Саперы

Саперы эта особая категория людей. Сапер никогда машинально не станет открывать дверь в доме, в только что захваченном нами населенном пункте. Он обязательно все осмотрит и "обнюхает", и только потом решит, стоит ли открывать, да и то, привяжет кусок провода , отойдет на безопасное расстояние и рванет за шнур . Обычный неискушенный пехотинец топает по земле глядя только вперед, а настоящий, опытный сапер всегда смотрит под ноги, замечая любую деталь: где земля иначе утрамбована или свеженасыпанная. Где подозрительная возвышенность грунта, или, наоборот, впадина, где нарушен земляной покров, где валяется кусок проволоки, а вдруг растяжка.

И вот 1-го или 2-го ноября мы начали строительство, ничего же нет, вода в Сиваше соленая, еще более соленая, чем везде, температура воды не больше 8-10 градусов, мы делали сваи и все для того, чтобы подготовить опоры моста, но ничего не получается, они уходят в Сиваш и все. Сколько не мучились, не получается, тогда пришла идея разобрать узкоколейку в Херсонской области, которая служила для перевозки огромной массы зерна колхозов, чтобы делать это не на машинах, а прямо по железной дороге, и через полобласти от элеваторов шла узкоколейка.

Утром, переправившись на берег, мы шли по городу шумной ватагой. Горожане смотрели на нас с удивлением и осуждением. Мы еще не знали, что началась война, поэтому нас удивляло их недружелюбие. Мы поняли все только тогда, когда шедшая нам навстречу женщина спросила нас: «Ребята, вам весело оттого, что война началась?» Мы срочно вернулись в часть, где уже шел митинг. Так мы узнали, что началась война.

Прихожу в кабинет к новому начальнику КЭЧ майору Минаеву. Он предложил мне остаться на «брони» и не идти в армию. Я ответил -«Хочу воевать с немцами! Мне «бронь» не нужна!».

Война-то кончилась, но я к этому времени потерял связь с семьей. Их  выслали из Калмыкии, мать неграмотная, а братья и сестры были  несовершеннолетние. Она не пишет, я тоже не пишу, откуда знаю, адреса  нет. Но тут один фронтовик демобилизовался, и поехал в тот район, где  мать после высылки проживала. Зашел к матери, чай попил и говорит: «А  Петя пишет?» «Нет». «А вы пишете?» «Тоже нет». «А почему вы не пишете?  Он же не знает ваш сибирский адрес». «Так мы тоже его адрес не знаем»,– у  нас все время менялась полевая почта. Но он взял одно мое фронтовое  письмо, и написал по адресу полевой почты небольшое письмо.

А он все бьет не переставая осколки свистят. Одно спасение - как можно ближе к земле прижаться и особенно голову. Слышу меня кто-то зовет справа. Смотрю это Кузьмин. "Командир меня ранило". Осматриваю но ему осколком пробило насквозь грудь правую сторону много вытекло крови.

Стал уже задремывать, а это верный путь к смерти на холоде, как вдруг по моему лицу прошлось что-то влажное и теплое. Я обомлел - передо мной стоял волк! Немного придя в себя, я заметил у него на боку красный крест, и понял, что это санитарная овчарка. Но руки так замерзли, что я не мог ничего сделать. Собака вскоре убежала, и я подумал, что теперь мне уж точно никто не поможет. Но вскоре я увидел девочку-санитарку, которая приползла за мной. С ней была и обнаружившая меня овчарка и деревянная лодочка. Санитарка переложила меня на сани, в которые была впряжена собака, и они вдвоем вытащили меня с нейтральной полосы.

Были каникулы, но мы работали вместе с взрослыми в поле, косили пшеницу, и видно немцы приняли нас за армейское подразделение, потому что недалеко от нас начали рваться снаряды: вначале недолет, потом перелет, слева, справа… Люди в ужасе закричали "Война!" Нам дали команду распрячь лошадей, и мы все с криками побежали в село… Я даже не могу вам точно сказать, кто нас обстрелял, потому что от нас до границы достаточно далеко, но точно помню, что это был самый первый день войны, т.к. в тот момент, мы о начале войне еще ничего не знали, но видели, что снаряды прилетали со стороны Кодымы.

Мы уже почти все закончили все проложили осталось лишь через одну прогалину протянуть. Я предложил давай мол сейчас и дотянем чего там! Товарищ мой был постарше ему года 23-24 было он предложил дождаться темноты. А я возражать стал дескать ночью не видно давай уж сейчас все доделаем а то всю ночь провозимся и не выспимся. Ну и побежали. Он первым бежал - ему пуля и досталась а я добежал. Всю жизнь вину чувствую что из-за меня погиб товарищ.

А чтобы воевать против немца на той стороне у которого там танки и тяжелая артиллерия нужно тяжелое вооружение. Значит нужно срочно наводить переправу чтобы можно было танки пропускать тяжелую артиллерию гнать туда расширять плацдарм.

Первым самостоятельным боевым заданием для меня стало наведение  понтонного моста у Мариуполя в сентябре 1943 года. Здесь я руководил  всей батальонной колонной. Думаете, что самое тяжелое в понтонном деле  навести сам мост? Как бы ни так, самое главное: это скрытно подвести к  месту будущей переправы транспортную колонну. Понимаете, колонна состоит  из 200 автомашин, и еще катера едут на прицепе. Если авиация противника  обнаружит нас: то все, катастрофа.

Значит немцы нажимали нажимали и насели на тылы дивизии. Захватили техническую базу захватили продовольственную базу вещевой склад и так далее. И оказались мы в кольце почти что. И мне пришлось моим батальоном выводить дивизию. Выводить через леса лес сплошной. Делали просеки и вывели дивизию в тыл.

А на самомом деле - установка мин, рытье траншей, установка ДЗОТов для обстрела, разминирование, форсирование рек, озер переправы - все вот это - уйма работы. В общем… сапер - действительно сказано - без права на ошибку.

Меня каждый день вызывали на допрос и били, особенно они любили один «трюк»: привязывали к кушетке лицом вниз, и через дощечку били молотком по пяткам, а моего брата сажали на скамейку и заставляли смотреть как меня бьют... У меня до сих пор от этого ноги болят, а тогда я даже ходить не мог... Просидели мы там где-то месяца два, но перед самым приездом короля Михая и диктатора Антонеску румыны «почистили» тюрьмы... Тех из арестованных, кто казался им подозрительными и опасными, они уничтожили, а часть отпустили...

Был и такой случай. Одному из взводов нашей части было приказано протянуть связь в один из пунктов, вот наши связисты начали орудовать, чтоб быстрее выполнить задание, вдруг увидели, что встречно им тянут связь немцы, а немцы увидели, что наши встречно им тянут. Прежде, те и другие, растерялись, а затем сообразили и быстро стали сматывать кабель, они свой, а наши свой. Перестрелки не было. Разошлись, как говорят, по своим местам.

Рядом кричал кавказец, я его не помню, знаю точно что с Кавказа, у  него не было руки, и нижняя челюсть разбита. Он говорит что то, а не  поймешь. Я прижал культю, и стал перевязывать, намотал бинт, а он  проваливается между рукой и туловищем, и кровь идет, не получается.  Саниструктору кричу: «Я не могу, не получается, помоги». В общем  управились мы. Такое получилось у меня боевое крещение.
Ведь получилось так, когда я лежал под пулями, они бились в землю  прям рядом со мной, меня присыпало пылью, а когда я поднял голову, я  разглядел силуэт летчика, так низко они пролетали. Это очень страшно!  Очень. Я все запомнил досконально, но до сих пор я не могу понять,  почему они не попали в меня. Ведь все кто был рядом, были или убиты или  тяжело ранены, а у меня ни царапины! Почему?

Сейчас в газетах и по телевидению часто задают такой вопрос: кто выиграл войну? Я считаю, что в первую очередь своим самопожертвованием ее выиграли младшие лейтенанты. И я, когда об этом говорю, ничуть не преувеличиваю. Наш пехотинец воевал полчаса, танкист жил две-три атаки, а летчик выдерживал не больше семи вылетов. Наши потери во время войны были ужасные. Все эти данные сейчас опубликованы. Но нет данных о том, какой процент младших лейтенантов погибал во время войны.

Мы же на своем участке наиболее часто мины разминировали. Тут быстро ничего не получалось, работа опасная, особенно при разминировании противопехотных, у них усики были с натянутой проволокой, ее зацепишь, мина сразу подпрыгивает и срабатывает в воздухе, там надо ложиться сразу, когда слышишь стук, а иначе она подлетает на 1-1,5 метра и всех стоящих поражает. Но самыми опасными были...

А в мае месяце нас, целый батальон, отправили на разминирование в Сталинград. Вот там пришлось по-настоящему тяжело, потому что среди нас было очень много новичков и необстрелянных бойцов, к тому же приходилось обезвреживать немецкие мины с разными сюрпризами. Мы же не просто готовили новобранцев, а постоянно шли вслед за передовыми частями и в прифронтовой полосе разминировали оставшиеся минные поля, обезвреживали неразорвавшиеся снаряды и бомбы. И вот с этим не самым опытным составом мы буквально весь город чистили.

Трижды немецкие самолеты налетали прямо на нашу роту – это действительно  страшно, ты вжимаешься в землю, а вокруг беспрерывно падают бомбы.  Такое ощущение, что каждая бомба летит прямо на тебя. А вообще на фронте  я больше всего боялся тяжелых ранений, ведь в этом случае люди часто  оставались инвалидами без руки или ноги. Сейчас некоторые знакомые  ветераны рассказывают мне, что им не было страшно на войне, но я так не  думаю – на фронте всем страшно. Я вот дважды был на нейтральной полосе,  или делал замеры реки – все время страх был, ведь в любую минуту тебя  может найти смерть. И это при условии, что нам было намного легче, чем  пехоте.

Работали в основном по ночам. Днем выполнять свою работу было совершенно невозможно: в это время суток особенно зверствовала немецкая авиация. Причем немецкие летчики расстреливали со своих пулеметов все, что на земле двигалось: гонялись за повозками, машинами и даже отдельными солдатами. В воздухе над нами они имели огромное преимущество. Если при появлении самолетов ты не успевал добежать до леса, тебя тут же расстреливали. Так что работать приходилось ночью.

Очень часто немцы минировали трупы, а в населенных пунктах , так вообще, "пиши пропало", все вокруг заминировано, начиная от дверных ручек, заканчивая солдатскими ранцами и брошенным на землю оружием. Например, наши захватывают село, видят оставленный склад, стоят штабеля ящиков с консервами или со шнапсом. И сколько ты солдату не объясняй, что опасно что-либо трогать и надо подождать саперов, он, в горячке боя, обязательно схватит такой ящик, а штабель на "растяжке" - потом следует взрыв и он, и все кто рядом с ним, мгновенно отправляются к праотцам.

Смотрю - головной танк вышел на край огорода крайнего к нам дома и остановился в метрах 50 от моста. В этой обстановке я решил взрывать мост. Резко поворачиваю ключ подрывной машинки. Взрыва нет. Повторяю, ещё резкий оборот ключа - взрыва нет. Видимо, где-то осколок перебил электропровод, или идёт замыкание на землю в результате дождя. Взрываем огневым способом - и через 10 секунд мощный взрыв. Вверх летят чурбаки от брёвен и щепки, комья земли, облако пыли и гари. Танк лязгнул гусеницами. Убедившись в полном уничтожении моста, я сказал ординарцу, чтобы он прикрыл мой отход огнём и затем следовал за мной, и сам стал по-пластунски отходить по кювету, в нём вода и грязь.

Ну, полез разминировать. Там стояли наши мины ПОМЗ — очень тяжело их  снимать, потому что эта мина стоит на палке, замаскирована кустиком, и  от нее идет проволочка, привязанная к колышку. Если кто-то идет, ногой  зацепляет проволочку, чека выскакивает, мина подпрыгивает (у нее внутри   два заряда — один ее подбрасывает, а другой боевой), взрывается и  разбрасывает шрапнель. Это страшная вещь — вокруг на несколько метров  все поражает шрапнелью. И задача сапера — аккуратно разогнуть чеку, а  потом вынуть этот колышек. И вот я снял несколько этих мин, долез до  колючей проволоки.

Был такой у нас щуп, длинная тонкая палка - к ней из немецких шомполов делали наконечник, и заостряли его как иглу. И вот мы ползем и прощупываем. Мины обычно на 8-10 сантиметров закапывали: если глубоко закопаешь, то взрыватель не сработает. Это легко обнаруживается, а в снегу еще проще. Прошли 20-метровую ширину, и обозначили флажками: справа, слева. Потом еще проползли метров 50-100, мин нет. Немцы видят, что мы ползем, ищем мины, и из пулеметов, минометов по нам строчат, бьют. Кого ранило, кого убило...

Японцы не ожидали, что мы пройдем пустыню Гоби, и продвинемся так близко  к горам. Но все равно, когда мы подошли к Хинганскому хребту, перед  нами находились два стрелковых батальона, которые должны были штурмовать  японские укрепления. И враги им так врезали, что батальоны были  полностью разбиты. Мне на всю жизнь врезался в память такой момент –  когда мы подошли к передовым позициям, то увидели, что нам навстречу  едут грузовики с трупами. Здесь отдали приказ, чтобы наш 967-й отдельный  саперный батальон занял подготовленные батальонами позиции. Рассветает,  и мы чувствуем, что сейчас нам придет каюк. Тут на наше счастье подошли  «Катюши», они дали по вражеским позициям несколько залпов, и когда мы  подошли к этой местности, то увидели, что там все сгорело. В итоге все  целы остались.

В 1943 году меня командировали от батальона на военный завод в Москву. И вот, когда я находился в Москве, не устоял перед соблазном, решил отправиться добровольцем на фронт (я уже говорил, что меня помимо воли не отпускали непосредственно на линию фронта) вместе с московскими заводскими ребятами. Они были примерно в том же положении, что и я: находились "на броне" и как рабочих-специалистов их тоже не отпускали на фронт (хотя случай с ними еще более тяжелый, так как они находились даже не во втором эшелоне, а в тылу).

Когда началось наше наступление, то и нас направили к фронту. Там пошла тяжелая работа. Строили мосты, дороги, укрепления. … Приходилось работать по разминированию. И всё это часто под бомбёжкой. Конечно, были потери. На запад тоже всё время шли пешком. У нас было всего несколько полуторок "ГАЗ А-А". Они не, сколько ехали, сколько мы их толкали.

Когда ищешь мину, напряжение страшенное. Знаешь, что где-то здесь они есть, а где, какого действия? Ведь немцы чего только не придумывали. Бывало, даже на дереве их маскировали. А уж в домах, в печках это очень часто. Открываешь и взрыв… Или под половицей где-то. Особенно в этих Киришах. Немцы же там планировали отход, готовились, и столько «сюрпризов» оставили. Все что угодно минировали: дороги, дома, тропы, бани. Но особенно опасно разминировать ночью. Работали как кроты, в полной темноте, да еще нужно как можно тише. Вроде щупом тыкаешь, но бывало, что и щупом взрываешь… Недаром много людей потеряли…

После Победы меня выписали и отправили в Могилевскую область в составе  79-го отдельного гвардейского саперного батальона снимать немецкие  минные поля. И все лето мы занимались разминированием, причем за каждой  ротой был закреплен немецкий военнопленный офицер, имевший карты минных  полей, и мы по его указанию снимали минные поля. Не обошлось без потерь.  Старшина Калининского распоряжался на перекрестке, куда двигаться  машинам и не заметил, как встал рядом с миной, машина на нее наехала,  мина взорвалась, и его осколками убило, а одного солдата-молдаванина  ранило.В 1946-м году мы перешли в Дрезден, откуда нас решили перебросить  в Австрию и мы должны были пройти свыше 1000 километров через Польшу,  Венгрию и Чехословакию. Три дня шли, четвертый отдыхали, были сорок дней  в пути. До Вены дошли, а потом оказались в 12 километрах от итальянской  границы.

Также в обязанности саперов было сопровождение разведки. Выползали  вместе с ними на нейтралку, очищали от мин, резали проволоку. А немец  делал как, на эту проволоку вешал разный хлам, чтоб при касании  раздавался звон. В разведку мне ходить не довелось, но я скажу, что если  саперы возвращались в после разведки в батальон в полном составе, то  это было большим счастьем. Очень часто несли потери, как и саперы, так и  разведчики.

Что такое война? Грохот тысяч орудий оглушает тебя, кажется, что вот-вот  засыплет в окопе, или ты окажешься под гусеницами танка. Особенно  страшно, когда в небе над тобой пикирует «Мессершмитт». Но преодолеваешь  себя, превозмогаешь ужас, побеждаешь свой страх и идешь в атаку. Это и  есть мужество. В войне нет ничего романтического, война – это грязь,  кровь и смерть. Хорошо помню, как при форсировании Днепра вода в реке  стала красной от крови, на моих глазах гибли сотни товарищей.