Top.Mail.Ru
16723
Пулеметчики

Ларин Михаил Петрович

Родился 22 мая 1918 года в селе Елец-Лозовка Ливенского уезда Воронежской губернии (по некоторым документам — 1921 года рождения). В 1933 году переехал жить на Кубань. До войны поступил в ветеринарный техникум (не окончил). В 1936 году был призван в ряды Красной Армии. Впоследствии проходил обучение в Ставропольском танковом училище.

В начале войны, в связи с превращением училища в стрелковое подразделение, участвовал солдатом в боях под Ельней (с 30 июня 1941 г.). 17 июля 1941 года был ранен, после чего в течение полугода находился на излечении в госпитале.  В 1942 году направлен на учебу в Арзамасское пулеметно-минометное училище. После окончания училища в 1943 году воевал командиром пулеметной роты в разных частях и соединениях, в том числе продолжительное время — в составе 642-го стрелкового полка 200-й стрелковой дивизии (Воронежский, Калининский, Ленинградский фронты). Находился также на должности заместителя командира батальона. Последние два месяца войны исполнял обязанности командира разведроты. В годы войны четырежды ранен (17 июля 1941 г., 10 марта 1942 г., 30 августа 1943 г., 18 сентября 1944 г.). В 1946 году демобилизовался в звании капитана. Затем жил в Эстонии, в городе Таллине. 30 лет отработал инкассатором в отделении Госбанка. В настоящее время — на пенсии.

Награды: ордена Боевого Красного Знамени, Александра Невского, Отечественной войны 2-й степени, Красной Звезды, медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».

 

- Михаил Петрович, вы откуда сами родом?

- Раньше то место, где я родился, относилось к Воронежской области. А родился я в Ливенском районе, в селе Елец-Лозовка, в 1918 году. В конце этого месяца, мая месяца, мне исполнится уже 94. Потом, после войны, наш район отрезали и передали к Липецкой области. Кстати говоря, наш Ливенский район стоял на Дону: он к Воронежу на север проходил. Короче говоря, под Воронежем все это находилось. Жили мы почти что всю свою жизнь на Донбассе. Когда Гражданская война кончилась, отец остался там же работать на шахтах.

- Расскажите о вашей семье.

- Ну что тебе сказать об этом? Отец мой в Воронеже женился и наклепал пять детей. Как раз в это время, когда он женился, он в армии находился. Воевал он на Кавказе. Когда Гражданская война кончилась, то стал работать на шахтах. А управляющим этими шахтами был иностранец, англичанин. Шахты эти самые располагались в Ростовской области, в районе Новошахтинска. И он, значит, вот там работал. Мать рано умерла у нас. После этого нас осталось четверо детей у отца. Сначала, правда, нас было пятеро. Но потом один ребенок помер, и нас осталось четверо. Потом отец женился на женщине с мальчиком. Женщина ему хорошая попалась. Но я, честно говоря, родной своей матери даже никогда и не видел. А эта женщина, на которой он женился, как мать была очень хорошая. У отца с нею дети получились, как они для себя определили, такие: твои, мои и наши.  Потом отец, поскольку у него что-то с легкими было, получил пенсию по инвалидности, стал получать 37 рублей. После этого мы с ним переехали в село, где отец раньше женился. Село называлось Елец-Лозовка. У отца были деньги, которые он заработал. Он был тоже хорошим. В общем, жить можно было. После этого отец два года пожил и помер. Нас у матери, у женщины этой, осталось шестеро детей. Ну мы жили мирно и дружно. Потом колхоз организовался. В колхозе давали на трудодень сколько-то ржи, да и то — не очищенной. Короче говоря, кое-как перебивались. А в это самое время, как раз в 1931 году, начался голод. Я помню, что это был страшный голод. Бывало, идут с базара люди, садятся отдыхать. Потом посмотришь: из этой кучки два-три человека уже лежат мертвыми. Короче говоря, с голоду люди помирали. А у нас был свой огород, на котором мы картошку и морковку сажали. Недалеко от нас был лес, где мы грибы и ягоды собирали. Я помню, что ходил в лес все это собирать. Рядом жили казаки. Каждый из них все время говорил: «Я — казак!» А нас, русских, они только одним словом звали: кацап.

- То есть, для казаков вы были чужими?

- Так же, как и в Эстонии сейчас русские, были чужими. Но мы потом на Кубани оказались. Получилось это так. В общем, пришел один человек с армии и женился на моей сестре. Она, ну сестра эта, самая старшая была среди нас. Так он, этот человек, нас всех забрал и бесплатно привез на Кубань. Привезли сначала в Красноярский край, затем в Ростов, а только потом - на Кубань. В районе города Кропоткина мы обосновались. Ну, в общем, мы жили там до войны. Но меня до войны еще призвали в армию.

- Много там жило казаков?

- Тогда их мало было. Но там вот что получилось. Казаки есть казаки. Казаки в станице Темижбекская, где мы стали жить, когда организовались колхозы, натравили своих жен и им сказали: «Идите забирайте быков, что колхоз забрал! Хлеб, понимаете, тащите.» Ну и вот началась вся эта история. Тогда председателя сельсовета убили, председателя колхоза тоже убили. У нас казачий полк стоял в станице Кавказской на Кубани. Об этом сообщили туда, в то же самое время об этом сообщили и в Москву. И Сталин, когда узнал об этом, то приказал: «Станицу всю выслать! И вот мы туда приехали. А там было так. Идет, предположим, руководитель мимо пустующего дома и говорит «Вот этот дом пустой. Заходите сюда!» Так нас в станице жить и определили. А до нас, наверное,  70 процентов казаков выслали из станицы. 40 эшелонов на это дело Москва отпустила. Но им были поданы не плацкартные вагоны, а телячьи: те, которые крест накрест забивались. Забили все вагоны этими людьми и в Сибирь послали. Но когда их везли, им ни воды, ни хлеба, ничего такого не дали. Ведь когда их высылали, к ним приходили специальные люди и говорили: «Час на сборы!» А что за час можно было собрать? И пока их до Сибири довезли, из них, наверное, половина умерла. Все это делалось по приказу Сталина: он приказал выслать саботажников. Это касалось не только нашей станицы, но и других. Но станица, когда казаки жили там, богатая была, дома были двух- и трехкомнатные.

- Кстати, а откуда вы узнали о половине не доехавших казаков?

- А они возвращались же потом. Но их вернулось к нам мало совсем. Как говориться, уже земля слухом пользовалась. Кстати, выселяли их свои активисты, которые были. Им, допустим, говорили: «Виноградов! Ваша бригада идет в этот дом. Петров! Ваша бригада идет в тот дом.» Ну и они, значит, приходили со списками в эти дома. Приходили и говорили: «На сбор вам дается один час всего!» Станица, откуда выселяли казаков, была очень большая. Военных тогда там было много. Так они, эти военные, окружили нашу станицу. Мы там, когда все это было, не жили тогда. Так вот, обстановка была там такая, что ни в станицу не пускали никого, ни и в станицу тоже не впускали никого. В вагоны этих казаков погрузили и повезли. И сказали, что сорок вагонов там было на район выделено. И всех, кто был более-менее побогаче, их всех из станицы выслали. Когда в станицу мы приехали, там казаков осталось 25 процентов, а 75 было выслано.

- А как к советской власти казаки относились?

- Отлично относились, потому что они знали, что их Сталин выселит, виновных и невинных. Они были напуганы, очень боялись всего. Но у нас их, я говорю, было только 30 процентов казаков, а остальные 70 были высланы. Но мы дружили.

Командир пулеметной роты капитан Ларин Михаил Петрович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

М.Ларин до войны, примерно — конец 30-х гг.

- Случаи репрессий были?

- Нет, не приходилось такого встречать. Но мы жили мирно. Вот, допустим, я прожил на Кубани до войны 10 лет. Обо мне никто ничего ни одного плохого слова не сказал. И я о них. И мы дружили. Я и говорю: я и женился на кубанской казачке после войны. Она была учительница. Но мне пришлось очень мало с ней жить. Они такие же люди. Все советские праздники праздновали: и 1-е мая, и Новый год, и все праздники.

- А в национальной одежде ходили?

- Не-не. Но мужики, которые старше были, носили кубанки такие. Эти шапки они даже в летнее время носили.

- После войны пришлось бывать на родине?

- Бывал. А так там было так: ко мне хорошо относились и я к ним хорошо относился. Там такой народ был культурный.

- Вы помните, как в вашей местности проводилась коллективизация?

- Но на Кубани получше с этим было. В основном в станицу красноармейские семьи селили. Раньше, когда мы были не на Кубани в 1931-1932 годах, по 200 грамм на трудодень давали. А когда приехали сюда на Кубань, расселили и стало все почти нормально. Казаков почти что не было, а были одни переселенцы: со всего Советского Союза были эти переселенцы. По 10 грамм на трудодень давали пшеницы. А на Кубани мы даже и не знали, что такое пшеница: как она растет и все это дело. Хлеб уже был. На Кубани стали мы более-менее обживаться. В 8 километрах от нас был совхоз, который назывался «Заря». Нам и лошадей дали, которые все от казаков остались. И лошадей дали, и коров, и быков тоже дали. Дали это все и сказали: «Ухаживайте за ними!» А один житель нашей станицы, дядя Сеня, ветеринар, он уже старый был, мне тогда и сказал: «Миша, открывается школа ветеринарная. Иди туда учиться. Я тебя туда устрою.» И он меня устроил в эту школу. Но я там не доучился: меня потом в армию призвали. Вызвали в военкомат и сказали: «Иди служить!»

- А когда именно вас призвали?

- Меня призвали в армию, когда мне 18 лет было. Это было, значит, в 1936 году. Потом, помню, меня направили в танковое училище учиться. Оно в городе Грозном на Кавказе раньше  стояло. А потом в Ставрополь переместилось. И вот я там учился. Там в этом училище стояли маленькие танки разведывательные: БТ5 и БТ-7. На них нас и обучали. Но проучились мы очень мало: всего полгода. А потом началась война. Сначала началась Финская война, а потом наша, Отечественная.

- Что вы эти полгода изучали в училище?

- Мы изучали танки БТ-7, БТ-5, ну и машины нам тоже преподавали. Но нам, я говорю, мало этого преподавали: вскоре после того, как мы стали учиться, война началась. Мы забрали свои тренажеры, станки, танки, погрузили все это в эшелон и поехали. Нам сказали: «Там, на фронте, вы доучитесь!» Но не доучились, а стали воевать. Тогда за каким чертом мы все это взяли?

- В армии до войны вообще дисциплина жесткая была?

- Знаете что? Ни драки, ни угнетения какого-либо там не было. Просто все было как в детском саду. Бывало, помню, идет командир батальона или старшина. И ему, когда он шел, всегда говорили: «Здрасьте! Здрасьте!»

- На танках практиковались?

-  Да, но мы мало на них учились, потому что очень скоро война началась.

- А что вы изучить, например, успели за столь маленькое время?

- До войны в армии мы успели изучить в основном только вождение. Я, можно сказать, пацаном был тогда. Но ведь до того, как меня призвали в армию, я поработал  заправщиком в тракторной бригаде. Тогда людей грамотных было мало совсем. Бригадир, у которого я работал, был хороший. Утром я, бывало, встану, все заправлю, проверю, есть ли бензин, есть ли масло, и после всего этого список подам бригадиру. Он, этот бригадир, помню, такой хороший парень был, но из казаков. Но его как казака не трогали, потому что он с армии пришел.

- Михаил Петрович, скажите: а тогда, в вашу предвоенную бытность курсантом, в армии грамотные были командиры?

- Об этом я вот что скажу. Были командиры, которые кончали курсы, им присваивали звания, и они носили кубики. Один кубик был у младшего лейтенанта, два кубика — у лейтенанта, а три кубика — у старшего лейтенанта. Они командовали. А мне, помню, тогда еще дали справку, что я санинструктор. У нас ведь был совхоз «Винце Заря». При этом совхозе я на санинструктора и учился. Это было что-то вроде техникума. От нас в 20 километрах располагался город. Там были швейная фабрика, техникум. А я поступил в техникум в станице, который был при совхозе. Преподаватели приезжали к нам нас учить из города. Ну и потом я, значит, получил бумажку о том, что я являюсь санинструктором. Еще подумал тогда: «Может, и пригодиться когда-нибудь.» И на фронте эта справка мне действительно пригодилась. В 1941 году летом меня ранило в руку. Вот видишь (показывает): даже пятнышко осталось. А в 1942 году меня опять ранило. И мне после госпиталя сказали: «Вот у вас есть справка, вот вам обмундирование...» И вот, какое-то время я обязанности санинструктора исполнял.

- Как вы считаете: наша армия была готова к войне?

- Не была наша армия готова к войне. Он, немец, внезапно на нас напал.

- Войну вообще ждали, предчувствовали?

- Вы знаете, снились мне только сны об этом. Тогда и фильмов таких не было, что будет война. Помню, сон у меня так начинался. Были такие большие риги, в которых молотили хлеб, зерно, когда единолично жили. Они в России, значит, были до колхозов. Вот это мне и снилось. Рядом, помню, во сне солома лежала. И рядом солдаты были убитые в шинелях немецких. Это было еще до того, как я начал служить в армии. Как наши солдаты выглядят, наши красноармейцы, мы знали. А эти, значит, были немцы. Во сне они были в шинелях и убитые. Я утром встал, ничего этого снова не увидел и сказал матери: «Мам, вот так и так! Приснилось.» Вот это было такое в моей жизни памятное. Но, конечно, поговаривали в то время, что фашизм есть, что есть такая страна, как Германия, что есть немцы.

- А как вы о начале войны узнали?

- Это было в летнее время в 1941 году. Со своим училищем мы тогда в Ставрополе находились. Мы жили в царских казармах. Училище располагалось в трехэтажном доме. И начали, помню, мы в это время кинокартину смотреть. Был какой-то польский фильм. Пришли мы, а нам вдруг говорят: «Все выходите на построение!» Мы вышли на построение. А когда шли по лестнице с чердака, где располагались, уже шел разговор: «Война началась!» А тогда репродукторы висели не то, чтобы как сейчас радио — везде. Тогда на улице в одном только месте стояла такая коробочка с громкоговорителем. Вот к этой коробочке мы подошли и немножко подождали. Нам сказали: «Будет Сталин выступать!» Но Сталин не выступал тогда. Он был такой пустозвон, что не решился! Никто не выступал, сидели, думали. И выступил, кажется, не Сталин, а Молотов. А Сталин, говорят, три дня без памяти после того жил.

Командир пулеметной роты капитан Ларин Михаил Петрович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

С другом до войны. Михаил Ларин — справа.

- Что было после того, как вы узнали о начале войны?

- Ну что было? Нас сразу погрузили в эшелон. Сказали: «На фронте доучитесь!» Мы, помню, и тренажеры с собой погрузили. Два или три эшелона было подано на училище. И маленькие танки тоже погрузили. Потом до наших дошло: что мы будем с этими танками делать? Ведь у немцев были такие мощные танки и самолеты. А у нас в это время как будто бы вредительство случилось: самолеты разобрали на профилактику. Это же как раз способствовало немцам, их наступлению.

- А что это была за профилактика?

- Ну в то время в авиации было так. Если ты летчик, то должен проверить весь самолет, смазать его, вычистить. Это называлось профилактикой. И вот большинство наших самолетов находились на такой профилактике. И вот немец, когда все это было, как раз и пошел на нас в наступление. Кстати говоря, когда мы ехали эшелоном, дорогой нам сказали, что правительство подумало и решило: «Что, этих пацанов разве с этими танками на убой везти? Не надо их туда везти.» И нас передали в другую часть. Но мы даже не знали о ней: приехали на фронт, выгрузились, и все. Когда выгрузились, стали спрашивать: «А где танки? Где танки?» А нам говорят: «Танков нет. Сейчас вы уже в пехоте.» У нас были же танки БТ-5 и БТ-7. Это были такие танки, с которыми в разведку не ходи, а не то чтобы воевать. Они же маленькими были танками, разведывательными. А больших танков у нас не было. Но у них, у этих танков, вооружение было, пулеметы были. Так что когда мы на фронт прибыли, мы ни одного танка уже не видели. Нас отделили, голую пехоту дали, и приказали вместе с ней воевать. Короче говоря, превратили нас в пехоту. Но это превращение произошло в дороге еще. И попали мы под Ельню.

- Помните первый бой?

- Помню, конечно. Первый бой был для нас самый трудный. Немцы загнали нас в болото, и ночь всю просидел я в болоте. Вышли мало оттуда людей. И один солидный представительный парень, у которого было звание майора, повел нас в разведку. Это все было под городом Ельней в Смоленской области. Там нас было человек десять. Выбрал он среди нас, значит, таких ребят более крепких, а не тех, у которых, понимаешь, все сохнет. Ну и водил-водил он нас по лесу. Я уже не помню, как мы вдруг очутились по ту сторону Днепра. И вот, когда мы оттуда шли, когда этот майор нас выводил назад, он сказал: «Мы не знаем ни глубины, ничего!» У нас были скатки от шинелей. Мы их побросали. Рядом протекал Дон. Мы стали его переплывать. Помню, нырнем, об землю ногами ударим, и вынырнем. Так и плыли. Днепр в этом месте был неглубокий, он только начинался. Переплыли реку, и этот майор нас дальше повел. Слышим: что-то музыка заиграла. Там же мы успели заметить сцену какую-то. Это было в имении какого-то большого бывшего барона. Как только мы там оказались, тут же выскочили немцы, закричали: «Хенде хох! Хенде хох!» А там был с пол-метра заборчик, который уже травой зарос. А у нас по-немецки никто не говорил, никто не знал еще ничего. Короче говоря, с курса мы сбились. Немец открыл огонь. И ранил меня в правую руку. Шрам, видите (показывает), до сих пор остался. И я после этого полгода в госпитале лежал в Арзамасе.

- Извините, прерву вас ненадолго. Вот вы недолго были под Ельней. Скажите, а какая там обстановка была?

- Мы когда туда прибыли, она уже была оккупирована. Положение там было такое, что немцы в нас стреляли, а мы в них стреляли. Ну а потом мы пошли в разведку, - как мы туда ходили, я уже рассказывал вам. Я до сих пор не помню, как мы перешли реку. Когда мы обратно шли, то ее форсировали. А когда туда шли, мы не форсировали, а перешли ее. Я даже не запомнил, где и мы ее обходили. А когда зашли на этот берег, дома все горели. Дома были такие старинные. Там же были огороды, а заборчики, знаешь, были такие заваренные и из камней сделанные. И в командира, который нас вел, когда мы туда подошли, немцы прямо стали стрелять крупнокалиберным пулеметом. После этого рука у него проломлена была. У него, как помню сейчас, кровь еще не шла, а кость белая уже была видна. Я сантиметров через 50 тоже упал. Я сказал, что из камня был сделан там заборчик, около которого мы оказались. Так вот, я перевалил через него и полежал немного. Немцы постреляли-постреляли, и ушли. А я ползком-ползком стал к своим пробираться. Рядом были кустарники. И я уполз.

- После ранения вы попали в госпиталь... Какая там была обстановка? Госпиталь был переполнен?

- Да, переполнен был. Люди умирали, но нам этого не показывали. Лежал, значит, в этом госпитале я. Но я долго там лежал. У меня же ранение было очень серьезное. Тем более, задета была правая рука. Вот меня там и лечили. Врачи меня вылечили. Они были почти все евреи, а русских там мало было. Но они, евреи, были грамотные люди, поэтому и вылечили меня. Потом я вышел из госпиталя. У меня была в госпитале женщина — фельдшер. Сидим, помню, мы за столом, она что-то пишет, какие-то бумажки мне отдает. Я что-то тоже писал. Она мне все говорила: «Миша, подпиши здесь.» В общем, тогда мы заполняли все эти бумаги. Заполняли мы, кажется, бумаги на каждого для отправки уже в действующие части. Потом принесли бумажку. Эта фельдшер, женщина, старший лейтенант, мне и говорит: «Миша, прощаться будем.» Я говорю: «Уходишь, что ли?» Она мне и говорит: «Я-то остаюсь, а ты уходишь.» И мне тогда сказали, что Ларин должен явиться такого-то числа в Арзамас-2, под Горький. Я собрал свой вещмешок, закинул на плечо и поехал. И поступил я там в пулеметную роту в училище. И я там учился.

- А что это было за училище?

- Да, это было училище, которое называлось Арзамас-2. Туда, значит, меня направили. А тогда была такая директива Сталина: «Те, которые учились в военном училище и не доучились, должны доучиться!» А я же учился на танкиста в Ставрополе полгода. Ну и мне сказали: «Будешь учиться на пулеметчика!» И так я стал курсантом Арзамасского пулеметно-минометного училища.

- Училище в Арзамасе — оно вообще большое было?

- Большое. Там и женский был батальон. А женщины, понимаешь, были подобраны по ранжиру и по красоте. Бывало, идут в столовую или со столовой, как песню дадут, так все смотрят на них, заглядываются. Их готовили на фронт на 45-миллиметровые пушки. И они были на фронте с 45-миллиметровыми пушками.

- А сколько в этом училище вы учились?

- Вообще-то срок обучения в училище был четыре года. А я, наверное, больше года там отучился. У нас был ускоренный курс: это потому что раньше надо было на пулеметчика четыре года учиться, а тут у меня только год получился. Но из батальона нас выпустили только семь человек лейтенантами, остальных — младшими лейтенантами. Это потому что я был отличником, потому что до этого был в бою два раза ранен. После же окончания училища я был направлен в действующую армию на Воронежский фронт. Приехали мы, значит, под Воронеж.

- Насколько профессиональной, как вам кажется, была ваша подготовка в училище?

- Я считаю, что все нормально было. Дисциплина всегда была. Тогда не знали такого слова, как дедовщина. Такого, чтобы была драка, чтобы были те, которые в армии стирают на тебя, - мы такого не знали и не видели вообще. В роте мы осваивали пулемет «Максим». Все же было очень просто. Считалось, что раз должны мы были воевать в пулеметной роте, то и должны были осваивать «Максим». Мы должны были все знать об этом пулемете. Бывало, глаза тебе завяжут и скажут: «Вот разбери и собери!» Мы так и делали. Поэтому основной упор в училище делался на пулемет «Максим».

- Какие-то практические занятия проводились у вас в училище?

- Проводились. А как же? Командир роты у нас был хороший. Но нашим командиром роты был Головин Мишка. Он выбыл потом. Он перед войной успел окончить четырехгодичное училище, а мы в училище только год отучились. И по окончании этого училища нам с батальона только семи выпускникам дали по две звездочки, а остальным всем дали по одной. А на фронте, если у тебя с офицерами и с ребятами все было хорошо, еще присваивали звания. Мне, например, на фронте вскоре присвоили звание старшего лейтенанта.

Командир пулеметной роты капитан Ларин Михаил Петрович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Курсант Михаил Ларин, 1940 год.

- Фронтовиков было много в роте? Или в основном молодежь была?

- Фронтовиков было очень мало. Ведь фронтовики-офицеры, которые в основном кончили до войны нормальное училище, были в других местах. А потом, значит, получилось у меня так. Когда закончили мы училище, нас направили в Москву. Первым делом я пошел в баню, там я хорошо-хорошо вымылся. Когда пришел, нам сказали: «Никуда не уходите! Если куда пойдете, так и скажите: что вы там-то и там-то находитесь.» Из бани я пришел, значит, после чего мы поужинали. Потом нам сказали: «Садимся на поезд там-то и там-то.» Мы на поезд сели, и нас на нем привезли под Воронеж. Разгрузили нас там, под Воронежом. Несколько дней мы там побыли. Но в Воронеж сам нас не допустили. Не пустили нас туда потому, что мы еще не обстрелянные были, а бои уже кончались. Воронеж был разбитый весь. Люди, которые там остались, так под землей там жили, даже в подвалах жили.. Нам сказали: «Немцев из Воронежа выбили всех, а вы поедете дальше еще.»

А там совсем рядом протекала такая река Россошь. Она была глубокая-глубокая. И мне не повезло с этой рекой. Дело было в следующем. Когда я там оказался у реки, мне сказали: «Ларин, вот ты будешь здесь наступать. Вот в этом районе реки будешь со своей ротой вправляться и реку форсировать. Вот вам участок такой-то — такой-то...» Когда я пришел на свой участок, то вдруг увидел: артиллерия уже переправляется на моем участке. Я говорю артиллеристам: «Что вы делаете? Вот есть предписание: я здесь форсирую. Понимаете? Это мой участок.» Они мне на это говорят: «Ну, подумаешь, двинешься туда в сторону.» Тут же в это время еще и санрота пристроилась к нам. А у меня большинство человек были узбеки и грузины. А командиры взводов были те, с которыми мы учились вместе: я был командиром роты, а они — командирами взводов. Ну и стали мы, значит, переправляться. Я командирам взводов говорю: «Вы вперед идите! И за вами поползут все.» Смотрю: что-то заорали там все. Там же пулемет находился. Но он большой был, тяжелый. Там надо было двум бойцам его тащить. И у меня, короче говоря, при переправе через реку четыре человека потонуло. Командование узнало об этом: что это, понимаешь, за командир роты такой, у которого люди потонули? Пришел следователь. Я ему объясняю: «Видите, к нам пристроилась артиллерия. У них же пушки большие — 76-миллиметровые. А они добровольно вперед меня начали переправляться. Это — мой участок. Все — из-за этого». Тогда из-за того, что четыре человека потонули, на меня завели дело. И сказали: «В штрафной батальон пойдет.!» А я: «А где бы и не воевать?» Потом переход у нас был. Смотрю: один майор, старший следователь полка, подходит и спрашивает: «А где командир роты Ларин?» Ему сказали: «А рота его идет, сейчас он подойдет.» Когда я подошел, он меня вызвал: «Ну-ка иди, сукин сын, сюда. Вот мы сейчас приказ привезли. Сейчас расстреливать тебя будем.» Я говорю: «Да мне безразлично.» Смотрю, он мне подает бумагу и говорит: «Читай!» Я читаю текст. Там написано: «При форсировании на глубине 70 сантиметров от разрыва сердца четыре бойца скончались.» Но это на самом деле было как раз то место, где 70 сантиметров была глубина реки. Помню, в то время там командир дивизии лошадь мыл. А там на моем участке получился буран такой. Он затянул его со всей лошадью. Потом моих пулеметчиков стало затягивать. Я потом командирам взводов стал кричать: «Назад! Назад!» В общем, вытащили их, этих пулеметчиков. Из санроты, которая тут же была, стали нырять и вытаскивать их. Откачивали их, откачивали, но так и не смогли откачать. Этот старший следователь мне, помню, тогда руку пожал и сказал: «Ну, желаю счастья. Больше не топи!» Ну а потом начали мы дальше воевать.

- Кстати, а как так получилось, что вас сразу командиром роты, а не взвода назначили?

- А тут у меня вот что получилось. Сдали экзамены со всего батальона так хорошо только семь человек, в том числе и я. Нам были присвоены звания лейтенантов. Кого было выбирать? Лейтенанта не поставишь, когда старше тебя есть. Ну меня командиром роты так и назначили.

- Что было после того случая с гибелью солдат?

- А после этого было еще хуже. Не спросив нас, из нас же составили штурмовую группу захвата. Мы повоевали на Воронежском фронте, а это было уже на Калининском фронте уже. Мне сказали: «Ларин, состав группы возглавишь!» Одному командиру роты сказали: «Ты будешь пулеметом командовать.» А главным, кто нам это приказывал, был майор Кац. Этот командир роты прямо плачет, говорит: «Товарищ майор! Ну Ларин, он командир роты, и все. А я даже не знаю, как пулемет заряжать и разряжать.» Ну и действительно так было: этот командир роты прямо плачет и все. Я говорю ему: «Не расстраивайся, вот отойдем 200 метров, возьмешь мой рупор, а я пулеметом буду твоим командовать.» Потом, значит, сунулись. Взяли пулемет. И пленного взяли. А тот нам заявил: «Я чех, я чех, я не немец, я чех.» А мои бойцы стали кричать на него и пинками. Я сказал: «Прекратить! Никакой драки не должно быть.» Смотрю: они прекратили все. И тут вдруг этот чех дает мне свои часы. Они были такие серебряные. Он, значит, мне их подарил. Мне говорят: «Ротный, бери, бери...» Я говорю: «У меня есть часы, мне не нужны часы. Я, может, сам буду кому-нибудь их дарить так же.» Так что часы я не взял. А там, где все это была, был проход, и там же одна лощинка находилось. Было темно, уже вечер был, и немцы кругом засели. Я говорю ротному этому: «Давай будем идти дальше, в тыл пойдем.» И мы пошли в тыл. А немцы ведь с двух сторон от нас находились. Когда мы пошли, они начали в нас стрелять. И знаешь, что? Наверное, Бог все-таки есть. Шапка на лбу у меня была вот так пулей отмечена. То есть, пуля прошла через шапку, эту шапку пробила и вышла. Из-за этого лоб мне горячим огнем обожгло. Так полоска у меня долго после этого на лбу была. А один солдат впереди меня шел. Так ему попало в задницу. Всю задницу изодрало ему: прямо клочья висели. Он обернулся и мать-перемать закричал: мол, у меня задницу всю изодрало. И расстрелял после этого он этого пленного чеха. Я не успел его спасти. А надо было спасти его, потому что от него нужно было получить данные. И он расстрелял его. Ну мы пришли на место. Собрали всех. Говорю: «Кто офицер здесь есть?» А мы в маскхалатах все зимой были одеты. И что же вы думаете? Не признался никто. Такие, значит, были трусы. Я говорю: «Все, тогда будем идти дальше.» Они говорят: «Как будем идти?» Я говорю и показываю примерно так: «А вот так. Вот видите, немецкая точка вот там-то и там-то? От нас 300-400 метров. Их три точки. Первая - 76-миллиметровая пушка. Вторая — тоже большая пушка стоит. Третья тоже стоит.» А нас сколько человек тогда было? Было нас человек шестнадцать. И вот, значит, я им и говорю: «Вот нас хватает пять-шесть человек на каждую пушку. Так и будем действовать. А сейчас чтобы ни курить, ни разговаривать, тихо, все. Поняли? Я сам расстреляю, если кто закурит, узнаю.» Смотрим: так хорошо, заря уже занимается. Кругом - тихо, спокойно. Ни с нашей стороны перестрелки нет, ни с ихней стороны нет перестрелки. Это место называлось Троицын остров. Что интересно: там вода была кругом. Я предупредил своих: «Если случаем будете отступать, осторожнее смотрите под ноги, чтобы в прорубь эту не провалиться.»  Ну и, значит, разделил я людей на три участка по пять-шесть человек. При этом приказал: «Открывать огонь тогда, когда достигнут. Чтоб у них располох был.» Все эти три точки стали подходить. Тогда мы открыли огонь и их стали уничтожать. А там, как я уже сказал, была вода. Я своим сказал: «Будете прыгать, сигать, смотрите, чтобы в лунки не попали.» И вот, значит, оттуда мы к своим же и вышли. Вышли, конечно, мокрые все. Я пришел в полк и доложил обо всем командиру батальона. Он и спрашивает меня: «Потери есть?» Я говорю: «Есть незначительные.» Он поинтересовался: «С собой привели кого-то?» Я ответил: «Нет, не было возможности привести. Один солдат расстрелял его. Он был не немец, а чех.» Смотрю: рядом с ним, с комбатом, сидит старший, который составляет, пишет о том, кто ранен, а кто убит. Он мне тогда и говорит: «Ларин, иди сейчас в четвертый отдел быстренько, пока почту не выслал.» Оказывается, на меня похоронку уже отправили. Я прихожу и спрашиваю: «Где на Ларина письмо?» «А вот», - показали мне. Я взял бумагу, порвал и в мусор бросил. А они ведь подготовили на меня смертное извещение. Понимаешь, в чем дело? Они думали, что мы не вернемся оттуда, с задания. То есть, я живой, а они на меня посылают похоронку. Они думали, что не вернемся мы с задания. А мы, значит, половина человек, вернулись.

Командир пулеметной роты капитан Ларин Михаил Петрович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Капитан Ларин (в центре) со своими товарищами на фронте.

Ну что еще рассказать? Потом, помню, как-то наступление было у нас. Там, значит, рядом кладбище находилось. И нам сказали: «Рано, рано утром завтра будем брать кладбище!» «А зачем нам кладбище?» - спрашиваем мы.  Нам говорят: «Разговорчики.» Потом поясняют: «Мы вам поможем, артиллерию дадим.» А что нам была эта артиллерия? Что нам были эти 45-мм пушки? Только своим «пук-пук-пук» стреляли. Там они ни одного не убили, а только растревожили немцев. И вот немцы тогда, помню, пошли в атаку. Наши начали отступать. Я смотрю: рассвет скоро. Я стоял около одного дома. И вдруг вижу: немцы бегут к нам. У меня рукавичек не было. А рядом сугроб был. Я руки об сугроб вытер. Смотрю: кровь пошла. Тогда я лицо кровью себе вымазал. И лег после этого. Один немец прошел мимо и на руку мне наступил. Наши начали отступать. И немец за ними побежал. Наших стали на ходу расстреливать. А у нас же ни оружия, ничего не было. Все, что было заряжено на один раз, мы выпалили, и все. Смотрю: никого нет. Была уже заря. Там была низина, рядом — болото проходило. Я сперва ползком-ползком-ползком. Потом пошел, упал. А потом, смотрю, прямо над головой у меня пуля пролетела: жжж. И все, больше не было ничего. Я сразу вернулся в болото, дело было зимой, и залез по пояс в воду. Хорошо было так мне там. Рядом со мной как раз три березы стояли. Две березы впереди были, а третья — стояла у меня за спиной. Я уцепился за березу, немножко отдышался, снял валенки. Эти же валенки были мокрые, там воды было полно. Сначала я портянки выжал. Потом стал валенки выжимать: но чтобы выжать, не оказалось сил. Но воды в них, в этих валенках, уже не было. После я засунул их обратно в ноги. Потом одной ногой на одну березу уперся, другой ногой - на другую. И облокотился, значит, спиной на третью березу. Думаю: «Что-то не стреляют.» Ни с их стороны, ни с нашей стороны никто не стрелял. Притом я один находился в болоте. После встал и пошел. Пришел в часть, мне говорят: «Иди в четвертый отдел, письмо свое похоронное забери.» Оказалось, на меня похоронку написали. Прихожу в часть в четвертый отдел. Мне говорят: «Ларин, а ты как сюда?» А говорю: «А как вы-то сюда? Бездельники.» «Ну-ну», - сказали мне. Я взял свое похоронное письмо и, не читая, порвал его. Я сделал так потому, что письмо послали бы, оно дошло бы до родителей. А там было написано, что я убитый, да и все там.

Потом, помню, с этим же полком еще как-то раз пошли мы в одно наступление. С этим начальником штаба Кацем. Вообще-то он был такой грубый-прегрубый человек. Он же был еврей. А в то время евреям разрешали в армии занимать большие посты. У меня был друг — командовал 82-миллиметровой ротой. Мы с ним как-то сдружились хорошо на фронте. А меня еще всегда интересовало то, чтобы меня огоньком поддерживали. Так я иногда, бывало, скажу своему другу: «Коль, я буду сегодня командовать.» А немцы днем идут в свою часть. Я огоньку попрошу: направо, налево. Мне интересно было немцев бить. Помню, нами высотка одна была занята такая. У меня телефон был связной. На руках носил, он от меня не отставал никуда. Тут вдруг смотрю: на эту высотку уже немцы лезут. Понимаешь, перелезают прямо ко мне. Наши их расстреливают. А они тоже огня просят. Я позвонил по телефону и попросил своего друга: «Коля, дай огня.» «Куда?» - спросил он. «Вот на эту высотку», - сказал ему. Он меня тогда спрашивает: «А ты где?» «Я на высотке, - говорю ему. - Дай и все — огня.» Ну он дал огня хорошего. И он молодец. Он ударил огнем от меня метрах в полтора, где как раз немцы ползли на мою горку. Тогда оттеснили мы этих немцев. Высотку они не взяли. Потом на второй день пришел к нам командир полка. Его я ни разу не видел. Кац познакомил меня с ним. Они начали переговариваться. Командир полка его спрашивает: «Чем командира роты отметить?» Командир полка говорит: «Красным Знаменем отметить.» Кац говорит: «У Ларина есть Красное Знамя.» А орден Красного Знамени мне дали за то, что я в болото залез. Это за тот самый случай, когда я кровью вымазался. Командир полка тогда сказал: «Ну ладно, мы ему сделаем больше награду, раз этот орден у него есть.» И тогда командир полка меня орденом Александра Невского наградил.

- Насколько я знаю, Михаил Петрович, орден Александра Невского — это очень редкая награда. Ведь им всего 40 тысяч человек было отмечено...

- Этим орденом в части, наверное, меня одного только и наградили. Потому что когда в бой пошли, командиры тоже были такие дристуны: каждый старался в сторонку отойти, каждый — в сторонку.  И поэтому меня наградили. Я до сих пор удивляюсь: почему люди так хитрили на фронте? Я сильный и честный был. А они хитрили, понимаете, все время. Себя, например, офицеры не выдавали, потому что они офицеры были и их мало кто знал. А так, кроме меня, больше таких награждений не было в батальоне. Даже с полка не было таких награждений. Единственный такой орден дали мне, потому что я вызвал огонь на себя. А друга своего, командира минометной роты, потерял. Засекли его. Уже рассветать стало. Его засекли и убили. Ох, как я плакал по нему. Звали его Шабалин Николай. Он был сибиряк.

- Где после этого бои у вас проходили?

- Бои много где проходили. Столько боев было, что уже всего не перечесть. Памяти ни черта нет уже.

- А в каких местах у вас проходили бои?

- На Воронежском фронте были бои большие. Были бои большие также и на Калининском фронте, потом, когда Ленинградский фронт с Калининским фронтом соединились.

- Войну где вы окончили?

- Войну я в Латвии окончил, на Курляндском полуострове.

- В каком звании окончили войну?

- Капитаном. И сейчас я тоже капитан.

- Там же, в Курляндии, была мощная 300-тысячная группировка. Немцы сильно сопротивлялись, насколько я знаю, там.

- Да потому что им некуда было деваться, они так жестко и сопротивлялись. Их пересекли, а там дальше море было. А корабли обстреливались все. И они дрались. Сами себя, понимаете, убивали, чтобы только не попадать только в плен.

- Какие бои запомнились в Курляндии?

- Вот эти бои и запомнились, когда я вызвал огонь на себя. Это же уже в Латвии было.

- Курляндия — это лесисто-болотистая местность. Там вообще тяжело было вам передвигаться?

- Тяжело. Машин не было. Все - на повозках передвигали.

- Какие-то способы по преодолению препятствий были?

- Да никаких. Пулемет же был в разборе. Если переход большой был. То на повозках везли. А если так, то четыре человека возьмут пулемет и потащат.

- Михаил Петрович, а составе какой части и какого соединения вы воевали?

- Сейчас я этого даже и не вспомню. У меня была книжечка специальная, где было записано все мои прохождения службы. Где-то здесь в бумагах она здесь у меня завалялось.

- Войну вы так и окончили в должности командира пулеметной роты?

- Нет, когда объявили о конце войны, я пулеметами в батальоне уже не командовал. Мне дали полковую роту разведки. Это было за два месяца до окончания войны. Так получилось, что когда с боя мы вышли, у меня всего два пулемета осталось. И тогда приказали: «Эти два расчета отдать в батальон, а Ларину дать роту разведки!» И я после того ходил в тыл по заданиям.

- «Языков» брали?

- В плен брали, а «языков» не было. У нас было так. Если приведем в полк пленных, то сдаем командиру полка, а сами освобождаемся. Наше дело: привести в сохранности и все. Когда берешь этого пленного, он руки к верху, трусится и все.

 

- А как немцы вели себя, когда вы их захватывали?

- Трусились, и все.

- Кроме взятия языков какие задачи выполняли в разведроте?

- В разведку ходили. Вели, да, наблюдение за противником. Днем наблюдаем, выползаем, а ночью уже подготовим все и идем на готовое место.

- Неудачные походы были?

- Были, были, всякие были. И удачные, и неудачные.

- А всего сколько пленных удалось захватить?

- Мы только месяца два-три так там были. А потом война закончилась.

- А как в первый раз День Победы отметили в 1945 году, помните?

- Я был дежурный по части. Лег. Прилег, значит, я. И вдруг вижу: командир полка там ходит. А он так любил выпить. Он был еврей. А я был дежурный по части. Он выпил. Он говорит: «Поздравляю всех. Война кончилась!» А я уже не пулеметчиком был, а командиром разведки. А у нас в то время был военторг, и на нем была бочка пива. И что ты думаешь? Мои разведчики эту бочку в лес закатили, украли, короче говоря. пиво. Мне подносили. Но я как-то к спиртному был равнодушен. Но услышал потом, что бочка пива пропала. А мне командир полка говорит: «Ларин, это ж твои разведчики, наверное.» Я говорю: «Так они, наверное, мириться с немцами поехали.» Ну и они пиво с собой взяли. Ну а зачем воевать? Война кончилась уже...

- После войны бои продолжались еще? Я слышал, что курляндская группировка немцев продолжала еще две недели сопротивляться...

- Бои продолжались. Они даже здесь в Эстонии продолжались, где я потом служил. У нас в Вильянди похоронены были люди. Одни мужики. Ехали. И я в этом составе тоже ехал. Мои солдаты были и приключенные солдаты были. Мост разобрали бандиты эти эстонские. И наша машина не заметила их ночью. А мост-то разобранный был! И почти что половина роты погибла. Их в Вильянди похоронили.

- А вообще как вас награждали во время войны?

- Ну кроме «Невского» и «Красного Знамени» я был награжден двумя орденами Отечественной войны и орденом Красной Звезды. Медалями никакими нас не награждали. Я удивился, что после войны столько юбилейных медалей появилось. Вот все мои награды — это все фронтовые ордена. Но медалями никого не награждали. А мне многие завидуют, говорят: «О, «Александр Невский», «Александр Невский!» у него...» А сами носят десятки медалей, которые не боевые уже.

- А орденами Отечественной войны и Красной Звезды за что вы получили?

- Ну разве все запомнишь? За бои все это мне было дано. За какие-то конкретные эпизоды, но я не помню этого уже.

- Как командир роты сами подписывали представления на награждения?

- А как же? Представить к награждению я должен был таких-то и таких-то, а не кого попало. А зачем я буду разгильдяев, которые убираются и скрываются от боя представлять? Такие же тоже были.

- За ордена деньги во время войны платили?

- За ордена во время войны — нет, не платили. Платили уже после войны. По пять рублей, по три рубля в месяц. В гражданском, как говорят, я уже был тогда.

- Михаил Петрович, вот вы во время войны были пулеметчиком. А немцы часто засекали ваши пулеметные точки?

- А как же? Было такое, что мы выходили с боя даже с двумя пулеметами. А было у меня в роте где-то восемь пулеметов. Сейчас уже не помнишь ничего этого.

- Пулеметы маскировали?

- А как же? Маскировали. Особенно ветками их маскировали. Но маскировали их так. В летнее время, если в открытом поле мы стояли, на какой-нибудь горочке, то лес порубим, понатыкаем ветки. Себе на головы такие венки плели, помню, с травы. В общем, делали все, чтоб не демаскировать себя. По всякому было.

- Штрафников встречали на фронте?

- Мы вместе с ними были. Ну как понять: были? Вот, допустим, привезли к нам целый батальон этих штрафников. Говорят: «Вот на вашем участке вы завтра и послезавтра будете идти в наступление. Пускайте их первыми, если будет кто-нибудь отступать, то вы их уничтожайте.» И вот я четыре пулемета приволок и сказал: «Здесь, здесь и здесь!» Огневые точки выбрал и командиру взвода сказал: «Будут отступать — расстреливать!» Поступал так, как мне приказали. Но они, к счастью, не отступали.

- А заградотряды были?

- Ну для нас не было никакого заградотряда.

- Потери какими были в вашей роте?

- Ой, потери были большие. Было даже и такое. Когда шли большие бои, я выходил из боя с двумя расчетами. Это от восьми пулеметов у меня оставалось.

- По каким причинам чаще всего и в основном выбывали из строя?

- По любым.

- Костяк неубиваемых был у вас в роте?

- Кто побывал на передовой, мало кто сохранился. Ну вот я, правда, четыре раза ранен был, а жив остался.

- Под минометный огонь попадали?

- Часто попадали. Вот видите, шрамы до сих пор остались (показывает).

- А хоронили убитых как?

- В яму закапывали, да и все.

- Под бомбежки попадали?

- Ого-го, сколько раз!

- А что тяжелее было переносить: бомбежки или обстрелы?

- И то, и другое. Но бомбежка — это самое страшное.

- Вообще часто немцы бомбили вас?

- Часто.

- Вы, Михаил Петрович, как командир пулеметной роты, наверное, поддерживали атаки пехотинцев...

- Да, поддерживали.

- А как вела себя пехота во время атаки? Люди кричали «За Сталина»?

- Кричали. И я кричал: «За Сталина! За Родину!» Ну время тогда такое было. Но я и сам водил людей в атаку. Впереди. Вот вызвал, например, огонь на себя

- Старшие офицеры бывало, что участвовали в атаках?

- Таких не было. Они сторонились в сторону. А наша задача была поддерживать пехоту.

- Ощущения какие во время атаки были?

- Ощущения, знаете, такие нервозные были. Когда ты испытываешь ненависть, тебе не остановиться. Мы ведь до этого проходили по Московской области туда, к границе, к Вязьме. Так я там видел, как подожжены были наши хаты и сараи. И трупы там тоже были. Люди живыми сжигались с немцами. Когда мы проходили, они уже мертвые были. Обгоревшими мы их всех видели. Понятно, какая после этого у нас была ненависть к противнику.

Командир пулеметной роты капитан Ларин Михаил Петрович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

На фронте. Михаил Ларин сидит справа.

- Михаил Петрович, в годы войны вы были четырежды ранены. Расскажите поподробнее о том, как вы получили свои ранения.

- Первое ранение я получил под Ельней, в июле 1941 года. Я об этом рассказывал уже. А второе ранение получил уже в 1942 году. Но получилось так почему? Ну, во-первых, многие хитрили. А я не привык хитрить. И получил ранение. Тогда мне попали в левую ладошку. Я кушать левой не мог после этого. Но привыкал постепенно. Потом все это дело заживало. У меня, например, как на собаке все зажило. Вот видишь: рука у меня сморщенная (показывает). Сюда тоже осколок попал. Но на войне по-всякому бывало. Помню такой случай. Значит, был бой. Потом бой этот закончился. А два моих командира стояли около дома одного. И вдруг — прямо ко мне летит мина. Они, как это увидели, как закричат: «Ротного убило! Ротного убило!» А ко мне бежать побоялись. Я встал и пошел. Они знали, что снаряд разорвался. Но снаряд в ногах действительно у меня разорвался. Но мне ничего не было: только по коже прошло что-то. Да и то, это было немного после: один командир роты выстрелил. Дело было так. Когда я был санинструктором, что-то мне позвонил командир роты и сказал: «Зайди ко мне сюда на шашлыки.» А они что сделали? Лошадь у них была убита. И они, понимаешь, мясо выложили все ее. Лучшее выбрали и из этого шашлыки пожарили. Ну и я пришел к нему. Он говорит: «Ну пойдем!» И вот, когда мы с ним шли и разговаривали, он пистолет вынул и спустил курок. И выстрел после этого раздался. Смотрю: у меня зажгло-зажгло все в ноге. Это его пуля меня задела. Но в кость не попала она. Только по шкурке, понимаешь, прошла, по коленке моей. Тот командир напугался, говорит: «Слушай, ты теперь скажешь об этом...» Я его успокоил: «Что скажу? Я скажу: бежал к тебе на шашлык. А пули-то летят везде. Они не смотрят. Вот так одна пуля в меня и попала.» Ну и я пришел к командиру санвзвода, старшему лейтенанту. Его звали Николаем. Он как увидел меня, так и говорит: «Ты че такой?» Я говорю: «О, так я же раненый.» «Как?» - удивился тот. Я ему рассказал: «Да вот, бежал, шальная пуля попала мне.» Так я и сказал ему. Ну а зачем мне было выдавать человека? Что он? Он же не хотел в меня выстрелить, это случайно так получилось.

А один раз меня разрывной пулей как-то раз ранило. Это было в Воронежской области. Я лежал после этого в поле и слышал, как мимо власовцы проходили. Слышать-то я слышал, как они тогда ночью передвигались. Две ночи ночевал я прямо в поле. И утром они наступали. А я должен был к нашим пробраться. Уже, наверное, я близко подошел к своим. И они, эти власовцы, меня, наверное, заметили и стали так уткой сигнал давать: ага, кто-то к нам идет. А я так прилягу в траву и в ямках где-то лежу. А они перебегают. И едут на передок куда-то: лопатами гремят, свистят. Так что до того, как меня освободить, я трое суток пролежал в поле. Венок сплел себе большой, травяной такой. Ведь днем немцы местность все же присматривали. Потом смотрю: наши пошли в наступление. «Ага, - думаю я, - сейчас будет стрельба.» Я похоронился, лег в копну. Обстановка следующая: немцы убегают, наши стреляют, снаряды минометные все летят. Потом смотрю: около моей копны пробежали два немца и потом упали. А один мне чуть ноги не отдавил. Но там сено было, копны были небольшие. Потом я увидел, как один другому стал команду подавать: «В направлении мельницы отступать надо.» Они отступили. Потом смотрю: два танка наших пошли. А рубашка на мне была уже порвана, окровавлено все тело было. Я подумал, что если я вылезу, неизвестно, что и будет со мной. Потом два наших танка объехали копну мою и ушли. Смотрю: идет командир батальона. Вышел и говорит: «Парень, а нам сказали, вы к немцам убежали.» Я говорю: «Немцы кругом бегают. И сейчас побежали от меня.» Потом говорит: «Ну как кушанье?» Я говорю: «Дак уже третьи сутки не кушал. Ничего не кушал третьи сутки: ни пил, ничего.» А лето было жаркое. Фельдшер, которая подошла, сказала тогда: «Налейте ему, пацаны.» И налили мне 500 грамм. Потом она сказала: «Дайте только один раз откусить, потому что он четверо суток не кушал ничего.» Она мне такой маленький кусочек хлеба дала. Я выпил. Немножко закусил. Она говорит: «Вот провод телефонный, он как раз в штаб тебя и приведет.» Ну я с этим шнуром пришел к командиру полка. Когда он меня встретил, спросил: «Ларин, ты откуда?» «С неба», - сказал ему. «А сказали, что ты в плен попал», - говорит он мне. Я говорю: «Да, попали.» «Почему попали?». Я говорю: «Вы же выбрали нас, 76 миллиметровые пушки мы должны были сопровождать...» А там дело было так. Там, где везли пушки, было болото. А мы должны были их сопроводить. То есть, в тыл туда отвести. Я сказал тогда командиру: «Вы сказали, что нас посадят и мы уедем. Но они свой расчет посадили и уехали. А мы остались.» И вот так мы шли. Потом солнышко сходить стало. Радостно как-то стало на душе. Немцы с копн выскочили, сказали «хенде-хох». А тут кукуруза была. Я нырнул в кукурузу.  И он, сука, немец, в меня прямо крупнокалиберным пулеметом выстрелил. И меня ранило тогда. И вот я после этого два дня в поле пролежал.

- В госпитале вы только один раз лежали?

- Нет, все четыре раза лежал.

- А какое в госпитале было отношение?

- В госпитале хорошее было отношение.

- Как питались на фронте?

- Кормили нас как? Давали нам пайки, печенье, пятое-десятое. Это — отдельно. Но я если получал печенье, то не был таким сладкоежкой, а отдавал это старшине и говорил: «Раздай на всех, и все! Хоть по три печенья каждому достанется.» Я так поступал. Вот поэтому, может быть, меня Бог и сберег. На фронте еще сто грамм полагалось каждый день. Но, вы знаете, что? В первые года я это дело на сахар менял. Так когда старшина раздавал сто грамм, солдаты около меня как гуси ходили. Так что обменивался я этими сто граммами. Но там в этих сто граммах и водки-то настоящей не было!

- Вот вам на фронте выдавали фронтовых «100 граммов». А было ли, Михаил Петрович, такое, чтобы путем обмена выпивали больше и происходили какие-то глупости?

- Слушай, этого не было. А сам я менял 100 грамм на сахар. Я и после войны не принимал алкоголь. А сейчас уже лет 20 как вообще не принимаю. Меня даже и не тянет вообще на это дело. А на дни рождения, на свадьбы я стараюсь не ходить. А то, как придешь, то начинается: «Ну что ты? Что ты за мужчина? Не можешь выпить? 50 грамм!» Я говорю: «Для кого как. Для меня и 50 грамм много!» Вот у меня бутылка всегда была. Старшины всегда литра два водки тоже себе оставляли. А так у нас с этим делом было так: кто хотел — да, тот пил, а кто не хотел — никто не заставлял того пить.

- Случаев отравления не было у вас в полку?

- Нет, этого не было.

- Со снабжением были проблемы? Что вот, допустим, питание вовремя не подвозили?

- По-всякому бывало. Бывало такое, что по четверо суток ничего не кушали.

- Были ли у вас во время войны показательные расстрелы?

- Вы знаете что? В моей фронтовой жизни это было. Это случилось, когда я уже был командиром роты. Как раз у меня открылась такая болезнь, как малярия. Болезнь эта была такая: как ровно час — так у меня начинается кровяной понос, и все. Однажды, когда у меня началась эта малярия, я одному своему командиру взвода и говорю: «Слушай, приведи от меня роту в сохранности.» Оставил роту. Короче говоря, на время отдал ему свою роту. И вдруг, пока шел, увидел: один молодой человек идет и хромает одной ногой. Мне его так жалко. Его, оказывается, вели на суд. Но я считаю, что этот суд — это был просто бред. Его судили из-за того, что он хромал. Сказали, что он симулирует. На самом деле его надо было отправить в тыл и проверить хорошо. Может, у него и действительно что с ногой было. И его судили. Я когда проходил, то это видел. Командир дивизии собрал всех, полки расставил буквой «п». Мне сказали: «Посмотрите!» Я говорю: «Я не хочу смотреть. Я этого насмотрелся так, когда был санинструктором.» Там, помню, рядом горка находилась. Но мне тогда было надо спешить. У меня же был кровяной понос. Но я, значит, остановился там, где этот суд шел. Командир полка зачитал приказ. Но далеко было это от меня. И дал команду связному своему адъютанту расстрелять симулянта. Он тогда подошел к нему, нажал пистолет и в голову ему, этому мальчику молодому, выстрелил. Так что был такой случай: обвинили солдата в том, что он симулировал, и расстреляли.

Командир пулеметной роты капитан Ларин Михаил Петрович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

На фронте. Где-то здесь — и капитан Ларин.

- Это единственный на вашей памяти был показательный расстрел?

- Да. А я особенно и не заинтересован был в таких мероприятиях. А когда этого солдата, значит, расстреливали, я плакал, мне так жалко его было. Он был молодой мальчик. У него действительно нога не сгибалась.

- Как вы строили свои отношения с подчиненными на фронте?

- Вы знаете, у меня хорошо все шло. У меня с моими ребятами очень хорошо все было. Я не боялся того, что меня где-нибудь свои кокнут. А некоторые, знаете, были такими вредными командирами, что с ними вполне могло это произойти. Вот я как сейчас помню один такой случай. Едем, значит, мы в каком-то направлении. Каждый командир свою роту ведет. А у меня одно время было двенадцать пулеметов в роте. Потом нашла туча, дождь проливной как дал. А кругом была грязь, так как это было глинистое место. Так вот, когда все это началось, один мудак, командир роты, скомандовал: «К бою!» Ну а раз командир сказал «к бою», то все, кто как где шел, прямо на месте попадали. Это было в болоте каком-то. Я помню, что там горка такая была. Потом они, эти солдаты, встали все мокрые. А уже к вечеру дело было. Спать надо было уже.  И тут они все мокрыми стали. Да и притом в грязи по вине этого командира повалялись. А он был какой-то новый командир. Но он не русским был, насколько мне помнится. Я подхожу тогда к нему и тихо, чтобы не слышали все, говорю: «Ты че, мудак, делаешь-то? У тебя здесь, в мозгах (показываю ему), нет заклепки что ли? Что ты думаешь? Сейчас им надо спать. А спать им не разрешают. Ведь у нас линия фронта идет.» Ну отругал его я тогда как следует. Он мне сказал: «А если бы немцы наступали?» «А если бы немцы наступали, - сказал я ему, - были бы твои солдаты умные, так прирезать тебя им надо бы было, мудака. Учти: ты долго не проживешь здесь.» Ну не знаю, живой он или нет остался. Но мне таких не жалко командиров.

- С вашими непосредственными командирами как у вас складывались отношения?

- У меня с ними всегда все хорошо было. Я когда с должности санинструктора ушел, я все время воевал с одним человеком. Что интересно: после войны у Горбачева он был правой рукой. Звали его Черняев Анатолий Сергеевич. Он был у нас в полку начальником штаба батальона, а я — командиром пулеметной роты. Мы были почти одного года с ним и дружили все время с ним. Очень хорошо мы дружили.

- Что вы о нем можете сказать как о человеке?

- О нем я только хорошее могу сказать. Его любили на фронте. Он, как этот мудак командир роты, который положил в грязь солдат, такого не позволял себе делать. И он как товарищ был хороший, и все. Недавно я целый месяц пожил в Москве. Позвонил и ему. Он мне и сказал тогда: «Миша, я уже из дому не выхожу.» Но я хорошо дружу с его племянником Алешей, который здесь, в Эстонии, живет. Он был в организации «Ночной дозор», ну а они, члены этой организации, всегда на День Победы приходили к памятнику нашим погибшим солдатам. И он мне тоже говорил, как у Горбачева его дядя был помощником. А Горбачев — он же лауреат Ноболевской премии. Так вот, они вместе с Черняевым этим фондом заведуют. Так что о Черняеве могу вспомнить только хорошее. Он был как душа человека. Никогда никого не обидит. Я никогда не слышал от него мата.

- А грубые командиры встречались?

- Встречались. Но вот что интересно: в конце войны и заместитель командира батальона по политчасти, и командир батальона — они меня боялись. Они говорили: «Почему когда командир полка ходит проверять наш полк, почему он только Ларина берет с собой?» А заместителем был Амтяш такой. Если говорить о грубости... Вот меня командир дивизии так отчитывал, так отчитывал. Но командир полка такой хороший попался, за меня заступился. Бывало так, что если увидит он меня, то пальчиком всегда зовет, говорит: «Садись, сынок.» Я говорю: «Спасибо, товарищ полковник, я постою.» А потом он говорил: «Ну, береги себя, сынок, береги себя.»

- После войны с кем-то поддерживали связь? Ну кроме Черняева.

- Вы знаете что? У меня много знакомых эстонских ребят. С Эстонским стрелковым корпусом я еще во время войны был знаком. Это когда в Курляндии мы были. Был у меня хороший друг, родом из под Печор, который тоже был командиром пулеметной роты. Мы сразу после войны в Ленинграде целый год учились вместе: потому что как пришли сюда после войны, на эстонскую землю, так нас направили учиться: это были курсы усовершенствования офицерского состава. Сперва в Песочной мы учились, а потом в каком-то дворце учились, где был штаб нашей дивизии. И мы целый год там, как говориться, отдыхали. Мы, помню, там все по театрам ходили. А у меня был хороший друг, который работал в опереточном театре. Так я все оперетки пересмотрел. Это было после войны сразу, в 1945-1946 годы. Но я в 1946 году уже демобилизовался.

- А как вы встречались с офицерами Эстонского корпуса?

- Ну встречались мы так: они офицеры были, и мы были офицеры. Вместе служили в Курляндии. Молодые были ребята. Мы познакомились, у нас дружба завязалась. Потом в Ленинград поехали учиться: нас направили на курсы переподготовки. Ну в Ленинграде у меня знакомых много было. Я их познакомил со своими знакомыми эстонскими офицерами. Но эстонские офицеры — они отличались от наших офицеров. Они были намного культурнее наших. Среди наших попадались ведь некультурные. Попадались матерщинники. А они были сдержанные. И они также были опрятные. Это вот я честно говорю. Ну со мной подружились они, я с ними подружился. Много было знакомых, которые потом остались жить в Эстонии. А сейчас выйду на парад 9-го мая — никого нет в живых. С Нарвы был Соколов Валька, дружили с ним хорошо. Тоже спился после войны.

- Пулеметы клинило у вас?

- Нет, этого не было. Но у меня в роте за пулеметами очень смотрели солдаты. И командиры взводов у меня за пулеметами тоже смотрели. Смотрели, например, за тем, чтобы правильно ленты набивались. Так что у меня такого случая, чтобы клинило пулемет, не было.

- А точки засекали?

- Да, было такое. Ведь когда начальник штаба Кац, еврей, назначил молодого командира роты командовать пулеметом, он не зря чуть ли не плакал, говорил: что я ни зарядить, ни разрядить не знаю как пулемет. И показывал на меня: «Вот, командир пулеметной роты, и все. А я что?» А Кац ему говорил: «А я сказал — и все!» Я потом этого командира роты успокоил, сказал ему: «Ничего, 200 метров отойдем — и все уладим. Ты мне передаешь свои обязанности, а я тебе — свои передаю. Так поступим.»

- Как часто меняли места дислокации?

- Очень часто. Особенно часто меняли места дислокации, когда после боя какая-то часть солдат попадала в плен к немцам. А немцы, как только это случалось, передавали сразу голосом того человека, который попадал в плен, агитацию. Через свои специальные микрофоны они проводили агитацию. Говорили примерно так: «Сдавайтесь! У нас молодые девушки, хорошие.» Но нам было не до девушек. И листовки бросали на нас. Но я за четыре года войны как-то привык ко всему этому. И меня Бог сберег на войне.

- По каким целям стреляли?

- Мои пулеметчики, если русские идут в наступление, и немцы идут, как раз по немцам и стреляли.

- Под огонь своих попадали?

- На фронте по-всякому было.

- В переправах участвовать вам приходилось?

- Приходилось. Очень даже. А для пулеметов иногда доски сколачивали: попадались иногда с забора большие доски такие.

- А какое вооружение вообще было у вас в целом?

- Дегтяревы пулеметы были, но не в моей роте. Были винтовки такие длинные, метра, наверное, два. На одного человека. Он один обслуживал их. По танкам, я помню, били с этого ружья.

Командир пулеметной роты капитан Ларин Михаил Петрович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Друг Михаила Ларина, командир роты, родом из Печор, спившийся в послевоенное время.

- С органами СМЕРШ встречались на фронте?

- Был у меня один такой случай. Когда я из боя с болота весь мокрый вышел, когда, как помните, я вам рассказывал, кровью себя вымазал, тут как тут особый отдел появился. Им же, особистам, надо было показать, что они тоже работают, поставить какую-то точку в своей работе. А я до этого, значит, целую ночь в болоте просидел. Вдруг подходит ко мне особист и спрашивает: «А вы где были?» Я говорю: «Как где был? Там-то и там-то был, там-то и там-то вышел.» Он говорит: «Нет, вы скажите, какое вы задание получили там.» Я рассердился, сказал: «Какое задание?» Он покраснел, побелел, говорит: «Нет, вы скажите, какое задание вы получили. Какое задание немцы вам дали?» А я же вижу, что он от меня не отстанет. Так он мне надоел с этим, что я и сказал ему: «Да, дали задание. Задание дали большое: чтоб вас взять живым и доставить. Живым или мертвым, но доставить. Если не удастся его привести, сказали, так документы его доставить: чтоб знать, что ты его уничтожил.» «Кто приказал?» - стал спрашивать он. Я говорю: «Гитлер и Геббельс приказали, чтобы вас заставить живым.» Дошло до него это, не дошло, не знаю, но после этого он мне сказал: «В штрафбат пойдешь!» Я говорю: «Какая разница? Я и здесь вместе со штрафными воюю.» А мне, знаешь, перед этим дали целый батальон штрафных. Сказали: «Ларин, пойдешь с ними. Они пойдут в наступление, а ты сзади.» Я пять пулеметов приволок и сзади этих штрафников поставил. А такой приказ был мне дан: «Если отступать будут, уничтожай их всех, этих штрафников!» Но, слава Богу, они не отступали. А тогда я этому особисту сказал: «Они дали мне задание. Они мне ваше будущее обещали: мол, если я вас доставлю живым.» Этот особист обосрался, конечно, после этого.

- Случаи трусости на фронте были?

- Случаи трусости были. У меня, например, командир первого номера струсил, сбежал.  В общем, он бросил пулемет и сбежал. И его в тылу забрали. Он был у меня командир отделения. Судили его. Но меня на суд не вызывали. Меня за этот случай еще командир дивизии отчитывал. Но расскажу немножко предысторию этого события. Я уже рассказывал вам, как начальник особого отдела приставал ко мне и спрашивал: мол, какое задание тебе немцы дали. Я тогда рассмеялся и сказал ему: «Задание они дали такое: тебя надо или уничтожить, или живого отвести к ним, или же документы твои доставить.» Так вот, в части после этого самого случая на меня стали смотреть косо: мол, я немцам продался. Помню, после того, как в болоте я сидел, а потом из боя вышел, пришел я к командиру дивизии Краснову. Прихожу к нему, как вдруг его связной мне и говорит: «Он кушает сейчас! Покушает, и тогда все: будет свободен.» Потом он покушал. Тогда его связной мне говорит: «Заходи!» Я захожу. Смотрю: он, этот командир дивизии, ложится на диванчик отдыхать. Спрашивает меня, что да как. Я рассказал, как пошли в наступление, как обещали оказать нам помощь, как я себя кровью вымазал. Сказал ему: «Мне только на руку наступил немец, и все, потому что мне и стрелять было нечем. Уже все, кончились это дело.» «Ну хорошо», - сказал мне командир дивизии. И тут вдруг он, как сейчас помню, берет трубку, звонит начальнику санотдела и говорит ему: «Отдельную палатку сделаете Ларину и чтоб я ни слова плохого не слышал о нем, если ты хочешь жить.» И другим всем сказал: «Ни одного слова плохого о Ларине!» И тут все косо на меня смотреть прекратили, как будто бы ничего со мною и не было. А потом случилось история с этим сбежавшим командиром отделения. Короче говоря, он сбежал от меня. Потом, когда это случилось, пошли мы на совещание. Это было совещание всего нашего полка. Командир полка собрал нас и сказал: «Совещание будет всех офицеров дивизии и полка.» И вот мы, значит, пошли. Вдруг останавливается машина, из нее выходит командир дивизии. Как только выходит, сразу спрашивает: «Где Ларин?» Я выхожу: «Я!» Командир дивизии сразу начал меня отчитывать: «Как ты мог допустить, что сбежал боец?» Я говорю ему: «Не боец, а командир отделения. Не могу же я над каждым человеком быть прислугою.» Он мне говорит: «Ты мудак!» Я ему только одно отвечаю: «Есть мудак!» Он матом на меня кричит: «Ты разъебай!» Я отвечаю только одно: «Есть разъебай!» То есть, каждое его слово я беру под козырек и повторяю за ним. Командир полка стоял-стоял и слушал все это. Смотрю: он покраснел. Потом стал сразу белый, как полотно. Руки по швам, кулаки зажал. Потом командир полка и говорит командиру дивизии: «Если судить Ларина, давай тогда и меня судить. И не оскорбляй моего боевого командира. Ты тоже мудак.» На командира дивизии так сказал этот командир полка. И как только сказал это, тут же ушел. Через два дня командира дивизии убили. А командир полка всегда хорошо ко мне относился. Солдатам, помню, все говорил: «Ларина, как поспит, ко мне!» Приходит часовой и говорит: «Ротный! Вас командир полка вызывает!»  Я прихожу к нему. Командир полка мне говорит, к примеру: «Сынок, давай, давай, говори.» И он меня, сколько помню, ни разу не назвал ни лейтенантом, ни старшим лейтенантом, ни капитаном, а только все сынком звал меня.

А потом командир полка погиб. Тогда как-то бой был у нас большой. И я тогда пошел проверить своих пулеметчиков. Надо было, как говорят, собрать в кучу своих. Прихожу. И была там на позициях у нас одна девушка, санинструктор. Боевая такая. Мы шли в бой, а она саинструктором все работала. Так вот, во время боя упала бомба, от которой образовалась большая яма: большая такая, размером, наверное, с нашу квартиру, где мы с вами разговариваем. И глубокая такая она была. Потом немец начал нас обстреливать. И мы в этой яме от бомбы, пока шел обстрел, сидели с ней, с санинструкторшей Любой. Разговаривали так с ней и все. Потом смотрим и слышим: сверху что-то люди разговаривают. Потом они стали спускаться в нашу яму. Я тогда и говорю санинструкторше своей: «Люба, пойдем отсюда, а то на нас штаб идет. Штаб дивизии идет!» Смотрю: мой командир полка первым идет. И за ним идет куча: человек тридцать. И мы отошли метров 200 от этой ямы. А они как раз зашли туда. Смотрю: через наши головы летят снаряды. А тогда у немцев были спаренные такие пулеметы. Смотрю: ж-ж-ж, через наши головы все летит и прямо в эту яму попадает. Весь штаб с командиром полка находился в этой яме. И вдруг я вижу: через секунду метров на пятьдесят из ямы вдруг как в воздух поднялись человеческие руки и ноги. В общем, как дрова выбрасывались, и были такие копченые, черные. Короче говоря, все тридцать человек, которые там, в яме, были, все погибли. В том числе и командир полка погиб. Но я по этому командиру полка так плакал — прямо не знаю, как мне жалко было его.

- О политработниках что можете сказать?

- Они были трусы самые настоящие. Они только натравливали нас на какой-нибудь бой. Говорили: вы идите, заходите, танки там, бензина нет, и они, эти танки, там прямо закопаны...Они болтуны. Они, я тебе говорю, нам говорили: «Вы проходите, проходите сзади. Бросайте бутылки, танки закопаны у них. У них бензина нету, двигаться нечем.» Вот они так натравили людей, а наши пошли и поверили им, мудакам. И не вернулись с задания.

- Сводками с фронта интересовались?

- Ну а как же? Новости-то поступали к нам.

- Те же политработники читали вам информацию?

- Читали. Но мы их и за людей не считали.

- К тыловикам как относились?

- Все равно завидовали мы им. Ведь было как? Одни в окопах пропадают, а другие с нашими женами гуляют.

- Евреи воевали?

- Их не было. Они такие хитрые были. Ну каждому ведь на фронте хотелось жить! Все трусили. А Кац — это был у нас начальник штаба дивизии, об был еврей.

- Страх испытывали на фронте?

- Испытывал. Таить нечего.

- От снайперов погибали у вас?

- А как же? Так я же говорю: мне вот такая дорожка у головы прожглась. Прямо в голову стрелял мне снайпер.

- По глупости погибали?

- Допустим, в моей роте этого не было, чтобы солдаты по глупости погибали.

- Что больше всего боялись на фронте?

- Боялись плена. Хотели, чтоб в плен не попасть.

- А оружия какого боялись?

- Да всякого. У них был «Ванюша», - такая, знаете, установка из спаренных пулеметов. Они нашей «Катюши» сильно боялись, а мы ихнего «Ванюши» боялись. Когда эти спаренные стреляли своим «жи-жи-жи-жж», кругом горела земля.

 

- Как таскали пулеметы? Ведь, насколько я понимаю, вес их был большой...

- Тяжело было таскать. Но у нас таскали. Но делалось так. Один, допустим, солдат несет станок на шее своей, другой несет кожух, который был большим, длинным, а третий несет щит, который был стальной, тяжелый, весил как половина стола. Ну а четвертый, к примеру, нес ленты две коробки и все остальное.

- А была ли у вас нехватка боеприпасов на фронте?

- Было такое, было.

- От некоторых ветеранов, бывших пулеметчиков, я слышал такое мнение, что пулеметчики были фактическими смертниками на войне. Вы согласны с этим?

- Согласен. Они охотились особенно и за пулеметчиками, и за минометчиками. Но меня Бог миловал. Ведь немец старался, когда шли бои, в первую очередь уничтожать точки, особенно пулеметы. Но это было как с нашей стороны, так и со стороны противника: пулеметные точки в первую очередь уничтожались. Это в основном были «Максимы». Были пулеметы Дегтяревы, но они для пехоты предназначались. Они были небольшие такие.

- В вашей роте были только «Максимы»?

- Только «Максимы». А Дегтяревы эти — они уже были в пехоте. А в моей роте были только «Максимы».

- Как вы оцениваете этот пулемет?

- Ой, что ты! Это грозное было оружие. Только нужен был за ним уход.

- Вы ухаживали за оружием?

- Ну а как же? Ухаживали.

- Паника была в каких-то местах во время войны?

- Может, где-то она и была, но мои командиры, которые были в моем подчинении, этого не делали. У меня было четыре командира отделения, старшина, политработник был. Но они, политработники, трусы были.

- Вы как-то берегли солдат?

- А как же? Уж я не допустил бы такого, как сделал тот мудак, командир роты, у которого в грязи валялись солдаты. Он в грязи в дождь ими командовал...

- Были случаи, может быть, в соседних подразделениях, когда командиры не считались с потерями?

- Знаешь, на фронте у меня было так. Если мне нравится командир роты какой-нибудь, я с ним дружбу имею, я разговариваю, он в гости ко мне приходит, а я, в свою очередь, к нему прихожу. Он, бывало, угощает меня. А с такими, которые были нехорошими командирами, я дружбу не вел. Я в людях очень разбираюсь хорошо. Я даже ненавижу таких людей, которые так себя ведут.

- Ваши подчиненные разного возраста были?

- Разного. И старше намного людей призывали, и младше, и всякие были. У меня, например, в роте был даже один парень с партизанского отряда. Достался он мне как-то. Отец его был партийным, а мать врач была. Звали его Коля, и было ему 13 лет. Ну у нас все командиры взводов были молодые, как я. Так вот с ним разные такие истории бывали. Только его отвезут в тыл, а он обратно прибегает. Что делать? Все офицеры молодые были. Так они шутили все над ним. У нас там в роте был портной. Ему мои командиры сказали: «Слушай, сделай ему сапоги, сделай шинель, сделай гимнастерку, пошей ему.» Он так и сделал. И вот он, этот Коля, у меня ходил с автоматом, как настоящий солдат. Ему 15-16 лет было всего. И он года три у меня был. Мне говорили другие: «Ларин, ты не боишься, что в  случае его смерти с тебя спросят? Почему ты около себя его держишь?» Одному командиру, который так говорил, я сказал: «Хорошо, я дарю тебе его. Ну он к тебе не пойдет. А меня ты не пугай.»

- Национальности другие были, кроме русских?

- Большинство у меня русские были. Потому что не каждый из не русских с пулеметом умел хорошо обращаться. Но были узбеки. Они такие тупые были, что просто невозможно было с ними воевать. И главное что? Были не приспособлены к жизни. Помню, это было на Воронежском фронте. Подходит узбек и говорит: «Курсак больной. Курсак больной.». А курсак — это по-ихнему живот означало. Я говорил все старшине: «Чтоб кушали. Старшина, проследи, чтоб они кушали.» Они ничего не кушали. Потом приходит старшина и говорит: «Идем со мной!» Там был лесок такой в Воронежской области. Пошел я с ним. Прихожу и вижу такую, значит, картинку: они где-то шкуру взяли и варят. Варят ремни и шкуру. Я говорю: «Так у вас от этого живот болит?» «Да, - говорят. - Курсак больной. Кушать не могу, курсак больной.» Я заставил их рыть уборную, глубокую такую. Потом им говорю: «Разувайтесь, раздевайтесь!» Они разделись. Но они думали, что я их расстреливать буду. Я часовому сказал: «Докладывай, как они себя ведут.» Они друг об друга чешутся, холодно же. Было лето, но все равно им было холодно. И потом начальник штаба и политработник узнали об этом. Говорят мне: «Что ты делаешь?» Я говорю: «Ничего не делаю, я им сон, спокойной ночи пожелал и все.» «Кто можно так? - говорят они мне. - Тебя ж судить будут.» Я говорю: «Ну и пусть будут судить.» Потом на зарядку встал, говорю: «Одевайс.» Оделись. Я им скомандовал: «Становись в строй!» Провел физкультуру, короче говоря, с ними. На ужин сказал им: «Приготовьте котелки.» И по полному котелку им выдал. Потом им сказал: «Приду, проверю, как скушали.» Прихожу. Спрашиваю старшину: «Кушали они?» «Кушали, - сказал он мне. - Все пожрали.» А то говорил старшина до этого: «Не едят ничего. Говорят: курсак больной, балн-ной курсак.»

- Личным примером пытались воздействовать на подчиненных?

- Ну а как воздействовать? Хвастаться я никогда не хвастался. Такой я человек. Помню один такой случай. Одно время город Гадич мы брали. А он, если вы знаете, стоит на самой горе. А рядом около него река Пстола протекает. Так вот, когда мы были там, мне сказали: «Ларин, поезжай туда-то и туда-то. Там бои большие идут.» Я тогда поехал в этом направлении. Ну и что же получилось? До Гадича не доехали, на эту гору мы не взошли: она, эта гора, была крутая. Что же тогда оставалось нам делать? А немцы как раз нам дали чесу тогда. Так мы с горы только и катились. Они часто кричали нам: «Рус! Давай женить.» А дело в том, что у них спаренные были пулеметы. Их мы «Ванюшами» называли. Так они говорили нам: «Давай поженим ваши Катюши на наших Ванюшах.» И потом как начали стрелять! А там стоял от нашей дивизии полк невдалеке. И мы стали отступать. А у меня сердце что-то почувствовало, и я решил: «Дай-ка я забегу. Посмотрю, может, раненые лежат где-то или чего-то там.» Прихожу, а рядом лежит знамя одного из полков нашей дивизии. И я взял, на руку так положил, вышел, несколько метров отошел, и говорю солдатам: «Кто с 305-го полка?» Они говорят: «А вот ребята...» И показывают. Я говорю: «Вот, возьмите ваше знамя.»  И я отдал им знамя. Если бы я знамя не отдал, и немцы бы взяли знамя, то полк уже на второй день бы расформировали. А я отдал, значит, знамя им, и полк их сохранился. Мне оно не нужно. Потому что бои были сумасшедшие. Если бы я был такой нахальный человек, я бы знамя отдал солдатам и этим воспользовался. А они бросили его. Так вот, когда я вернул им знамя, и спасибо даже никто не сказал.

- Из командующих кого-нибудь встречали на войне?

- Ну из командующих кого я помню? Конев, например, приезжал к нам. Ну встретились мы с ним. Кстати, встреча интересная была. Мы как-то ехали, переходили... В общем, на другой участок фронта нас перевозили. Шла машина. И что-то она приостановилась. Сзади нее было колесо. Я на это колесо сел и, наверное, километров пять так проехал. Это была машина командующего фронтом Конева. Потом машина остановилась. Смотрю: Конев выходит. А я без разрешения и всего сел и так проехался. Ну молодой, пацан, понимаете, был. Еременко тоже видел. Так же примерно мы виделись с ним: в прифронтовой полосе. Он останавливался, разговаривал с нами. Рокоссовского тоже видал. Разговаривали с ним мы. Он спрашивал: «Ну как, ребятки, дела?» «Да так, - говорили мы, - ничего.»

- Командира дивизии помните?

- Ой, их столько поменялось. И я притом был четыре раза ранен, и в одну и ту же дивизию не попадал. Так что четыре дивизии сменил.

Командир пулеметной роты капитан Ларин Михаил Петрович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Капитан Ларин, 1944 год.

- Трофейное оружие использовали?

- Если попадалось хорошее, то, конечно, использовали оружие от немцев.

- А вообще каким было ваше отношение к трофеям?

- Вы знаете что? Кому они были нужны, эти трофеи, когда мы идем в бой? А приходило, как помню сейчас, к нам пополнение: и обмундировали их, все им выдавали. Как-то я пошел проверять. Смотрю: они в чем пришли с гражданки, то и носили с собой: эти свои тряпки за собой таскали. Я сказал: «Зачем вам тряпки-то эти здесь нужны?»

- Пополнение когда прибывало, старались обучать?

- А я таких, которых надо было обучать, не брал к себе. Вижу, что парень более-менее сообразительный, я его беру, и все. А зачем мне такие были нужны?

- То есть, у вас свобода была?

- Да. А с этим, о чем вы спросили, было так. Вот прибывает, допустим, к нам пополнение. Вызывают всех командиров, кому кого и что надо. Ну артиллеристов артиллеристы забирали. Мне говорят: «Ну, Ларин, забирай.!» Я говорю: «Так вы же выбрали все. Мне здесь и нечего собирать-то.» «Ну иди, иди», - говорили мне. Ну и я выбирал более-менее сообразительных и способных ребят. Сперва они патроны подносили, потом, когда они наталкивались в этом деле, переходили на заряжающих. Потом первыми номерами, вторыми номерами становились. Обучение вот так вот шло у меня.

- Как вы считаете: а храбрость была на фронте?

- Мы просто выполняли свой долг. Если ты пулеметчик, то ты стреляешь по врагу.

- Как вы оцениваете немцев как солдат?

- Они и с пленными плохо обращались, и с гражданскими тоже плохо обращались. Плохо к ним мы относились.

- Бывшие пленные попадали к вам?

- Нет, не было этого.

- А от вас, от вашей роты, в плен попадали к немцам солдаты?

- С моей роты только один сбежал. Так его нашли сразу же.

- С пленными имели дело?

- В плен мы не брали. Во-первых, я был командир пулеметной роты. Мне с ним возиться некогда. Если попадались, так уничтожали. Если были у нас такие возможности, мы тоже убивали. А если бы мы не убили их, они бы нас убили.

- Были случаи, что «языков» пытались брать от вас?

- Были. Но только не с моей роты, а со стрелковой.

- В психическую атаку немцы ходили?

- Ходили. Но мы тоже не терялись, давали сдачу. Кричали «ура». В наших окопах — и мы кричим «ура». Всякое бывало.

- В партию во время войны вступали? Ведь командирам положено вроде было вступать...

- Вы знаете, мне предлагали и тогда, и после войны вступить в партию. Я приручен был, когда пионерские отряды были. А потом я был комсомольцем, и секретарем комсомольской организации тоже был. А в партию не вступил я, вот и все.

- Но вас агитировали?

- Агитировали. А я говорил так: что я еще не готов. Но что-то сердце чувствовало. Предчувствие какое-то у меня было.

- А жили вы в каких условиях на фронте?

- Ох! Диванов не было. В окопах в основном. Но я как командир в окопах не спал. Разве что когда только наступление было. А так в землянке я находился. Топили землянку хорошо, прогревали ее.

- Вшивость была на фронте?

- Нет, не было.

- Бани организовывали на фронте?

- Организовывали. На льду, на речке, были такие случаи, что бани организовывали. Белье меняли часто.

- Женщины были на фронте?

- Были. Медсестры были. Вот та, с которой мы сидели в яме, а потом освободили эту яму, она была боевая такая. Любой ее звали. Такая хорошая она была санинструкторша.

- Вы всегда верили в победу?

- Верил. И в начале войны тоже верил. Я считал, что когда-то должна война кончиться. Бывало, такие сны мне снились: будто меня опять ранило. Я встаю и говорю своим бойцам: «Ой, я скоро с вами распрощаюсь.» «Что, ротный?» - говорят те. «Иду отдыхать.» - говорю. «Надолго?» «На месяц или на два.» Ну бывало у меня такое, что, допустим, приснится сон, что я должен уйти на отдых.

- Спали на фронте в каких условиях?

- А вот в таких условиях и спали: то пойдешь ветки наломаешь, на них упадешь, и все, заснешь, то — еще чего-нибудь.

- Не высыпались?

- На фронте, казалось, только бы и делал, что спал — больше бы ничего не делал.

- На ходу спали?

- Я-то, допустим, на ходу не спал. А вот некоторые такие были: идет, бывает, солдат и спит.

- Война вам снилось после войны?

- Снилась. Бывало, жена меня будит, а я кричу, командую: «В наступление!» Стреляю во сне, а у меня пули прямо под ноги летят, и все. Сейчас уже нет этих снов.

- Мирное население встречали?

- Ну а как же?

- Как оно вас встречало?

- Мирное население очень хорошо нас встречало. Даже хохлы всегда с пирожками нас встречали, и все. Мы не знали, что такая вражда будет с хохлами. У меня в роте хохлы были. У меня и сестра замужем за хохлом. И все с ними нормально было.

- С мирным населением в Латвии встречались?

- Встречались.

- Как латыши к вам относились?

- Хорошо они относились.

 

- Как к Сталину во время войны относились?

- Слушай, ну мы с ним не встречались.

- Ну вообще отношение было каким к нему?

- Я тебе вот что об этом скажу. Жили на Кавказе мы до войны, - я ведь при Сталине больше 10 лет жил на Кавказе. Так вот, все русские, которые там жили, все были обложены. У нас было около гектара земли под огородом, там же были яблони и вишни. К нам приходили специальные люди, описывали все это. Они говорили: ага, яблонь столько-то у вас, вишен столько-то у вас, за это будете платить. «Так что, - говорили они нам, - за землю, за фрукты, за виноград все платить будете.» А своих грузин Сталин освободил от платы. Им он говорил: «У вас страна горная.» И ни в чем им не отказывал. Грузины жили так, что только пили да гуляли.

- Одевали как вас на фронте? Не мерзли?

- Нет, не мерзли. А одевали ну как нас? Зимой давали валенки и валенки. Летом у нас были сапоги.

- Выдавали б/у в основном?

- Нет, новое выдавали.

- Солдаты носили у вас медальоны?

- Солдаты — да. Такие маленькие медальончики в карманах носили. До конца войны носили.

- Когда вам тяжелее было воевать: в начале войны или в конце?

- Слушайте, тяжело было воевать всегда. Но все же легче, чем как рядовому. Я же командир был. А значит, тебе, как командиру, солдаты землянку выкопают, печку поставят, придешь — так, бывает, часик-два выспишься. А солдатам было тяжело в этом отношении.

- Как организовывалось у вас наступление?

- Но наступление как организовывалось у нас? Каждую местность надо было знать: где ты, допустим, будешь воевать. Это — раз. Во-вторых, надо было расставить силы правильно. Потому что вот если ты, допустим, пехотный командир, для тебя это очень важно. Мне вот командир батальона, когда организовывалось наступление, говорил: «Ларин, ты вот пойдешь в эту роту и отдашь пару пулеметов.» В общем, пулеметы разводили по частям, по ротам. Ну я приходил тогда и давал команду, чтобы подготовили к обстановке пулеметы. Ну а они, мои командиры взводов, с удовольствием пулеметы подготавливали к обстановке. А вечером или утром рано на заре, или же с вечера отправляли подготовить уже точки к обстановке. Мы должны были и их, пулеметы, замаскировать, и себя замаскировать, и по два человека ставили у пулемета. Так что два человека дежурили у пулемета: допустим, вы и ваш товарищ. Под пулемет делали такую будочку с плащ-палатки, на которую всаживали траву, бросали ее кучкой. В пулемет сам немного веток натыкали. И вот работали по такому принципу: один дежурит, а другой спит (на боку или как ему хочется). Так и отсыпались, а потом менялись местами. Бывало, идешь проверять. Чтож, мои же пулеметчики, я имел на это право. Подхожу, а допустим он или вы стоите и дежурите, а другой спит. Так вот, он спит, а у него шнурок привязан к руке. Я подхожу ближе и дергаю за шнурок. Тогда он просыпается.

- В обороне приходилось стоять? Как организовывалась оборона?

- А как же? Приходилось. Так же все было. В обороне же так же стояли. То есть, двое стоят у пулемета: один у пулемета стоит, сидит и смотрит, там же спать не будешь, а напарник твой спит, и все. В случае чего, если ты спишь, я дергаю тебя веревочкой за руку, ты просыпаешься, и как будто бы никакого сна и не было.

- Чаще в обороне стояли или наступали?

- Нет, больше наступали.

- Вы не надеялись выжить на фронте? Или, наоборот, надеялись?

- Даже и не надеялись. Понятно, что на фронте на такое не надеешься. Особенно когда я вызвал огонь на себя, так там не на что было надеяться. Как начали они стрелять по мне. И они сразу откатились, и их тоже побили много. И наших было побито тоже много. Вообще я к солдатом с сожалением всегда относился. Солдату тяжело вынести все это было. Тяжелее им было, чем офицером. Иногда,бывало, на фронте думаешь: «Господи! Чего же я живу? Все равно же я до конца войны не доживу.» Я жив, когда столько знакомых погибло, со столькими товарищами расстался не вовремя. Я думал: так без сожаления лег бы и не проснулся. И все время спать хотелось.

- Война вообще повлияла на психику фронтовиков? Был ли после войны синдром войны?

- Знаете, большинство фронтовиков в запой ушли. Многие спились. Был один капитан с Печор, хороший парень был, мы дружили с ним, и он спился, и из жизни добровольно ушел: повесился. Он был командиром пулеметной роты. Хороший такой парень! Но я с плохими ни с кем не дружил. Вижу, что он только и думает, как о себе, и все, завязывал с ним.

- А такие попадались?

- Сколько хочешь таких. Такие чудаки иногда встречались. Помню, например, такой случай. Это было в атаке. Звучит команда: «Офицеры, по местам! Немцы в атаку идут.» Мы побежали в атаку. Я сразу и быстро бегу со своим пулеметчиком. Прибегаю, смотрю: в окопе одна сидит. Вообще-то она такая поблядушка была. И один офицер, мой знакомый, который был с нашей же дивизии, переложил ее через бруствер и давай с ней зажигать. Я бегу в атаке. Сзади меня тоже бегут. Я автоматом как дал ему по заднице. И говорю ему: «Тебя же сейчас расстреляют.» Он только заправился. Встречает меня через несколько дней он на фронте и говорит: «Слушай, Ларин! Ты меня ударил тогда и по хвостику задел. У меня такие боли сейчас.» Я говорю: «А ты не будешь больше такими глупостями заниматься. Тебя бы расстреляли. Я никому ничего не сказал. Тебя бы на смех подняли. Во время боя ты чем занимаешься?» Так что и такие случаи были.

- А ППЖ вообще были на фронте?

- Были. Но это некоторые мужчины их имели... Я не развратный был. Я был комсомолец, секретарем комсомольской организации был в колхозе, и я презирал разврат. Я считал: как это так — от этого стыдно будет. Как это так: встречаемся, болтаем, и потом сразу же во траве? Я считал: нет-нет, это не дело так поступать.

- В основном высокое начальство имело ППЖ?

- Высокое, да, оно имело ППЖ. Как-то к нам командир части приехал. А у нас санитарка была Капа, она была хохлушка, родом с Керчи. Она шла, значит, мимо. А сумка с медикаментами, которую она несла, была тяжелая. Я говорю ей: «Капа, садись!» Она села, мы поехали. Ездовый, значит, везет наши эти патроны на повозке, мы едем, ну и все. А командир полка объезжал нас. И тут он посмотрел на нас и говорит: «Что за блядь едет?» И все. А солдаты мои тут же ехали. Некоторые были среди них и такие, что в прошлом из тюрем были. И говорят прямо этому командиру полка: «Да такая же блядь, какую и вы везете.» А у него была своя ППЖ. Командиру части так сказали. И правильно так сказали. А он что мог сделать? Ничего.

- А у вас были бывшие уголовники?

- Наверное, были. Такой боевой парень был, который сказал: да такую же блядь везет, как и вы. Потом я говорю с той самой врачихой, которая была у него ППЖ: «Надя! Ну что тебя заставило со стариком связаться? Ему пятьдесят или шестьдесят лет точно есть. Что, молодых нету? ПНШ-2 — такой парень хороший.» А она говорит: «Миша, я из обычной семьи. Это раз.  Я маме помогаю, свое высылаю, и он, командир полка, мне подбрасывает тоже хорошо.» А я ей сказал: «Вот ПНШ-2, он неженатый, хороший и красивый мужчина». Она мне сказала на это только так: «Ну это всему свое время!»

Командир пулеметной роты капитан Ларин Михаил Петрович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Михаил Петрович Ларин, 70-е гг.

- Вам, наверное, приходилось бывать на наблюдательных пунктах командира полка и дивизии. Они в лучших условиях жили, чем вы? Не могли бы вы провести сравнение?

- Ну понятно, что лучше! ППЖ каждый имел. И перед ними такие вертихвостки были. Одна врач была. Она говорила: «Ничего, переживем все это. Но зато у меня мама будет обеспечена. Я свою зарплату посылаю, и мне командир части дает хорошо.»

- Были те высокие командиры, которые не имели ППЖ?

- Нет. Но, понятно, командиры стрелковых батальонов, не имели, — им некогда было иметь. Так же и я. А я не развратный был. Потому что мальчиком невинным пошел в армию. Это в Ленинграде уже я разболтался. Там, в Ленинграде, нас взяли с фронтов обучали: с Эстонского корпуса и нашего русского. Был какой-то там дворец, хороший такой, - там мы и проходили переподготовку.

- Трофеи, обыскивания были?

- Не знаю. Я никогда этим не занимался. Вот он мне часы вручал чех, а я не взял их.

- Кто воевал из вашей семьи?

- Воевал наш сводный брат. И еще младший брат тоже воевал. Он был 1927 года, и он попал тоже на фронт, но к концу войны. Ну и я, третий человек военный был в семье. А сестра моя работала в госпитале.

- Насколько я понял, Михаил Петрович, вы демобилизовались в 1946 году. А почему вас в армии не задержали?

- Здоровье было неважное — я же был четыре раза ранен. Но я после войны не служил вообще. После войны нас, эстонских офицеров и русских офицеров, забрали в Ленинград и обучали. Это была переподготовка. Проучились там около года, и меня демобилизовали.

- Предлагали в армии остаться?

- Предлагали. Но у меня в связи с ранениями давление высокое было, и я уволился....

- На родине на Кубани с вашей станицы много ли людей не вернулось с войны?

- Много, много не вернулось с войны.

- Как сложилась ваша судьба после демобилизации?

- Я тогда, как только демобилизовался, выехал на Кубань туда к себе. А потом я поехал к другу, с которым служил, в Таллин, в Эстонию. Когда ехал через Ленинград, мне там сказали: что ваша часть переехала на Украину. А тут в Эстонии как раз Филиппов был такой, он был начальник трудовых резервов был. Он мне и говорит: «Ларин, оставайся здесь. У нас мальчики тут есть, одни мальчики. Воспитателем иди к нам.» Я остался тут и стал вести им физкультуру. Но для меня физкультура — это очень тяжелая была работа. Ведь у меня все перебито было. А жена этого начальника его завучем была. Я, наверное, год работал физкультурником. Но для меня, я говорю, работать физкультурником очень тяжело. Я ей рассказал об этом. Она потом сказала мужу: «Хороший учитель прибыл к нам. Но вот ему тяжело физкультуру вести, он сильно много ранен.» Он сказал ей: «Пускай ко мне придет.» Я прихожу к нему. Он достает бумагу и говорит: «Вот тут пиши, чтоб с работы тебя уволили. А это заявление заполняй.» Он секретаря вызвал. Заполнил я это заявление, все написал. Он говорит: «Завтра на работу приходи!» И я больше 30 лет отработал в Госбанке, в отделе инкассации. По всей республике возил деньги, по сберкассам и по отделениям банка. А от них брал такие деньги, которые уже потрепанные. Бриллианты, золото, - все то я тоже возил и в банк сдавал.  Некоторое время я занимался общественной работой в своем банке. Я больше 30 лет работал в своем банке. Адрес банка был такой - Нарва мантее, 1. Сейчас нахожусь на пенсии. Но пенсия небольшая у меня сейчас. Но мы вместе с женой пенсию получаем, так что живется нам нормально. Плюс получаю небольшие деньги как ветеран войны.

Сын у меня в Кирове живет. Значит, судьба у него так сложилась. Он — военный. Он закончил суворовское военное училище. Потом — дальше учился. Он стал переводчиком французского языка. Потом пошел в Киеве и там иностранные языки учил. Он больше по-французски говорил, чем по-русски. Он очень толковый парень. Попал в спецназ. Отслужил, как говорят, все свое. Потом как раз пошла демобилизация. И ему предложили: «Слушай. Виктор, нашим людям некоторым полгода дослужить до пенсии. А ты уже переслужил.» И он уволился с армии.

- А вообще опасная работа была инкассатором?

- Слушайте, вы знаете что? Ни разу на нас не нападали и ничего. Но нас сопровождали всегда с милицией.

Интервью и лит.обработка:И. Вершинин

Наградные листы

Рекомендуем

Великая Отечественная война 1941-1945 гг.

Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества нельзя осмыслить фрагментарно - только лишь охватив единым взглядом. Эта книга предоставляет такую возможность. Это не просто хроника боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а грандиозная панорама, позволяющая разглядеть Великую Отечественную во...

«Из адов ад». А мы с тобой, брат, из пехоты...

«Война – ад. А пехота – из адов ад. Ведь на расстрел же идешь все время! Первым идешь!» Именно о таких книгах говорят: написано кровью. Такое не прочитаешь ни в одном романе, не увидишь в кино. Это – настоящая «окопная правда» Великой Отечественной. Настолько откровенно, так исповедально, пронзительно и достоверно о войне могут рассказать лишь ветераны…

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus
Поддержите нашу работу
по сохранению исторической памяти!