Пехотинцы

В пехоте никто не верил, что уцелеет. Если ты уже попал в стрелковую роту, то твои шансы выжить равны нулю. Кто был помоложе, тот был готов к смерти за Родину в любую минуту. Нас так воспитали. На передовой меняется твое мироощущение. Ты понимаешь, что уже приговорен к смерти, каждый новый день воспринимаешь как свой последний. От судьбы не уйти…

Утром упал густой туман. Ничего не было видно, но мы слышали, как немцы, подъехав на тележках, собирали раненых и убитых. Потом стало понятно, что настоящее-то наступление шло в другом месте, а мы были просто для отвода глаз. И так бывает на войне. Тут я узнал, что мне положена медаль «За Отвагу».

Мне был придан артиллерийский полк, командира которого потом убило. И тут вдруг немец бросил против нас танки. Их оказалось, наверное, штук где-то десять, но, правда, небольших. Все они направлялись в сторону Сталинграда. Тогда мы огнем ПЗО (подвижно-заградительным огнём) стали их «обрабатывать». Атаку на нас танки начали приблизительно на расстоянии где-то двух километров. Несмотря на то, что через каждые 200 метров мы переносили на них огонь ПЗО, они продолжали всё время идти вперед. А нам же приказано было остановить их продвижение! Ведь за ними дальше шла уже пехота. Сами танки, как говориться, не могли ничего сделать. Для нас не они, а пехота главную опасность представляла. Поэтому нам было сказано: «Главное, чтобы у вас пехота ничего не захватила!» И вот, когда танки к нам совсем близко, две 105-миллиметровые пушки, которые у меня находились, подбил два немецких танка, они загорелись. Это проходило всего в 200 метрах от моего командного пункта. Тогда мы приняли решение вызвать огонь на себя.

В августе 1942 года меня призвали в армию и направили в Свердловское пехотное училище, в которое я был зачислен 17 сентября 1942 года. В училище я обучался шесть месяцев. Занимались по 10-12 часов в день. В основном отрабатывали практические вопросы тактической обороны, овладение огневыми средствами, автоматом, винтовкой, огнеметом, ротным и батальонным минометом, много внимания уделяли топографии. Занятия топографией мне потом очень на фронте помогло. За все время я войны ни разу не отступил от заданного маршрута.

Десять дней мы шли вперед, передвигались по заснеженным дорогам только в  ночное время, и эти изнурительные переходы забрали у бойцов последние  силы. Все побросали каски, противогазы, саперные лопатки, так как на  таких долгих переходах для нас «любая иголка весила пуд». Эту усталость  трудно передать словами.  Я носил ботинки с обмотками, так у костра  по  недосмотру прожег свои ботинки. Пришлось намотать на ноги какие то  тряпки, еще - запасные портянки, привязать всю это рвань бечевкой к  ногам, и так я трое суток шел вперед, пока кто-то не принес мне сапоги,  снятые с убитого немца.

Когда дали ракету, то мы под крики: «Ура!» перешли в атаку. Стали  наступать. Кое-где стояли нетронутые жилые дома. В них засел противник,  выбить которого оказалось весьма и весьма непросто. Автоматчики штурмуют  укрепленные пункты, я держусь возле сержанта. Выбирали с ним  непростреливаемые места и перебежками подбирались к домам. Стреляли, не  жалея патронов. Когда прорвались в сам город, стало очень трудно. Немцы  мастерски организовывали на нас засады. Били наверняка со вторых этажей,  откуда нас видно как на ладони. Где чуть вижу, что немцы сидят, то  по-пластунски подбирался на 15-20 метров, после чего кидал гранаты Ф-1.

К передовой пополнение из запасного полка: сорок новобранцев, двигалось  только ночами. Днем отсиживались в сараях, чтобы вражеские  самолеты-разведчики не обнаружили. Хорошо помню тот день, когда мы  пришли на передовую. Темень стояла такая, что шагу ступить нельзя.  Кое-как наощупь добрались до окопов, где нас распределили по взводам.  Занял ячейку, вырытую в десяти метрах за сараем, который примыкал к  двухэтажному дому.

Вот ворвались мы в траншеи и там началась схватка, которая переросла в  рукопашный бой. А что такое рукопашный бой? Рукопашный бой – это когда  все смешалось. Артиллерия бьет и по своим, и по чужим, в траншеях за  каждым выступом, за каждым поворотом можно встретить противника и  вступить с ним в схватку – автоматом, гранатой или прикладом, чем  попало! У меня автомат был, и я сперва автоматом действовал. Потом у  меня патроны кончились, я у раненого немца выхватил его автомат, и  продолжал им работать. Потом прикладом пришлось, а потом и до пистолета  дошло!

Штурм Берлина. Это был смертный бой. С помощью прожекторов мы ослепили  врага, и пошли в атаку. К утру мы заняли первую линию обороны. В Берлине  же была кромешная битва. Пацаны 12-14 лет, сволочи, стреляли из  «фаустпатронов» по нашим танкам. Сидели на балконах и сверху лупили по  танкам. Танкисты горели, как спички. 2 мая 1945-го года мы окружили  группировку немецких войск юго-восточнее Берлина. В этот день меня  сильно контузило, как оклемался в госпитале, то отправили в 4-ю роту  1-го стрелкового батальона 390-го запасного стрелкового полка. Там я  встретил Победу.

Подошли к Литве и на границе с Литвой нас с 3 сторон окружили. Четверо  суток мы сидели в окружении, отбивали немецкие атаки. Нам продовольствия  не подвозили, так что нас командир собрал, говорит: «У кого есть  что-нибудь в запасе?» Я говорю: «У меня есть!» А мы перед этим немецкий  склад взяли, там всего навалом было – и часы там, и костюмы, сахар,  шоколад. Я противогаз вытащил, выкинул, кусок сыра отрезал, сколько в  сумку лезет, и бутылку ликёра положил. Потом там скот просто по лесу  бегал. Так мы с карабина быку в лоб бронебойным стреляли, но брали  только самое жирное мясо – грудинку. Нашли два места где вода была. И  вот так вот четверо суток жили.

В конце 1944-го года меня наконец-то перевели в маршевую роту. Здесь  начали готовить на фронт. В январе 1945-го года попал рядовым бойцом в  3-ю мотострелковую роту 1-го мотострелкового батальона 35-й  механизированной Слонимско-Померанской Краснознаменной, орденов Суворова  и Кутузова бригады 1-го механизированного Красноградского  Краснознаменного корпуса 2-й гвардейской танковой армии 1-го  Белорусского фронта. Воевали мы в качестве танкового десанта, ездили на  американских ленд-лизовских танках «Шерман». Сначала мне выдали автомат  ППШ, а затем вооружили более удобным рожковым ППС.

Я говорю, что удрал из дому в армию. Отец на фронте был. Но ничего не  получилось на месте сделать. Я тогда — в Москву. На Киевском вокзале  формировалась маршевая рота. Я уговорил меня взять, и мне подписали:  1926-й год приписали. И в красноармейской книжке написали так. Потом шли  через Малый Ярославец, Орджоникидзе... Был ранен. И в Ленинграде лежал в  госпитале, и там в справке о ранении тоже написали, что я с 1926-го  года. И так и воевал я. А когда война кончилась, Меня повезли в танковое  училище в Харьков учиться. И в дороге мне фактически исполнилось 17  лет. А по документам было 19.

Нам на следующий день разведка сообщила, что мы 29 или 30 повозок и  человек 150 уничтожили. Потом мы взяли немца, он что перед тем, как мы  открыли огонь, командир дивизии на машине легковой проскочил. Не успели  мы его прихватить. Но это позже, а пока мой взвод на поляне лежит, а  батальон вперед пошел, я на прикрытие остался. Лежал-лежал, сколько  можно лежать? Батальон ушел. А у меня ни карты ничего нет. Куда идти?  Вижу в поле кто-то пошел. Я поднялся. Мне солдаты говорят: «Там  по-русски говорят». Я кричу: «Русские есть?» «Есть». «Власовцы?» «Да».  «Бросайте оружие, переходите». «Мы боимся, нас расстреляют. «Если руки в  крови, то могут, да». Мы сидим в кювете, с одной стороны дороги, а они с  другой стороны в кювете сидят. Я думаю, надо уходить, а не то крышка  будет. Потихонечку даю команду солдатам, чтобы отойти и уйти в том  направлении, куда пошел батальон.

Больше всего я запомнил бои при форсировании р. Молочная, тут были  немецкие колонии, где проживали «фольксдойче», немецкие поселенцы. Сами  населенные пункты назывались Альт-Мунталь и Ново-Мунталь. И когда мы  освободили эти населенные пункты, зашли в дома, то я больше всего  поразился тому, что везде было пусто, а уже была осень 1943 года. В  Украине крестьянские дома строятся следующим образом: две трети – это  жилье, а оставшаяся треть – под хозяйство, там скот в зиму держали и там  стояли бункеры с зерном. И мы зашли в одну хату, а из бункера  выглядывают ноги нашего солдата. Оказалось, что немцы при отступлении  убили его и тело туда бросили. Тяжелые воспоминания. Потом мы пошли в  сторону Херсонской области. Когда переплывали реку Конку на какой-то  лодке, внезапно раздалась очередь из пулемета – если бы немецкий  пулеметчик взял прицел чуть ниже, то все наше отделение так бы и легко  рядом на дно реки. А так ничего, мы переправились и отогнали врага.

Я залез в сарай и спрятался в угол. У меня была связка гранат, я достал,  решив, что если немцы придут - взорвусь. А ночью слышал, как в сарай  немец приходил. С ним поляк приходил, светил ему фонарем. Корова  бесилась, теленок тоже бегал. Видел меня немец или нет, или поляк,  который с ним был, я не знаю, но я все время держал гранату за  веревочку. А еще этот немец торкал штыком по сену. И требовал, чтобы  поляк побольше светил, а то, говорил он ему, ты плохо светишь. Но,  видимо, он штыком далековато от меня торкал сено, я там в самом углу  сидел. Если бы он нашел меня, я бы дернул гранату и взорвался бы.

Мы шли по польскому лесу. Стреляли. Немец от нас бежал. Заняли немецкую  траншею. А нам кричат по-русски: «Чего вы там?! Давай сюда!»Ну мы  выскочили из траншеи и не стреляя побежали туда, куда нас приглашали -  вперед на запад. И вдруг по нам открыли очень плотный огонь из всех  видов стрелкового оружия. Оказалось это власовцы, которые были всместе с  эсэсовцами из дивизии «Мертвая голова». Мы растерялись. Кто убит, кто  ранен. Мы с пулеметом прыгнули в какой-то окоп. Открыли огонь. Я все  патроны из двух подсумков расстрелял. Остались только в вещмешке. В это  время в окоп влетела граната. Я молодой – выскочил, первый номер,  старик, лет 35 не успел.

Зима в 1944 году была суровой. Я дежурил на НП, ветер задувал снегом в амбразуру, я продрог и решил почистить снег лопатой, вылез на бруствер и вдруг увидел двигающуюся ко мне с нашей стороны фигуру в белом маскхалате. Не узнать её было невозможно. Это был лектор политотдела, любивший по ночам проверять бдительность часовых. Его все терпеть не могли. Когда он приблизился метра на два, я обледенелой лопатой хотел сильно ударить его по голове, но удар пришёлся по плечу. Он тут же закричал, что я напал на советского офицера и за это пойду в штрафбат. Он, видимо, жаловался, но ко мне никто не обращался.

Обычно, если проходили первую траншею, то дальше было легче. Немцы всегда делали свои позиции очень хитро: первая траншея у них обычно была или за речкой, или перед лесом. Если деревья большие, то они отступали от леса метров на 15-20, потому что если минометный или артиллерийский обстрел, то снаряд рвется вверху в ветвях, и осколки попадают вниз. А если деревья были невысокие, то они рыли окопы у самой кромки. И когда мы подходили близко, они удирали в лес, а в лесу их уже не подстрелить. Кто в лес удрал, тот, считай, спасся. В лесах у немцев тоже были позиции - мы находили их блиндажи.

Как старшина роты, я чаще всего сталкивался с проблемами доставки еды на передовую. Нужно было все приносить в контейнере вовремя, и приходилось по-пластунски ползать, короче говоря, по-всякому. Видишь, немцы выдвигаются для атаки, прячемся, кто куда, в ущелья, по кустам, по лесам и так доставляли. Тут же еще и солдаты скрываются в окопах и траншеях, а надо к ним подойти, налить ему котелок супчика, кашки. Я всегда считал, что мое дело принести еду вовремя и лично пройти в окопы, зачем солдат будет рисковать жизнью и на кухню идти за кашей?!

Помню, в одном польском селе ночью нашему взводу поступил приказ занять оборону. Мы начали рыть окопчики. Но вскоре услышали, что невдалеке тоже кто-то роет землю. На рассвете мы потеряли шесть бойцов. Вскоре оказалось, что на расстоянии 30-40 метров от нас окопались один эсэсовец и 8 солдат. Мы вызвали своего офицера, он по-немецки предложил немцам сдаться в плен и гарантировал им жизнь. Но в ответ раздалась автоматная очередь. Когда это повторилось в третий раз, мы поняли, что стреляет только эсэсовец, а не солдаты.

Через несколько дней нас отправили захватывать плацдарм недалеко от того разрушенного моста по дороге Варшава - Берлин. Чтобы сократить расстояние до немецкого берега было решено заранее переправить бойцов лодками на остров посредине реки и уже оттуда атаковать. Нас переправили благополучно, но немцы открыли шлюзы выше по реке и вода стала прибывать. Остров затопило, солдаты 3 дня стояли по пояс в воде БЕЗ ЕДЫ И СНА, а потом во время штурма их подобрали наши лодки и они пошли в атаку (откуда только силы взялись).

Однажды я получил задание из штаба полка поехать вперед в деревню, где намечалось организовать отдых и обед, я ехал на велосипеде по тропинке вдоль опушки леса, слева тянулся кювет, с другой стороны справа была спелая рожь. Вдруг я увидел валяющуюся на земле немецкую пилотку, остановился и поднял ее, какой-то инстинкт подсказал мне, что надо посмотреть в кювет. Там я увидел лежащего немца, который не подавал признаков жизни. Но когда я сделал 2-3 шага назад, он напал на меня, пришлось бросить в него велосипедом.

Тут пришлось трудно, надо было смотреть каждый куст или деревце, они прямо под ними рыли землянки и прятались, если пропустишь, то бандеровцы обязательно дадут очередь в спину. Если село впереди, то окружаем его, я уже был мл. сержантом, командиром отделения, и заходишь взводом туда, идешь и ждешь, что или из окна, или из туалета, или из сарая тебя очередь скосит. Тяжело было там. Лучше бы я десять лет пробыл на фронте, чем там, у меня был бы впереди враг, а эти стреляли только в спину. В селе они кругом прятались по домам, по сараям.

Как мы готовились? Во-первых, учились преодолевать противотанковые рвы. Обычно полагалось использовать для этого фашины, но где их было взять в безлесной местности, поэтому нас учили так - скатываешься в ров, вбиваешь в противоположную стенку, по которой надо забраться, саперную лопатку, встаешь на нее, вбиваешь вторую, а первую вытаскиваешь, и так забираешься наверх. Во-вторых, учились мгновенно окапываться, надо было успеть зарыться в землю с головой за 20 секунд, учились до тех пор, пока не получалось уложиться в это время.

Один танк нас засек, открыл огонь, недолет, перелет, тут я уже думаю: "Мы это знаем, третий снаряд должен попасть в цель, вилка". Я закричал: "Вилка! Разбегайся!" Разбежались, 10 секунд подождали, снаряда нет, опять к орудию, снова стреляем, и тогда немцы ушли. У нас ни офицеров, никого рядом не было, один сержант, но мы не струсили, каждый про себя решил, что лучше уж погибнуть, чем убегать. Справа от нашей позиции был стог соломы, и когда танки ушли, оттуда к нам подошел майор, наблюдал наш бой, всех по плечу хлопает: "Молодцы! Хорошо стреляли!" А он совсем не наш, не знали чей, у нас в бою лейтенанта даже рядом не было. И вот нас всех майор представил к награде, кому ордена, мне медаль "За отвагу".

Я доложил по полевому телефону обстановку в штаб, и на подмогу к нам подошли три танка. Из одного вылез танкист - "Кто старший?" - "Я, лейтенант Стратиевский" - "Лезьте на броню. Если заметишь "фаустника" сразу стучи прикладом по броне, мы остановимся". Мы двинулись по нашей стороне, а вдоль шоссе стояли сооружения из бревен в виде буквы "П", и в одном из них засел "фаустник", которого мы вовремя заметили. На "фаустпатроне" есть специальный клапан, его сдвигаешь и так устанавливаешь расстояние для стрельбы зарядом на 90- 150 метров, но этот немец замешкался, и танкисты из пушки и пулеметов "проверили" все впереди, мы благополучно перемахнули через шоссе и танки рванули прямо по кювету, в котором засели немцы.

Сажали нас по пять-шесть человек на танк и вперед... Если начинается сильное сопротивление - спешиться... Если танк быстро едет - бегом за ним... И в каждом бою из этих пяти, двое обязательно погибнут: И это еще в лучшем случае!.. Мы все это прекрасно понимали, и даже и не мечтали выжить на войне, одним словом - смертники... Никакой надежды...

На рассвете, 1-го Мая, когда полк продолжал вести бои в окруженном нами Правительственном квартале, кто-то из легкораненых бойцов спустился в подвал и сказал, что перед нами Дворец кайзера Вильгельма, но роты к нему подойти не могут, в здании засели недобитые эсэсовцы, простреливают все подходы к Дворцу и, особенно, простиравшуюся перед ним площадь. И я сказал себе, наверное, это будет последний бой, и я обязан участвовать в нем. Встал и пошел в 1-й батальон, занимавший позиции напротив Дворца. Мы снова попробовали пойти в атаку. Повели бойцов комбат Решетнев и я. Только сунулись - навстречу убийственный огонь... Комбат, капитан Алексей Решетнев, сказал мне - "Ну что комсорг, пусть твои комсомольцы пример покажут".

Выскочил из-за дома и... в сорока метрах от себя увидел большую группу немецких солдат. Я назад, заскочил в дом и забрался на чердак. Немцы меня заметили, окружили этот дом и, стреляя с нескольких мест по чердаку из автоматов, кричали - "Рус! Сдавайся!". И я даже слышал, как кто-то из них рассмеялся.Я понял, что отсюда мне уже не уйти, что это моя смертная последняя минута. Приготовил две гранаты и совершенно спокойно сказал себе те же слова, что когда-то произнес в 1942 во время бомбежки в Алагирском ущелье: - "Ну вот, пришла моя смерть", и добавил: - "Живым не сдамся!". Но ведь сберегла меня судьба...

Снаряд разорвался точно в месте расположения штаба полка. И тогда погиб мой друг Абраша Басович, наш военфельдшер Алексей и врач полка Давыдов, и много других людей, которых я лично знал. И только схоронил я друга Абрашу, как мне передают письмо от матери, в котором она сообщает , что немцы расстреляли на Украине 58 человек нашей родни. И тогда я сорвался. Взял противотанковые гранаты, и пошел в порт, где в портовых подвалах и складах прятались гражданские немецкие беженцы. И когда я открыл подвальный люк и приготовил связку гранат, в это время в подвале заплакал ребенок. И я не смог кинуть туда гранаты. Рука не поднялась... Но я считаю , что за своих родных я и так за два с лишним года в пехоте, достаточно отомстил.

В Польше возле города Жешув проходила линия каких-то старых еще укреплений, и попытка сходу ее прорвать не удалась, потеряли много танков... И тогда нашему батальону поручили провести разведку боем... Мы то ее провели, но от моего взвода тогда осталось всего семь человек... За этот бой меня наградили медалью «За Отвагу», но т.к. наград тогда не хватало, то вначале выдавали не саму медаль, а справку. Эту справку я потом намочил, она расползлась, и ту медаль мне так и не выдали, а я и не стал ничего предпринимать чтобы ее восстановить.

С донесением поехал, мне надо было в объезд ехать, а это долго, и я решил напрямик, быстрее донесения доставить. Немцы меня заметили, начали обстрел. Огонь был сильный, немцы то из минометов, то из пулеметов обстреливали. Мина прямо передо мной разорвалась. Осколки. Один моей лошади попал прямо по горлу. Как ножом перерезало горло, а мне другой в грудь попал. Лошадь стала разом падать, я одну ногу успел выдернуть, а другая в стремени осталась. И на эту ногу она шлепнулась замертво.