Я родился 10 августа 1926 г. в с. Перевальное Крымской области. Родители мои жили сначала в д. Аян, но вынуждены были переехать оттуда, т.к. в 1930 г. на месте деревни построили мраморное водохранилище. Нас тогда переселили, отец в Перевальном купил дом, он был крестьянином-середняком, но жили неплохо, потому что отец работал мельником, молол зерно со всей долины, соответственно, вся долина знала о моем отце, даже за Белогорском. У него была лошадка, телега без бортов, линейка называлась, на которой он разъезжал, его всегда хорошо встречали. Также люди сами приходили, мололи, то одно, то другое. Но отец рано умер, и мы остались у матери одни, 2 брата и сестра. Мать была хозяйкой, потом, когда отца не стало, стала работать в колхозе. Жить стало потруднее, мы босиком аж до декабря ходили, мороз, но ничего, нормально выдерживали. Я учился в общей русской школе с 8 лет, в нашем классе были и татары, и армяне, и греки. С ними мы очень культурно обращались, не было между нами никакой вражды, греки те вообще приветливый народ. И в деревне неплохо жили, учились вместе. Школа у нас в селе была до 5 классов, после надо было ходить пешком в семилетку аж в село за д. Заречной, ближе к Симферополю. Туда надо было топать 7 км, я, конечно же, не ходил, но наши ровесники ходили учиться. Я начал помогать в колхозе, тогда вообще ребята или девчата были как другой народ, всегда помогали колхозу, колоски убирали, пропалывали, кукурузу цапали, на токах в 12-13 лет работали, коней водили. И надо сказать, мы были ответственные, всегда поможем колхозу. Из школы шли, рядки делали, закончили работу, и гуляли себе. Тогда у нас в селе военных было много. Дело в том, что рядом с нами был летний лагерь у с. Перевальное, где они занимались, а на зиму часть отправляли в Симферополь куда-то. Мы как пацаны пойдем туда, полазим, посмотрим, как они занимаются, особенно на турниках. Как обед у солдат, столовая на улице, сядем рядом, и ничего, насыпают и нам, спокойно эту кашу ели. Так культурно и проходило время, у военных был неплохой спортивный комплекс, и турники, и кольца разные, все было для учебы. Дважды в лагерь приезжала конница, мы с восторгом смотрели, как они рубили саблями: поставили столбы, палки, потом срезали на ходу. Нам весело пойти и посмотреть такое дело, но чаще всего смотрели на полигоне как стрельбы идут. Также ночью кино ходили смотреть, у них свой ДК был. Офицеры летом жили в селе на квартирах, у нас в доме всегда был какой-нибудь офицер с семьей из Симферополя квартировался. И должен сказать, что в лагере был порядок, все чистилось, в палатки зайдешь, аж чистота была. Приятно и хорошо посмотреть. Отношение у нас, пацанов, к солдатам было отличное, пойдем наверх в лагерь, он по отношению к селу на взгорке располагался, с солдатами в перерыв сидели. И знаете, солдаты были крепкие, уже по 20 лет, здоровые.
22 июня 1941 г. началась война, что было, не знаю, много не лучшего думали. И вот осенью немцы пришли в деревню. Перед этим мы все убежали в лес, может, 5-6 часов просидели, потом стали возвращаться в село. У дома мы заметили неприятность: лежали 2 советских солдата, убитые. Наконец пришел немец, правда, не агрессивный, не сказал бы. Зашел во двор, поздоровался, ничего такого плохого не сказал, только постоял что-то и ушел. Солдат подобрали, надо же их где-то сложить. После немцы стали наведываться чаще, я сказал бы, что у немцев наглость была большая: они присылали человека, который вел себя так, что они командуют всеми нами, что скажут, мы тут же должны выполнять. Два-три человека приходили во двор, один стоит к матери, разговаривает, по двору курица бегает, тогда он берет палку, бросает и убивает курицу. Правда, дает марку или две, только после этого забирает курицу. У кого есть, свинью покупают, тоже марки дают. А нам они зачем нужны, оккупация только началась, да и после не было в этих марках надобности. Но немцы очень мало находились в нашем районе, потому что наша деревня считалась связанной с партизанами, поэтому они быстро прислали в деревню румын, остался из немцев только комендант, остальные все румыны. А эти, как по-русски говорят, постоянно не жравшие, их кормили очень плохо, поэтому они воровали. Все жили на квартирах, они в другом деревенском дворе украдут, сварят, но крали не у меня, а у другого где-нибудь. Им же привезут в котелках свою еду, они как начнут ругать чурпу эту: там одна вода и плавает только одна картошка или горошина. А как немец сядет есть, открывает рюкзак: там и хлеб, и банка консервная, и шоколад, и масло, у него все есть. Он сидит обедает, а у румын ничего нет.
В деревне старостой назначили Фролова, он такой человек был, как бы сказать, мы его с братом один раз и побили, за то, что мать нашу ударил. Такой, вроде грамотный, 5 классов, но выслуживался, он же хотел, чтобы его уважали, а как же, староста. Немцы ему дают задание, столько-то молока, столько-то масла. Он собирает, ему все приносят, думали, пускай кушают, только нас не трогают. Так потихоньку жизнь шла в колхозе, собирали урожай, молодежь помогала собирать. Кто полезет на дерево? Мы забираемся, рвем яблоки, бросаем, утром собираем на сушку, как-то вроде обязаны, помощь эту всю оказывать. До войны председателем у нас была женщина, ходила в красной косыночке, с бедаркой, бодрая, хорошая. Я не скажу даже, где она была, куда она делась. Но и теперь работать продолжали, у нас лошаденка как раз была, Мальчик звали, хорошо помогал в хозяйстве, привозить корм коровки. В то время кое-кто из татар пошел на службу к немцам, хотя вообще наши татары отличные были, мы с ними детство проводили, вместе учились, хотя, к слову сказать, они раньше задиристые были, всегда с ножами за поясом ходили. Но нашлись такие, что не уважали колхозы, к примеру, один татарин держал коней, таких богатых выращивал, приезжали издалека на таких красавцев посмотреть, его раскулачили, он злобу затаил, и к немцам пошел. Но в основном я в то время не могу обидеться на татар, до тех пор, пока не началась для меня война, в партизанах. Тут еще такое дело: татары чабановали, у нас даже на квартире одно время чабан стоял. Он наверху чабановал, в стороне Северного соединения. Когда мы были в деревне, пойдем к нему, у него отара большая, брынза, мясо всегда. Мы сидим, он нам мяса и брынзы отрезает, поедим и обратно домой сверху спускаемся. Как будто бы все в порядке у нас с татарами было, но некоторые возгласы подавали, что порезать надо русских в войну.
Во время оккупации, когда я пацаном был, не видел партизан. Одно наблюдал: когда вверху прочес идет, увозили убитых немцев или румын, машины мимо нас так и проходят, в кузове лежат они, убитые. А так мы знали, что были у нас подпольщики в деревне, Халилеенко, мать и дочка, которые были связаны с партизанами, они жили под лесом, в самом конце деревни, правда, и мы от них недалеко жили. Были и те, кто доставал информацию, где что, где расположены войска, где какой опорный узел. Но в районе немцев за все время оккупации было мало, в основном румыны. И настал 1943-й год, меня собрались отправить в Германию, повестка пришла, ну как сопротивляться, вот скажи, мне 16 лет. Забрали, повезли в Симферополь на транспорте, разместили там, где завод "Октябрь" был, мы комиссию прошли. Причем так было, если что случилось, сразу под расстрел. Меня должны уже были угонять, но крестный выручил, мать к нему пошла, он что-то переделал в документах и меня оставили, а вот брат сбегал, прямо с поезда прыгал. Начался октябрь 1943 г., точно не скажу, но кто был организатор, вся деревня, днем, собрала все пожитки, коров, и ушли в лес. Только после узнал по слухам, у нас в деревне полицаями были два брата с Краснодара, вот они и организовали это дело. Правда, погибли оба, одного подстрелили, второй разгорячился, выбежал на немцев, и его тоже достали. Партизаны нас встретили, и отвели в свой отряд.
Нас, способных держать оружие, разбили по отрядам, мирное население, и мать с маленьким братиком, расположили отдельно, я попал в 17-й Зуйский партизанский отряд к Козину. Зуйский лес тянулся от перевала по р. Бурунче на север. Наш отряд разместился тремя частями по сопкам. Позанимали все, стали шалаши делать, днем костер нельзя топить, а зима идет, сильная, тут прочесы. Меня вооружили трофейным немецким автоматом с разрывными пулями, которые против партизан употребляли немцы, мне его Сайфудинов дал, вместе с рожками. Когда бой идет, если пуля в ветку на дереве попала, то она отламывается, разрывается все. Меня взял под свое крыло, можно сказать, хороший человек, татарин из Евпатории, капитан Сайфудинов, я хотел с ним после войны встретиться, но не смог, не сработало что-то. Он для меня был как отец, сказал мне: "Коля, от меня никуда, только со мной, куда я, туда и ты, в кого я стреляю, в того и ты стреляй". Он был особистом, из НКВД, допрашивал, такой жесткий был, но правильный. Он, если попал к нему на крючок, не вывернешься. Я охранял этот шалаш, а он там допрашивал, но был такой, что правильно себя вел, долго не чихает, пишет-пишет, быстро определял, кто есть кто, на расстрел отправлял. На расстрел выводишь, и стоит весь отряд, напротив преступник, Сайфудинов зачитывает указ от имени Президиума Верховного Совета, и в конце: "расстрелять". И командует сразу: "Кругом!" осужденный смотрит в противоположную сторону, команда "огонь!" все пули ложатся в этого человека. Ночью поднял меня как-то: "Коля, пойдем, проверим посты". Пошли, елки твои зеленые, нет, сбежали, кто на постах стоял. Он до того разозлился, аж храпит, у него только: "Ну, Коля, и-и-и": Но вообще он боролся за справедливость, ему, если что-то такое, разобраться надо. Ведь были случаи, что ушедшие продавали немцам данные и отряд разбивали. Я слышал, такое как-то произошло в Южном соединении. Также приходили агенты, чтобы рассмотреть, где отряды расположены, попался одни такой, никуда не денешься, все равно к Сайфудинову попадешь, жестокий он в этом был, не пропускал такого дела. Расстрелов я видел в отряде штуки три, но могло быть и больше, может быть, когда не было меня. Ведь, кроме того, я был курьером между отрядами, ходил по лесу за 2 км, или побольше, от сопки до сопки.
И так продолжалось какое-то время, потом начался большой прочес, очень большая сила шла, такую силу остановить партизаны никогда бы не смогли, они шли рядышком, друг за другом, целая лавина, немцев из Севастополя сюда перебросили. А что тут лесу, два раза переплюнуть можно, самолеты, "рама" над головой висит, как он над тобой пролетел, то конец, накроют все равно. Начался обстрел, дрожь, затрещало, все летит. В Васильковой балке мирный лагерь разбили. Нас, конечно, в большом прочесе разбили всех, и моя мать с маленьким братиком в мирном лагере погибла. Елки зеленые, все спасались, кто как может, я вспоминаю, собрались мы, нашелся вожатый, из начальства, который хорошо знал дорогу и обход. И ночью обошли немцев, а деваться некуда, лес кончается, уже на утро, снова в лес зашли, причем так, что обратно на свое место зашли, как тот заяц, он ведь откуда ушел, туда и придет. Когда шли, голодные, самое ценное что тогда было - это кочан кукурузы, а так кушать нечего. Но прорвались, прошли на свои места, обратно то же самое пошло. Ночью прошли так, и на этом бой закончился, немцы ушли, куда им обратно идти, снова начинать, что ли?! Нам еще повезло, что основной бой был с той стороны к югу, а я попал к Лузени ближе, к Заречному, на ту сторону Лучистого, там румыны были, а немцы, те с юга шли. Самолет тогда бомбил сильно, все, кто в лесу есть, в разные стороны бегут, страшно. Я считаю, что немцев вели предатели, по этим сопкам, ведь кто их знал, где что, как. Они шли же рядами, не так, что, если не знаешь дорогу, а так видно, что кто-то вел их, как по шнурочку. У нас тогда большие потери были, потом уже потерь было поменьше, стали немножко в разведку в отряде ходить, и также подпольщики доносили, где что, как укрепления, где зайти, откуда подойти, сколько румын или немцев.
С ооднополчанами 1947г |
После большого прочеса, мы не прекратили вылазки к немцам, продолжали так же бороться, потом уже стали потихоньку появляться наши войска. Начал приземляться самолет "Дуглас", доставлял немного продуктов, а раненных увозил, сделали аэродром, куда он прилетал, самолет мы по ночам не видели, но было слышно, как он летит. Он же прилетал из Краснодара, через Феодосию, его гул прямо над нами слышно было. Так же начали бросать ящики с продуктами, хотя когда и не на то место бросали, принимающие за ними по всему лесу бегали. В апреле 1944 г. наш отряд участвовал в освобождении г. Симферополя, первыми зашли в город, наши войска там уже мы, партизаны, встретили. Нам было место предоставлено, возле винзавода в столовой подкормили, и через несколько дней меня забирают в армию.
Я попал в г. Днепродзержинск на формировку, которая проходила в здании коксового завода, там всех обучали. Ведь взять кого хочешь, надо же его обучить хотя бы недели две-три. К нам относились так: только бы намочить этой грязью, которая везде была, я сильно устал за обучение, тогда кто хочешь, что хочешь воротил, маленький ефрейтор был выше майора. Ну, обучали стрельбе, я был в роте ПТР, ружье на двоих, кстати, неплохое. Также обучали стрелять из легкого стрелкового оружия, занимать позицию, копать окоп. Проучился я недолго, потом еще дальше попадаю в действующую армию, направили в Болгарию, мы быстро передвигались, Дунай пересекли, там нас только прислали, туда-сюда, а войска уже дальше прошли, надо двигаться, а мы еще к отправке не подготовлены, нас, молодых, придерживали. В итоге приехала какая-то комиссия, отобрали 50 человек, и я с этой группой попадаю в 301-й гв. минометный полк, на РС "Катюшу". Тоже надо учиться, месяц не допускали к машинам, установки стоят, а нас обучают, проходим школу. В итоге назначили командиром расчета, хорошая артиллерия, мне понравилось, и расчет был дружный, 7 человек, хорошие ребята. Но в боевых действиях не довелось нам участвовать. Только один раз расстреливали снаряды, ведь у нас в полку было очень много термитных, в то время уже война заканчивалась. Негде их было использовать, ведь как только наши начали использовать, немцы пригрозили газы в ответ пустить, и наши прекратили, а снарядов много скопилось. Их надо использовать, и вот в Болгарии есть горы, с нами болгарские командиры учились, как давать данные для реактивной артиллерии, и снаряды пускали в горы, там горели они, что хотели делали. Расстрел был большой, много ракет было у нас. Позже я узнал, что в Керчи они были применены, и тогда немцы пригрозились газами. После нашу часть перебросили в Германию, где я находился в 301-м гв. минометном полку до 1951 г.
Награжден: медалью "За боевые заслуги", орденом Отечественной войны I степени, остальное медали. Первой наградой была мне вручена медаль "За победу над Германией", редкая, тогда ее давали только тем, кто в Германии находился. А за партизанское время наград у меня не было, потому что я в армии находился, когда вручали их партизанам.
- Как бы Вы оценили румын как солдат?
- Неважные, плохенькие. Это были, как тебе сказать, никакие вояки. Если немец считался воякой, то над румынами сами немцы смеялись, их, румын, офицеры били плетками. У нас на квартире квартировался офицер, маленький, совсем небольшой, а денщик у него был такой здоровый, офицер как станет его хлестать плеткой. Как-то разговорился я с денщиком, он мне говорит: "А я воюю на фронте так - голову прячу, а ноги выставляю. Пускай по ногам бьют, только не по голове". Но с нами, партизанами, сражаться старались, сразу не убегали. В Перевальном, к примеру, после нашего ухода румыны все дома сожгли. Но в селе был единственный каменный дом (сейчас расположен у автостанции), и румыны в нем вырубили бойницы, установили огневые точки, кругом все вырубили, нет ничего. Подойти нельзя, когда наши партизаны сунулись, все же подошли, но потери при этом были.
- Румыны были в партизанском отряде?
- Да. Вообще, мы их не расстреливали, когда брали в плен, а немцев расстреливали. Румын же и чехов, не трогали, те ничего. Немцам мы не доверяли, а румыны после освобождения Симферополя даже работали в парикмахерских, на разных работах, многие остались здесь, поженились. Пленные немцы тем временем провели дорогу Симферополь-Москва, года три строили, их только в 1949 г. отпустили. Когда я в Германии был, видел, как поезда приходят, привозят немцев в наших фуфайках.
- Как удавалось пополнять патроны к трофейному автомату?
- Патронов хватало, пополняли у убитых немцев, такие патроны как у меня были в основном у унтеров немецких.
- Как мылись, стирались?
- Какое там мылись. Стыдно говорить, вот так делали: ночь наступила, костер горит, раздеваешься, снимаешь и над огнем трусишь, от вшей аж треск идет. Только так, брюки, все снимаешь. А так, где мыться будешь, а зимой тем более, хотя речки там хорошие, Малая и Большая Бурунча. Но, когда холодно, выручали только портянки, замотал в обуви, и тепло. В войсках было проще, уже, когда первый раз помылись, обстригли нас, наше тряпье выбросили, дали ношеную форму. И как вышли остриженные, как я глянул на этого Сережку или того Тольку, как будто друг друга не стали узнавать. Все лысые, дали нам бушлаты, мы в него завязывались, он как фартук. И тут снова с портянками проблема, выдали наматывать обмотки. Утром старшина кричит на подъем, а портянка выбежала с рук и свалилась, а ты за 5 минут должен одеться, и давай эту портянку крутить, а она все убегает. Было в то время такое, что и без обуви выходили.
- Как кормили?
- Партизаны кормились сами, иногда у нас ничего не было. Голодно было, тогда только кукуруза выручала, возьмешь кочан и ходишь, в кармане она. Пойдут наши разведчики, хоть что-нибудь в деревне соскребут, было такое, что татарин штук 5 барашков пасет, где-то держит, к нему подкрадутся, принесут назад одного барана. Потом стали на "Дугласах" доставлять обмундирование новое, пищу. Легче стало, а на обучении кормили плохо, "девятой нормой", 200 грамм хлеба, только отвернись, так порежут, что и нет нормы. Все старались тогда на кухню в наряд попасть, картошку чистить, там и покормят хоть. В "Катюшах" кормили отлично, когда попал туда, подходит к нам командир гв. полка, полковник. Глянул на нас, и говорит своим подчиненным: "Кормить, кормить, и еще раз кормить!" И правда, хлеба без счета давали, сколько угодно, не наелся, на тебе еще. Прошел так месяц, обратно выстраивают, полковник ходит, посмеивается: "А вы знаете, что за месяц годовую норму съели?" Сахару, так вообще 2 нормы съели. Ну а что, у каждого еще свои продукты были в запасе. В Болгарии хлеб, оказывается, был лучше, чем где-то еще. Такого хлеба белого я еще не видел, пекарня рядом была, на 1 мая такую булку давали. А в это время в СССР голод был, а нас ничего кормили.
- Пытались ли маскировать свои позиции в партизанском отряде?
- А как же, это лес ведь. Делались шалаши, листья сверху насыпались. Но одежду не пытались маскировать, нечем, и плащ-палаток нам не передавали.
- Какое отношение было к женщинам у партизан?
- Женщин было мало, когда сначала ушли, то семьями, но когда немец на Большой прочес прошел, он их захватил всех, куда им деваться с детьми, мы-то уйти могли. А женщин с собой не заберешь. Повели их в колхоз "Красный", там кого отпустили, кого нет. Все население мирное было забрано, в лесу остались только боевые отряды.
- Как бы Вы оценили Козина как командира отряда?
- Отличный человек. Ведь командир хоть немного должен понимать в военном вопросе, должен знать людей, уметь распределять. У Козина как у руководителя способности были. И жена у него прекрасная была. Но к людям строго относился, жалел мало, но тогда и нельзя жалеть было.
- Какое отношение было к партии, Сталину?
- У меня всегда было хорошее отношение к Родине. Как не жил я, а всегда мог обратиться и получить помощь, от профсоюза, от местного комитета. К Сталину всем ясно и понятно, мы в бой "За Родину! За Сталина!" шли. Какой бы ни был жестокий и страшный бой, всегда возгласы только такие. Все шли под ними, я, конечно, уважал Сталина, может, с одной стороны он был прав, с другой есть неправда в его действиях, но я считаю, что в целом, он верно нас вел.
- Как Вы встретили 9 мая 1945 г.?
- Я был в Болгарии, как солдаты встречают, в воздух стреляли, круг выстрелов сделали, обязательно нужно, чтобы все было правильно. И народ местный радовался, болгары вообще хороший народ, у нас были казармы рядом с ними, с одной стороны мы живем, с другой болгары, и очень дружно жили.
Интервью и лит.обработка: |
Ю. Трифонов |