Моя Родина - Воробьевский район, село Краснополье. Это под Воронежем. После окончания семи классов работал в колхозе. Родился я в 1923 году, 22 февраля. Когда всех взрослых с начала войны взяли, сначала я учетчиком работал, а потом и за животными ухаживал, и прочую работу делал.
14 декабря 1941 года взяли меня в армию. 23 год и 24 год брали. Мы прошли пешком от сборного пункта до Балашово. Там нас погрузили на поезд и - на Дальний Восток. Разъезд Петруши была карантинная рота, и мы туда прибыли. Километрах в 12 от этого разъезда стоял 87й запасной стрелковый полк. Поначалу мы прошли карантин, месяц с небольшим. Естественно, занимались боевой подготовкой, затем разобрали нас из карантина как бы покупатели из разных родов войск. Танкисты, артиллеристы и так далее. Тех, у кого было четыре класса образования и более, взяли в училище. Благовещенское военно-пехотное училище. Это был уже февраль месяц. Там мы занимались, как и положено, боевой подготовкой, и в то же время мы охраняли нашу границу с Монголией, точнее, с Квантунской Армией Японии. Нарушения были каждый день. Если в месяц один раз от отбоя до подъема без тревоги поспишь - это счастье большое было. А то - только ляжешь: подъем, боевая тревога. Я находился в пулеметной роте. Максим у нас был на вооружении. Строение учебного пулеметного взвода: четыре пулемета, расчет пулемета - семь человек, десять коробок с боеприпасами, в каждой коробке десять триста патронов. Выходили на границу. Пограничники рядом с нами были, мы залегали и так далее. Японцы нарушали и переходили границу и поодиночке, и группами. Там я пробыл до августа месяца, потом училище расформировали. За этот период границу пересекали отделение, взвод, рота, батальон. Мы не трогали, не отвечали на огонь. Они обстреливали, но мы не имели права открывать огонь.
Был такой случай: начальник секретной части училища был знаком с девушкой, как они там жили, не знаю, но когда мы пришли за ним, они жили как муж и жена. Она потихоньку из него выспрашивала всякие мелочи - сколько котелков, и так далее, а потом он незаметно кое-какие секреты ей выдал. А потом она стала требовать от него план-карту обороны училища. Тогда он пришел к комиссару училища, и заявил: «Я - изменник Родины, судите меня по всей строгости законов военного времени». Комиссар его выслушал, говорит: «что ты, что ты, голубчик! Это чо, все?» - «Да, все». - «Иди, работай, никакой измены нет». Комиссар доложил начальнику училища, тот - командующему Второй Краснознаменной Дальневосточной Армии, в штаб фронта. Соответствующие органы занялись этим делом, разработали план, и весь город - не только училище, но и еще стрелковые части были задействованы. Каждый дом был по сути окружен. Нашему взводу было приказано непосредственно арестовать этого офицера и его любовницу. Связной попросил открыть дверь, мы зашли, командир взвода скомандовал ему: вставайте, будьте любезны. Конвоировали их на пару до штаба училища, там их разделили. Ее направили по назначению, а ему сказали идти заниматься своим делом. Он ждал, что не сегодня, так завтра его осудят, расстреляют. Но прошло какое-то время, наверное, месяц, и - построение училища, и ему вручают перед строем Орден Боевого Красного Знамени за эту девицу! Она оказалась дочерью белогвардейца, служила в японской армии, была начальником разведки в России. В это же время вместе с ней было арестовано около 200 человек разных лазутчиков.
Затем наше училище расформировали. Одну треть - в авиадесантные части, нас - на курсы младших лейтенантов, а затем во Владивостокское пулеметное училище. После окончания нас, младших лейтенантов направили, в основном, на запад. Я попал в 55-й полк офицерского резерва Главнокомандования в Наро-Фоминск, а затем сюда, на Ленинградский фронт. Окончание полного снятия блокады я застал в составе 16-го укрепрайона, 38-го отдельного Пушкинского пулеметно-артиллерийского батальона. Это за участие во взятии города Пушкина. С боями дошли до Восточной Пруссии. Затем наш весь укрепрайон перешел на Карельский перешеек, мы сменили 23ю Армию, которую направили под Берлин. Так что в 45 году, где-то в феврале месяце, наши бои закончились. Стояли на границе в пяти-четырех километрах от границы.
Одеты мы все были в сапоги - и солдаты, и офицеры. Сначала, когда в училище был - тогда были ботинки с обмотками. Одеты мы были: кальсоны (теплые кальсоны зимой) и диагоналевые брюки. Нательная рубашка, теплая рубашка, гимнастерка суконная и шинель. Это в тылу. На фронте полушубки белые выдавали. У солдат полушубок, а у офицера жилетка. Жилетку одевали под шинель, так что сложно было отличить офицеров от солдат. Ремни у нас у всех были одинаковые. Офицерских ремней не было. Каски носили обязательно. В бою одевали, на передовой носили обязательно. В училище или в тылу были случаи, что некоторые развинчивали противогазы, но в бою носили всегда. Я проверял иногда противогазы - никто не выкидывал, и все противогазы были в рабочем состоянии. Никто не мог гарантировать, применит он газ или нет. Да и во время артобстрела тоже дышать плохо.
Питание было такое - те, кто в тылу, норма номер три. Это норма, скажем так, немножко маловата. 600 грамм хлеба, других продуктов я сейчас не могу помнить. Первая норма, фронтовая - 900 грамм хлеба зимой, 800 летом, мясо, рыба. Плюс жиры. В тыловой норме то же самое было, но меньше. Я в то время и рос еще, но даже мне первой нормы хватало. А третья норма - это маловато. Солдаты молодые, старикам-то попроще. Курсантский паек - девятая норма, примерно такая же, как фронтовая. На фронте и масло давали. Мясо - двести грамм, рыбы столько же.
В первую ночь, когда я пришел в батальон, то было - пуля прострелила шинель и гимнастерку на боку, но ранения не было. Только царапина. Мы как раз с сержантом к передовой подходили, боеприпасы несли. Трое ходили до нас, их всех троих ранило, миной из «ишака».
Я, когда прибыл на Ленинградский фронт, был младшим лейтенантом, и был назначен командиром пулеметного взвода. Располагались мы поначалу на правом берегу Невы, начиная от Петрокрепости и далее по берегу ближе к Ленинграду. Оттуда мы были перебазированы на Ораниенбаумский пятачок. Оттуда уже шли, брали Нарву, за Нарвские высоты бои очень сильные были. Вокруг болота, шоссе только одно. Там и окопов-то не было, только насыпи. Попробуй прорвать. Рота танков пошла, и ее потеряли. Развернуться некуда, первый и последний танк подбили, а потом остальные. Пришлось отказаться от наступления на этом участке.
У немцев самым опасным оружием был «ишак», шесть мин одна за одной летят. Как наша Катюша примерно. Во время войны видели мы сожженные села, и виселицы. И партизаны, и мирные жители были там повешены. Так что ненависть к ним сильная была.
Пулеметно-артиллерийская рота состояла из 9-10 взводов. Народу было мало, четыре пулеметных взвода с Максимами, взвод 45 мм пушек, взвод 76 мм пушек, взвод ПТР, взвод 50 мм минометов, и взвод 82 мм минометов. Вот такая была рота. Огнем она была сильна, а в смысле наступать - сложно, технику же на себе не унесешь. Пулемет сам семьдесят кило весит, к нему десять коробок с патронами. В каждой коробке - десять тысяч триста патронов. А людей всего двенадцать человек во взводе. Командир взвода тринадцатый. И четыре пулемета. Плюс к этому у каждого винтовка или автомат, лопата, противогаз, к винтовке патроны. Гранаты с собой. Поэтому тяжело было. Это о роте. А в пулеметно-артиллерийском батальоне было четыре таких роты. Помимо этого был дивизион пушек, 76 мм и 100 мм. Плюс самоходно-артиллерийский дивизион. Вот такой был батальон. Мы не подчинялись пехотным частям. Когда пехота шла в наступление, мы шли следом за ними, вдогонку. Когда наступательный дух вышел, мы занимаем оборону, а стрелковые части идут за пополнением в тыл. Наступать мы имели право, а вот отступать - извините. Стояли насмерть. Немцы контратаковали часто. Когда была неудачная попытка под Нарвой, ударили на Либаву. А когда он отступал, он расходовал боеприпасы, сжигал все. У меня тогда уже осталось во взводе не двенадцать, а только восемь человек. Пришлось самому за пулеметом быть. А нейтралка была всего шестьдесят метров на правом фланге у меня. На левом - шестьсот-семьсот метров. От «ишака» мина разорвалась, и осколок мне между ног. Я как лежал, так лежать и остался. Пропорол ватные штаны, еще пару сантиметров, и было бы мне. А так - чувствую - тепло, смотрю - гость лежит. Ватные штаны порваны, шинель, и кальсоны. Это была их подготовка к контратаке. На левом фланге артиллерия наша била, а на правом фланге мы только автоматами и гранатами отбивались.
лейтенант Ф. С. Бачурин и боевые товарищи, 1945 год (фото из архива Ф.С. Бачурина) |
В тылу обычно пулеметы на плечах носили, а в бою, то на катках, причем ползком. На марше подавали транспорт. Если на большое расстояние, то ехали на машинах. А так - у нас повозки были и лошади. 50 мм минометы мы и в сорок третьем, и в сорок четвертом году использовали. Эффекту от них конечно мало было, от этих минометов. Но если ручную гранату я брошу на двадцать метров - больше не кину, это специалисты на пятьдесят-шестьдесят метров кидал, то этот миномет больше, чем на сто метров бьет. А так мина эта - примерно заряд такой же, как у гранаты.
Лента была матерчатая, около двадцати типов задержек было у Максима. Одна из причин задержки - растянутая лента. Если лента старая, вытянувшаяся - то пулемет работать не будет. Не выровненная лента - тоже стрелять не будет. И еще много других типов задержек, я уже не помню все. А так - машина хорошая. Он употреблялся и в долговременных огневых точках. Там проще, там шланг подключаешь, мотор включил, и охлаждение работает, вода циркулирует. Немцы пытались в первую очередь вывести пулеметы из строя. Потому что это самое опасное. Пушка стреляет - у нее прицел, летит снаряд. Аналогично и пуля. Но снаряд упал, надо следующий заряжать, а я за это время несколько метров прочешу пулеметом. Он косит: прицельная дальность двести пятьдесят метров, скорострельность - пятьсот-шестьсот выстрелов в минуту. С левого фланга наведешь, нажал на гашетку и ведешь, не сильно ведя в сторону - и он идет: тук-тук-тук. Пуля ложится через каждые тридцать сантиметров. Поэтому у нас и потери большие были, что немцы за нами охотились.
|
Интервью:
Баир Иринчеев Баир Иринчеев |
