Николенко Анна Дмитриевна

Я родилась 10 декабря 1926 года в селе Эки-Таш, которое с 1948 года стало называться Двукаменкой, Джалман-Кильбурунского сельсовета Симферопольского района Крымской АССР. Ныне мое родное село упразднено, а его территория включена в состав села Краснолесье (до 1945 года оно называлось Тавель). Родители мои были простыми колхозниками, уже пожилыми людьми, все время жили в деревне. До войны я окончила шесть классов, и 22 июня 1941 года по радио мы всем селом прослушали сообщение о начале войны. В тот же день в Эки-Таш приехали представители из Симферополя, был организован митинг, на котором говорили о том, что все силы надо отдавать фронту. Мой старший брат Василий, 1921 года рождения, еще 20 мая 1941 года был призван в Красную Армию. А в первых числах июля Василий уже прислал нам письмо с фронта. Он погиб где-то в районе г. Идрицы Калининской области.

В сентябре 1941 года я не пошла в школу, ее закрыли, а в ноябре 1941 года в село пришли немцы. Немцы проехали на мотоциклах по улицам села, а мы в испуге сидели по домам и только в окна тайком выглядывали. Правда, в первый год оккупации нас не сильно трогали. Мы больше боялись не немцев, а местных крымских татар. Возле с. Ангара (ныне – Перевальное) есть село Мраморное, которое раньше называлось Биюк-Янкой – там жили в основном крымские татары. И практически все здешние жители записались к  немцам в добровольцы. Их назначили патрулировать улицы в близлежащих селах, и они очень зверствовали по поводу комендантского часа – в шесть часов вечера никто из нас никуда не ходил, нас сильно запугали добровольцы, грозились расстрелом. А когда оккупанты располагались в селе, то немец ходит себе и патрулирует, ему скажешь, мол, я в тот дом пошла, махнешь рукой и покажешь, куда идешь, и он тебя спокойно пускает. А вот крымские татары, те действительно зверствовали – они выдавали оставшихся в деревнях комсомольцев и коммунистов, их немцы забирали в Симферополь, где расстреливали этих людей и сбрасывали трупы в колодцы. При этом в первый и второй годы оккупации крымские татары постоянно твердили нам: «Вот, наш Бог уже пришел!» Что они имели в виду, мне и сейчас непонятно.

В нашей деревне из местных жителей были выбраны полицаи, ими стали грек Аджиев и еще трое, а старшим полицаем стал Полотнянов, пожилой уже мужик. Всего пять человек. Они нам ничего плохого не делали, даже где-то помогали. Только вот жил в селе такой дядька Демка Лищенко. Он очень любил исподтишка выдавать немцам тех, кто был мобилизован в армию, но при отступлении наших войск от Перекопа вернулся домой. А когда наши солдаты пришли, то дядька Демка выдавал уже тех, кто в период оккупации дружил с немцами. Он был доносчиком по своей сути. Старостой же выбрали дядьку Усенко, он  также ничего плохого людям не делал.

С партизанами в селе контачил мой отец, они сначала у нас редко появлялись, хотя Эки-Таш и стояло под лесом, а вот уже в начале 1942 года партизаны частенько приходили в село по ночам и просили хлеба, потому что татары разграбили продовольственные партизанские базы, спрятанные в крымских лесах. Хотя, честно признаться, наши деревенские тоже грабили эти склады, потому что туда положили очень много хороших продуктов, а колхозные склады советские войска во время отступления пожгли. Так что партизаны страшно голодовали, и как-то один из них спустился и попросил у тетки Ольги хлеба. Она жила в крайнем доме прямо под лесом, а ее муж, дядька Яшка, был безногим и потому не пошел в армию, а остался в селе. Видимо, она в первый раз партизану что-то отдала, и сказала придти и в следующую ночь. А сама вызывала татарских добровольцев, они устроили у ее дома засаду и захватили этого партизана. Я в ту ночь слышала громкие крики, думаю, добровольцы били пойманного партизана. Дело в том, что наша семья жила в центре деревни, напротив нас жила молодая женщина с двумя сыновьями, муж которой служил в армии, я рядом с нами по улице стоял дом одного грека, дядьки Кости. И в ту ночь грек прибежал к нам во двор и тихонько говорит отцу, что безногий дядька Яшка и тетка Ольга партизана татарам выдали. Отец не стал выходить из дома, а я из любопытства решила с Константином пойти и послушать. Так что мы стояли на горочке возле дома и отчетливо слышали крики. Эта тетка Ольга со своим мужем в 1943-м году вместе со всеми ушла в лес к партизанам, а в апреле 1944-го, когда Крым освободили, ее забрали в Симферополь в тюрьму. К своему счастью, тетка Ольга в партизанском лагере познакомилась с одним командиром, который стал прокурором в Симферополе, и они помог ей выйти из тюрьмы, а так тетке Ольге за выдачу партизана грозило 10 лет. Откуда я все это знаю? Меня тоже допрашивали в Симферополе и выясняли, правда ли я что-то слышала в ту ночь, и я все подтвердила, только одно заметила на допросе – что они там кричали, мы не смогли разобрать.

Что случилось в 1942 году с пойманным партизаном? Крымские татары привязали его к стволу пушки и возили по нашему селу, показывали всем, мол, вот что будет со всеми партизанами. Затем его увезли в Симферополь, и там, видимо, расстреляли.

В октябре 1943 года все жители деревни стали собираться уходить в лес к партизанам, к тому времени нам передали из Симферополя, что немцы будут забирать все мирное население на работы в Германию, а деревни, расположенные у леса, станут сжигать. И тут мужики как-то очень быстро оружие достали, после чего мы все ушли в лес. Правда, ушли второпях, потому что прямо перед уходом в селе кто-то пустил слух, что к нам едут эсесовцы и будут все сжигать, а жителей угонять в Симферополь. Так что мы уходили второпях, кто как мог, что успел схватить, с тем и уехал. Но к партизанам решили уходить не все жители. По соседству от нашего дома жила греческая семья, у которых было двое девочек-близняшек по 12 лет. Они отказались уходить, сказали, что они немцам ничего плохого не сделали. Также та соседка с двумя детьми, что находилась напротив нас, не пошла - побоялась одна с двумя детьми в лесу жить. А когда немцы пришли в село, то загнали их в подвал и сожгли заживо. Когда мы потом с партизанами вернулись в деревню, то я лично в тот подвал заглядывала, и могу подтвердить, что видела сожженные тела. Все остальные ушли в лес.

Кстати, немцы в тот день в село так и не явились, поэтому на следующее утро мы с отцом решили вернуться в Эки-Таш, чтобы напечь хлеба и хотя бы помыться, а то мы бежали в лес прямо с огорода. Немного собрали продуктов, и я вышла в тапках и сарафане на крыльцо, тогда осенью очень тепло было, и увидела, что несколько машин с эсесовцами-карателями поднялись на горку перед деревней и сейчас спустятся. Я в чем стояла, в том и убежала. И отец со мной ушел, бежал быстро, хотя он уже старенький был, 1887 года рождения.

Попало наше село в 6-й партизанский отряд 4-й партизанской бригады Южного соединения. Командиром у нас стал молодой моряк из Севастополя Николай Иванович Дементьев, а комиссаром отряда был Андрей Сермуль. Мой младший брат Федор, 1925 года рождения, стал партизанским связным. Меня же с отцом, мамой и старшей сестрой определили в гражданский лагерь. Комиссар был очень хорошим человеком, часто приходил к моему отцу и постоянно советовался по всяким вопросам. Мой отец восемь лет отслужил в царской армии, провоевал всю Первую Мировую войну, за которую был награжден тремя Георгиевскими крестами. Кроме того, он еще был награжден золотыми часами с винтовкой на цепочке – когда их полк воевал в Польше, он немецкий самолет сбил метким выстрелом из винтовки. И как-то Сермуль по случайности чуть меня не пристрелил. Он в тот раз сидел на чурбаке, а я сидела напротив на бревнах, покрытых тряпками, и у меня под коленями находилась маленькая девочка, дочь старшей сестры – моя племянница, а комиссар чистил свой автомат, в какой-то момент случайным образом ППШ перевернулся в его руках, и очередью выстрелил в землю. Сермуль, бедный, сильно испугался, ведь рядом были девочки. Но ничего, посмеялись мы, и все. Только больше он при нас оружие не чистил. А потом особист из 6-го партизанского отряда взял и написал донос на Сермуля, мол, он ходит по шалашам в гражданском лагере к женщинам, и комиссар перестал у нас появляться. Курам на смех такие доносы – да какие тогда в партизанах были женщины – у нас в землянке жили одни девчонки да моя старая мать. Особист вообще у нас в отряде был очень противным мужиком. Так что Сермулю запретили к нам ходить.

В гражданском лагере было много женщин, имевших трех, или даже пятерых детей, муж или находится в партизанах, или воюет на фронте, так что женщины просто-напросто не могли себя в лесу прокормить. Тогда было принято решение собрать девчонок покрепче, и мы стали ходить по нашим покинутым деревням и селам, где искали оставшиеся продукты. Дело в том, что перед тем, как уйти в лес, многие жители закапывали свои продукты в огородах, и мы по разным меткам выкапывали запасы и относили к себе в отряд. Ходили по ночам, впереди обычно шли партизаны, а мы за ними с мешками топали. В одном из первых таких походов я увидела, что нашу деревню дотла сожгли каратели, ничего не осталось. И тогда мы в подвале нашли сожженные тела семьи греков и нашу соседку с детьми. В тайниках же мы выкапывали в основном картошку. Где-то с месяц я так проходила, а потом муж моей старшей сестры, ставший партизаном в боевом отряде, попросил, чтобы я поработала кухаркой в их отделении. У меня и в партизанском билете, выданном сразу же после войны, так и написано: «кухарка». Кроме меня в отделении занималась стряпней еще Тоня Кособородова из семьи известных крымских лесников Кособородовых, которые партизанили в здешних лесах еще во времена Гражданской войны.

Николенко Анна Дмитриевна с двоюродной сестрой, с. Доброе, 1947 г.

В конце 1943 года в лесах начались немецкие прочесы, мы отступали, наши ребята защищали нас, пока мы переходили на новое место. К несчастью, крымские татары, продолжавшие служить противнику, все тропки знали. И хорошо водили немцев по лесам, так что всю зиму 1943-1944 годов мы переходили с места на место.

Когда мы в первый раз отступали со своего места расположения во время прочеса, то я попала под минометный обстрел. Как раз перед прочесом в отряд пригнали барашек, и нам всем в гражданском лагере раздали по большому куску мяса, мой отец тоже получил один кусок на семью. Поставили мы варить мясо в казане, этот казан у меня и сейчас в хозяйстве сохранился. А тут поднялась тревога, пока всех детей собирали, а дело было вечером, уже давно пришла пора отступать от приближающихся немцев, а куда, никто не знает, и мы все потихонечку пошли. Я взяла на руки дочку старшей сестры, а у нас в общем стаде имелась корова, я хотела за ней пойти, но тут из с. Мамут-Султан (ныне – Доброе) немцы начали лес обстреливать из минометов. Не могу идти, боюсь, поэтому я присела под небольшим кустиком, девочку на одной руке держу, а казан с мясом, который захватила в лагере, в другой, жалко же бросать. И вдруг мина разорвалась совсем близко, так что осколок пролетел возле моей головы. Здесь я испугалась, и побежала в гору. Как я на ту крутую гору вылезла, совершенно не помню. Там я нашла наших людей и с ними отступила. Этот казан отец потом нашел, но уже, конечно же, без мяса. В итоге мы отступили на Абдугу, и казалось, что оторвались от прочесывающих лес немцев, и вдруг они вышли к нашему лагерю. К счастью, буквально за несколько минут до этого нас предупредили о подходе немцев, после чего мы спрятались в глубокой балке, по дну которой тек глубокий ручей. И наши дети – ни один не пикнул, пока враги строчили над нашими головами из пулеметов. Шел бой, но у нас никого не задело, они построчили-построчили и дальше пошли. А потом пришли наши партизаны и сказали, чтобы мы выходили, противник ушел. И только тогда мы вышли. Замерзли и продрогли, что уж говорить.

Потом переходы с место на место стали постоянными. Один раз в 12 часов ночи мы отступали перед немцами через истоки р. Черная, а нужно было идти след в след. Когда мы подошли к речке, что она разлилась, вода поднялась на уровень выше колен, переходить весьма трудно. К тому времени я уже в сапогах, хотя, как помнишь, убежала в тапках, а когда партизаны из нашего отряда постреляли немецких офицеров в селе Тавель, брат снял с одного из убитых сапоги и принес мне. Так что я переносила всех, кого могла, и женщин, и детей. Мужчины сначала завалили дерево, чтобы мы смогли перебраться на другой берег, а вся вода на этом дереве встала, брызжет через ветки и замерзает, скользко, пожилым не пройти, моей маме, к примеру, было под шестьдесят. Так что я всех в сапогах переносила, маленьких детей схватишь в охапку по двое и переносишь. Женщин по одной переводила. В итоге на мне вся одежда замерзла, и ноги я тогда сильно простудила.

Затем в феврале 1944 года в одном из боев в лесу погиб мой брат Федор – он кое-что знал о тех добровольцах, что в 1943-м году перешли на сторону партизан, и во время сильного прочеса, наши стали отступать вглубь леса и отстреливаться, ему выстрелили в спину. Видимо, свои это сделали. Но это был, я могу только догадываться.

В марте и апреле мы постоянно находились под обстрелом, потому что немецкие броневики и машины отступали по дороге на Севастополь, и простреливали окружающие леса, чтобы партизаны на них не нападали.

Из леса мы вышли 14 апреля 1944 года, вслед за нашим боевым отрядом. Красная армия наступала на Севастополь, а мы остались в селе Мамут-Султан. Всего в лесу погибло из тех односельчан, кого я хорошо знала, три человека – младший брат Федор, мой одногодок, совсем молоденький парень, и один женатый дядька. Причем все они погибли в тот злосчастный день, когда подстрелили моего брата. Кстати, отец забрал к себе на воспитание сестру моего погибшего одногодка. Почему? Дело в том, что ее семью выслали, они был греками. Считаю, что этот добрый народ из Крыма неправильно выслали, они с немцами, в отличие от крымских татар, массово не сотрудничали.

Итак, мы вышли из леса. В нашей деревне жить стало невозможно, потому что немцы даже курятники сожгли, никаких строений не осталось. У нас был подвал и погреб в доме, мы пришли в сожженное село Тавель, и открыли дверь, ведущую в подвал. Мы думали что-то поискать, но там посреди подвала лежала граната, и мы побоялись заходить.

Молодые партизаны все пошли на фронт, старики и мы, девушки, вырыли в Мамут-Султане землянки, и начали потихоньку жить. Вскоре нас стали вызывать в Симферополь в отдел НКГБ СССР, где расспрашивали о времени, проведенном в лесах в гражданском лагере, в итоге мне там выдали справку о том, что я работала кухаркой.

- Как кормили в партизанах?

- Что с собой принесли, то и ели, потом в брошеных деревнях, как я рассказывала, кое-что добывали. Голод, конечно же, был, да еще и какой, ведь во время прочесов нашу скотину немцы угнали. Последние месяцы мы начали даже лошадей резать, они были уже истощенные, кормить их было нечем, так что мы стали лошадиное мясо варить, а оно все пеной берется. Но ели, куда деваться.

- Как мылись, стирались?

- Снег грели. Труднее было не с мытьем, а с ночлегом – мы строили шалаши, а вокруг снег, прямо на нем ставили. Как же спать на снегу? Во-первых, посреди шалаша горел костер, во-вторых, наши мужики рубили деревья, очищали их от коры, после чего бревна клали на снег, а потом у кого что есть, укутывали бревна тряпками и ложились на них. До сих пор помню, как подо мной вода журчала и бежала, ведь от огня снег быстро таял. И всю зиму мы так и пролежали на бревнах. А когда мы начали отступать от карателей и уходить с места на место, то некогда было спать. Тогда тяжело приходилось, одна молодая женщина даже хотела восьмимесячного ребенка бросить в обрыв, но моя мама его спасла. Она его голенького завернула в одно одеяльце, он начал плакать, ведь замерз, девушка уже на обрыв вышла и намеревалась ребенка бросить, но моя мама ее догнала и забрала ребенка, сняла с себя фуфайку и согрела его, он замолк.

- Вши в гражданском лагере были?

- Да, но не у всех. Кто мылся, у тех не было – мы использовали для мытья тазики, которые захватили из деревни. Снег нагревали возле костра, и я постоянно при первой же возможности по наказу отца мылась, он прошел окопы Первой Мировой войны, и прекрасно представлял, что такое вши. А вот некоторые так не делали, и была даже одна семья, которая тифом заболела. Кто-то мало мылся, а кто-то и совсем не мылся – у них по одежде вши свободно ползали.

- Что было самым страшным в партизанах?

- Тебя все время не покидало чувство опасности. Когда самолеты летают в небе, нельзя разжигать костры, и ночью было особенно страшно, потому что мы боялись, что местные добровольцы из крымских татар нас найдут и внезапно атакуют. Мой брат рассказывал, что эти добровольцы до того дошли, что таскали из наших деревень немцам в лес матрацы, когда снег большой был, чтобы оккупанты на снегу не лежали, и чтобы им было удобно на крымской земле. Но наши партизаны им показали, что наша земля недруга никогда гостеприимно не примет, на чем бы он не спал.

- Как вы встретили 9 мая 1945 года?

- Дома в селе. Радость, конечно, была, но что тут сильно радоваться. Оба брата погибли – старший на фронте, младший в партизанах. У отца были обморожены ноги. В 1945 году мы к весне только и успели, что устроили себе в Эки-Таше хибары из подсолнухов, кто как может. Что в огороде было, тем и жили. Только после окончания войны, когда мужчины стали с фронта возвращаться, мы начали потихонечку подниматься, и постепенно становилось полегче.