Top.Mail.Ru
11571
Пехотинцы

Батиенко Юрий Васильевич

Ю.Б. - Я родился 14 октября 1926 года в Киеве. Отец был научным работником в Украинской сельскохозяйственной академии. В 1933 году он умер от туберкулеза, и мы остались вдвоем с матерью. С 1928 года наша семья жила в Харькове, а в начале ноября 1941 года город захватили немцы, и мы попали в оккупацию. В городе начался сильный голод, а у нас были родственники (родные тетки по отцу) в поселке Ромодан Миргородского района Полтавской области. Там находится крупная узловая станция, а село расположено приблизительно в пяти километрах от станции. Мы с матерью перебрались туда.

В сентябре 1943 года нас освободили, и дня через три полевой военкомат призвал меня в армию. Тогда мне еще не было семнадцати лет - исполнилось уже в армии. Призывали таким образом: объявили, что парни таких-то годов рождения все призываются, а в Миргородском РВК даже неизвестно было, что я призван в армию - видимо, полевой военкомат не передал сведения. И когда в конце войны мать обратилась в РВК за справкой - семьям фронтовиков были положены какие-то льготы - ей там заявили, что призванным я не числюсь. Мать написала мне об этом, я пошел к ротному писарю, попросил у него справку, он ответил мне, что таких справок не выдает. У меня тогда были благодарности от Сталина, штук шесть, по-моему. Сейчас вот осталось две, остальные где-то потерял. Я выслал их матери в письме. Она пошла с этими благодарностями в РВК, и там ей дали льготы, и даже квартиру дали в Миргороде! Но это были не личные благодарности Сталина, а общие. А наше местное начальство не разобралось - думали, что личные!

В то время мы были семнадцатилетними парнями, а некоторым даже семнадцати не исполнилось, и на фронт нас сразу не посылали. Видимо, Сталин посчитал, что нельзя нас сразу отправлять на фронт. И нас сначала отправили в запасной полк в Южно-Уральский Военный Округ, на станцию Алкино, там были очень большие учебные лагеря. Что интересно, там я попал в 12-ю запасную дивизию, 32-й запасной полк, а потом на фронт попал в 12-ю гвардейскую дивизию, 37-й гвардейский стрелковый полк.

В начале августа 1944 года из нас сформировали маршевые роты, погрузили в эшелоны и повезли на фронт. Попали мы на 1-й Белорусский фронт, он тогда стоял на Висле, напротив Варшавы. Там нас около недели обучали: как надо форсировать реку и так далее. Потом отобрали тех, у кого было семиклассное образование, в том числе и меня, и направили в учебный батальон, где из нас готовили младших сержантов. Но позанимались мы там дней пять, не больше, и нас опять вернули назад в часть, а оттуда сразу же маршем на погрузку в эшелон. Тогда мы прошли 72 километра за сутки, в полном снаряжении. Тогда еще на вооружении были противотанковые ружья, их тоже несли на себе. Еще в каждом отделении был ручной пулемет Дегтярева, и к каждому пулемету давали по две сумки с тремя дисками. В пулеметном расчете было два человека: один носил пулемет, а второй сумку с дисками. Но у второго за плечами еще же был вещмешок, набитый патронами, которыми надо было заряжать диски. И, конечно же, этот человек не мог все нести. Поэтому диски раздали всем остальным, по две штуки каждому. Среди нас были те, кто уже участвовал в боях, и новички вроде меня. И дедовщины не было никакой - все, что нужно было нести, делили поровну.

И вот мы прошли эти 72 километра, и пришли на станцию, откуда нас отправили на финский фронт.

А.И. - То есть под Варшавой Вы не успели повоевать?

Ю.Б. - Нет, не успел. Нас послали на финский фронт, но попали мы в Прибалтику, так как война с Финляндией к тому времени закончилась (19 сентября 1944 года Финляндия вышла из войны с СССР с заключением договора о перемирии).

Бои начались с Эстонии, а вскоре наши войска вошли в Латвию. Я знаю, что до Литвы мы не дошли, а воевали только в Эстонии и Латвии. Первый мой бой был на территории Эстонии против латышских легионеров (Латышский добровольческий легион СС). Латыши очень упорно воевали против нас, более ожесточенно, чем немцы. В плен они не сдавались - мы их видели или в бою, или уже убитыми.

В боях танки нас не поддерживали. Не знаю почему - может быть потому, что в нашей дивизии был отдельный артиллерийский полк. Всегда на марше с нами были одни и те же "доджи три четверти", которые возили 76-мм орудия. Кузов у "доджа" был загружен снарядами, а пушка прицеплена к нему. А вот когда мы шли маршем, я видел много наших подбитых танков.

Как-то раз я ездил на танке "Иосиф Сталин" - это тяжелый танк, примерно как немецкий "Тигр". Эти танки не были нам приданы, а просто оказались попутчиками на марше. Они нас взяли на броню, причем не мы напросились, а они нас сами взяли. Танкисты потом рассказывали, что всегда старались брать пехоту, чтоб те выслеживали немецких фаустников, которые делали засады на наши танки.

Вообще, при наступлении нас всегда сильно поддерживали артиллерией. Сзади было очень много пушек, и грохотали они неимоверно! По вечерам прямо зарево сзади было! У немцев же в Прибалтике полевой артиллерии почти не было. Но у них было много замаскированных зенитных орудий 88-мм, которые и уничтожали наши танки. Я видел эти орудия - в них вертикально стоит кассета со снарядами, и орудие выстреливает сразу по нескольку снарядов, пока не израсходует всю кассету, а потом заряжают следующую. Там где мы наступали, этих зениток было полно. Кроме полевой артиллерии нам часто помогали самоходки - не знаю точно, как они назывались, но были они довольно примитивными. У них была броня впереди, сбоку броневые стенки на высоту кабины и маленький козырек, а сверху и сзади открыто. Экипажам этих самоходок воевать было тяжело, хоть они и были позади пехоты. Ведь если мина попадает в дерево или ветку, то осколки летят вниз. Основной задачей самоходок было подавить пулеметные гнезда немцев. У немцев были очень хорошие скорострельные пулеметы МГ, на воздушном охлаждении. Мы иногда пробовали стрелять из этого пулемета, а сверху сыпали песок - и ничего, стреляет! Очень хороший, гораздо лучше наших "максимов". А уже где-то в начале 45-го года "максимы" у нас сняли с вооружения и поставили нам пулеметы Горюнова. К каждому такому пулемету полагался запасной ствол, который было очень легко поменять во время боя.

В Прибалтике бои обычно происходили так: перед тем, как прорвать первую линию, всегда была очень сильная артподготовка, причем поднимались мы в атаку еще во время артподготовки. Думаю, что у нас были хорошие корректировщики, потому что как только мы подходили близко к немецким позициям - так, что осколки наших снарядов могли нас поразить, артподготовка прекращалась, и нам давалась команда "вперед бегом". Нас всегда учили, что когда кончается артподготовка, то нельзя идти. Надо бежать, ползти, или лежать - и ни в коем случае нельзя идти шагом. Говорили: "Постарайтесь побыстрее добежать до передней линии. Пару гранат в окоп - и уже можно в окопах прятаться". Но такого никогда не бывало! Как только добегаем до передней линии, то снова: "Вперед! Не останавливаться! Вперед, славяне!". Когда мы шли в атаку, команда была такая - мать-перемать! "Вперед, твою мать!". А "За Сталина, за Родину" никто никогда не кричал. В бою нами командовали в основном сержанты.

Наша часть была гвардейской, взводы считались штурмовыми, но они были малочисленны - по 25 человек во взводе вместе с командиром. В запасном полку в каждом взводе было 36 человек, и в роте было четыре взвода, а в стрелковом полку у нас в роте было всего три взвода, так что рота насчитывала всего около 90 человек.

Люди выбывали постоянно, за время моего пребывания в роте (с августа 1944 по апрель 1945 года) ее личный состав сменился несколько раз, включая командира роты и командиров всех взводов. Из тех, кто пришел в роту вместе со мной, до конца войны в строю не осталось никого. Весной 1945 года я уже был "ветераном роты". Были люди, воевавшие в 1942-43 годах, после госпиталей, неоднократно награжденные. Продержаться в стрелковой части два месяца уже было своеобразным "рекордом". Я пробыл в строю восемь месяцев, из них на фронте около четырех месяцев.

Нашим полком сначала командовал подполковник Колесников, а потом его куда-то отозвали. Командиром полка стал подполковник Рафаил Исаевич Мильнер, Герой Советского Союза, еврей по национальности. Это был очень храбрый человек. Помню случай, когда меня направили в боевое охранение батальона, и там на НП как раз находился наш комполка. Его как раз брил парикмахер - половину уже выбрил, а половину еще нет. И тут начался артналет, все стали разбегаться по блиндажам, а Мильнер парикмахеру говорит: "Брей!". У того руки трясутся, но все же побрил его полностью. Я это видел своими глазами. И в наградном вопросе наш комполка был объективен - наградами у нас солдат не обходили.

А.И. - Офицеры ходили с вами в атаку?

Ю.Б. - В основном нет. Поднимали нас в атаку и ротные, и взводные, и даже иногда начальник штаба батальона. А от штаба полка мы были далеко. У меня какие были контакты с офицерами - командир взвода и командир роты. Поднимали нас в атаку, а потом командир взвода шел сзади - метров 50, а то и 100, а то и 150. Командир роты - еще дальше, а из командования батальона в атаку вообще никто не ходил - ни комбат, ни начальник штаба. Перед боем они всегда оборудовали командный пункт батальона и находились там. А вместе с командиром взвода шли связной и санинструктор. Санинструкторами у нас были пожилые мужчины, примерно лет по 40-45. Девушек я не видел, говорят, были девушки, но у нас я их не встречал. Причем санинструкторами иногда были не совсем здоровые люди. Я как-то раз на марше видел, как наш санинструктор упал - у него случился припадок эпилепсии. Санинструктору не полагалось выносить никого из боя. Его дело было только перевязать, он не имел права уйти с поля боя.

А.И. - А кто выносил раненых с поля боя?

Ю.Б. - В нашем полку санчасти не было, а была санрота. И основной состав этой санроты были санитары-носильщики. Санитары ходили по два человека, у них носилки были - вот они из боя нас и выносили. А примерно за полкилометра, а может и километр, обычно в лощине - чтобы не простреливали, стояло две или повозки, на которых клали раненых, а кто раненный в руку и мог идти сам, держась за повозку, тот шел своим ходом. А тех, кто не мог передвигаться, клали на повозку и отвозили в санроту, которая находилась еще дальше от передовой. А туда уже приезжали машины, забирали раненых и увозили в медсанбат. Это я помню, потому что был ранен, а санитаров я каждый раз видел во время боя. Причем бывало так, что минометным огнем нас накроет, мы заляжем, а санитары перекладывают раненого на носилки и выносят - бегом, под огнем! Между прочим, у них были потери почти такие же, как и у нас. Что интересно, из каждой стрелковой роты несколько человек отправляли на время в санитары-носильщики.

А.И. - Расскажите, пожалуйста, по Ваш первый бой. Как Вы себя чувствовали?

Ю.Б. - Ну что я скажу про первый бой - страшно конечно! Это было в сентябре 1944 года или даже немного позже… Страшно, когда по тебе бьет пулемет. У немцев в пулеметной ленте чередовались: простая пуля, трассирующая, разрывная, а потом иногда еще и зажигательная. А то, что не сплошные трассирующие, было видно, потому что эти светящиеся линии были с перерывами. В Германии наша рота должна была форсировать Одер. Другой берег реки немцы хорошо укрепили, а нам говорили, что тот, кто первым форсирует реку, получит Героя Советского Союза. Мы пошли вперед, но как только я подошел к воде, наши сзади начали бросать на берег дымовые шашки, для маскировки. Я в этом густом дыму начал задыхаться и присел за деревом, а рядом еще один мой товарищ. Там нас и накрыло пулеметным огнем. Мне вот тут, видите, попала простая пуля - в руку, с краю. А тому парню пуля попала в левую руку, в ладонь, а с другой стороны все вырвала. Разрывная… Причем это было из одного пулемета, из одной очереди. Мне простая пуля, а ему разрывная. Еще был такой случай - по-моему, тоже уже в Германии. Мы залегли, окопались, а перед нашими окопами лежал механик из подбитой самоходки. Ему зажигательная пуля попала в спину и зажгла, и он впереди нас горит, дымит - огня не было видно, только дым. Катается по земле, кричит: "Помогите!". А мы не могли вылезти из окопа, потому что был сильный пулеметный обстрел. Так он там и погиб - мы не могли его вытащить.

Больше всего я вначале боялся разрывов снарядов и мин. А потом привык и на снаряды уже почти не реагировал. В Прибалтике места такие были, что снаряд не сверху рвется, а в глубине земли, и все осколки летят вверх, до меня не долетают. Болотистая местность… А самое страшное - это когда на асфальте или на твердой земле рвется мина. Все осколки летят параллельно земле. А снарядов я не очень боялся, для пехотинца намного страшнее была пулеметная очередь. Как только видишь, что бьет пулемет, сразу ложись и не высовывайся, потому что против пулеметной очереди ничего не поможет. Пулемет не сразу по тебе начинает бить - сначала по кому-то рядом или где-то дальше. У него же такой прицел, что он не может попасть в каждую точку. Если человек вертикально стоит - очередь обязательно его скосит, а если лежит, то не достанет. Вот Вы попробуйте попасть в какую-то мишень, которая лежит на земле. А если мишень вертикально стоит, то попасть легко.

А.И. - В первом бою вы атаковали?

Ю.Б. - Да, это была атака. Нам было наставление: "Бросай пару гранат во вражеский окоп и прячься". Подбежали мы к их окопам: "Не останавливаться, славяне! Вперед, вашу мать!". А в тех окопах уже никого не было.

Потерь мы несли больше чем враг. Примерно в несколько раз. И пехота гибла больше всех. Еще сильные потери несли танкисты. Я в боях вместе с нашими танками не участвовал, но видел очень много наших подбитых танков. И немецких танков я тоже не видел. А вот их самоходки видел, и не раз. У них было самоходное орудие "фердинанд" - это почти тот же танк, только без башни. Но там очень мощное орудие стоит. Я один раз наблюдал: мы стояли в обороне и должны были идти в атаку. Мы выше были, а немцы находились в низине. И вот вылезла их самоходка "фердинанд", а у нас же артиллерии много было. И вот наши 76-мм орудия давай лупить по этой самоходке. Было видно, что все эти снаряды отскакивали от брони, как горох от стенки. А она несколько раз "гавкнула", и все наши пушки замолчали. То ли в них были попадания, то ли решили не давать немцам наводку, куда бить. И самоходка не поворачиваясь, задом уползла назад.

Самое плохое настроение у нас всегда было вечером перед боем, когда нам раздавали боеприпасы. Выдавали по две пачки автоматных патронов, а они тяжелые, тяжелее винтовочных. И мы их потихоньку выбрасывали. Может быть, это было преступление, но нести их было очень тяжело! Сидели мы в окопах, постоянно шли дожди - и в Прибалтике, и в Германии зимы дождливые. Шинель мокрая, еще и земля как налипнет на шинель - невозможно идти. Я пару раз и шинель бросал! Старшина ругал за это - ему ведь отчитываться надо, но все равно выдавал другую. Нам выдавали каски, а мы и каски бросали, и опять старшина ругался. Но солдаты старшину "имели ввиду", потому что мы были основными активными штыками роты, а он сидел в тылу. Но и не ругались с ним сильно - ведь относился он к нам хорошо, то конфет нам каких-нибудь достанет, то даст по гусю на каждых четыре человека. А водки хватало всем, кто хотел. Перед наступлением нам выдавали по 100 граммов водки или по 43 грамма спирта. Многие выпивали по полной крышке от котелка. Я этим не увлекался, потому что если я выпью, то сначала еще ничего, а через некоторое время наступает слабость.

Ночевали почти всегда возле костров, я за все время на фронте ночевал в помещении всего два или три раза - один раз в подвале, на горячей трубе. Пока я спал, наши разведчики сперли у меня мой автомат (у меня он был хороший), а взамен подложили другой, который давал осечки. Я его выбросил потом, а подобрал другой. Сначала нам каждому в книжку записывали номер ППШ, а потом никто уже на это не смотрел, мы же меняли их постоянно. Некоторые бросали ППШ и брали себе карабины с откидным штыком, потому что они легче и к ним нужно меньше патронов. Но, конечно же, автомат лучше в бою.

А.И. - Как пехота действовала, после того, как проходила первую траншею противника?

Ю.Б. - Старались пройти дальше вперед. Там могла быть и вторая, и третья траншея. Обычно, если проходили первую траншею, то дальше было легче. Немцы всегда делали свои позиции очень хитро: первая траншея у них обычно была или за речкой, или перед лесом. Если деревья большие, то они отступали от леса метров на 15-20, потому что если минометный или артиллерийский обстрел, то снаряд рвется вверху в ветвях, и осколки попадают вниз. А если деревья были невысокие, то они рыли окопы у самой кромки. И когда мы подходили близко, они удирали в лес, а в лесу их уже не подстрелить. Кто в лес удрал, тот, считай, спасся. В лесах у немцев тоже были позиции - мы находили их блиндажи. Но убитых немцев мы видели мало.

А.И. - Довелось участвовать в рукопашном бою?

Ю.Б. - Нет, рукопашной не было! У нас же автоматы, да и у немцев были автоматы. Пока он штык мне воткнет, я его десять раз автоматной очередью прошью. Автомат - это оружие ближнего боя. Вместо штыкового боя мы вели автоматный бой, потому что автомат поражал на небольшое расстояние. Во время боев за Альтдамм я стрелял по бегущему немцу с нескольких десятков метров, и он все равно перелез через забор и удрал. Я не попал в него, хотя стрелял хорошо. Убойная сила автомата ППШ была метров 150, не больше. А если на человеке одета осенне-зимняя форма, то пока одежду пробьет, уже и силы пули нет.

А.И. - Какое у Вас было вооружение? Пользовались ли немецким оружием?

Ю.Б. - Да, я пользовался фаустпатроном. У него снаряд круглый, а сзади немного сужается, и хвостовик с оперением в три или четыре пера, точно уже не помню. Оперение, когда вложено в трубку, то скручено, а когда снаряд вылетает, то оно распрямляется. И в хвостовике там два взрывателя. Причем один взрыватель срабатывает во время выхлопа, а второй срабатывает, когда попадает в цель. Поэтому если граната не выскочила из трубы, по нему можно бить молотком - он не взорвется. Вот я видел, что фаустпатрон гусеницей переехал наш танк, и он не взорвался. Один раз, уже в Германии, я отошел умыться к ручейку, а какой-то дурак сзади решил попробовать фаустпатрон. Выпустил гранату, и она упала от меня примерно метрах в пяти. И осколок попал мне в руку - малюсенький такой, будто кончик иголки кто-то отломил. Я вытащил его. Так что, осколков от фаустпатрона почти нет, это чисто пробивное оружие. Если стреляешь из фаустпатрона в стену, то пробивает небольшое отверстие, а если попадает снаряд, то получается дыра диаметром в полметра, а то и в метр. Однажды во время боя мы сидели в одном сарае, а немцы в другом. Мы в нашем сарае нашли несколько фаустпатронов и давай по ним стрелять через верх - крыш на сараях ни у нас, ни у них не было. У фаустпатрона есть прицельная планка, которая поднимается чуть ли не на 60 градусов вверх. И граната летит по крутой траектории. Трудно сказать, убили ли мы тогда кого-нибудь - стреляли через верх, и что там было, я не знаю. Интересно, что в 1944-45 годах фаустпатроны валялись прямо на дорогах. У немцев их было так много, что они бросали их при отступлении. Немецкие автоматы, по-моему, были хуже наших, и у нас с ними никто не ходил.

В основном оружие у нас было советское - автоматы ППШ и гранаты "лимонки". Вырываешь у гранаты чеку и прижимаешь лепесток, пока его не отпустишь, запал не взрывается. В Прибалтике нам выдавали бутылки с зажигательной смесью - так называемый "коктейль Молотова". Но это ерунда - попробуй ею попасть в танк, это гиблое дело. Так мы их использовали в окопах - разбивали, поджигали и грелись. А в Германии нам выдавали зажигательные гранаты - величиной с кулак, а вверху кнопка. Этой кнопкой граната зажигается, и бросаешь ее в танк. Когда она долетает до танка, то прилипает к броне и горит. Но мы их ни разу по назначению не использовали, так как не сталкивались с немецкими танками. Тоже жгли их в окопах и грелись.

В Прибалтике, когда у нас с вооружения еще не сняли противотанковые ружья, наши бронебойщики стреляли по немцам. У нас же не было снайперов, и немцы, зная это, иногда вылезали из окопов, и мы не могли их достать издалека. И бронебойщики стреляли по ним из ПТРов, у них очень мощный патрон, и пуля летит почти по прямой траектории. При попадании немца аж отбрасывало. Потом ПТРы сняли и вместо них появились 57-миллиметровые противотанковые орудия.

В нашем полку была отдельная рота станковых пулеметов. Нашему командиру батальона она не подчинялись, а была только придана в боях. Пулеметы были системы "Максим" - со щитками, на водяном охлаждении и на колесиках. Эти пулеметы везли на повозках, которые были в каждом батальоне. На этих же повозках перевозились продукты, боеприпасы, а офицеры возили свои вещи, в том числе и трофейные. Когда я был в запасном полку, мы на занятиях все время ходили с противогазами, а во фронтовом подразделении мы их не носили - все противогазы были на этих повозках. Наши противогазы были большие, а у немцев были очень компактные, в виде небольшой трубочки, - легкие и удобные. У нас у всех были немецкие котелки, а свои мы побросали. Они же неудобные - просто кастрюли с ручками. А немецкий котелок плоский, с крышкой. И наши саперные лопатки мы побросали, взяли немецкие - они складывались.

А еще во время войны у меня создалось впечатление, что подготовка наших офицеров - не только высших, а и командиров взводов и рот, была очень низкой. Они даже не могли правильно пользоваться топографическими картами. В ноябре 1944 года, в Прибалтике, недалеко от Елгавы, у нас был подтверждающий это случай. Наш батальон направили на передовую сменить стрелковый полк, а в том полку потери были такие, что людей у них оставалось меньше, чем в нашей роте. У нас решили прорвать немецкую оборону ночью. Но наша артиллерия не подошла, и решили потихоньку, без выстрелов, сблизиться с немцами. И только подойдя к их укреплениям вплотную, можно было открывать огонь. У немцев в тех местах сплошной обороны не было - пулеметные гнезда располагались на двух возвышенностях, а посередине лощинка. Распределили нас так: одна рота идет на высотку слева, наша рота идет посередине по лощинке, а третья рота идет на высотку, расположенную справа. Нам раздали боеприпасы, и мы сменили тот полк часов в 6 или 7 вечера, уже было темно. А пока мы чухались, стало уже часов 11 или 12, и на землю упал туман. Мы были в низине, а немцы выше, и у них наверху тумана не было. Они сидели там и постреливали из пулеметов. Мы тихо вылезли из окопов, и пошли вперед. Получилось так, что все три роты скучились в этой лощине и прошли ее. Если бы немцы нас заметили, то покрошили бы в той низине всю роту. Но немецкие пулеметы били вслепую, и никого из наших не задело. Когда прошли еще дальше, то увидели, что сзади нас немцы пускают осветительные ракеты и бьют из пулеметов. Немцы всегда через каждые 10-15 минут пускали ракеты и простреливали нейтральную полосу. Низина кончилась, мы поднялись выше и увидели немецкие позиции сзади нас. Было хорошо видно стреляющих пулеметчиков. Батальон занял круговую оборону. Командиры рот собрались, накрылись плащ-палаткой, открыли карту, стали решать, что делать, и решили дальше идти вперед. Мы двинулись дальше, оставили немецкие передовые позиции далеко позади и подошли к опушке леса. Вокруг никого. Опять заняли круговую оборону, командиры опять стали совещаться. Потом зашли в этот лес и шли, уже не зная, где находимся. Опять заняли круговую оборону, в лесу, уже была глубокая ночь. И тут прямо на меня, метрах в 15-20, выходят два немца - разговаривают между собой, а нас не замечают. Я дал по ним очередь, а мой сосед бросил в них гранату. Та граната была немецкая, и не осколочная, а, по-моему, шумовая. Когда граната взорвалась, при свете взрыва я увидел, что оба немца упали. Я подбежал к ним, и увидел, что один, убитый мною рядовой, лежит на месте, а второй удрал. У убитого за спиной был термос с чаем, а рядом лежал простреленный термос с манной кашей пополам с мясом. Видимо, это были снабженцы, которые несли еду солдатам на позиции. Я снял с убитого наручные часы. Мы ведь обыскивали убитых немцев - искали часы, пистолеты, какие-то ценности. С того убитого я еще снял теплую куртку на кроличьем меху - уже было холодно. Выслали несколько человек на разведку, и оказалось, что у немцев недалеко, за речкой, есть еще одна линия обороны. Мы попытались форсировать эту речку, но понесли небольшие потери и отошли назад. Меня подозвал командир роты и сказал, что ему, как командиру, нужны часы. Пообещал в обмен на часы дать мне отоспаться - отправить в боевое охранение полка. Я отдал ему часы, и действительно, потом он отправил меня в охранение полка, и там я кантовался пять дней - отоспался от и до!

Немецкие пулеметчики сзади нас оставили позиции, к нашему батальону подошли другие наши войска и все вместе пытались форсировать эту речку, но пройти не могли, только несли потери. Застряли мы там надолго - простояли около месяца, а потом нашу дивизию сняли с передовой и эшелонами повезли на 1-й Белорусский фронт. Ехали мы окольными путями, и дней через 15 прибыли на фронт в Польшу, не знаю куда именно. Поляки нас встречали хорошо. Когда проходили маршем, они выносили нам термосы с горячим кофе.

А с той курткой была история. У меня начал ее выпрашивать командир взвода. Пристал, как банный лист: "Дай, а я тебе взамен дам свою фуфайку". А фуфайки им выдавали не на вате, а на шерсти. Я поменялся с ним. А потом увидел, что у него опять фуфайка. Я спросил, где куртка, а он говорит: "Ты знаешь, в этой куртке были вши". Когда нас пополняли, то устраивали банно-прачечные дни - забирали наше обмундирование и пропаривали его. А мех ведь нельзя в пропарку - он весь облазит. Комвзвода сказал, что куртку бросил. Но, по-моему, он врал - наверное, положил ее на повозку. Я потом не пожалел, что поменял куртку на фуфайку, она хорошо грела, и я проходил в ней всю зиму. А шинели у нас были полушерстяные и грели плохо.

После Польши мы вошли в Германию. В Германии однажды, прорвав немецкую оборону, вошли в лес, и в это время немцы начали сильную контратаку. Они так сильно на нас нажали, что мы немного драпанули назад. В это время подъехала приданная нам самоходка, которая начала бить по немцам, причем бронебойными болванками. Шум был неимоверный - ведь когда снаряд попадал в дерево, то сразу валил его. Немцы отступили. В том бою я взял в плен немца. Этот немец немного говорил не то по-польски, не то по-украински. Один глаз у него был выбит и висел на кровеносной жилке. Хотел взять его часы, но он начал просить меня, говорить, что часы - это подарок жены. Я подумал, что ну его к черту, человек ранен, и не стал их забирать. А наш старший сержант говорит: "Ты его шлепни лучше". "Нет", - говорю - "Я его лучше отведу". "Я тебе не разрешаю! Я сам отведу!". И он повел этого немца, а через некоторое время я увидел у сержанта на руке эти часы. Наверное, он убил того пленного…

У нас было так - днем бой, а ночью марш. Если куда-то сунемся, а прорвать оборону не получается, то нас перебрасывают на другой участок. И вот тогда мы часто встречали гражданских немцев, которые возвращались в свои дома.

А.И. - Насколько активно действовала немецкая авиация?

Ю.Б. - В Прибалтике их авиация нас бомбила только иногда, а в основном обстреливала из пулеметов. Там погиб наш командир роты, татарин - попал под пулеметный огонь немецкого штурмовика. А в Германии я немецких самолетов почти не видел. Изредка пролетали над нами, но тогда им уже было не до нас.

В Прибалтике нас поддерживали штурмовики. Они били реактивными снарядами по немецкому переднему краю - было видно вспышки огня из-под крыльев. Хотя я Вам скажу, что авиационные реактивные снаряды были тогда не очень мощными. Вот у "катюш" снаряды были очень мощные! Они иногда нас поддерживали, особенно в боях в Польше и Германии.

А.И. - Страдали ли вы от снайперского огня немцев?

Ю.Б. - Нет, у немцев, стоявших перед нами, снайперов не было.

А.И. - Как Вы оцениваете качества немецкого солдата по сравнению с нашим?

Ю.Б. - Я считаю, что по храбрости мы их превосходили. Но дело в том, что у них дисциплина и выучка была намного выше нашей. У них же была целая резервная армия, где солдаты обучались. А у нас людей отправляли на фронт через 2-3 недели после призыва. Что это за солдат? Полноценный солдат должен не только метко стрелять, а еще и быть психологически подготовленным. И дисциплина прививается постепенно.

Воевали мы смело, но не так умело как немцы. И потери у нас были раза в четыре больше. Не знаю, как в начале или середине войны, но в 1944 году у нас был полный перевес в авиации, танках и артиллерии. Причем мой, 1926 год рождения, хорошо обучили, а призывников 1925 года рождения обучали всего 2-3 недели и бросали в бой. Они же не знали, как прятаться, как вести себя в бою, не могли правильно оценить обстановку. Мы уже действовали более-менее слаженно, а новобранцы были как бараны. Вот поэтому наши потери были намного больше немецких, даже несмотря на то, что мы давили немцев техникой.

А.И. -Была ли у тогда Вас ненависть к немцам?

Ю.Б. - Лично у меня не было. Не знаю, как другие, а я не испытывал к ним злости. А на раненого пленного, по-моему, ни у нас, ни у немцев рука не поднималась. Психологически тяжело пристрелить раненого. Ведь когда стреляешь издалека, то видишь перед собой просто мишень. А когда он раненый, лежит перед тобой, стонет - это человек.

А.И. - Как относились к пленным?

Ю.Б. - При мне пленных не расстреливали. Один случай был, я уже рассказывал - из-за часов. Других случаев не помню.

Однажды было так, что какой-то офицер из политотдела читал нам лекцию, и как раз в это время наш солдат пошел в кусты по нужде. А тут какой-то немец шел сдаваться в плен, и солдат стал его бить. Так этого солдата потом долго тягали в политотдел на проработку, не знаю, чем все кончилось.

А.И. - Были ли преступления по отношению к немецкому населению?

Ю.Б. - Убийств я почти не видел. Единственный раз видел убитую изнасилованную женщину. Грабежи были, это факт. Тут дело еще и в том, что немецкое население пряталось от передовых частей, а в войсках второго эшелона насилие над гражданскими строго запрещалось, и за это дело могли отправить в штрафбат.

В Германии нас однажды учили, как надо брать населенный пункт. Нашли какой-то брошенный жителями поселок и открыли по нему артиллерийский огонь. Потом мы стали наступать на него и бросать в окна домов гранаты, и после наших учений этот поселок был полностью разгромлен. А еще бывало, что наши солдаты поджигали дома, чтобы погреться.

А.И. - Как принимало советских солдат население Прибалтики?

Ю.Б. - Латышей я почти не видел. Когда мы проходили Ригу, то город был пустой, не знаю, куда делось население. Еще помню, что к нам после первого или второго боя двое местных латышей записались добровольцами.

У эстонцев мы копали на огородах картошку, не таясь и не спрашивая никакого разрешения. Солдат на войне берет все, что ему нравится, особенно съестное. Если наши позиции были недалеко от какого-то жилья, мы вытаскивали оттуда перины, одеяла и тащили к себе в окоп. Так делали и немцы, и мы.

А.И. - Отношения между солдатами роты были хорошие?

Ю.Б. - Да, хорошие - и новички, и старые вояки, прошедшие "огонь, воду и медные трубы", все были наравне.

Хотя помню, что где-то в марте 1945 года к нам в роту попал один бывший заградотрядовец - заградотряды тогда уже расформировали. А их в боевых частях не любили, и солдаты начали этого заградотрядовца буквально третировать. Он не выдержал этого и, чтобы попасть в санбат, взорвал у себя в кармане запал от гранаты. Но кто-то из наших или подсмотрел, или догадался, и этого заградотрядовца привязали веревкой к повозке, и он 12 километров марша раненый тащился за этой повозкой. А все шли рядом и делали вид, что не замечают. Потом его судили за членовредительство и отправили в штрафную роту.

 

А.И. - Люди каких национальностей служили в роте вместе с Вами? Как обстояло дело с межнациональными отношениями?

Ю.Б. - В основном служили украинцы и русские, я помню, что еще был один молдаванин. В Германии, когда я уже стал ефрейтором, помощником командира отделения, к нам попали три человека из бывших воров: один еврей и двое русских. Это были хитрые ребята, поначалу все время отирались возле меня, старались завести со мной дружбу. Но потом они все равно честно воевали, как и остальные.

Командиром взвода одно время у нас был грузин. Перед боем всегда было видно, что наш комвзвода боится, хотя он был человек гордый, и старался этого не показывать.

Никаких межнациональных конфликтов у нас не было. В основном все дружили между собой. Думаю, что в этом играло роль еще и наше психологическое состояние. Мы все были на взводе, понимали это и старались быть осторожными друг с другом.

А.И. - Сталкивались ли с работниками особых отделов?

Ю.Б. - Да, они ведь внимательно следили за нами. Например, досматривали всех, у кого было ранение в левую руку, потому что многие старались увильнуть от фронта и "голосовали" - выставляли руку из окопа под огонь немцев. И считалось, что получить ранение в левую руку не настолько страшно, как в правую. Случаи членовредительства в пехоте встречались часто. Еще когда после призыва в 1943 году мы шли маршем из Ромодана в Лохвицу, наш старший группы, будучи в наряде на кухне, отрубил себе палец. Его забрали особисты, и больше мы его не видели.

У каждого командира взвода был связной для передачи приказов сержантам. Эти связные часто и были стукачами.

Лично я к особистам относился плохо. Меня они вызывали трижды. Первый раз, когда мы, новички, попали в Польшу. Тогда со мной говорил младший лейтенант, пытался завербовать меня в стукачи. Я ему, что называется, "ни да, ни нет". Второй раз в Прибалтике - тоже младший лейтенант. А третий раз в Германии, меня как раз приняли в комсомол, я опять выкручивался, как только мог. И напрямую отказаться было нельзя, поэтому молол какую-то чушь. Особист слушал-слушал, а потом махнул на меня рукой.

А.И. - Как Вы относились к политработникам в армии? Они были с вами на передовой?

Ю.Б. - На передовой политруков с нами не было. А когда нас отводили на переформировку, то приезжали офицеры из политотделов дивизии и армии, проводили лекции. Все время нам говорили, что пленных убивать нельзя, потому что успехи нашей части оцениваются не только по пройденной территории, но и по количеству взятых пленных. Говорили, что к местному населению нужно относиться хорошо.

Была листовка Ильи Эренбурга, в которой он призывал уничтожать все немецкое. Специально по этому вопросу нам проводил занятия политрук из политотдела дивизии - говорил, что этого делать нельзя, что к немецкому населению нужно относиться лояльно, а Эренбург будет наказан. Тогда даже говорили, что Эренбурга отстранили на месяц или на два.

А.И. - Посылки из Германии домой отправляли?

Ю.Б. - Из Германии я пытался отослать две посылки. Первый раз положил какой-то костюм, еще что-то. Когда в Германии мы заходили в дома, то в первую очередь искали часы, пистолеты, золотые вещи. Всяких вещей у них в домах было полно. Пришел отправлять эту посылку, а там говорят, что неправильно зашил, нужно зашивать так, чтобы шов был внутри. Я плюнул и выбросил ту посылку, не стал отправлять. Во второй раз зашил как нужно, пришел на пункт отправки, а мне там сказали, что на сегодня все и чтобы я пришел завтра. А на следующий день нас бросили в бой, и так я ни одной посылки и не отправил. А когда я раненый ехал из Германии, то у меня была только одежда, и ту я продал. Так что приехал домой голый и босый.

Еще у немцев была хорошая обувь, но проблема в том, что она с низким подъемом. В марте 45-го я достал себе немецкие кавалерийские сапоги, походил немного, и у меня от них стали сильно болеть ноги. Зашли мы в какой-то дом, я снял эти сапоги, набрал в доме белья и обмотал себе ноги. Тут как раз атаковали немцы, и мы стали отступать. Я бегу, сапоги на плечах, а на ногах обмотки из белья. Заскочили мы в какой-то лесок, а из леса вышли наши самоходки и ударили по немцам. Немцы остановились. Повар у меня тогда спросил, что со мной такое. "Да вот" - говорю, - "Сапоги жмут". И он предложил обменять их на советские юфтевые сапоги. Я поменял, проходил в этих сапогах сутки или двое, и у них отвалилась подошва. Надул меня этот повар.

Второй раз я снял сапоги с убитого эсэсовца, причем не военного, а гражданского - они ходили в черной форме. Убитый был в носках, их я снимать не стал, а на портянки эти сапоги не налезали. Пришлось их бросить.

Бывали и курьезные случаи. Когда мы зашли в Ригу, я с одним товарищем зашел в какой-то магазин. Там уже до нас побывали, забрали выпивку. Я все-таки нашел полбутылки вина, немного отпил. А товарищ взял бутылку с чем-то черным, начал пить из нее, а это оказались чернила.

А.И. - Были ли у Вас ранения?

Ю.Б. - Серьезное было одно, в ногу. А еще несколько раз царапнуло по касательной.

Однажды в Германии, в городе Альтдамм, зашли мы с товарищем в одно помещение. Я был тогда ефрейтором. Товарищ нашел очень красивую французскую курточку, кожаную, на молнии. Примерил - она оказалась мала на него. А на меня она была как раз, и я одел ее. Через некоторое время зашли на ремонтный завод, где стояли немецкие танки - старые, по-моему, еще времен Первой мировой войны. И в этот момент немцы открыли по заводу минометный огонь. Я сдуру залез под танк - думал, что там меня ничего не возьмет, еще и обложился камнями из мостовой. У этих старых танков днище было высоко над землей, поэтому я под танком сидел, а куртка на мне была полурасстегнута. Мне в живот ударил осколок мины, попал прямо в замок молнии, сбил его, пробил куртку, рубашку, и застрял на животе под кожей. Если б не этот замок, то минимум тяжелое ранение мне было бы обеспечено. Если осколок попадает в живот, то это очень плохое дело. А так я вытащил его рукой, остался только ожог.

Еще раз в меня сзади попала пуля - даже не знаю как, я вроде не убегал. Я был в шинели и в той кожаной куртке. Пуля пробила шинель, кожанку, и я подошел к санитару, попросил меня перевязать. Он снял шинель, задрал на мне куртку, нажал на гимнастерку, и пуля вылезла. Пуля была автоматная. Санитар говорит: "Возвращайся в бой!" Мне везло - трижды цепляло только слегка.

А официальное ранение у меня одно - 27 апреля 1945 года, недалеко от Берлина. Нам нужно было форсировать какой-то канал шириной всего метров 10-15, и там нас накрыл минометный огонь. У немцев, я Вам скажу, во время боев в Германии артиллерии было очень мало, и они "выезжали" на минометах. Я тогда был в пилотке, и где-то недалеко разорвалась мина и попала в дерево, кусок этого дерева отлетел и сильно ударил меня по голове. Голову стало заливать кровью, ко мне подбежал санинструктор, наклонился, чтобы меня перевязать. В это время недалеко разорвалась еще одна мина, санинструктора тяжело ранило, а меня ранило в ногу и два мелких осколка попали в спину, но неглубоко. А в ногу осколок вошел сзади ниже колена, и как-то так хитро, что в санбате его вытащить не смогли - просто зашили. Потом привезли меня в эвакогоспиталь во Франкфурт-на-Одере, там у меня нога разболелась страшно, и медсестра дважды давала мне морфий, а на третий раз сказала: "Нельзя, привыкнете!". Там я и встретил 9 мая 1945 года. В тот день к нам приехали танкисты, наши шефы, и каждому выдали по стакану вина.

А.И. - Была ли радость, душевный подъем в День Победы?

Ю.Б. - Конечно, о чем речь!

Потом нас, раненых, отправили в Союз - по Польше сначала везли в телячьих вагонах, а потом пересадили в пассажирские. У меня тогда были альпийские ботинки - не наши дерьмовые, а добротные, немецкие. И эти ботинки один мой товарищ, раненный в руку сержант, на станциях продавал целых три раза. Другого солдата ставит продавать, а сам смотрит. Как только поляк с купленными ботинками отходит, сержант к нему: "Стой! Ты что, украл ботинки?!". И забирает их назад. Раз забрал, второй раз забрал, а на третий раз не удалось - поляк убежал. Продавали мы их за польские злотые. А потом я одному поляку продал и свою кожаную куртку. Они по дешевке скупали у наших раненых вещи. Я свернул эту куртку, чтобы не было видно дырок, так она и ушла.

Дальше меня повезли в госпиталь в город Гадяч Полтавской области, там сделали вторую операцию, но тоже не смогли достать осколок. После второй операции я понемногу стал ходить. В Гадяче мы ходили в кино - в кальсонах и нижней рубашке. Я награды не носил, а мой товарищ носил на нижней рубашке орден Отечественной войны ІІ степени. Однажды мы зашли в кино без билетов, заняли места - товарищ занял место какого-то простого человека, а я сел на место начальника районной милиции. Этот начальник начал меня упрашивать освободить место, я встал и ушел.

После госпиталя мне дали 45-дневный отпуск, и предполагалось, что будут делать третью операцию. Я приехал к матери в Миргород, пошел на комиссию, а там один старый врач спросил у меня:

- Ходишь?

- Хожу.

- Бегаешь?

- Бегаю.

- Ну и не надо этот осколок вытаскивать, а то если вытащим, может, и ходить перестанешь.

Так осколок и остался в ноге, хожу с ним до сих пор. В том же 1945 году меня комиссовали, дали инвалидность 3-й группы и отправили домой.

А.И. - За участие в боях Вы награждены орденом Красной Звезды и тремя медалями "За отвагу". Для рядового пехотинца это очень большие награды. Как так получилось? Награждали за какой-то конкретный эпизод или по совокупности?

Ю.Б. - Орденом Красной Звезды меня наградили, когда я уже имел три медали "За отвагу". Может быть, посчитали, что медали уже некуда вешать, не знаю. А вообще после каждого удачного боя всех оставшихся в живых обычно награждали медалями. Я, может быть, был не очень послушным бойцом, но назад не оглядывался и в бою команды выполнял всегда. Если сказали вперед, то шел вперед. И меня наградами не обходили. Кстати, людей, награжденных тремя медалями "За отвагу" меньше, чем Героев Советского Союза. А награжденных четырьмя медалями "За отвагу" вообще очень и очень мало. Когда в 1995 году в Москве был парад на 50-летие Победы, то во всей Украине нашли только четверых человек, награжденных четырьмя медалями "За отвагу", а ГСС из Украины на парад поехало человек 50 или 60.

Награждали в основном за бой, конкретно не выделяя за что. Медалями "За отвагу" награждал командир полка, орденами Красной Звезды и Славы награждал командир дивизии, а более высокими наградами я даже не знаю кто.

А.И. - Как Вы считаете, награждали справедливо?

Ю.Б. - Я считаю, что справедливо. В этом отношении Сталин, пусть он и был кровавым деспотом, старался быть справедливым. И отношение к раненым в то время было очень хорошим.

А.И. - Вы попали на фронт совсем молодым человеком. Как фронтовая жизнь повлияла на Вас?

Ю.Б. - Очень сильно. Первое время после фронта я был очень нервным, никаких возражений не признавал, и если бы у меня было оружие, мог бы и убить кого-нибудь. Потом это понемногу прошло. Когда я жил в Харькове, то как-то проходил мимо базара, и тут заработала циркулярка, звук очень похож на летящую мину. Я сразу прыгнул в канаву - сработал рефлекс. Ведь в бою опытный солдат действует автоматически, не думая.

А.И. - Надеялись выжить на войне?

Ю.Б. - Про послевоенную жизнь я не думал. Действовал, как и многие другие, "на авось". Но почему-то всегда надеялся, что меня пронесет.

Сидели мы однажды в обороне. Перед этим неудачно наступали, а потом залегли, и нам дали приказ окопаться. Я вырыл себе неглубокий окопчик - ниже, чем по пояс. А другой солдат из нашей роты выкопал себе ячейку полного профиля. И ему пуля попала прямо в лоб, а меня пронесло. На войне, если думаешь, то накличешь беду. Но, конечно, вечером перед боем настроение всегда было плохое. А в бою, когда видишь, что немцы выскакивают из окопов и убегают, то весь страх пропадает, появляется азарт. Ты превращаешься в "охотника", а он превращается в "зайца".

А.И. - Вспоминаете войну?

Ю.Б. - Да… Вспоминаю даже сейчас, всплывает в памяти. Думаю о том, как же мне удалось уцелеть, и кому это все было нужно …

Иногда задумываюсь: а надо ли нам было воевать против немцев? И можно ли было избежать войны? Думаю, что фашизм в Германии долго не продержался бы, немцы сами отказались бы от него. Если бы мы дружили с немцами, то могли бы научиться у них очень многому полезному для хозяйствования. Даже при немецкой оккупации не было такого бардака, какой был у нас при советской власти, и который сейчас. При немцах мать устроила меня на работу в лесничество в село Зенцы под Полтавой. В лесничестве нам тогда выдали справки, что мы работаем на Рейх. С этой справкой нас в Германию не забирали, разрешали ездить в товарных вагонах, выдавали пайки. Так что эта работа давала возможность выжить в оккупации. Немцы "рабочую лошадь" все же старались кормить, не то что Иосиф Виссарионович.

В лесном хозяйстве у немцев был полный порядок. Когда проводили вырубку, отдельно складывали строевой лес, отдельно - дрова 1-го сорта, отдельно - дрова 2-го сорта, и отдельно - ветки. Все пни обязательно корчевали и отвозили на скипидарный завод, либо использовали их как дрова. А сейчас у меня садовый участок под Киевом, и рядом рубят лес, ветки и дрова сжигают, пни оставляют на месте - порядка нет никакого!

А.И. - Как Вы относились к советскому руководству в то время и как относитесь сейчас?

Ю.Б. - Тогда нам внушали, что Сталин - это наш вождь, начальник и так далее. Но слепой веры в него у нас все равно не было. А на фронте мы о нем и не вспоминали! Вспоминали только тогда, когда нам раздавали от него благодарности. А сейчас я считаю, что при Сталине делалось очень много полезного и нужного для людей и для государства, но еще больше - вредоносного и преступного. Так что, наверное, однозначно оценивать Сталина нельзя - ни как человека, ни как руководителя.

Я разочарован в нашей нынешней власти. Раньше казаки пренебрежительно называли селян "гречкосеями", а сейчас власть людям гречку раздает. Это же самое настоящее унижение!

А.И. - Как сложилась Ваша судьба после войны?

Ю.Б. - Поступил на подготовительные курсы в Харьковский горно-индустриальный институт. Тяжело пришлось заниматься, перед поступлением сдал экстерном экзамены на школьный аттестат при 116-й женской школе города Харькова. Учился я на маркшейдерском отделении. У нас была повышенная стипендия - 480 рублей, притом, что у рабочего на шахте оклад был тогда 450 рублей. Так что выжить можно было.

В студенческие годы был еще один случай. Была карточная система, а я уже был на военной кафедре в институте, и свою инвалидность переоформлять не стал. Однажды стою в очереди за хлебом, впереди стоит девушка-еврейка из нашего института, и подходит молодой еврей. Явно не фронтовик, но в шинели, а продавщица тоже еврейка, и она его пропускает без очереди. Я начал возмущаться, а продавщица говорит: "Он защитник Родины!". Я отвечаю: "А где он Родину защищал, в Биробиджане?". И как понеслось! Еврейка, стоявшая впереди, была старше меня на два или три курса. Стала грозить, что меня вызовут на комсомольское собрание и поставят вопрос о моем пребывании в комсомоле и институте. Я тогда не принял всерьез эти слова, но через некоторое время меня вызывают на комсомольское бюро факультета. Я явился, причем своих наград не надел, и они как начали меня песочить! А потом секретарь бюро спрашивает: "Интересно, какой дурак принимал Вас в комсомол?". Я говорю: "Политотдел 12-й гвардейской стрелковой дивизии". Он сразу буквально сел, испугался! В то время было немыслимо назвать дураками политработников! Сразу пошел на попятную, и от меня отстали. А вообще тогда было много демагогов, игравших на политических вопросах.

После института я попал на строительство гидротехнического тоннеля Волгодонской оросительной системы, который строил Главтоннельметрострой. Потом работал в Грузии на строительстве железнодорожного тоннеля, а в 1956 году стал работать в Киевметрострое, где через четыре года стал главным маркшейдером 4-го тоннельного отряда и проработал на этой должности 20 лет.

Интервью и лит.обработка:А. Ивашин

Наградные листы

Рекомендуем

Великая Отечественная война 1941-1945 гг.

Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества нельзя осмыслить фрагментарно - только лишь охватив единым взглядом. Эта книга предоставляет такую возможность. Это не просто хроника боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а грандиозная панорама, позволяющая разглядеть Великую Отечественную во...

Ильинский рубеж. Подвиг подольских курсантов

Фотоальбом, рассказывающий об одном из ключевых эпизодов обороны Москвы в октябре 1941 года, когда на пути надвигающийся на столицу фашистской армады живым щитом встали курсанты Подольских военных училищ. Уникальные снимки, сделанные фронтовыми корреспондентами на месте боев, а также рассекреченные архивные документы детально воспроизводят сражение на Ильинском рубеже. Автор, известный историк и публицист Артем Драбкин подробно восстанавливает хронологию тех дней, вызывает к жизни имена забытых ...

Я дрался на Ил-2

Книга Артема Драбкина «Я дрался на Ил-2» разошлась огромными тиражами. Вся правда об одной из самых опасных воинских профессий. Не секрет, что в годы Великой Отечественной наиболее тяжелые потери несла именно штурмовая авиация – тогда как, согласно статистике, истребитель вступал в воздушный бой лишь в одном вылете из четырех (а то и реже), у летчиков-штурмовиков каждое задание приводило к прямому огневому контакту с противником. В этой книге о боевой работе рассказано в мельчайших подро...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus
Поддержите нашу работу
по сохранению исторической памяти!