Top.Mail.Ru
8811
Медики

Будников Николай Андреевич

Я родился 24 июня 1919 года в деревне Слобода Пены Беловского района Курской области, где поют день и ночь соловьи. Местом моего рождения стал не роддом, не домик бабушки-повитухи, а поле. Точнее, место под телегой. Отец из дома поехал косить просо. Мать в тяжелом состоянии была, поэтому он не стал ее дома оставлять одну, а взял с собой. Так получилось, что папа косит, а мама меня на белый свет рожает.

Мой отец, Андрей Гордеевич, по социальному положению был в то время зажиточным середняком. Причем в селе нас называли не Будниковы, а говорили: «Слуховые». Дело в том, что дедушка построил дом на перекрестке двух дорог и спал в сарае. Когда проходили мимо люди, или проезжали телеги, то он все слыхал ночью. А утром любил рассказывать об этом. Вот и прилипло прозвище. Отец участвовал в Первой мировой, Гражданской войнах, пришел домой инвалидом 2-й группы. Когда лежал в больнице, то видел царя-батюшку Николая II. Трудиться наравне со здоровыми мужиками не мог. Поэтому ему местная власть разрешила купить «драчку». Это небольшая машинка, стоявшая в сарае. Соседи, в том числе из дальних сел, приносили овечью шерсть и пропускали ее через машинку. Оттуда уже выходила молотая шерсть, которая наматывалась на специальные шарики. Дальше ее можно было дома ткать на верстаках. Первыек воспоминания из детства: кто-то пришел к воротам, мама мне говорит: «Сыночек, а ну сбегай и своди их в сарай, чтобы они через «драчку» шерсть пропустили».

Мать Мария Никитична, набожная женщина, очень боялась, чтобы нас не раскулачили. Я был еще совсем маленьким, но помню, что мама всегда встречала председателя сельсовета хлебом-солью и приглашала его в дом. Угощала по полной. В итоге получилось, что председатель не включил нашу семью в списки кулаков. Но так как списки составляли секретные и нигде не оглашали, то опасность все равно сохранялась. По ночам отец дома не спал, а ночевал в огороде или в сарае. Прятался в конопле, чтобы его не нашли в случае чего бедняки. Они сформировали актив комбеда, и творили, что хотели. Приходили в дома и брали то, что им понравится. Увозили людей в неизвестном направлении.

К счастью, нас все-таки не тронули. Отец имел по тем временам высокое образование: четыре класса церковно-приходской школы. Остальное население было совершенно неграмотным или малограмотным. Тогда церковь была центром культурной жизни села. Дедушка Гордей Захарович был глубоко верующим человеком, пользовался авторитетом у батюшек, был в церкви звонарем, с 10 лет водил меня молиться Богу. Дед звонил в самый маленький колокол, а самый большой имел отдельного человека. Дедушка также освящал и продавал просвиры. В церковно-приходскую школу я пошел в первый класс. Закончил три класса. Точнее, третий немного не окончил, потому что отец разбирался в политике, и чтобы не раскулачили, вступил в колхоз имени Владимира Ильича Ленина. Впереди всех соседей. Тогда нас не тронут и не раскулачат.

Но все равно, разговоры по селу ходили. Чего это Слуховые не тронутые. Так что мы уехали на Дальний Восток в марте 1933 года. Родители и пятеро детей. Как раз полным ходом пошли преследования зажиточным по второму кругу. Решили двинуться в Хабаровский край на большую реку-кормилицу Амур. Рыба там водилась огроменная. Там жили наши соседи, они писали отцу и приглашали его. Папа получил документы в сельсовете, что он по социальному положению не кулак. Направление выдали на деревню Челны, стоящую на берегу реки Амур. Неподалеку находились дома села Елабуга, основанного казанскими татарами, переселенными еще при царе-батюшке Николае II. В челнах же жили украинцы. Надо сказать, что и мы разговаривали дома только на украинском языке, русского совершенно не знали.

Вначале мы ехали поездом в теплушках. С нами переселялось много бедноты. Кто в Сибирь, кто на Дальний Восток. Они все были вшивыми. Мой отец заразился вошами, которые его искусали. И он заболел сыпным тифом. Мама плакала. Отец больной, куда везет нас. В далекий и чужой край.

Вначале приехали в Хабаровск. Здесь высадились на небольшой железнодорожной станции. Отсюда поехали к кумовьям отца. Плыли по Амуру, потому что дороги туда не было. Половина соседей, которые с нами ехали вместе в теплушке, высадились в селе Елабуга. До села Челны, где мы потом жили, оставалось километров девятнадцать или двадцать. Наша семья тоже временно высадилась, потом мы поехали дальше к кумовьям. В Елабуге же остановился родной мамин брат дядя Максим по прозвищу Шатный. Малограмотный, но мудрый и рачительный хозяин. Он сразу вступил в местный колхоз.

Прибыли мы в село Челны. Ходил я в советскую школу, имея три неоконченных класса образования. Здесь окончил начальные четыре класса в сельской школе. Помню, преподавателями были два высоких молодых стройных татарина. В Елабуге располагалась семилетка. Помню, меня тато привез в школу, и сразу устраивает в пятый, а я четвертый-то толком не окончил. Директор доброжелательно нас встретил и пошел навстречу. Мог бы отказать и не принимать учиться, но пошел на компромисс. Отец объяснил, что привез меня для того, чтобы я не плакал. Сильно ревел и очень хотел учиться. Тогда мама сказал: «Андрей, да отвези ты его в школу, надоел со своими слезами, уши уже оглохли!»

Папа, чтобы избавиться от моего постоянного рева, повез. Откуда появилось такое желание учиться, не скажу – само по себе. Директор сказал: «Пусть посидит в классе с полмесяца или месяц, а потом мы его отправим домой». Отец поблагодарил. Откуда я это знаю? Взрослые говорили в классе, а я в скважину, где ключи поворачиваются, подслушивал, о чем рассуждают: оставят меня или нет. В итоге с радостью остался в Елабуге.

Пошел в пятый класс, месяц поучился. Меня посадили на самую заднюю парту, учителя не спрашивали, потому что в состав учеников меня не включили. Все знали, что прибыл временно. А я руку поднимаю все время. Говорить хотел. Местные ребята не отвечают ничего толком, а я все правильно говорю. И вышел в «отличники». Меня напечатали в стенгазете. Там поместили рисунки всех тех, кто учился хорошо. Они ехали на автомобиле, а я как отличник летел на самолете!

Успешно окончил пятый класс. Потом семилетку. Получил среднее образование. Дальше меня приняли в техникум. Медицинский. Отец говорит: «Сынок, поезжай учиться на врача. Медики в атаку не ходят и живые остаются! Я простым солдатом был, из-за того тяжело ранили». Нашел объявление в газете, где приглашали на учебу в техникум. Там было четыре отделения: фельдшерское, фармацевтическое, еще какое-то и зубоврачебное на зубных врачей. Я хотел поступить в последнее, чтобы называться врачом. Фельдшером становиться не хотел.

Приехал во Владивосток, где располагался техникум на улице Ленинская. Прибыл на месяц раньше, толком не разобравшись с отцом, когда начинаются экзамены. Занятий нет. Студентов нет. Один стою. Ко мне подходит завуч по фамилии Тайнолюбов. У него была жена-красавица, которая преподавала врачебное дело. Я совсем еще пацан. Он меня позвал с собой, чего я буду сидеть неизвестно где. Предложил этот месяц побыть в техникуме. Помочь при приеме заявлений от поступающих. Рассказывать им о профессиях. Так что я уже дежурил в приемной комиссии. Когда примерно через месяц начались вступительные экзамены, то преподаватели меня знали как своего человека. Экзамен приняли формально, не строго. Тайнолюбов мне говорит: «Коля, сейчас экзамены идут, пройди и постучи, тебя пустят, мы уже сказали, что ты придешь». Спрашивали фамилию, записывали куда-то, и отпускали после первого же вопроса. Свой человек.

Так я поступил, но не на зубоврачебное, а фельдшерское отделение. Завуч Тайнолюбов мне объяснил, что выпускаться удобнее фельдшером, ведь для врача нужно иметь базовое образование. Дальше пойду учиться, из меня врач будет хороший. И я согласился. Боялся слово против сказать. Так попал в фельдшерское отделение.

В своей группе стал самым молодым студентом, ведь принимались на фельдшеров в основном взрослые мужчины. Молодых, как я, они обижали. Разговорами, смехом. Окончил первый курс. Весьма успешно. Боялся преподавателей, несмелый был. Поэтому старался учиться. Также «на отлично» окончил второй курс. Для окончания третьего одного месяца не хватило. В 1939 году из военкомата пришел капитан или майор. Вербовать студентов в армию. Спрашивает меня: «Ты Родину хочешь защищать?» Как он сказал такое слово, кто же скажет «нет». Родина для нас было чем-то святым. В церквях за Родину Богу молились. И в школе про нее все время говорили.

Дал я согласие. Записали меня и еще несколько учащихся. Пришла повестка. Мобилизовали. Когда прибыли в часть, я скрыл тот факт, что учился на фельдшера. Стыдно мне было, что не врачом стал. Название «фельдшер» никогда не нравилось. Как кличка. Стал простым солдатом. Никто не знал о моей специальности.

Проходил службу в учебной части по подготовке на младших командиров. Успешно окончил курсы, стал командиром стрелкового отделения. Тогда в кадровой армии в отделении служило по 7-8 бойцов. У меня считалось самое многочисленное отделение в роте – 9 человек. Я командир, а они солдаты. Один из них запомнился – по фамилии Хоменок. Такой несмелый и боязливый, зато во всем послушный. Его обижал солдат Москаленко. Он переросток, уже и высокий, стройный. Меня обижал и не слушал. С трудом, но удалось с ним управиться. За все время службы только однажды не послушал ротного командира Овчинникова. Как-то так получилось. Он стал царапать кобуру и кричать, что на месте меня застрелит. В лицо тыкал стволом. А в Уставе было записано, что за невыполнение приказа командира полагается высшая мера наказания – расстрел. Я перепугался. К счастью, ротный остыл и все обошлось. Но как командир Овчинников был самодуром. Расскажу такой случай. Мы должны были гору взять с условным противником. Бодро поднялись. Атаковали. Спустились оттуда. Ротный нас ругает. Мол, мы наступали плохо. Сейчас повторять будем. Второй раз поднимаемся. В первый раз силы были, и громко кричали. «Ура!» отовсюду раздавалось. Во второй раз уже слабее орали, и потихоньку бежали. По возвращению Овчинников заявляет, что теперь мы наступали хорошо!

Начало войны я встретил офицером. В стрелковом полку показал себя дисциплинированным солдатом. Стал лучшим по боевой и политической подготовке. Назубок знал уставы. Так что меня направили во 2-е Владивостокское военно-пехотное училище, располагавшееся почему-то в Комсомольске-на-Амуре. 22 июня 1941 года мы узнали о начале войны с Германией. Каждый день мы слушали новости о боевых действиях по радио. Отец Андрей Гордеевич по моим письмам догадался, что я служу в Комсомольске-на-Амуре. Мама напекла блинов, папа приехал в Хабаровск, а потом ко мне. Сначала прибыл к комендатуре, а там говорят, где я нахожусь. Но объясняют, что ехать туда нельзя, секретная часть. Он заплакал, отдал яички, мясо и блины солдатам. Чтобы они кушали. Вернулся домой, и рассказал родным, что сына Колю не видел. Не пустили. Я же тем временем окончил училище ускоренно в связи с военным временем, присвоили мне лейтенанта. На выпуск будущих офицеров приехал лично командующий Дальневосточным фронтом Иосиф Родионович Апанасенко, штаб которого находился в Хабаровске. В феврале 1942 года нас выпустили. Направили меня в распоряжение командования Дальневосточного фронта. В Хабаровск.

Внезапно нас, шесть офицеров, направили в госпиталь на практику. Как они узнали о том, что я имел врачебное образование, ума не приложу. Сам лично никому не говорил. Ведь готовились отбыть на фронт. Уже выдали нам и брюки, и кителя. Даже хромовые сапоги. Одели на себя как пехота. А тут стали готовить на медиков. Оказалось, что все шестеро раньше учились на фельдшеров. Так что приехали в госпиталь. Нас переобучили на медиков.

Дальше вшестером стали распределять по частям. С мая 1942 года по 1944 год я был в должности лаборанта в 212-м медико-санитарном батальоне 126-й Ворошиловской (это название помнят теперь только ветераны первых дней формирования нашей части) стрелковой дивизии, в ходе войны ставшей Горловской дважды Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова. Так записано у меня в военном билете. Но на фронте никаких лаборантов не было, никаких лабораторий. Записывали эту специальность отвлеченные люди в военкомате.

Я стал санитарным врачом. Почему? Когда учился в медицинском техникуме, на втором курсе ввели оплату за общежитие и учебы, а родители у меня простые колхозники. Денег не было, и я подрабатывал, чтобы пропитаться и прожить. Трудился санитарным врачом при горздраве. То есть эпидемиологом. Так что в дивизии сразу стал помощником врача-эпидемиолога Богатырева. Наш медсанбат стоял в Приморском крае, в селе Пуциловка под городом Уссурийск, где формировалась дивизия. В медсанбате служили терапевты, один или два, хирург по фамилии Кульнев. Как-то последний подходит ко мне и спрашивает, зачем меня посадили лаборантом: «Ты же на войне этим заниматься не будешь, молодой и здоровый парень!» Никто не знал, зачем меня определили к Богатыреву. Уже на фронте разобрался – начальству было необходимо, чтобы на передовой имелся подготовленный санитарный врач. Богатырев был родом из Уссурийска, совсем пожилой, да еще и ко всему глуховат.

Второй год идет война. Мы в Приморском крае проходим учения. Помню, когда мы закончили сколачивание, сразу же из Пуциловки передислоцировались в Уссурийск, где погрузились в вагоны. В телятники. Поехали на запад. Проехали Хабаровск. Родители не знали, что меня уже везут на войну. Всю Сибирь проехали. Урал. Здесь начали гадать, куда же нас везут. Или в Ленинград, или на юг, на Волгу. Из Чапаевска повернули на южное направление.

Хотя я числился фельдшером, все знали, что я офицер. Так что относились как к командиру. Около паровоза постоянно дежурил с пулеметом. Стоял рядом с машинистом, где уголь загружен, хотя много раз видел, как в топку бросали одни дрова. Встречали немецкие самолеты. Они тогда свободно летали в небе. Когда ехали, одна медсестра прекрасно пела и была очень веселой. Всем нам понравилась. Не доезжая до Волги наш состав разбомбили, и ее, беднягу, убили. Погибла в пути на фронт.

В полдень выехали на берег Волги. Выгрузились. Я стою. Ко мне два пацана подошли. Кушают только-только начавшие созревать яблочки. Спрашивают: «Дядя, дядя, а вы видели, как вчера на реке паром немецкие самолеты разбомбили и он потонул!» И смеются. Мирная картина, а такие слова… Я попросил их рассказать об этом нашему командиру. И мы днем не решились переправиться, сделали это ночью на пароме.

Благополучно перебрались. Выгрузились километрах в четырех или пяти от центра Сталинграда. Утром я увидел город. Красивый и большой. Кажется, что никакой войны нет. Немцев не видно. Только самолеты в небе летали.

Дальше мы двинулись на машинах, в кузове которых были погружены палатки медсанбата и полевая аптека. Ее два врача охраняли. Я был вместе с ними. Полки шли пешком. Добрались до станции Абганерово. Откуда-то появились два раненых солдата. Хотя никто не стрелял. Ничего не видно. Подошли к врачам-женщинам. Они плачут и с ними говорят при перевязке. Первые часы войны. Тогда мы еще не привыкли к виду крови. Дальше стало намного проще. Не плакали. На второй или третий день Ордена Красного Знамени привезли и вручили двум разведчикам. Оказалось, что они шли в центральном или боковом охранении дивизионной колонны и отбили вылазку врага.

К тому времени мы натянули палатки, начали работать. Матушка-пехота пошла в наступление и встретилась с передовыми немецкими частями. Война идет здесь на наших глазах.

Пошли фронтовые будни. Как-то идем вдвоем с санитарным врачом, что-то шумит в стороне, и Богатырев меня спрашивает: «Самолеты летят?» Я головой мотаю, чтобы он не боялся, а это действительно оказались вражеские самолеты: в стороне бомбы сбросили. Упали мы и пролежали какое-то время на земле. Как самолеты улетели, санврач меня начал ругать, зачем я его обманул.

Прошло всего несколько дней, я находился при штабе дивизии, когда Богатырева куда-то отправили. Не знаю, куда он делся. Врачей или медсестер становилось все меньше и меньше. Медработников не хватало. Мы постоянно несли потери. Люди гибли и получали ранения. Бои пошли сильные. Я на санитарной машине вывозил раненых с передовой, пока грузовик не разбомбили.

Наши позиции располагались перед станцией Абганерово километрах в трех-четырех. Противник бросил на нас несколько танковых частей. Силы были не то, что неравны. Они были несопоставимы. Мы тогда входили в состав 64-й армии, которой командовал генерал-майор Михаил Степанович Шумилов. Шел бой насмерть. Уже половину личного состава начисто выбили. Я сижу в штабе и все слышу. И тут командарм набрал по телефону нашего комдива: полковника Владимира Евсеевича Сорокина. Тот рапортует, что танки давят, мы не можем их остановить. Шумилов ответил, что надо держаться, чтобы прикрыть отступление всей армии. Мы оборонялись до последнего. Почти все наши солдаты и командиры погибло в окопах. Мы не убежали. Врачей и медсестер становилось все меньше и меньше. Говорили и говорят, что медики не воевали. На самом деле мы погибали вместе с солдатами.

Немцы подошли свободно и без задержки к штабу дивизии. Всех передавили на передовой. Прошли в тыл. Стреляли во все стороны, попал в плен наш комдив, в штабную землянку прямой наводкой попал снаряд. Многих побило. Расстреливали выживших прямо на земле.

Один офицер из штабных в штабеле убитых спрятался. Все это видел. Выжил. Слыхал, как немцы пришли в медсанбат и перебили оставшихся раненых. Немцы искали документы и забирали штабные сумки. Он переждал и с трудом добрался к нам. Многих тогда взяли в плен.

Как мне удалось спастись? Основной бой около станции шел ночью. Мимо проходили отступающие части на Сталинград. Мне поступила команда из штаба дивизии идти в 212-й медсанбат. Это и спасло. Самолеты летают и стреляют по всему, что движется. Пешком пошел в медсанбат. Ожидалось много раненых. Медиков остро не хватало. Прихожу: медсанбата на месте нет. Уже куда-то уехали. Я один остался в поле. Вдруг вижу, что сюда бегут солдаты. Остановились от меня метрах в 20-30, кричат страшным голосом: «Немцы! Немцы!» Я услыхал этот крик, как офицер начал разговором у солдат дух поднимать. Объясняю, что немцев рядом нет. Но они меня не слушают. Один из солдат отвечает, что какое там нет, немец уже впереди. Многие плачут.

Наступает вечер. Темнеет уже. Собрал я солдат. Мы отступали пешком от Абганерово до Сталинграда. В кустарнике прятались. Еще видны были немцы. Спасали темные ночи. Лунного света нет. Вокруг нас проходят враги и что-то говорят. Я вспомнил отца, его рассказы о том, как немцы воевали с ними, и как он чуть в плен не попал. Только тогда лучше понял родителя. Раньше все его слова пропускал мимо ушей.

Человек шесть или семь, однажды немцы нас догнали, и мы просидели в кустарнике до утра. Я очень боялся одного – если враг откроет стрельбу. К счастью, ни одной очереди из автоматов немцы по нам так и не дали. Боялся, что ранят кого-то, тот закричит. Дальше плен. Но попадать туда я не хотел и всегда имел с собой заряженный наган. Готов был выстрелить себе в лоб. Боялся допросов и пыток. Ведь воевал партийцем, коммунистом.

Дивизия наша была полностью разгромлена. Когда мы добрались в Сталинград, то оставшиеся в живых собрались на берегу Волги. Из 12 тысяч личного состава осталось бойцов только на три машины. Сел и я с ними, как рядовой солдат. На окраине города был такой сад Лапшина в направлении на Купоросное. Там небольшой лесок. Мы высадились в этом районе и начали окапываться. Немцы заметили нас. Вскоре обстреляли из шестиствольных минометов. Накрыли позиции. Прямо под стрельбой в окопе один солдат достал бритву, и начал бриться. Я ему говорю: «Зачем ты бреешься, может быть, через две минуты нас уже не будет с тобой!» Он засмеялся и говорит, что хочет умереть бритым. После обстрела новые потери. Человека два убиты, несколько ранены. Я к тому времени забыл о том, что медик. Но когда раненые люди кричали, все сразу же вспомнил. Перевязку наложил.

Осталось нас совсем мало, мы пошли на переформировку от Сталинграда к Бекетовке. В пополнение нам присылали молодых ребят из местных сел и деревень Сталинградской области. Много было необстрелянных хлопцев. Большинство из них погибло в наступлении в октябре 1942 года. Мне выжить помогала учеба на Дальнем Востоке: я умел укрываться от пуль и снарядов, использовать рельеф местности. Офицерская подготовка давала о себе знать. Были и неожиданные случаи. Однажды на переднем крае мина упала, буквально в полуметре. И завертелась. Но не взорвалась. Я остался живой. А дальше увидел, что такое «Катюша». Мой окоп находился за холмом, немцы за ним прятались. Лежал, какая-то машина пришла, около меня остановилась, командир кричит: «Уходи отсюда!» А куда я буду уходить?! Остаюсь на месте. Потом с машины стянули брезент, а там будто рельсы сверху приварены. Оказалось, что это «Катюша». Когда она начала стрелять, то полетели снаряды в сторону немцев. Страшное дело. Мощное оружие.

В октябре 1942 года мы расположились на берегу какого-то озера. Я наступал в составе сводного полка санитарным врачом. Была большая радость на душе. Наконец-то наступаем! Немцы сдавались в плен, в первые дни их попадалось особенно много. Но потом они стали сильно обороняться. Мы понесли большие потери. Перешли в состав 51-й армии.

Снова переформировка. Надо сказать, что я вам описал события, отличающиеся от того, что написано в книге «Горловская дважды Краснознаменная», посвященной истории нашей дивизии. Ее писали те, кто в обороне Сталинграда не участвовали, хотя и имели медали «За оборону Сталинграда» на груди. Все они попали к нам в октябре 1942 года. Один из авторов, Степан Евсеевич Куковенко, после окончания военного училища стал сапером, во время контрнаступления под Сталинградом служил у нас, в послевоенное время начал работать председателем нашего дивизионного Совета ветеранов. Меня он недолюбливал за то, что я рассказывал события так, что они противоречили написанным им статьям. Из его статей и появились потери в 60 % личного состава в боях под станцией Абганерово летом 1942 года, хотя мы тогда почти всех бойцов потеряли.

2 февраля 1943 года мы узнали о капитуляции 6-й немецкой армии Паулюса. Для меня это стало настоящим праздником. Второе такое радостное чувство я испытал только при падении Берлина 2 мая 1945 года.

К сожалению, самочувствие Николая Андреевича Будникова пока не позволяет записать вторую часть воспоминаний о событиях 1943-1945 годов. Надеюсь, что в скором времени ветеран почувствует себя лучше и расскажет нам о событиях второй половины войны.

Интервью и лит. обработка: Ю. Трифонов

Наградные листы

Рекомендуем

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

Я дрался на Ил-2

Книга Артема Драбкина «Я дрался на Ил-2» разошлась огромными тиражами. Вся правда об одной из самых опасных воинских профессий. Не секрет, что в годы Великой Отечественной наиболее тяжелые потери несла именно штурмовая авиация – тогда как, согласно статистике, истребитель вступал в воздушный бой лишь в одном вылете из четырех (а то и реже), у летчиков-штурмовиков каждое задание приводило к прямому огневому контакту с противником. В этой книге о боевой работе рассказано в мельчайших подро...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus
Поддержите нашу работу
по сохранению исторической памяти!