелял по этой калитке, где он лежал. Правда, может, он уже и убежал.
Одинцов доложил, что на аэродроме много самолетов. Утром он повел три девятки из трех полков на аэродром. Нашу девятку прикрывали штук шесть Яков. А другие девятки должны были прикрывать истребители Покрышкина, но они не встретились. Пересекли Днепр. Смотрим, идет пара немецких истребителей. Истребители прикрывают только нашу первую девятку. А эти две девятки идут сзади без прикрытия. Увязались эти истребители за нами, потом еще пара, еще… На подходе к аэродрому истребителей собралось несколько десятков, начали планировать под небольшим углом и стрелять. Я до того увлекся стрельбой, что забыл, что у меня же еще бомбы есть. Аварийно их сбросил с пятидесяти метров. Бомбы были пятидесятикилограммовые, так что не страшно. Когда я вышел из атаки, там каша получилась. Две задние группы немного срезали и 27 самолетов перепутались, стали наползать друг на друга. Два самолета столкнулись. А я еще на выходе увидел, что надо мной в пятнадцати метрах висит мессер - я не могу стрелять, и стрелку угла обстрела не хватает. Хорошо, что наш ЯК спикировал и его сбил. Но удар был очень удачный - мы пришли на рассвете, они не успели взлететь. Никого из нашей группы не потеряли.
Потом мы базировались в Умани. Дороги раскисли и, видимо, немцы подвозили бомбы на самолетах и складировал их прямо возле бетонки. Надо летать, а бомбы лежат. Командование привлекло местное население, мужиков, оттаскивать их от полосы. Я получил задачу вылететь парой на разведку. Сижу напротив полосы, запускаю двигатель. Смотрю, вылетает пара истребителей. Андрианов ведущий, Поворков ведомый. Ветер был поперек полосы. Смотрю, ведущего сносит, он кое-как подорвал машину оторвался, ушел. Следом взлетал ведомый. На взлете не удержался. Занесло его на этих работающих людей, которые убирали бомбы. Правой "ногой" зацепился за бомбу, два раза скапотировал, поубивал этих людей. Вылез бледный весь. Я выключил двигатель. Не могу лететь.

А.Д. Вы видели результаты своей работы?

А как же. В феврале, когда немцев погнали с Украины, мы с Веревкиным (он потом погиб в Львовской операции), пошли на разведку на Дубоссары. Разведали мост, сбросили по нему бомбы - одной попали, и пошли на дорогу. Километров пять отлетели от Дубоссар, смотрим, сплошной колонной идут войска: машины, кони, люди. А на Черноземье весна - это значит грязь по колено, с дороги в поле не свернешь. Мы разошлись по сторонам, он - вправо, я - влево. Пошли вдоль дороги на высоте 10-15 метров. Машину поддернул, 200 метров набрали, пикируешь на них, поливая из пушек и пулеметов. Снизился, перешел на другую сторону, теперь его очередь. Люди пытаются убежать из этой колонны, а куда ты убежишь? Вот так километров восемьдесят мы летели. Дошли до Котовска - уже патроны и снаряды кончались. Там обстреляли кавалерийскую часть. Запомнились раненые лошади - они подняли бунт, оборвали поводья. 10 секунд, и мы проскочили. Пришли, доложили, что шли над колонной, создали заторы. Подняли все три полка на эту колонну. Три полка там работали! Бомб не было - не подвезли, только из пушек, пулеметов и ракетами работали. Я второй раз туда не ходил. Сопротивления никакого там не было, они не стреляли.
Потом нас перекинули в Молдавию, в город Аргеев (?). На переправу через Днестр, западнее Кишинева, майор Веревкин повел шестерку. Пришли, отработали в одном заходе по скоплению техники и людей и на бреющем полете пошли на свой аэродром. По дороге шерстили какие-то повозки. Вдруг смотрим, а по узкоколейке паровозик тащит три вагона. Мы постреляли - солдаты начали выпрыгивать. Веревкин становится в круг, и давай их колотить. В одной из атак Веревкин хвостом зацепился за трубу паровоза и на аэродром привез кусок этой трубы - еще бы на десяток сантиметров ниже, и он бы там остался. А вообще-то, на радиаторах частенько привозили куски кожи, землю, ветки.
В Корсунь-Шевченковской операции нас посылали добивать окруженную группировку у деревни Шендеровки. Еще снежок лежал. Бомб у нас не было, поскольку с подвозом были проблемы, так вот мы ходили, стреляли из пушек и пулеметов. Помню, большое поле пред деревней - все мышиного цвета от солдатских шинелей, и никто в нас не стреляет. Сейчас мне их даже жалко, а тогда пальцы на гашетки и пошел туда, в кучу. Отстреляешь и потом выскакиваешь над своей территорией. Мы так били дня три, наверное. По врагу стрелять приятнее, чем по мешеням. Никакой жалости я не испытывал. Задача стояла убивать, и убивать как можно больше. Наоборот, когда хорошо попал, или что-то взорвалось, чувствуешь душевный подъем.

А.Д. В вылете на переправу Вы сделали один заход по цели. От чего зависит количество заходов?

От задачи, от самой цели и от противодействия - умирать-то не хочется. Мы летали на аэродром Хуши в Румынии, где базировались истребители. В полку оставалось двенадцать самолетов, вот их командир полка и повел. Атаковали с одного захода, развернулись и - бегом домой. Доложили командиру дивизии Удальцову, а он нас отругал за то, что один заход всего сделали.
Перед Висла-Одерской операцией стояла задача пройти Чехословацкиому корпусу генерала Свободы через Судеты. Ущелье, через которое шли войска, прикрывалось немецкой противотанковой артиллерией закопанной в склоны гор деревни Яслиска. Немцы сожгли несколько танков, пока нам не поставили задачу подавить эту артиллерию. Я повел двенадцать самолетов с задачей пробыть над целью как можно дольше. Группе я сказал, что если в первом заходе я бросаю бомбу, то следующий за мной пускает РС, а третий стреляет из пушек и так далее, чтобы на каждом заходе падали различные снаряды. Встали в круг с дистанцией между самолетами метров 700. Сделали пятнадцать заходов. Видно: идут наши танки с десантом на борту и ни одного выстрела! Прижали мы их к земле! Кончились боеприрасы, а мне говорят: "Атакуй так". Сделал еще два захода, докладываю: "Горючее на исходе". Только тогда мне разрешили домой уйти. Командир корпуса, генерал-лейтенант Рязанов, сам приехал к нам на аэродром и всех поблагодарил. Вылет был очень эффективный.
Начало Висло-Одерской операции тоже хорошо запомнилось. Перед ней мы с полмесяца готовились. Нас даже командир полка на машинах возил на передний край. В первый вылет я повел шестерку. Мы взлетели, когда едва забрезжил рассвет. Погода была плохая, видимость низкая. От земли поднималась дымка, переходившая на 800-х метрах в облака. Вот так на этих 800 метрах я и "попер" на цель. Над линией фронта я попал в настоящий ад: шла артиллерийская подготовка. Наши снаряды летят и светятся в облаках. Ощущение, что вокруг тебя все горит. Деваться некуда - вверху облака, разворачиваться нельзя. Не знаю, как в нас не попали?! Проскочил я снаряды, видимость стала лучше, нашел цль атаковал. Набрал высоту и вышел за облака. На малой высоте не пошел - страшно было.

А.Д. Ваш основной противник малокалиберные зенитки?

Да, конечно. Крупнокалиберная артиллерия прикрывала только важные, крупные объекты. Когда на узловые станции идешь, там тебя и крупная и средняя, все, что хочешь, встречает. Самое страшное - это первый залп, потому что не знаешь, где он будет. Идешь группой не маневрируешь. Как только показались разрывы, допустим, 6 шапок правее на той же высоте, - тут уже проще. Логика, какая у человека? Не попал, надо поправить, а я в эти разрывы ныряю. Пару залпов сделали, а поздно - я уже проскочил… От малокалиберной спастись легче. Если они сзади бьют, то я, конечно, не вижу, а так снаряд долго летит, его видно, и можно уйти скольжением. Ну, и экипажи выделяли на подавление.

Потом Берлинская операция. На третий день наш фронт вышел к южным окраинам Берлина и встал. Мы тогда говорили: "Что же мы стоим перед Берлином?!" Немцы уже бежали. Один раз зашел в атаку, мне по радио говорят: "Прекратить атаку". Я говорю: "Это же цель?!" - "Они идут сдаваться". Выхожу, смотрю, стоят несколько наших танков. 29 апреля я получил задачу девяткой лететь на Берлин штурмовать артиллерию в Потсдамском парке. Вот тут я решил, что мне - хана! Столицу же море зениток и истребители прикрывают. А перед самым концом войны умирать-то ой, как не хочется! Вышел на цель, атаковал, и на бреющем развернулся домой. Пришел домой, все доложил, нормально. Между 29 и 11 числом полк не летал. Не было целей. Мы там только вином занимались. А последний вылет делали 11-го мая на колонны отступающих войск в Чехословакии. Атаковали сходу, потом встали в круг, постреляли. Мой командир эскадрильи или лишний заход сделал, или что, и ему не хватило топлива. Он шестеркой сел на немецкий аэродром, захваченный американцами. Приняли их там хорошо, накормили, ночью привезли горючее, заправили. А у нас на аэродроме подняли бурю: "Как так! Сели у американцев!" Одинцов получил команду, залить полные баки, полететь туда шестеркой, перелить горючее и хоть куда, хоть в поле, но посадить самолеты, лишь бы они не были у американцев! Только самолеты приготовили, должны взлететь - смотрим, шестерка садится. Оказывается, их утром заправили, накормили, пожали руки и вперед. Прилетели.

А.Д. Как вам, как летчику, Ил-2 после СБ?

СБ был легче в управлении. Хороший самолет, но совершенно не годился для боя, поскольку легко горел, а Ил-2 был устойчив к повреждениям, но утюг. Горку на нем не сделать, тысячу метров с бомбами набираешь минут десять. Поэтому на цель шли, набрав высоту над своей территорией. Пикировать градусов под 45-60 он мог. Но, знаешь, были самолеты, которые влево разворачивались, а вправо ты его уже не развернешь. Почему? Или крыло кривое или еще что. Были и такие тяжелые, что пока развернешься, группа уже уйдет. В первом заходе на цель обычно сбрасывали бомбы. Во втором заходе РС-ы, пушки, пулеметы. А если заход один, то все сразу: бомбы сбросил и стреляешь, сколько успеешь.
Как к РС-м относились? Посредственно. Они же неуправляемые. Единственное точное оружие у штурмовика - это пушки, пулеметы, и то лучше по площадям стрелять.

А.Д. Водить начали примерно с 30-го вылета?

Попозднее. В каждой эскадрильи ведущими обычно ходили командир эскадрильи или заместитель. Меня замкомэска поставили только перед Львовской операцией. Здесь уже проще стало. Сложно воевать было на Курской дуге. А после Днепра, немцы поняли, что проиграют войну. У них не стало боевого духа. Это чувствовалось. К концу войны - это легкие вылеты. У нас в полку был только один летчик Саша Глебов, который еще под Москвой воевать начал. Вылетов у него было больше чем у меня, но его не любило начальство, потому что он всегда перечил командиру: "По какому маршруту летел?" - "А, во!", и пальцем в карту тычет. Героя ему не дали - три Ордена Красного Знамени и все.

А.Д. Приметы были?

Фотографироваться перед вылетом нельзя. Про кисет я уже рассказал. Летал в одной гимнастерке. Она уже вся прогнила, рваная, желтая, а все равно в ней. Никогда не летал с орденами и документами.

А.Д. Какое количество вылетов максимально вы делали в день?

Три. Больше мы не успевали. Хотя физически могли больше. Молодые ребята, нас кормили хорошо.

А.Д. По своим попадали?

Я - нет. Я хорошо ориентировался.

А.Д. Как вводили пополнение?

На войне особо не церемонились. Я не помню, чтобы проверял технику пилотирования. Пришел, летная книжка есть - полетишь. Как полетишь - твое дело. Молодой летчик становился ведомым: делай как ведущий, лети хорошо, сядь хорошо, вовремя сбрось бомбы. Вот и вся учеба. Это же война. Нас так часто убивали, сегодня пришел, послезавтра его убили, ты его и в лицо-то не запомнил. И нас точно так же принимали. Старые летчики что-то рассказывали. Про встречи с истребителями много рассказывали. И байки и басни.

А.Д. Из чего складывался боевой день?

Старались поближе к аэродрому и как можно кучнее. Мы всегда жили в школе или в клубе, где строили нары, на которые набрасывали сена или соломы и застилали брезентом. Хорошо, если одеяло не общее. Я вот не помню, чтобы за все летние бои 1943 года мы хоть раз мылись в бане! Первый раз, по-моему, мылись уже на берегу Днепра. Под Белгородом в выходной командир полка на машине раз отвез нас на речку и все. Вечером затопим печку. Сидим, байки рассказываем. Гимнастерку снимешь, а там вши. Над печкой потрясешь - только треск стоит. Так вот, если с вечера не получили задачу, (а могли и ночью поставить задачу и утром, в любое время) то вставали в 6-7 часов, умывались, брились (такого суеверия, чтобы перед полетом не бриться у нас не было), шли на завтрак. Аппетит был нормальный - молодые. После завтрака на аэродром, где получали задачу от командира полка. Подготовились, маршрут проложили. Мандража у меня не было - первый раз что ли?! Когда война закончилась, мы не знали, что делать. Мы привыкли воевать, летать каждый день. Конечно, обрадовались, что кончилась война - тебя уже точно не убьют, но появилось свободное время, к которому мы не привыкли. Ну, а потом - по машинам. Я когда ведущим был, не говорил "На взлет!" Я говорил: "Поехали!". Именно - "Поехали!"

Интервью: Артем Драбкин
Лит. обработка: Артем Драбкин

Наградные листы

Рекомендуем

История Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. в одном томе

Впервые полная история войны в одном томе! Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества не осмыслить фрагментарно - лишь охватив единым взглядом. Эта книга ведущих военных историков впервые предоставляет такую возможность. Это не просто летопись боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а гр...

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus
Поддержите нашу работу
по сохранению исторической памяти!