Старков Александр Сергеевич

Я родился 22 июня 1922 года. Уроженец Курской области, село Погожее. После войны переименовано на Старково, в честь моих земляков, которые отличились вовремя войны. Там Старковых много. Как обычно в селе: размножается эта фамилия с ростом населения. - В семье вас было сколько?У деда была большая семья - я с этого начну. Семья большая, а земли было мало, 3 гектара. По тем местам, где только зерновые - это мало. Для большой семьинадо же и скот кормить. И они подробатывали: успевали обрабатывать свою землю и на стороне работали, батрачили. Мой отец, Сергей Ильич, закончил 3 класса церковно-приходской школы. Учили читать, писать, считать, закон Божий и всё - элементарному то есть. Отец просил у моего деда учиться дальше, а тот, мол:"За что я тебя буду учить, кто за тебя будет платить? Тебе надо работать." Отец говорит: "А если я за свои деньги буду учиться?" Дед ему: "Ну давай."И до 18-ти лет (он в 13 лет или в 12 закончил школу), вот эти 5-6 лет отец батрачил, скопил деньги и в восемнадцатилетнем возрасте пошёл учиться дальше. Закончил школу и получил звание "Народный учитель". Стал учительствовать. Потом он женился тоже на учительнице, из села, где он учительствовал (не в своём, в чужом). Привёз её домой, а там вакансий не было, и он переэкзаменовался на церковного служащего, псаломщика. А его сестра, моя тётка, совершенно безграмотная, и училась она, как Ванька Жуков, о котором по-моему Чехов писал. Училась она на швею, получила специальность, купила машину и начала на ней зарабатывать: то есть приезжала от помещика к помещику, обшивала их всех, с ней рассчитывались. Получила своё хорошее дело. Началась в 30-е годы коллективизация, причём сплошная, насильственная. "Все в колхоз!". Спрашивается, чего делать в колхозе этим людям? Он псаломщик, эта швея, мать моя - учительница..

- Альтернативы не было? Не вступать в колхоз.

Альтернатива была. Забрали всё имущество: и подводу, и всё остальное, как говорится "раскулачили". А нас было четверо у отца: мне было 9 лет, младшей сестре было 2 года. И товарищ отца дал ему подводу, чтобы мы ночью уехали из села. Потому что было решение комитета бедноты, выселить в Сибирь. Лишили, как говорится, прав голоса. Бросили дом и уехали в никуда.. Правда отец пристроился уже дьяконом (в церкви были священник, дьякон и псаломщик) в город Рыльск. Там мы сняли свободный домик и начали жить по-новому, пока в 37-м году все церкви в этом городе не были закрыты, разрушены. А их было 12: город маленький, а церквей много. Отец был вынужден работать сторожем на комбинате, подметать базарную площадь, платили конечно мало. Говорил, что нам обязательно надо учиться. Но я уже в 10-м классе от такой бедности не мог дальше учиться. И бросил школу, десятилетку, потому что в нашем городе открылись курсы физмата - учителей физики и математики. Курсы платные, и принимали с восьмого, девятого класса. Я туда пошёл, отец конечно очень возражал: "Что ты делаешь? Последний год!" Не могу. Голодный, холодный, оборванный. Пошёл туда. Учился хорошо (хотя в школе я так себе был), потому что преподаватели были очень строгие, специалисты. Как говорится, муха пролетит - слышно было. Потому что каждый слушатель понимал, что это его. Не то, что лишь бы так отбыть школу, это ж получаешь специальность. И преподаватели тоже были достойные. Закончил я, начал учительствовать. Это в сороковом году было. Год проработал в селе, преподавал математику, физику в 7-х классах. Наступил 41-й, каникулы, и тут началась война.

- О войне вы как узнали, по радио?

Не было радио.. В общем узнали, потому что началось через нашу Курскую область движение беженцев, угоняли скот. Курская область, если ты представляешь, от границы далеко. Война началась в июне, а в сентябре месяце немцы только подошли к нашему городу. - Расскажите ещё пожалуйста, как до коллективизации жилось, при НЭПе?Не богато, но достойно. Ленин сначала коммуну ввёл, коммуна не получилась. Потому что все хотели жрать бесплатно и не работать. А вот "новая экономическая политика" - это когда сколько ты заработаешь - то и твоё, заплати налоги и всё, будь свободен. Я когда был ребёнком, была Пасха. Все святили пасхи и по обычаю христианскому оставляли яйца, сало, курицу варёную, ещё что-то - собиралась гора продуктов. По окончанию этого священия, отец мой брал подводу и увозил домой часть, которая ему полагалась. Делили так: священнику три части, дьякону две, псаломщику одну. Мы не могли всё съесть, потому что было и своё,и скармливали скоту остаток. Не было голодных, не было. Если есть земля и ты на ней трудишься - никогда не будешь голодным. Правда были нищие, они называли себя погорельцами, мол: "Я сгорел, помогите." Правду или неправду говорили - никто не допытывался, все помогали. Я помню, как зашёл один раз цыган и просит: "Дай скороминки." Скороминка - это что-нибудь мясное. -"Да нету у нас". В общем отстал он, но кусок сала пришлось ему отдать. Так что жили достойно до коллективизации, а коллективизация началась - начался голод. Потому что была засуха и, главное, поскольку коллективизация была насильственная, никто не хотел в колхозе работать, никто не хотел ухаживать за чужим скотом, который согнали. Были случаи, что вязанку сена или соломы нарежет хозяйка и несёт в колхоз кормить СВОЮ корову. Люди не созрели сознанием до такого, что "общественное - это моё". Единоличниками все были. И вот засуха плюс неумелое руководство колхозом родило голодовку. Ты конечно наслышан, что это было умышленное: "голодомор". Брехня. Это украинцы говорят, мол морили голодом только их. Я вот не с Украины, с Курской области, - и там была голодовка, и в Астрахани, и в Поволжье. Везде была засуха и коллективизация. Потом конечно, если последние годы взять, перед развалом, колхозы были достойные, хорошие. Потому что люди уже привыкли к этому образу жизни. Но вернёмся к 41-му. Немцы подошли, как я сказал, к нашему городу. У меня была бронь: меня не брали в армию, потому что я был учитель. Ты понимаешь, какое было отношение к просвещению? Но тут, когда фронт был уже в 25-ти километрах от нас, 9 сентября - как сейчас помню, меня забрали в армию. Мой год, на 2 года моложе, всех, кто старше, - всех забрали. Я помню, был у нас молокозавод. У них был жеребец откуда-то, и дали мне его: я уходил в армию на жеребце. Потом его бросил… На фронт нас не послали, а послали учиться в Казахстан в полковую школу. Брехня, что мол: "Забрали, бросили на смерть, невооружённые", как сейчас говорят. Окончил её.

- На кого учились?

Школа сержантов-пулемётчиков. В феврале на Юго-Западный фронт отправили нас на Харьковское направление. Я воевал первым номером за стАнковым пулемётом, "Максимом". Мы освобождали Харьков. А я любопытным был таким, мне всё интересно было на немцев посмотреть. А потом я увидел уже наших убитых. И что меня поразило - почти все лежат с дыркой во лбу. Потому что сидишь в окопе, голова только торчит, верх каска закрывает, а лицо открытое.

- Пуля каску не пробивала что ли?

Ну если прямо вот так летит, или в упор - то пробивала. А если по касательной, то рикошетила. А у нас уже были ребята привыкшие, некоторые могли прямо на этот труп усесться и есть. Так вот, мы там успешно продвигались, освободили много населённых пунктов. Меня ранили, под правую лопатку, в мягкое место, но рука уже не действовала - повисла как плеть. Меня хотели отправить в госпиталь, но я остался в нашей части. В роте у нас: командир роты, политрук, старшина - заместитель по хозяйственной части, который привозит обед (я был тогда командир отделения, заместитель командира взвода). И говорят мне: "Если ты не хочешь идти лечиться, сиди на кухне, будешь помогать старшине." И я остался там на некоторое время. А потом случилось Харьковское окружение, нас обманули: мы прорвались вперёд, а нас окружили, было задумано так немцами. Бой со всех сторон. Когда нас начали бомбить - в солнечный день было темно, потому что пыль, гарь. Танки пошли, уже раненных много, а я сижу с этой кухней. Старшина дал мне термос со спиртом, оружие я не мог нести, а термос у меня через плечё был на ремне. И когда началось бегство, ехали машины подводы, но раненых не брали, потому что были переполнены. Так что сколько я не просился.. Потом вижу, один ездовой везёт двух раненых на подводе. Я говорю: "Возьми." -"Да куда возьми? Вон, лежат двое." -"У меня спирт есть." -"О-о-о!" И тут же и раненые подняли головы, и он, и я - выпили мы, и поехали не по дороге, а вправо взяли и параллельно поехали. Это было весной ранней - земля непаханная, несеянная. Ну и потом, когда из этого пекла выскочили, в санчасть я всё-таки попал, оправился и опять вернулся в свою часть - уже рука у меня действовала. Воевал дальше. Потом приходит к нам команда, направить трёх человек на курсы младших лейтенантов. Командир роты вызывает меня, ещё двух сержантов, и говорит: "Ребята, я вас посылаю на курсы." Мы были удручены, не хотели - свыклись. Там, на фронте, как семья, как родные близкие. И потом - душевный порыв, воевать, защищать. Этот позыв не наигранный: Родину защищать надо, там же наши остались близкие, родные, семьи в оккупации. Надо же выгонять немцев, это же каждый понимал. А нас посылают учиться. Ну мы с неохотой ушли, дали нам направление, куда идти. Переночевали в соседнем селе и решили: "Нет, не пойдём учиться, пойдём назад." Вернулись, командир роты говорит: "Ты что, Сашка?! Ты ж пойми, я спасаю твою жизнь. Пока ты будешь учиться, может быть меня и многих уже не будет на фронте. Чтоб я ноги твоей не видел, марш учиться!" Вот так он отнёсся, потому что были дружеские с ним отношения. Я человек был запасливый насчёт пожрать, потому что в детстве голодал. У меня в сидоре всегда что-нибудь было, какая-нибудь "шамОвка". И мне этот командир роты: "Сашка, у тебя есть что-то..?" -"Есть." И вот мы как-то, ну как братья с ним были. Это не было подхалимство, я от него ничего не хотел. Когда закончил я курсы, меня послали на Сталинградский фронт. Уже в звании младшего лейтенанта, на должность командира пулемётного взвода. В то время Паулюсовская группировка под Сталинградом была окружена.

- В каком месяце вас туда направили?

В октябре 42-го. Обстановка была такая: был приказ Сталина № 227, "Ни шагу назад". Город держали, но немцы его окружили, а наши войска окружили и немцев. Двойное окружение, вот так. Страшные были сражения: даже в одном доме, бывало, воевали и немцы, и советские.

- В какую часть вас направили?

28-я армия, 169-я дивизия, я уже не помню, какой полк - могу соврать. У меня там где-то записано, но это не столь важно. И, в одном из сражений - то была может быть ошибка, может моё рвение такое.. Значит, был уже декабрь, зима лютая. Мороз под 40 градусов. Хорошо, что выдали штаны ватные, валенки, полушубок на меху - тёплые вещи в общем, иначе замёрз бы там насмерть. Окопы в полный рост, и тут щит "Максима" - так можно уцелеть и стрелять. Позиции немцев были близко. Когда ты выскочишь - можешь попасть под пулю. Но надо же было конечно и меняться, и ходить. Кормили нас только поздно ночью. Подвозили еду, там балка была, укрытие..

- Солдаты у вас во взводе так же были одеты?

Нет. Полушубок и валенки - только для командиров. У солдат шинели и сапоги, или ботинки с обмотками. Обмотки два с половиной метра длиной - если правильно намотать, и по воде ходить можно, тёплые в общем.

- Чем кормили?

Горячей пищей. Рыба была, сухари, консервы, сахар, махорка, кто курил.

- Американские консервы были?

В принципе были. Но тогда их не было, когда я был на фронте. Консервы и яичный порошок я начал пробовать, когда уже был в лагере военнопленных. Не я в плену был, а… Короче, я тут отвлекся. Значит, команда "Вперёд!", пехота залегла, "Пулемётчики, вперёд!". Я схватил пулемёт, хотя не должен был. И, мишень-то хорошая - враг близко, меня сразила пуля. Ранило в правую руку (Показывает вмятину со шрамом чуть ниже плеча), полный перелом кости. Повисла как плеть. Она же два ребра сломала, крупнокалиберная. (Показывает рентгеновский снимок, на котором отчётливо видна пуля.) Так вот с 42-го по 79-й никто не знал, что она у меня. Смотри, как она пошла: руку перебила, рёбра перебила, печень задела по касательной и застряла в ягодице. Каким образом? Ну потом она случайно обнаружилась, но трогать её уже не стали. А временами болит - инородное тело, причём немалое... В общем, сначала мы рванули вперёд, перед тем, как меня ранило, а потом их сторона взяла, и мы отошли. Но уже без меня - я остался на поле боя. При чём потерял сознание: Или от большого шока, или от потери крови, не знаю. А потом очнулся, вижу, что наши уходят, и кричу: "Ребятааа!". Ребята вернулись - поле боя ничейное было - и взяли меня на волокушу. Волокуша - это такая как бы "лодка", на которой перетаскивают "Максим" зимой по снегу. Вывезли, потом положили на подводу, увезли в село. В школе этого села был госпиталь, а в одном из классов - операционная. Раненых приносили на носилках в зал, может быть спортивный.

Меня положили к стенке, потом других, и ещё, и я оказался в загоне. А в операционную берут подряд. Я потерял голос от слабости - течёт кровь. Руку поднял, говорю: "Сестра.." -"Что такое?" -"Крови много.." И меня тогда уже взяли в операционную. Она меня, может быть даже, спасла - кровью истёк бы там. В операционной мне вливают кровь, тут режут, тут чистят. Я под местным наркозом. Меня хотели усыпить, я говорю: "Не надо." А врач, ты не можешь себе представить, он в белом халате был, но он давно не белый, а красный-красный, в крови. Руки с засученными рукавами по локоть в крови, перчатки правда были. Потому что он режет как мясник, бесконечно оперирует. Он мне режет, зашивает, я его спрашиваю: "Ну как там?". -"Ничего, жив будешь, сейчас я тебя зашью". Я молодой был, крепкий на нервы, терпеливый. Мне резали, а я смотрел и беседовал с ним. Но потом силы оставили меня. Затем меня нужно было эвакуировать в Саратов. Это тут, около Волги. В Саратове был госпиталь. Эвакуировали на самолёте. Каким образом: меня, поскольку был ранен, руку так сложили (она кривая так и осталась правда, но ничего), тут гипс, там гипс, одеться конечно невозможно, а когда оперировали - раздели. Меня положили в ватный конверт, в который ребёнка ложат, и в самолёт марки У-2. На У-2 под крылом, справа и слева, две камеры, в которые можно засунуть носилки. Ну и закрыты они конечно. Вот таким образом меня эвакуировали в Саратов: под крылом самолёта (смеётся).

- С другой стороны тоже кто-то летел?

Ну да, обязательно - равновесие. Непогода, порОша закрутила. Вынуждены были сесть в поле. Лётчики натянули палатку, в этой палатке положили носилки: зимой в сорокаградусный мороз. Что там тот конверт? Я поморозил себе ноги и простудился окончательно - получил воспаление лёгких. И когда я попал в госпиталь, тут началось: плеврит. Брали большой шприц, вставляли между рёбер и высасывали гной. Я молчал. Никогда не стонал, потому что считал, что мне, мужику, стонать при женщине, тем более молодой, это позор. А там была одна медсестра, землячка. Ну как землячка - тоже Курской области. И она как-то "болела" за меня. Я когда лежал в забытьи (мне давали вино, морфий, чтоб уснуть), медсёстры, между собой говорят: "Ну всё, ему конец" - обо мне в третьем лице. Тут-то я вздрогнул, начал на себе рвать волосы, плакать и кричать: "Что вы меня уже похоронили?!"... Но ничего, одужал. Благодаря медицинским работникам. Как они ухаживали! И не только за мной, и не только в этот раз. Ну и потом меня комиссовали, оставили ограничено годным. Но домой не пустили, послали в Оренбургскую область, в город Богоруслан, военруком в школу. Там я пробыл до конца учебного года, но военкомат меня не отпускал, и я пошёл на хитрость. В Богоруслане был эвакуированный молдавский педагогический институт. А у меня была справка об окончании курсов учителей. Я узнал, что этот институт возвращается на старое место, в Кишинёв. Прихожу к ректору и говорю:"Я хочу у вас учиться". Взяли меня, тем более единственный мужчина был, а там одни женщины. Дали студенческий билет, я с этим билетом в военкомат и говорю: "Отпустите меня, вот документ". И меня тогда сняли с учёта. А в военное время ехать без разрешения невозможно было: тебе не продадут билет. И я этим воспользовался, учиться я не собирался естественно, и приехал на родину - 3 года ведь не видел своих родных. Там поступил на работу учителем в тот же район, только в другое село. Немного я поработал, а потом, в марте 45-го, вызывают меня в военкомат: "Направляем тебя в Управление внутренних дел Брянской области"- в лагере военнопленных служить. Я им говорю: "Не пойду я туда" - "Почему?" - "Потому что эту службу я ненавижу, эта служба преследовала моего отца, а я в ней буду служить? Тем более, я офицер фронтовой, вот на фронт посылайте, а к вам не пойду" - "А что с отцом?" - "Преследовали. Служащий религиозный был" - "Ну это же было…" - "И было и сейчас есть, а я явлюсь в такой форме!" - "Ну ничего, будешь" - "Уйду всё равно" - "Уйдёшь через тюрьму". Пригрозил - я согласился. И, собственно говоря, ничего такого не было: служил я дежурным офицером в этом лагере в селе Жуковка. Немцы там работали на лесоповале, а мы ими управляли.

- Какое отношение к немцам было? Была ненависть?

Я относился нормально, ненависти у меня не было. У моего кума, который дочь мою крестил, он два раза бежал из плена, и, конечно, он при встрече с немцами бил их тростью. Говорю: "Павлик, ну что ты? Это подневольный человек, такой же как ты - их послали воевать." Я с ними общался - немножко знал немецкий язык. Там были, которые русский знали. Я хотел понять их: рассказывали, что мол "послали меня...". Ну а что, если Гитлер первые лагеря начал у себя в Германии строить, не подчиниться невозможно же было. Ну конечно, они были довооольные, когда Россию занимали, довольны, что побеждают.. Но не мстил я им, как говорится: лежачего не бьют. Ну что пленного бить? Ты бей в бою. Бил, правда, один раз. Был такой случай, когда пять человек сбежало на моём дежурстве, единственный случай. Мы их нашли: часть я нашёл с товарищами, часть в Ленинграде нашли. И я тогда одного избил. И перед строем сказал, мол: "Расскажи, как ты жил в бегах", - Чтобы остальные не вздумали. Говорю: "Придёт время - уедете домой, чего вы сейчас, куда бежать?". Причём я когда в карцер зашёл, начал его бить, взял палку такую, а он, слушай, хитрый зараза: я его бью, а он на меня, размаха не получалось ни хрена.

- Надо было его привязать.

(смеётся) Да.. У нас был посыльный один, из пленных немцев. Когда уже в 48-м, кажется, году расформировали лагеря и их отправляли в Германию, он просился, чтобы я посодействовал ему остаться в Советском Союзе. Я с ним в очень хороших отношениях был, он знал язык немножко, такой шустрый. Потому что братья у него погибли на фронте, а родителей убило, когда англичане бомбили Кенигсберг (он сам оттуда): бомба попала в дом. Он остался один и просился, чтобы я ему посодействовал. Ну а какой я деятель, чтобы содействовать? Так что разные были... Были и фашисты, эсесовцы с наколками.

- А их разве брали в плен?

Брали.

- А почему не расстреливали?

Не было у нас такого, чтобы расстреливать. Не было. Брали в плен, а потом их разоблачали. Был у нас особый отдел в лагерном управлении. И в нашем отделении был один человек - старший лейтенант, переводчик, немец с Поволжья. Выявляли их и судили. А потом отправляли в Сибирь. Остальных не трогали.

- И никого не расстреливали?

Нет! Не-не-не, никогда.

- Это вы маху дали…

Даже, вот, у нас был начальник лагеря сначала украинец, Кандыба, потом - не помню уже, а третий был еврей, Шойхен Давыд. Представляешь? Еврей - начальник лагеря. Я с ним в очень хороших отношениях был до последнего, много лет переписывался, приезжали: я к нему, он ко мне в Кишинёв. И я спрашивал: "Как совместимы еврей и эта должность?". А при нём производительность труда выросла во много раз. Он ввёл прогрессивную систему оплаты: выдавал им деньги, за которые они могли купить себе дополнительно что-нибудь поесть, и т. д. Язык он конечно знал. Вот так, странно, казалось бы. А был он с Днепропетровска, кажется, точно не помню. И всех его родных немцы уничтожили. А он служил стране достойно, не то, что как мой кум - лупасил их. Потому что нельзя так…

- Ну наших же тоже лупасили в плену.

Наших? Наших уничтожали. Так что ж, подобиться этому? Наших голодом морили, а этим дополнительно давали паёк, если они выполняют план.

- С чего ж такое отношение было хорошее?

Не хорошее, а рациональное. Понимаешь? Это ж не благодетельство. Если ты не выполняешь план, тебе могли снизить пайку хлеба. А перевыполняешь - дают больше. Нужна была работа, вот и всё. А осенью 45-го года меня командировали в Чернигов по заготовке картофеля, и там я познакомился со своей будущей женой.

- Кто-то ещё из вашей семьи воевал?

Нет. Брат молодой ещё был, 27-го года. Хотя и 27-й год повоевать успел. Он в кавалерийском корпусе служил в Алма-Ате. А сестра старшая, когда Курская дуга была, познакомилась с лейтенантом одним и вышла за него замуж. Мы с ним виделись, когда я, уже после ранения, дома был. Он был командиром штрафной роты и погиб уже после Победы, в конце мая 45-го. Старший лейтенант. Обидно.

- К Сталину как относитесь?

Двояко. Лучше был бы Ленин, он мог лавировать, договариваться. Ленин ходил в ботинках, а Сталин - в сапогах, рубил. Роль Сталина - в Войне. И роль, конечно, большая. Но Сталина сделала партия: он секретарём был СовНарКома, а Ленин - председатель. И, вдруг, секретарь стал вождём. Сумел, хитрый. Характер сильный был.

- А правда, что до 48-го года доплачивали за медали и за ордена?

Да, доплачивали. И сейчас доплачивают тоже. Я получаю за три ордена ("Красной звезды" - это за Сталинград, "Отечественную Войну" - за участие, и "Богдана Хмельницкого" - это уже при Кучме) 32% от прожиточного минимума. ПМ сейчас вроде 800 гривен.

- Медали есть боевые?

Боевых нету. "За Победу" - юбилейная можно сказать, с портретом Сталина. Остальные все юбилейные.

- Что можете про заградотряды сказать? Сейчас модна очень эта тема. В частности про Сталинград, что НКВДшники там с пулемётами сидели…

Брехня. Я был немножко в заградотряде, не в Сталинграде. Когда начался Харьковский котёл (я уже к тому времени выздоровел после первого ранения), меня, ещё одного лейтенанта, и ещё нескольких послали в заградотряд - всего 10 человек. Что это был за отряд: когда нас с большими потерями разбили под Харьковом, началось брожение - люди разбегАлись. Даже снимали погоны, чтобы не знали, что он офицер.

- А погоны разве были тогда уже?

Были. И вот, нас послали на реку Северский Донец, там была переправа. Мы на этом мосту дежурили. Остановились в прифронтовой хате, в которой никого не было - люди ушли. Наша задача - задерживать тех, кто выходит из окружения. Задерживали, отводили в приёмное место, в свой штаб, собирали их группой, оформляли это документально, назначали старшего и по маршруту отправляли в свою часть. То есть мы собирали этих беглецов - вот это был заградотряд.

Был такой случай: нас в сентябре 42-го собрали и вывели с нашего района за реку Сейм, и там мы временно работали в колхозе, чтобы нас кормили. И мои земляки решили сбежать. Их трое было, я четвёртый. Мы квартировали в одной хате. В обеденный перерыв убирали подсолнух тогда, помню. Я, когда пришёл на обед, смотрю - их нету, мешков, сидоров этих, тоже нету. Я понял, что они ушли, догадался. Вышел за село и нашёл их: они сидели в яме, из которой глину брали, в раздумьях. Я говорю: "Ребята, что ж вы так? Ушли и мне не сказали". Я бежать не собирался. Говорю: "Хоть бы письмо, записку взяли, моим родным передать." Они молчат. И, вдруг, едет на бричке председатель колхоза этого, и на подводе два тракториста. Видят, мы стоим в яме - смекнули: "Что вы тут делаете? Кто вы такие?". А на мне был бушлат армейский, кепка с козырьком мягким из картона - он от дождём повис, я его повернул назад. Председатель колхоза мне: "Ваши документы". Я так смотрю на него внимательно и достаю документ. Он как бросился бежать, и потом рассказывал, что я хотел достать оружие и его убить - я на него так подействовал. Я от испуга на него так смотрел, а он тоже испугался. В общем, он удрал, а те трактористы не робкие: взялись нас этапировать в сельсовет. Нас четверо, их двое, подвода. Мы идём-идём по дороге, а там на село тропинка была напрямую. Я поворачиваю туда, они говорят: "Иди по дороге". Какого я хрена пойду по дороге, мы же идём в сельсовет? Продолжаю идти, трактористы за мной, а те видят это и начинают убегать - бросили меня. Я тоже рванул, Короче, тут мы разделились. Прибегаю в село, смотрю, хата стоит, горницей на улицу. Зашёл во двор, затем в хату, прошёл через кухню в горницу и сел - в окно смотрю. Хозяйка смотрит: что за чудак? -"Что ты хочешь?" Я говорю: "дай попить." Я не воды хотел, я хотел видеть улицу. Преследователи мои пробежали мимо окна, и я ушёл из поля зрения. А тех троих всё-таки задержали и арестовали. Подержали ночь, прочитали им мораль и выпустили. А они потом всё равно ушли к себе на родину. Служили, наверное, в полицаях. Потому что мои родные рассказывали, что меня тоже мои товарищи хотели в полицию забрать к себе, жалели, что меня нет.

- А что потом с полицаями делали?

С полицаями делали вот что: их брали на фронт в штрафной батальон. И, пока ты не искупишь вину кровью, их не отпускали. Или убивало, или ранило. Это гибель. Вот я тебе говорю, трое, которые ушли потом, их всех забрали в армию и в штрафной батальон. А штрафной батальон бросают не жалея. Я не знаю, правильно или неправильно…

- В штрафную роту, наверное?

Ну батальон, рота…

- Немцев много побили?

Не считал. Я так видел, когда стрелял, что падают. А близко в атаку не ходил.

- В рукопашной были?

Не был.

- Оружие наше какое было самое лучшее?

Я считаю, что "Максим".

- А что ещё у вас было, кроме пулемёта?

Противотанковое ружьё, которым стреляли в танк и зажигали его.

- Вам приходилось против танков стоять?

Да, приходилось.

- Не подбивали?

Подбивал. Это у меня было.

- А чем?

ПТРом. Был такой момент. Хотя был я пулемётчик, но на время перебросили, дали ПТР.

- Это под Сталинградом было?

Нет, это было под Харьковом. Может быть и не я, потому что я там не один был. Но считаю, что я подбил, я так думаю… Я не думал, что придётся перед тобой отчитываться (улыбается). Дима, как есть из рассказа - я несчастный человек. Я героем не был - пострадавший от войны... А, вот ещё: когда я был уже женатый, в 46-м году, с одним сослуживцем решил на травке побороться. И потом что-то у меня заболела рука. Заболела и к утру распухла. Пошёл в госпиталь, мне разрезали гимнастёрку - воспаление. Прошло время, она у меня покраснела и посинела - гангрена. Приехала меня проведать моя жена. Говорит: "Ты лежал шире кровати." Опухший был, потому что почки не могли переработать этот гной. И тогда мочегонных не было лекарств, а заставили меня есть сахар: давали мне на одни сутки стакан воды, ложку и тарелку сахара, всё. Ешь сахару сколько хочешь, воды - только один стакан. Вы не можете представить себе, что сахар может быть горький, как полынь, от такого перенасыщения, но я стакан выпивал воды, а трёхлитровый бутыль выгоняло жидкости - вот это было мочегонное. Ну, помогало слабо. Рука всё пухнет, всё синеет, и подходит ко мне майор медицинской службы и говорит: "Придётся руку ампутировать. Давайте согласие на то, чтобы отрезать руку." Я говорю: "Ну что за жизнь такая будет без руки, да ещё без правой?" -"Мы вас комиссуем, уйдёте на пенсию." Я говорю: "Пойду на пенсию, возьму шапку и буду сидеть на углу, побираться. Такая жизнь нужна без руки?" -"Ну жизнь же дороже, чем рука." -"Одинаково. Без руки мне тоже не жизнь, делайте, что хотите - оперироваться я не буду." Не дал согласие, и они меня взяли на следующий день в операционную, сделали три разреза по воспалению. Здоровый такой хирург наверх залез и на меня - выдавил гной. И сошло, срослось. И, вот, ещё, пожалуйста, сколько лет. (Вновь демонстрирует правую руку). Временами, конечно, побаливает, но всё равно осталась сильнее левой.

Я хочу сказать, что на фронте забываешь обо всём. Только одно - Победа. Ты уже не чувствуешь ни голода, ни холода, ни о будущем своём не думаешь. Совсем другое сознание. Дружба такая близкая, братская и Победа - всё. А о том, что буду я рассказывать перед Димой... Это для нас было обычное явление - это же наш долг. И я доволен тем, что я не зря проливал кровь, что всё-таки сейчас выросло поколение достойное, которое ценит, интересуется. Ну и, конечно,- это не хвастовство - а скажу правду: не было бы Победы - не было бы ни вас, никого. Это не героизм, это реальность... Конец войны я встретил в Черниговской области, на заготовке картофеля. Были там ещё два офицера с Украины. Отметили это в чайной. Это как бы столовая, забегаловка. А будущая жена моя, Надежда Михайловна, она работала бухгалтером в этой чайной. Там мы познакомились, сошлись и договорились, что я её буду забирать с собой. Но у неё была неприятность: во время войны был строгий закон, работали все. Если кто не работал - считался тунеядцем, значит зря ест хлеб. И за опоздание на работу наказывали. Наказывали так: присуждали четыре месяца принудительной работы. Удерживали 25 процентов из заработной платы в течение четырёх месяцев. Или, если не работаешь, значит в лагерь, в исправительно-трудовую колонию, тоже на четыре месяца. У неё к тому времени уже был один такой случай: она жила в селе, а работа располагалась в районном центре. И у неё из заключения вернулся отец, который был осуждён на пять лет. Она пошла с ним повидаться и опоздала. Её осудили - удерживали эти проценты. А тут, когда мы договорились, что я её забираю, уже я отправил последний вагон и поехал посвататься к её родителям. Они украинцы, а я русский. Мать её, Агриппина Васильевна, посмотрела, что я "кацап": "На чорта тебе кацап, своих хлопцев много. Я его не хочу ни видеть, ни слышать." А отец начал меня расспрашивать: откуда я, какие родители, чем занимаются, и я ему понравился: "Иди, Надька, гарна людына". Дал согласие. Ну и опять она опоздала... Со мной ещё был командирован сержант и десять пленных немцев - для погрузки картофеля в вагон. Я отправил их вместе с конвоем назад, а сержант со мной остался, и мы сидели в квартире, которую снимала Надя. Ужинали, выпили. Заходит вечером поздно милиционер и говорит: "Пойдём, тебя в милицию вызывают" - Наде моей. Она одевается, я говорю: "Я пойду с тобой." -"Не надо, не ходи, я сейчас вернусь." "Сейчас вернусь" - и нету, нету..А когда мы пошли с этим сержантом в милицию, нам говорят: "А её отправили в Чернигов этапом в колонию, как раз вечером проходил поезд." Гады. Ну сказал бы: "Пять минут на сборы, возьми полотенце, запасные трусы и так далее." Что она, такой большой преступник? Свой же, гадюка, милиционер, украинец. Я так был зол, со мной был пистолет и я был выпившим, думал, постреляю гадов таких. Но сержант меня утихомирил, не дал, крепкий был парень. Короче говоря, я на следующий день с её сестрой поехал в Чернигов, нашёл эту колонию, нашёл Надю. Она там работала, на прополке была. Дежурная была женщина, офицер. Я тоже был в форме МВД, и говорю: "Разрешите, я с девушкой прогуляюсь по городу." Она говорит: "Идите." И отпустила нас прогуляться. Мы вместо прогулки, естественно, сели на поезд и уехали. Её сестра старшая дала две подушки, одеяло, мешок, какую-то простынь. Приехали ко мне, у неё паспорта не было, но было свидетельство о рождении, и я её устроил на офицерскую должность, начфином (это, по сути, кассир). Вот такое дело.