Соколов Илья Григорьевич

И.С.-Родился я 9/9/1925 в городе Сураже Брянской области. Отец работал столяром на фабрике, а мать растила 4-х детей. Из детских воспоминаний мало что сохранилось в памяти, но голод в 1933 году я помню хорошо...

В 1941 году закончил 8 классов школы.

В воскресенье, 22/6/1941 года, отец работал сверхурочно на своей картонно-бумажной фабрике. Я хотел отнести отцу обед на работу. Уже вышел из дома, как вдруг услышал по радио, что сейчас будет передано важное правительственное сообщение. Война... Мы жили в двадцати километрах от узловой станции Унеча, которую немцы беспрерывно бомбили с первых дней войны.

Постоянно, днем и ночью раздавались тревожные гудки, возвещавшие о воздушной тревоге. А поскольку в нашем городе находился большой железнодорожный мост соединявший Унечу с Оршей, то и Сураж бомбили нередко. Появились первые беженцы с западной границы. А где-то через месяц, немцы подошли к нашей области. От беженцев мы узнали, что немцы уничтожают евреев поголовно. Среди нашей родни началась паника, многие уезжали на подводах на восток.

Отец сказал, что он будет ждать приказа на эвакуацию и уедет только с заводом. Благодаря его выдержке и спокойствию мы остались живы.

А все кто уехал на лошадях были перехвачены немцами, возвращены в Сураж, и вскоре расстреляны карателями и полицаями.

В августе разрешили эвакуировать фабрику на которой отец работал.

Набили людьми до отказа товарные вагоны. На станции Унеча мы попали под жуткую бомбежку - чудом уцелели...Наш эшелон ушел первым на восток. Но через три часа немцы ворвались в Унечу, захватили станцию, и два других поезда с рабочими и оборудованием фабрики остались в руках у оккупантов...

В эшелоне началась эпидемия дизентерии. Ни о какой медпомощи речи идти не могло. Доехали до Куйбышева, там поезд сделал остановку. Я был в таком тяжелом состоянии из-за болезни, что не мог идти самостоятельно. Отец пронес меня на руках в медпункт. Вдоль перрона стояло милицейское оцепление и не давало никому выйти из вагонов. Куйбышев стал правительственным городом и был установлен особый режим. Но отцу разрешли пройти со мной до медпункта. Врач сказал, что мое состояние критическое, и надо немедленно отправить меня в больницу. Городские больницы из-за эпидемий были переполнены. Кинули меня в коридоре. Ждал, когда кто-нибудь помрет и освободится место в палате. Отец, расставаясь со мной, сказал, что вернется за мной через неделю. Прошло восемь дней, болезнь отступила, но отец не приехал. Взрослые больные из моей палаты уговорили врачей продержать меня в больнице еще три дня. Собрали мне сухари в дорогу. Когда меня выписали из больницы, я не знал куда мне идти. В руках был только маленький мешочек с сухарями...Кто-то сказал, что в Чкалове находится управление трудовых резервов, решил поехать туда и пойти учиться в ремесленное училище -ФЗУ. На вокзале меня задержала милиция, но посмотрев мои справки из больницы, старший приказал постовому отправить меня первым же поездом в Чкалов. В вагоне узнал от пассажиров, что на станции Кинель, есть служба регистрирующая всех проезжавших на восток эвакуированных. Сошел в Кинели, нашел пункт регистрации. Но в картотеке не было данных о моей семье. Снова сел в поезд и добрался до Чкалова. Пришел в управление трудовых резервов. Зашел в приемную. В приемной, как и положено, сидела рыжая мордатая секретарша. Узнав о цели моего прихода, заявила : «Начальника нет, прием в училища закончен, иди отсюда, здесь тебе делать нечего!». Даже не соизволила вникнуть в какой ситуации я оказался...Мне терять было нечего, сказал ей, что останусь здесь, пока не дождусь начальства. Она начала орать на меня.. В это время раздался звонок вызова и секретарша направилась в один из кабинетов. Смотрю, напротив меня кабинет, на двери которого висела табличка «Начальник управления».. Не церемонясь я зашел в эту дверь. В кабинете сидел сам начальник, который принял меня душевно, внимательно выслушал, и вызвал секретаршу. Увидев меня в кабинете она потеряла дар речи! Я получил направление в Медногорское ремесленное училище, готовившее кадры для медно-серного металлургического комбината. Меня определили в группу токарей. Несмотря на тяжелую военную пору, питание и бытовые условия для нас были хорошими. Мы не голодали.

А в это время отец искал меня. Он приехал в больницу на следующий день после моей выписки. Когда ему сказали, что я уехал, он добрался до Кинели, нашел в регистрационном пункте запись, что я направляюсь в Чкалов в управление ФЗУ. Приехал он в управление, и эта рыжая стерва -секретарша заявила ему, что я здесь никогда не был и не числюсь в списках учащихся подведомственных управлению учебных заведений.

Отец конечно поверил и уехал ни с чем...

После окончания учебы меня отправили работать на эвакуированный Тульский оружейный завод, находившийся в 15 минутах езды на электричке от Медногорска.

Так прошло несколько месяцев. Однажды возвратился со смены в общежитие, а вахтер говорит мне : «Соколов, тебя отец ждет». У меня от волнения ноги отказали...Не знаю как дошел до второго этажа. Встреча была тяжелой, слезы выступили на наших глазах. Оказалось, что отец писал запросы в Чкалов, Бугуруслан, в центры по учету эвакуированных, во многие другие инстанции.

И в один из дней он получает письмо из Чкалова, в котором сообщалось, что я нахожусь в Медногорске (другая секретарша прислал). Так мы и встретились. Отпустить меня с военного предприятия не могли. Отец вернулся к себе, в село Нижняя Санарка Троицкого района Челябинской области.

Через некоторое время, группу токарей решили направить на оружейный завод в Златоуст. Сопровождал нас мастер цеха. Все деньги и продуктовые талоны были у него. Этот мастер оказался законченным алкоголиком и пропил все наши деньги. Поезда тогда ходили, как говорится, « с пятого на двадцатое», по пути мы сделали множество пересадок. Голод одолевал нас, да тут еще начались страшные холода. Постепенно наша группа стала разбегаться, ведь многие в ней были из местных. Я долго не решался. По законам военного времени за побег с предприятия полагалась тюрьма. Но мой товарищ Коля сказал - «Пока мы живы, надо бежать». Он был из Троицкого района. Ночью забарались на тормозную площадку товарняка идущего в нужном нам направлении. Морозы на Урале жгучие, а на нас легкие ботиночки и шинельки «ремесленников» на «рыбьем меху». Мы околевали от холода. Еле дождались когда товарняк остановится. Рано утром слезли на каком-то разъезде. Рядом будка стрелочника. В будке нас встретила очень добрая женщина. Сказали ей, что находимся в отпуске. Она накормила нас, напоила чаем, объяснила как доехать до станции Троицк, и дала на дорогу по куску хлеба с салом. Дальше продвигались на товарняках, боясь попасться на глаза милиции, ведь мы были в форме «ремесленников». Добрались до станции, там мы с Колей и расстались. Расспросил людей как добраться до Санарки. Сказали, что это в 25-ти километрах от Троицка, но мне повезло, мол сегодня воскресенье и колхозники поедут с базара. Добрался до окраины, вышел на дорогу. Уже совсем замерз, когда появилась попутная подвода. Когда узнали что я еду к Гиле Соколву, т отнеслись ко мне с особой теплотой, укрыли тулупом, накормили. Родители мои снимали комнату в частном доме у зажиточного колхозного кузнеца, который поначалу относился к эвакуированным, мягко скажем - бездушно. Когда моя четырехлетняя сестренка плакала от голода, он требовал закрыть ей рот. Продукты тогда выдавали на трудодни, и эвакуированные получали самую малость. Мой отец, уже тогда был в возрасте 53-х лет. Он был великолепным мастером столяром -краснодеревщиком, но хорошо знал и плотницкое, и бондарное дело. И кода отец показал на что он способен, председатель колхоза дал указание дать семье дополнительный паек. Отца в селе очень уважали, чуть ли не на руках носили Мой отец, участник империалистической и гражданской войны, был членом партии большевиков с 1917 года и ярым сторонником Советской власти. Увидев меня в доме, он сильно обрадовался, но узнав, что я фактически сбежал с завода, стал возмущаться и стыдить меня. Сказал -«Утром пойдем к председателю, попрошу подводу, пусть тебя отвезут в райвоенкомат, заявишь о себе и пойдешь на фронт!»...Пришли к председателю колхоза Бойко. Я рассказал ему, что и как...Услышав слово токарь, он выпроводил из комнаты моего отца, требовавшего немедленной отправки сына в военкомат, и изрек : «У меня три станка токарных в МТС без дела стоят, нет токарей, гайку некому выточить! На ДИП-200 и на ДИП-300 умеешь работать? Завтра утром чтобы вышел на работу в МТС!». Утром я пришел в МТС, принял «токарный цех», дали мне механизаторский паек. Председатель съездил лично в Троицк, привез для меня документы из паспортного стола и оформил «бронь» от фронта. И так бывало. Меня вызвали пару раз в военкомат на допризывную комиссию, но увидев документ о «брони», сразу отпускали назад.

Хотел ли я уйти добровольцем на фронт? Не очень сильно. После сорок второго года приток добровольцев в армии из широкой реки превратился в тонкий ручей. Уже мало кто рвался на фронт, все знали, что нас там ждет. Были конечно исключения, такие как Уральский добровольческий танковый корпус, но в основном люди спокойно ждали призыва и сами в военкомат стеной не ломились. Да и некому особо было в военкомат ходить. В селах давно уже все мужчины призывного возраста были «забриты в армию». И это так... В марте 1943 года меня снова вызвали в военкомат. Приехал туда в засаленой спецовке, прямо с работы.

Говорят -« Иди на комиссию. Ты призван в РККА». Попросил их, чтобы домой сообщили, и на следующее утро, нас, призывников, погрузили в эшелон и направили в запасной полк в Чебаркуль.

Г.К. - Стараюсь не спрашивать фронтовиков о запасных полках. Знаю, что везде была одна картина : голод, муштра, и так далее. Суслонгер, Гороховецкие лагеря-Горьковский «мясокомбинат» и прочие места о которых фронтовики вспоминают с ненавистью. Но учебная запасная дивизия в Чебаркуле в этом плане была «выдающейся». Расскажите о подготовке в запасном полку поподробнее.

И.С.- Товарный поезд остановился в лесу. Вокруг сосны и снег по колено. Вышел хромой старшина, построил и повел нас куда-то в глубь леса. Прошли километра четыре, видим впереди дымки из под земли. Подошли поближе и поняли -землянки. Были вырыты огромные землянки на маршевую роту на 250 человек. По обе стороны были двухярусные нары из необструганных досок. В конце землянки была печь для обогрева. Каждому из нас показали места на нарах, мне достались нижние. Никаких матрасов, одеял и подушек не было. После короткого инструктажа нас повели в лес, велели наломать березовых веток и сплести для себя из них что-то наподобие ковриков, вместо матрасов. На такой постели я и проспал три месяца. Условия там были тяжелейшие : в шесть часов утра подъем, выбегали, умывались снегом, получали на завтрак кусок какой-то липкой массы под названием «хлеб», и строем, в полной боевой (винтовка, противогаз, патроны, вещмешок), шли пять километров на учебный полигон - стрельбище. Там нас обучали стрельбе, азам рукопашного и штыкового боя. Наползавшись по снегу, мы возвращались на обед в полк. Кормили нас отвратительно! Миска с водой зеленого цвета, в которой плавали пару листиков капусты, пайка сырого хлеба. Иногда давали тухлую рыбу с черпаком каши, и это был для нас праздник...Многие ребята на таком пайке настолько ослабли, что были переведены в батальон для слабосильных, где их подкармливали и давали пить дрожжевую настойку. Пеллагра, знаете такое слово?...Да плюс общее истощение...

Из «слаб.батальона» многих списывали в стройбаты трудармии. Даже здоровенные сибиряки не выдерживали голода.

А потом началось дезертирство. Ребята из местных убегали домой от этой мучительной голодухи.

Их ловили. Почти каждую неделю нас выстраивали возле землянок для проведения показательного суда.

Приезжал выездной трибунал и мы видели как приговаривают дезертиров из полка к расстрелу и приводят приговор в исполнение на месте.... Изредка кому-то везло, и вместо высшей меры их направляли в штрафные роты.

Три месяца в запасном полку показались тремя годами...Мне иногда кажется, что все было так устроено специально, по придуманному, каким-то злодеем в полковничьих погонах, сценарию. Не могло быть такого страшного голода весной 1943 года!. Видимо, так стимулировали у нас желание побыстрей вырваться на фронт...Наконец, в начале июля нас впервые искупали в бане, выдали новое обмундирование, ботинки с новыми обмотками. Мы получили вещевые мешки с флягой, котелком, кружкой, ложкой, сухой паек на три дня, который был моментально нами съеден. Погрузились в эшелон и отправились на фронт. Настроение у всех было не праздничное, мы понимали куда едем и что нам там ждет.

Ночью эшелон где-то остановился, последовала команда выйти из вагонов и построиться. Пошли в колонне. Ночь выдалась тихая, изредка были слышны разрывы снарядов. Вывели нас на поляну, казавшуюся озером в окружении соснового леса. Лишь трава напоминала, что у нас под ногами земля. Здесь мы получили винтовки, патронташи и противогазы. Затем наш строй обошел майор, и приказал выйти из строя тем, у кого образование 8 классов и выше. Вышло человек двадцать, в том числе и я. Мой товарищ из Санарки, имевший восьмиклассное образование, остался в строю. Сказал мне-«Чую подвох...». Майор повел нашу группу в глубь леса, прошли сотню метров, услышали ржание лошадей, почувствовали запах полевой кухни.

Майор посадил всех в круг и объявил, что с этой минуты мы являемся бойцами химического взвода 1322-го стрелкового полка 413-й СД.

Хорошо помню свое первое боевое крещение под Жиздрой.

Г.К.- В чем заключались функции химвзвода в стрелковом полку? Считалось ли удачей попасть в такое специальное полковое подразделение? Какими были потери у химиков? Были ли на вооружении химвзвода полка огнеметы?

И.С.- Обучили нас постановке дымзавес, и азам химзащиты.

Но функций у химвзвода было несколько. Кроме непосредственной «работы» по специальности, на нас возложили следующие задачи.

Вынос с поля боя раненых и убитых был нашим уделом, поскольку санитаров выбивало из строя с бешеной скоростью.

Сопровождение обоза с имуществом химзащиты полка (противогазы, плащи, накидки и другие средства защиты, необходимые на случай применения противником отравляющих веществ).

Обязанности похоронной команды.

Могли на хозработы «запрячь».

Ну, и как без этого, мы считались стрелковым резервом на крайний случай. Но за те пару месяцев, что я был в химвзводе, такого случая не представилось.

Огнеметов в полковых химвзводах не было. Это оружие было только у отдельных рот армейского подчинения.

Потери у химиков полка были ненамного меньше, чем в стрелковых ротах.

Все двадцать человек из взвода были убиты или ранены в течении трех первых месяцев нашего пребывания на фронте. Почему так происходило?

Приведу примеры. Ставим дымовую завесу. Выползаем на нейтральную полосу, до траншей противника где-то 250-300 метров. Зажигаем дымовые шашки расставленные вдоль линии намечаемой атаки. По тебе сразу же открывается дикая стрельба из минометов и стрелкового оружия. По тому, как стелется по земле шлейф дыма, можно легко определить где находится солдат -химик. Как говорится - «мишень на ладони»...

Вынос раненых с поля боя происходил ночью или на рассвете. Подползаем вдвоем к раненому с плащпалаткой, чуть его сдвинешь, а он начинает истошно орать от боли. Немцы сразу освещают нас ракетами, а потом расстреливают из пулеметов.

Мы завидовали пехоте, мол сходят в атаку и отдыхают потом в траншее. А нас гоняют день и ночь, то в тылу, то на передовой. Конечно то, что я сейчас рассказываю, касается только пловых химвзводов.

Как обстояли дела в отдельных армейских батальонах химзащиты я не знаю.

Вскоре, во время выноса раненых с поля боя, я получил легкое ранение. Осколок мины попал мне в ногу...Пролежал три недели в госпитале и вернулся в свой полк. Попал уже в 1-ую стрелковую роту полка. Дивизия стояла в обороне. Опять собрали всех «образованных», а главное - уже обстрелянных в боях, в штабе полка. Отобрали несколько человек и направили на курсы младших лейтенантов при 50-й Армии. Курсы располагались в белорусском городе Климовичи. И там учеба была нелегкой. Давали нам «прикурить». Кроме дневных занятий, почти каждую ночь нас поднимали по тревоге на марш-бросок в полной боевой выкладке. Пробежишь километров десять, выроешь окоп в мерзлой земле и ждешь команду « Отбой!». И бегом назад. Поспишь пару часиков и на занятия...

Мы, между собой, в шутку говорили - «Единственное хорошее, что есть на наших курсах, так это бывший спиртзавод по соседству».

Вернулся я в свой полк младшим лейтенантом, стал командиром взвода третьей стрелковой роты первого батальона.

Г.К.- Что было с Вами дальше?

И.С. - Бои в Белоруссии. Была такая Бобруйская группировка противника. Огромное скопление окруженных немцев. Там мы попадали часто в нелепые ситуации. Об одной хочу рассказать. Шли в походной колонне, по заранее определенному маршруту. Где точно находится противник мы не знали, но поступил приказ замкнуть кольцо бобруйского окружения. Ночь застала нас на шоссе ведущему к Бобруйску. Дорога была забита брошенной немецкой техникой. Последовала команда расположиться в лесу, подходившему вплотную к дороге с двух сторон. Выставили боевое охранение, «секреты». Залегли в лесу за деревьями, каждый лицом к дороге, и после дневного тяжелого марша моментально все заснули. Среди ночи поднялась стрельба.

Понимаете, ночная стрельба в лесу, когда непонятно, кто и откуда стреляет - это кошмар невообразимый. Каждый боец стал стрелять, как лежал, думая, что лежит лицом к дороге, а ведь во сне некоторые перевернулись. После команды прекратить стрельбу, наступила тишина, которую изредка нарушали стоны раненых. В напряжении пролежали до рассвета...Только начало светать, смотрю, в десяти шагах от нас лежат немцы. Из-за дерева увидел, как наш комбат хотел приподняться, но тут же упал тяжело раненый в плечо. Снова началась беспорядочная стрельба. Немцы поняли, что сопротивление бессмысленно и стали сдаваться в плен. Что же произошло?

Выяснилось, что рота немцев, идя на прорыв по шоссе, решила сойти с дороги и передохнуть в лесу. Вот наши боевые порядки и перемешались...

В июле сорок четвертого меня снова ранило осколками в ногу. Пролежал месяц в санбате. Вернулся в батальон. Мне говорят -«Принимай роту под командование». В роте было тогда чуть больше тридцати человек. Вот этой ротой я и прокомандовал до конца войны.

Г.К.- На Наревском плацдарме Вас опять ранило и Вы были награждены орденом. Как это произошло?

И.С.- Октябрь сорок четвертого. Пошли в атаку на какое-то село. Немцы засели в каменных домах.. Их огонь был очень сильным. Уже дошли почти до крайних строений. Успел только заметить, как с чердака, немецкий снайпер в меня целится, увидел «блеск» от оптического прицела. Солнечный был день. И тут как будто железной палкой ударило по руке. Я не сразу упал. Немец стрелял в меня еще три раза, но промахнулся. Я скатился в воронку. Пуля попал возле локтя, но видимо удар был такой сильный, что переломались кости возле запястья. Пополз к санитарам. Боль невыносимая... Попадаю в санбат, а там уже сотня раненых ждет в очереди на первичную обработку в операционную палатку. Было много тяжелораненых. Дали мне стакан водки, мол выпей и терпи, сначала «тяжелые». Терпел несколько часов, а боль усиливается, хоть «волком вой». Дали мне еще стакан водки. Потом еще...

Вскоре меня привели к хирургам, положили на операционный стол, но я ведь уже пьяный и наркоз меня не берет! .Намучились со мной хирурги, и когда они закончили копошиться в моей руке, я попросил- «Пулю дайте на память». Отвечают -«Нет там никакой пули».

Я не понял - « Как это, ранение то не сквозное?».

Врач сказал -«В госпитале разберутся куда твоя пуля подевалась». В Брестском госпитале сделали снимок, нет пули в предплечье. А через несколько дней началась гангрена . Из под гипса полезли белые черви, поднялась температура. Сняли гипс, а там рука уже чернеет. Сказали - надо ампутировать руку. Я отказался. Принесли мне бумагу на подпись о добровольном отказе от операции. Я подписал все, для себя решил - лучше умру, но инвалидом жить не буду. Молодой я тогда был... Врач, капитан Каневская спасла меня. Сутки вводили какую-то сыворотку: и я выжил, и руку мою сохранили... Пуля ушла в локтевой сгиб, а рентгеновский снимок делали только на кости предплечья.

Всех раненых офицеров при выписке из брестского госпиталя отправляли в Минск, в запасной полк. Ребята написали оттуда письмо, сообщили, что в Минске идет формировка частей на войну с Японией, и всех отправляют на Дальний Восток.

Но я хотел вернуться в свой полк. В один день со мной выписывали старшего лейтенанта -танкиста. Обоим дали направление в ЗАП. Но мы приняли другое решение. В Бресте уже существовал пограничный контроль на польской границе, и без соответствующих документов мы не имели права пересечь границу и попасть на территорию сопредельного государства. На станции стоял эшелон с сеном. Договорились с одним сопровождающим, он спрятал нас в вагоне под сеном, а вагон закрыл.

Пограничники нас не обнаружили. В районе города Седлец вылезли из поезда, и разошлись с танкистом по разным сторонам, искать свои части.

Я быстро нашел свою дивизию. Пришел в штаб. Зашел в кадровый отдел.

Майор, увидевший мои документы, начал на меня сразу орать : «Дезертир! Как посмел?! Почему не в Минске!?». Вызвали полковника, он вроде был заместитель комдива по строевой. И снова «гав-гав!»...Еле уговорил их позвонить моему комполка полковнику Морозову. Мне передали трубку, я доложил «Товарищ полковник, старший лейтенант Соколов, из первого батальона, возвращаюсь после госпиталя в родной полк. А меня здесь в тыл, назад отправляют! Помогите, товарищ комполка». Морозов мне говорит -«Передай трубку кому-нибудь из штаба». Штабной майор продолжил разговор с комполка. А Морозов кричит на него -«Это мой старый солдат! У меня ротами командовать некому, всех поубивало, а ты Соколова в тыл кантуешь?!». Добавил Морозов еще пару крепких выражений.

Так, я, уже в четвертый раз вернулся в свой батальон.

Мой командир полка полковник Морозов был неординарной личностью. В начале войны он командовал кавалерийским полком, еще до войны имел орден Ленина и два БКЗ. Попал в штрафной батальон, говорили что зарубил шашкой сержанта за невыполнение приказа. В штрафбате его ранило в ногу, вернули его в действующую армию серьезно понизив в звании, но благодаря геройству Морозова, его военная карьера снова пошла вверх.

Ходил он с палочкой, хромал на искалеченную ногу. Человек был суровый, грубый, мог и палкой по голове огреть.

Но ему прощалось многое, по двум причинам. Он не вылазил с передовой! В бою находился рядом! Заботился о простых солдатах! За это его очень вжали.

Г.К.- Ваша дивизия участвовала в боях за Штеттин. История с капитуляцией немецкого гарнизона в Штеттине до сих пор мне не понятна. Что там случилось?

И.С.- Бои за Штеттин были очень тяжелыми. Весь город изрезан широкими каналами. Вдруг сообщили, что гарнизон согласился на капитуляцию. Немцы начали выбрасывать белые флаги. Только мы начали переправу через канал, радостные от того, что сегодня не придется уже умирать, как навстречу нам немцы открыли жуткий смертельный огонь! Я уцелел там чудом.

Потом говорили, что группа офицеров СС застрелила коменданта и бургомистра Штеттина, согласившихся на капитуляцию. Эсэсовцы смогли сплотить вокруг себя не полностью деморализованные части и снова вступить в бой...

Другой информацией по этому вопросу я не обладаю.

Г.К.Что Вам запомнилось из последних сражений войны?

И.С. -Наша дивизия вышла 1/5/1945 года на берег Балтийского моря и мы заняли оборону на побережье. Серьезных боев больше не было, нам очень повезло.

Захватили две баржи. Одна полностью набита ящиками с французским вином, другая - с продовольствием, да еще с каким! - попадались и деликатесы. Старшина моей роты был хваткий и шустрый парень, и урвали мы там трофеев с лихвой. Сидели сытые бойцы в траншеях, пили вино и говорили - «Наша оборона- лучшая оборона в мире!». Мы уже поняли, что скорее всего для нас война закончилась, и мы будем жить!..

Это было такое опьяняющее счастливое чувство - Мы будем жить!..

Через несколько дней нас разместили в казармах Ростокского зенитного училища. Великолепные здания построенные еще для кайзеровской армии.

Казармы со всеми удобствами. Столовая, заставленная дубовой мебелью. Еду мы получали в фаянсовых тарелках.

Ночью можно было снять сапоги, раздеться до нательного белья и спать!

После того, как солдаты - кто год, кто два, а кто и всю войну - не вылазили из грязных, залитых водой и нашей кровью траншей, все эти условия казались нам просто фантастикой! Да еще вкупе с французским вином!

Ночью 8-го мая раздалась стрельба со всех сторон. Одеваясь на бегу, мы не могли понять, что произошло? Немецкий прорыв? Со всех сторон кричат -Победа! Начали стрелять в воздух, плакать, обниматься! Чей-то «трассер» попал в склад училища и начался сильнейший пожар. Помню, что еще тогда ожог сильный получил, во время тушения. А на следующий день к нам приехал командарм генерал Батов. Части дивизии были выстроены на огромном плацу, и Батов поздравил нас с Победой, поблагодарил нас за все, что мы сделали ради нее.

Г.К.- Танкист Кушнаревич рассказывал мне одну историю. Перед взятием Ростока танкистам объявили, что те экипажи, которые первыми ворвутся в город и в порт будут удостоены звания ГСС. Было ли в Вашей стрелковой части объявлено о представлению к званию Героя тех, кто первыми выйдет к Балтийскому морю?

Вообще существовала ли подобная стимуляция боевого духа методом -«обещания наград» перед боевыми операциями?

И.С.- Вообще, пехота и награды, два понятия мало совместимые. Награждали пехотинцев нечасто, вернее сказать - многие погибали, или убывали из строя по ранению, не успев получить заслуженную награду. Но я не помню, чтобы нам заранее сулили ордена за прорыв обороны противника и прочее.

Меня представляли к орденам несколько раз, но в мае 1945 года на моей гимнастерке был только орден Красной Звезды.

Судьбой других наградных листов я не интересовался, в этом плане в армии царил полный бардак. Да и «пятый пункт» анкеты иногда имел свое «значение».

В 1946 году, перед самой демобилизацией, меня вызвали в штаб полка на вручение орденских знаков. Оказывается, что я был отмечен еще орденами Красной Звезды и Отечественной войны, за Нарев и за Штеттин, которые мне не вручили ранее.

А случись такое на пару недель позже, и уехал бы я домой, даже не ведая, что награжден этими орденами.

Г.К.- Если уже начали разговор о «стимуляции боевого духа», хотелось бы услышать о Вашем отношении к политработникам и «особистам»?

И.С.- На уровне - замполит батальона - это были нормальные люди, и нередко - смелые офицеры. А комиссары более высокого ранга, как говорят - « дивизионного звена» - для меня так и остались болтунами. С их легкой руки после войны людям рассказывали байки, что мы поднимались в атаку с криком «За Сталина!». Я ни разу подобного призыва в бою не слыхал. Если говорить до конца откровенно, «товарища Сталина» многие солдаты в окопах зачастую просто ненавидели и крыли матом...Когда немцы сбрасывали на нас листовки, на которых Сталин шел как «смерть с косой» и трамбовал кости загубленных, бойцы между собой говорили шепотом - «Точно фрицы подметили...». А рядом и «стукач» мог оказаться, но, все равно, бойцы не сдерживались в выражениях.

А роль «особистов» на войне неоднозначна.

Уже на фронте, я, вновь, после Чебаркуля, дважды оказался на показательных расстрелах. Один раз «шлепнули» самострела, второй раз - расстреляли солдата отрубившего себе саперной лопаткой палец на правой руке. Оправдать эти расстрелы можно, только если учитывать реалии того времени. Нам говорили командиры -«Лучше пусть немецкая пуля тебя убьет, чем свои за трусость расстреляют!». И эта фраза доходила до нашего сознания, и в чем-то помогала воевать. Но, «петь «особистам» славословицу», я не хочу. Слишком много солдатской крови они пролили зря, в том числе и на моих глазах. Но об этих случаях - сейчас лучше не будем говорить.

Мне один раз пришлось пару дней пообщаться с ними «вплотную». В 1946 году, повел свою роту купаться на Одер. Один солдат из недавнего пополнения с Западной Украины исчез. Обшарили все вокруг, но безрезультатно. Тут «особисты» и начали мне «дело шить», нервы трепать и подлые вопросики задавать -«Расскажите, как помогли своему солдату дезертировать? Это ведь вы специально свою роту на реку привели?.. », и далее, в том же духе. На третий день тело солдата всплыло ниже по течению Одера. Он просто утонул. Передо мной «особисты» даже не извинились...

Г.К.- Отношение к пленным немцам и «власовцам» Каким оно было в Вашем батальоне?

И.С.- У нас в батальоне не было случаев массового расстрела пленных после боя.

Я не помню такого, хотя память- то - не бездонный колодец.

И что самое странное, даже «власовцев» мы оставляли в живых.

Помню в Белоруссии рота захватила примерно 70 немецких «окруженцев». Начали сортировать пленных в поисках офицеров. Многие немцы-офицеры в окружении напяливали на себя солдатские кителя, вот мы и устроили проверку.

Кому-то из пленных почудилось, что мы отводим захваченных в плен в сторону, чтобы расстрелять. Слышим крик из толпы пленных -«Братцы, не убивайте! Я свой, рязанский!». Выбегает к нам «власовец» и начинает на коленях умолять нас о пощаде. Спросили пленных -«Кто еще свой? Выходи!». Вышло еще трое «своих». Отправили их, под расписку! в СМЕРШ. Так что, не всегда судьба пленного «власовца» была заранее предрешена напле боя.

Кто никогда не брал немцев в плен, так это солдаты Польской Армии. После них проходишь и удивляешься...Мог бы вам рассказать парочку таких примеров о «польском исполнении»...

И в Германии, я считаю, что мы вели себя достойно. У нас даже одного офицера приговорили к расстрелу за мародерство, хотя он и не особо «нахапал».

Насилий над женщинами мы не совершали, большинство немок шли на близость сами и охотно. Никто их под дулом ППШ не раздевал.

Я говорю сейчас только о своем батальоне. За всю Красную Армию утверждать не могу. А по поводу мести. У нас один боец получил из родного села письмо, в которому было написано, что всю его семью немцы уничтожили. Заходим в какой-то немецкий городок, так он две противотанковые гранаты бросил в окна домов. Жителей в домах не было. Мы с трудом успокоили солдата...

Г.К.- Как вводилось в бой пополнение прибывшее в стрелковые роты?

И.С.- Я в пехоте воевал, а не в авиации. Что значит вводилось Люди приходили в полк в составе маршевых рот, после подготовки в запасных полках. Их же не сразу с колхозных полей на передовую бросали! Приходит пополнение. Если мы стоим в обороне, то тогда что-то успевали объяснить и показать. Но, допустим, на следующее утро назначена атака, то тут старожилы роты многим помочь не могли. Как судьба распорядится...

Тяжело было командовать, когда приходило «неславянское» пополнение, однородное по нац. составу. Помню получил взвод молдаван. Даешь кому-то из них приказ -«Вперед!», и сразу слышишь в ответ -«Не знаю по-русски!».

Мы ведь не румын в роту получили, а жителей левобережной Бессарабии. Они русский язык знали лучше, чем я - свой идиш..

Как-то прислали нам человек двадцать грузин. Не молодых призывников, а людей в возрасте старше двадцати, видимо выловили в горах «абреков» под конец войны.

Слегка нагловатая публика, как показалoсь мне поначалу, ведь - «Сталин их отец»... Распределяем их по взводам. Даю одному из них в руки пулемет Дегтярева. А он мне его назад пихает и тоже, «как всегда», -«Не понимаю по русски!».

Я ему сказал, что если он русский язык к вечеру не научится понимать, то разговор с ним будет другой, особый.

Смотрят грузины на меня с ненавистью, что-то по своему лопочут. У меня в роте было четверо «старичков», с которыми довелось пройти вместе долгий путь. Хоть и говорят, что пехота -это верная гибель, все равно, в каждой роте было несколько счастливчиков, которых пуля долго не брала. Мои «старички» вокруг меня собрались и говорят - «Мы за этим хреном с его компанией завтра в бою присмотрим, а то рожи бандитские, могут и в спину стрельнуть... Будь осторожен!».

Иногда такие «красноармейцы» и своих взводных могли в спину застрелить во время атаки. Бывало...Помню и такое...

Но, кто из этого «кавказского» пополнения после первого боя выжил, стали постепенно «шелковыми», улыбчивыми, и понимали все на «великом и могучем».

Почти никогда не возникало проблем с «русским» пополнением.

Боялись ли пехотинцы воюющие в обычной стрелковой роте угрозы оказаться в штрафной роте? Я думаю, что да. Хоть и всегда найдутся люди которые заявят, что эти два подразделения идентичны по уровне потерь, но мне кажется, что штрафникам доставалось горя намного по более, чем нам. В штрафной роте хуже. И «загреметь» в нее было проще пареной репы.

Г.К.- Как вы оцениваете потери стрелковых подразделений боях на втором этапе войны, в которых Вы приняли активное участие?

И.С.- Людей уже старались беречь. Это факт.

В сорок третьем после каждой операции от батальонов оставались в строю единицы. А потом и мы чему-то научились.

Я помню, мы захватывали плацдарм на одной белорусской реке. Переправились, а немцы с высокого берега лупят по нам из пулеметов и забрасывают гранатами. Моя рота потеряла треть бойцов. Соседняя рота потеряла больше половины личного состава. У этого ротного были очень большие и серьезные, скажем так - «неприятности»

Но были такие ситуации, когда мы даже предположить не могли, что нас ожидают тяжелые потери. Например, переправа через канал в Штеттине, о которой я уже говорил. В Белоруссии был тоже трагический случай. Шли в полковой колонне. Полковая разведка впереди. Тишина. Видим облака пыли. Появилась колонна танков, мы даже сразу не разобрались - чьи танки. Танки развернулись на опушке леса и дали по нам пять залпов. Дело дошло до паники...

Умели немцы воевать, в этом им не откажешь...

Г.К.- О смерти на фронте часто задумывались?

И.С.- Крайне редко я думал о ней. Мы, «жили с ней по соседству», но воевать как должно, эта мысль о возможной гибели мне лично не препятствовала, я ведь совсем молодой был. А молодые всегда надеются, что все обойдется благополучно.

Страшно мне было, как и всем, но в атаку я поднимался без колебаний и задержки. Чувство долга и честь офицера обязывали.

Один раз я участвовал в серьезном рукопашном бою.

Там действительно было по настоящему страшно.

Война для нас была как работа, а на работе всякое может произойти.

Был у меня в роте командир взвода Иван Григорьевич Соколов.

Я -Илья Григорьевич Соколов.

Лежим возле стогов сена, приготовились к атаке. Я дал приказ «Не высовываться из-за стогов!». А Ваня выглянул. И сразу ему немецкий снайпер загнал пулю в висок...Я сильно переживал не только из-за гибели моего друга Ивана. Боялся, что в штабе, посмотрят на схожие инициалы и фамилию, и по ошибке, пришлют «похоронку» моим родителям. И такое иногда случалось...

А погибнуть на фронте можно было в любой момент и не обязательно в бою.

Стояли на Наревском плацдарме в обороне. Сидим в землянке с ординарцем Мишей Пановым и связистом. Часовой у входа в землянку кричит-

«Командир роты! На выход!»

Выхожу из землянки, и тут, меня хватает за руки пьяный майор, и дыша на меня жутким перегаром и дико матерясь, орет: «Ты.... как оборону держишь.....!? Твои солдаты дезертируют!....!». А рядом с ним, почти невменяемый, пьяный лейтенант направляет на меня дуло пистолета! Я не могу понять в чем дело, даже свой «вальтер» не успел вытащить из кобуры... Панов со связистом выскочили из землянки. Часовой тоже понял, что здесь что-то не так. Пьяный офицер нажал на курок. Осечка!.. Мы их скрутили, будучи уверены, что поймали «власовских» лазутчиков. А это были просто перебравшие чуток спирта, комбат и ротный из полка другой дивизии, державшие рядом с нами стык обороны.

Они увидели, что мои солдаты ползут на нейтралку и подумали, что бойцы дезертируют. А на нейтралке был ручей из которого солдаты брали воду... «Особисты» забрали к себе эту «сладкую парочку». Все ясно - перепили люди, сдали нервы у ребят от напряжения на передовой. Но, одно только но. Пока они до нашей роты дошли, эти два офицера в других ротах по своему пьяному безумию кого-то успели покалечить. И не одного. Их отправили в штрафбат. А я все думал, а если бы не было осечки при выстреле?... Так бы и погиб по-глупому...

Г.К. -Расскажите об офицерах Вашего батальона. Знаете, через неделю день Победы. Вот и поднимем сто грамм за тех, кто как в песне -«Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу». Вспомним их и Ваш лично ратный подвиг с благодарным сердцем.

И.С. - Сначала надо выпить за простого пехотного солдата, вынесшего на своих плечах всю тяжесть этой кровавой и долгой войны!

А вторую рюмку я конечно подниму рюмку за своих товарищей-офицеров по батальону и полку . За комбата Петра Саввича Захарчука, за майора Харламова, за комполка Морозова, за капитана Аграновского, за нашего начштаба Иванова Анатолия, за ротных командиров Володю Веревкина и Диму Черепнина и за многих других. Надеюсь, что кто-то из них еще жив и пожелаю им, и их семьям доброго здравия.

Эти смелые люди шли в огонь, на немецкие пулеметы ради нашей Родины!

А третий тост за погибших...