Я родился 7 апреля 1924 года в селе Кучук-Сунак (с 1948-го – с. Мелководное) Джанкойского района Крымской АССР. Родители мои трудились в колхозе, в семье росли брат Петр, 1918-го года рождения, и младшая сестра Мария. До войны я окончил семь классов, после чего стал работать на МТС. Краткое обучение – и уже стал трактористом, потом повысили до учетчика-заправщика тракторной бригады. 22 июня 1941 года мы находились в поле и после полудня к нам прискакал на лошади нарочный, который сообщил о том, что Германия напала на Советский Союз. Мы побросали тракторы и бросились в колхоз, чтобы узнать подробности. Но там знали также очень мало.
Мужчин сразу же призвали в армию, отца мобилизовали, брат еще до войны отправился на военную службу, а я продолжал работать. Вскоре у нас создали подразделение истребительного батальона, в которое записали всю молодежь. Мы патрулировали улицы и следили за тем, чтобы парашютисты не высадились поблизости от села.Как-то приехал военный из Симферополя, построил нас, и объявил о том, что все желающие попасть на фронт могут выйти из строя. Нас было человек 25-30, сразу никто не выразил желания. Потом потихоньку начала молодежь выходить вперед, за ними потянулись взрослые мужчины. В тот же день нас погрузили на машину и привезли во двор симферопольского здания НКВД. Там собрали всех добровольцев из истребительных частей, подержали с недельку или две, переодели в солдатскую форму, и отправили поездом до какой-то небольшой станции, откуда мы пешком прошли до Воронцовки – небольшой деревни перед Красноперекопском. Только мы начали окапываться, как нас немецкие самолеты обстреляли и пробомбили. Несмотря ни на что продолжили работу: готовились встречать врага. Недели две мы там пробыли, неожиданно прямо в окоп приходит посыльный со штаба, и приказывает трем солдатам прибыть в штаб – один был постарше меня, но он сильно болел, меня назвали вторым, а третий еще моложе меня был. И нам в штабе объявили, что просмотрели наши дела и решили отправить обратно в военкомат, потому что по возрасту в солдаты еще не подходим. Пешком добрались до Джанкоя, военкомат как раз собирался в эвакуацию. Увидев нас в солдатской форме, которая лично мне была больше на несколько размеров и смотрелась, как седло на корове, посмеялись над нами, и сказали: «Снимайте форму!» Но мы отказались это делать, ведь тогда останемся в одном исподнем, а еще домой в село идти. В итоге нас отпустили безо всякого разговора, и сказали, что на месте в колхозе разберутся, что дальше делать.
Пришли в село, а здесь истребительный батальон уже расформирован, пришлось переодеваться в гражданскую одежду, солдатскую форму спрятал в сарае. Вскоре пришли немцы. В тот же день через Сиваш уходили наши солдаты на плесы, и мы смотрели с чердаков, куда они идут. Отступающие советские войска в деревню не зашли, а двинулись дальше к станции Таганаш.И тут немцы из нашего села выскочили, начали их преследовать, завязался маленький бой, несколько человек из наших убило, один спрятался, мы его ночью наши и переодели в гражданскую одежду, после чего он куда-то к родным ушел. Остальные сдались в плен.
Выбрали старосту, его я не запомнил, а вот полицаем стал поляк Олишевский. До войны он трудился бригадиром в колхозе, что-то напортачил, его посадили, он вернулся незадолго до 1941-го после того, как отсидел около пяти лет. С приходом немцев он сразу же добровольно стал полицаем. В 1942 году руководил отправкой молодежи в Германию. Вначале предложили добровольно поехать, несколько человек согласились. Потом через некоторое время уже не добровольцев, а всех, кого можно, стали забирать. Причем Олишевский делал так: приходит в хату вечером, а уже завтра утром надо ехать в Германию. У меня папа к тому времени вернулся, он в армии попал в плен, бежал из него и пришел домой.Родители стали думать, как же быть, чтобы нас с сестрой не угнали.В деревне в Азовском районе жили наши бабушка с дедушкой, мама предложила к ним тикать. Надо было пройти километров 50, и я с сестрой Машей ушли туда. Где-то с месяц там побыли, потом пришли домой, некоторое время тихо было. И вдруг одним вечером снова приходит Олишевский, говорит, что завтра отправка в Германию, если я снова удеру, то мать заберут вместо меня. Ну что тут думать – самому надо идти.Утром направил со старостой в Джанкой, в немецкий лагерь. Пришли мы туда на сборный пункт, начальство куда-то разбежалось.Тогда староста говорит, что у него есть родственники в Джанкое, мы к ним пойдем: хоть накормят. Пришли туда, старики выпили, поговорили о чем-то, и тут староста спрашивает меня: «Как ты думаешь, батька твой, если мы придем домой, угостит водкой за возвращение сына?» Что же тут отвечать, говорю: «Конечно же угостит». Так что староста привез меня обратно. Потом во второй раз Олишевский меня лично в Джанкой отвел. Оттуда отправили в Керчь, где мы попали в трудовой лагерь для крымской молодежи.
Работали на строительстве переправы через Керченский пролив. Камни таскали и на берегу их укладывали. Я где-то с три недели побыл в лагере, потом решили с другом удрать. Нас водили на работу два немца партиями по человек 50. И как-то пошел дождь.Конвоиры завели нас в разрушенный дом, а мы быстренько совершили разведку по большому двору, и обнаружили в стороне туалет. Забрались туда, посмотрели, что стенка выходит на другую сторону. Выломали ее и потихоньку удрали. По ночам пробирались домой. А днем прятались в скирды. Дошли до выхода из Керченского полуострова. Прошли Владиславовку, навстречу идет крымский татарин –пацан лет двенадцати. Мы не знали, как дальше идти на Джанкой. Спросили его, он нам показал путь. Пошли, прошло минут через 20-30, видимо, татарчонок добежал до немцев, и оккупанты догнали нас на мотоциклах. Безо всяких разговоров стали бить под живот. Врезали со всей силы. Вначале мы пытались врать, мол, угнанных лошадей хотели найти, но когда дошло дело до того, что нас стали хорошенько бить, пришлось признаваться, что удрали из лагеря. Тогда поймавшие нас немцы говорят: «Мы позвоним в лагерь, если вы действительно удрали, то отправим к ним, а если нет, то расстреляем». Через пять дней пришло сообщение, что мы действительно удрали. Отправили в Керчь. Когда вели в лагерь, то мы проходили мимо другого лагеря, где сидели штрафники. Наши конвоиры сказали: «А чего мы их ведем в трудовой лагерь, надо их к штрафникам сдать!» Там приняли «в гости», и опять за работу. Кормили ужасно. Трудились от рассвета до заката. У меня стали опухать ноги, с утра вроде ничего, а к обеду опухают, ходить невозможно. Пытались и оттуда удрать, но двое при конвоировании на работу попробовали спрятаться в разбитом доме, их нашли и тут же перед нашим строем расстреляли. Так что продолжал работать, и в итоге на левой ноге образовался нарыв. При лагере находился санитарный врач, осмотрел меня, кое-что сделал, и сказал конвоирам, что мне надо в больницу. Отправили в Керчь, лечить стали. И в это время через медперсонал я сообщил родителям, где нахожусь, ко мне приехал двоюродный брат, значительно старше по возрасту.Первым делом попытался уговорить врача, чтобы он меня отпустил. Тот потребовал на меня документы, принесли их, он осмотрел, и говорит: «Нет, это штрафной лагерь, не могу отпустить». Тогда брат с кем-то поговорил из медсестер, чтобы они выдали мне одежду подходящую, и вывели из больницы. Брат встретил, пробрались на железнодорожный вокзал, где договорились с немцем-смотрителем:угостили его и салом, и выпивкой. Он нас спрятал в составе. Приехали в Джанкой, спрыгнули, домой добрались ночью. Там я прятался до тех пор, пока наши не пришли.
Помню, встречали советских солдат очень хорошо. Только полицай Олишевский куда-то спрятался, потом бежал с немцами. Через три дня нас, призывную молодежь, мобилизовали, и уже пешком, машин не было, отправили до Симферополя.Оттуда в Родниковое пришли, где медкомиссию прошли, некоторых даже отпустили домой по болезни. Переодели в форму и сформировали по частям. Я стал рядовым пулеметчиком 1-й пулеметной роты 503-го стрелкового полка 91-й Мелитопольской Краснознаменной стрелковой дивизии 51-й армии.Стали изучать станковый пулемет «Максим». Учили быстро – как заряжать, как стрелять немножко показали, по горам полазили. И бросили на Севастополь. Подошли к Сапун-горе. Мы приготовили пулеметную ячейку, я был подносчиком пулеметных лент. Подошла 76-мм артиллерия и встала на прямую наводку впереди нас. Пришлось уходить в другое место. Стало обидно – столько рыли ячейку, а тут пришлось опять переходить. Потом на фронте я не раз с таким сталкивался, в первое же время еще не привык. Через день, 7 мая 1944 года, начался штурм Сапун-горы, страшно била наша артиллерия, немцы огрызались. Повсюду стрельба, к вечеру взяли Сапун-гору, мы чуть отстали, передовые части пошли дальше на Севастополь, а наш полк сзади поднимался.На верхушке горы командование решило нашу дивизию отвести во второй эшелон. И вскорости отправили на железнодорожную станцию для отправки.
Поехали куда-то на север, высадились в Белорусской ССР. Шли параллельно линии фронта, и попали в Прибалтику. Марши были тяжелые, белорусские леса очень густые, а дороги – очень плохие. Если сухо – то в лицо бьет пыль, если пройдет дождь – то с трудом пробираешься по грязи. Тяжело давались марши. Никаких машин или повозок и в помине не было, станковые пулеметы «Максим» приходилось на себе таскать. Я тащил коробки с пулеметными лентами. Но вскоре меня назначили вторым номером, и стал таскать ствол. К счастью, к тому времени мы нашли трофейных лошадей и велосипеды. Стало полегче.
Первые серьезные бои начались в районе города Митава. Трудно пришлось. В одном месте наткнулись на большой овраг, переходили через него, дальше стоял четырехэтажный дом,а перед ним большое пространство ничейной земли. Надо было идти в разведку. Пришел к нам офицер, хотел меня взять с собой в разведку. Но командир пулеметного взвода уговорил его не делать этого. Убеждал: «Нельзя брать пулеметчиков, их мало, многие в боях погибли, остались неполные расчеты». Так что в итоге меня не послали. Вскорости прорвались танки, мы заняли этот дом, и подвинулись к городу. С боями освободили Митаву в сентябре 1944 года. Затем в октябре продолжали двигаться вперед. Довелось неоднократно отбивать контратаки противника, и за эти бои мне вручили медаль «За отвагу», назначили наводчиком пулемета и присвоили звание «младший сержант». Дальше наткнулись на реку Лиелупе, справа от направления движения дивизии. В 10 километрах от какого-то прибалтийского города мы решили ее форсировать. Прошло некоторое время, подготовились, река была не очень широкая, но глубокая.Плавсредства нужны: сделали плоты, некоторые ушлые ребята где-то достали лодки. В общем, форсировали Лиелупе. Обстреливали нас, но не сильно, удачно прошли.Даже артиллерию переправили: несколько пушек 45-мм, и даже одно или два 76-мм орудия. Километров 10 мы прошли от берега, и тут немцы начали нас поджимать.Делали это довольно-таки крепко – у противника объявился бронепоезд.Подходил и обстреливал нас. Затем появились немецкие танки. В общем, дошло до того, что нам пришлось откатываться к реке. Уверенные в своем превосходстве немцы стали лезть напролом, подбирались к пулемету. Спасло только то, что неподалеку от нас расположились крупнокалиберные пулеметы из дивизионной отдельной зенитно-пулеметной роты. В итоге большое командование решило переправить нас обратно через реку Лиелупе. Сделали это очень удачно и скрытно для противника. Часа в четыре утра обошел позиции взводный и всем приказал потихоньку двигаться к берегу.Где-то к утру мы уже были у берега, перебрались через реку, и в это время по оставшимся на прикрытии частям стали страшно бить.Когда немцы уже определили, что мы отступили, то открыли сильный огонь по нашему берегу. Доходило до того, что враги стали переправляться к нам, даже укрепились в нескольких местах, но мы успешно отбили их атаки. Снова помогли несколько крупнокалиберных пулеметов, они на грузовиках подъехали к нашим позициям и обстреляли передовые части немцев, после чего мы прогнали их обратно.
Некоторое время побыли на позициях, затем снова начали наступать. В Латвии в ходе боев мне вручили Орден Славы III-й степени. Дошли мы до Клайпеды (Мемель). Этим выходом окружили курляндскую группировку противника. Когда вышли на берег Балтийского моря, там еще стояло несколько немецких кораблей. Когда они разобрались, что это советские войска, то открыли огонь. В ответ наши дивизионные 76-мм орудия пытались ударить по кораблям, но снаряды, естественно, не долетели.Немцы в ответ дали несколько залпов с кораблей. Страшно стало. У нас в роте имелись лошади: они вырвались от конюхов и убежали, наши пулеметы пораскидало в разные стороны. Мы к тому времени были перевооружены пулеметами СГ-43. Немецкие корабли ушли через некоторое время. Мы же потом еще долго ловили лошадей.
 |
Старший сержант Васильев Григорий Семенович, г. Молотов, 27 июля 1946 года |
До конца войны удерживали курляндскую группировку. 9 мая 1945-го года рано утром началась стрельба. Стреляли из пулеметов, и из чего хочешь, повсюду цветные сигнальные ракеты взмывали в воздух. Кричали «Ура!» Обнимались, целовались. Все там было. А вот немцы не сразу сдались. Они не верили в капитуляцию Германии, не ожидали, что будет безоговорочная сдача. Но уже на следующий день стали массово сдаваться в плен.
- Что случилось с полицаем Олишевским?
- Удрал с немцами.Очутился в Польше, откуда уже после войны писал местным друзьям, но так и не вернулся к нам в село.
- Чем вы были вооружены как пулеметчик?
- Автоматом ППШ с диском на 71 патрон. Пользоваться им не пришлось, а вот подносчики боеприпасов стреляли по наступающим немцам из карабинов или автоматов.
- Какое было в войсках отношение к партии, Сталину?
- В бой шли за партию и за Сталина. Других разговоров не было.
- Как поступали с пленными немцами?
- Бывало, что плохо: стреляли их, и мучили, и били. Но в основном хорошо.
- Как бы вы оценили своего командира пулеметной роты?
- У нас сменилось три или четыре командира роты. Первый был кадровым военным, не очень хорошим человеком, на фронте не был, пришел в роту из тыла и сразу попал под Сапун-гору.Когда мы попали под сильный артиллерийский огонь, кое-кто тикать стал, причем командир роты деру дал первым. После него другого назначили, уже бывшего фронтовика, тот командовал умело. Его ранило, и прислали третьего ротного – с ним мы заканчивали войну, неплохой человек. Одно только не понравилось: он связался с ротной санитаркой, сделал ей животик, она часто ночевала у нас в блиндажах.Повсюду таскал ее за собой, кормить приходилось из общего котла. Из-за этой связи его немножко недолюбливали. Потом она ушла в тыл – по беременности ее демобилизовали, и он остался сам. Но как командир был хорошим специалистом – пришел к нам лейтенантом, а закончил войну капитаном.
- Как кормили на фронте?
- По-разному. Бывало, очень плохо, не успевали подвозить еду, а бывало, ничего. Пользовались, конечно, немецкой жратвой. В наступлении можно и трофеи собрать, и у населения что-то взять. А вот немецкие часы мы не брали. Самое вкусное, что помню – это ленд-лизовская американская тушенка. Очень нежное мясо.
- Вши были?
- Бывали, но старались их быстро ликвидировать. Для этого кипятком переваривали белье.
- Как относились к замполиту в батальоне?
- Замполит был очень хорошим человеком. Я в первые же дни на фронте обратил внимание на то, что некоторые солдаты и даже офицеры плохо относились к нам, призывникам с оккупированных территорий. И об этом стало известно замполиту. Так он крепко за такое дело наказывал. За это его солдаты уважали – хороший мужик, правильный. И командира полка подполковника Шихальцева сильно уважали.
- Со смершевцем сталкивались?
- Нет.
- Что было самым страшным на войне?
- Все страшно. Но кое-что запомнилось на всю жизнь. Я помню, как через наши окопы танки прошли, около двадцати Т-34. Нас заранее предупредили, чтобы мы их спокойно пропустили, а в атаке их вражеская артиллерия все перебила. Страшная картина.
- Что тяжелее было нести у пулемета «Максим» - ствол, станину или коробки с патронами?
- Станина самая тяжелая. К счастью, моим командиром расчета был крепкий и здоровый мужик, так он снимал щиток, и набрасывал станину себе на плечи, после чего топал вперед. Крепкий, как бык.
- Вы чаще использовали матерчатые или металлические пулеметные ленты?
- Мы использовали только матерчатые ленты. Неплохие, только нужно следить, чтобы все патроны были до конца в нее вбиты, иначе могло клинить. Но мне ни разу не приходилось с таким сталкиваться.
- Вам довелось воевать и со станковым пулеметом «Максим», и с СГ-43. Какой пулемет вам понравился больше?
- СГ-43 легче, но он плох тем, что нет водяного охлаждения, ствол быстро нагревался, патроны недалеко летели. А в Прибалтике воду для кожуха «Максима» было легче легкого найти, почва-то водянистая.
- Тяжело было окапываться в Прибалтике?
- Да, непросто. Местами негде было встать. Только копнешь – повсюду вода. Тогда пулемет маскировали ветками.
- Кто выбирал позицию для станкового пулемета?
- Командир взвода, но мог и командир расчета.
- Ваше мнение: щиток «Максима» действительно помогал или просто демаскировал позицию?
- Без него плохо, и хотя с ним тяжело таскаться, но он сильно от осколков помогал.
- Сколько позиций готовилось для станкового пулемета?
- В зависимости от обстоятельств. В наступлении одна. Бывало так, что только сделал окоп, а тут продвинулись вперед и надо снова рыть. А в обороне сначала одну позицию делаешь, если время есть, то можно делать вторую, чтобы менять их в бою.
- С «лесными братьями» не сталкивались?
- Нет, хотя один раз чуть не пришлось. По разрешению командира взвода с одним товарищем пошли в прибалтийский хутор,чтобы приобрести кое-что из провизии.Мы уже знали, что местные нас побаивались, когда в хутор пришли, вроде тетка встречает неплохо, а я говорю, мол, можно в центр хутора пройти, она в слезы ударилась, знаками показывает, что не надо идти. Видимо, там были «лесные братья», и мы не стали туда соваться. Поплакала она, видит, что ее слушаемся, обрадовалась: угостила и принесла всяких продуктов. Так что не стали лезть: да и что нам вдвоем делать – черт его знает, сколько их там было, могли и сами погибнуть.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
