Евсигнеева (Девятина) Екатерина Георгиевна

Я родилась 12 октября 1921 года в поселке Котельниково Сталинградской области. Мать поначалу занималась домашним хозяйством, а после ухода отца Георгия Ивановича (он нас бросил, когда мне было три года) стала работать на станции дезинфектором. В 1935 году мама во второй раз вышла замуж за Кузьму Захаровича Видяйкина, в 1936-м у них родился сын, мой сводный брат Юрий. Отчим трудился кондуктором товарных поездов. Так что семья у меня рабочая. Ходила в школу, окончила девять классов, а потом училась в 1939/1940 году в Шахтинском горном техникуме имени Павла Ивановича Степанова по специальности «маркшейдер». Уже на первом курсе нас спускали в шахты, и там мы застряли между стенами. Ну что же, клеть остановилась, свет потух. Стало очень страшно. И девчонки, которых я соблазнила ехать в этот техникум, меня просто чуть ли не матом ругали. Для высвобождения клети стали взрывать пласты, это было очень жутко. Потом все прошло, свет дали, опустили в шахту, и нас повели по тропинкам в забое, в некоторых местах пришлось двигаться ползком. Страшно, но захватывающе.

Затем на втором курсе внезапно отменили стипендии, жить не на что, и я вернулась домой. Поступила работать секретарем в районный отдел милиции, которым руководил Горшков. Запечатывала конверты, ставила на них сургучные штампы. Потом меня перевели в паспортный стол, где я трудилась вместе с Анной Платоновной Левочкиной. Паспорта выписывала, оформляла прописку, убытие и прибытие, заполняла учетные бланки. Руководил паспортным столом Устинов, страшно пунктуальный человек. Случаев нарушения паспортного контроля не было, за этим строжайше следили, чтобы в паспорте было указано правильное имя и отчество, все такое. Очень строго было. А напротив нас сидел Ипатов, начальник райотдела НКВД.

В отделе никаких разговоров о возможной войне не велось, даже не думали о том, что может быть какой-то конфликт. 22 июня 1941 года я находилась дома, а мама пошла на базар. И вполуха слушаю радио, там что-то говорят, а я никак не пойму, в чем дело, почему объявили о том, что передают экстренное сообщение. Вышла на улицу, смотрю: идут женщины, слезы у них на глазах. Одна прямо рыдает. Снова не могу понять, в чем же дело. Оказывается, объявили о том, что на Советский Союз напала Германия. И люди шли возбужденные, все женщины плакали. В первые дни мне казалось, что война станет неким подобием взрыва: вспышка, гром, и она закончится. Никто не думал, что война протянется столько времени и будет столь тяжелой. В связи с мобилизацией пришлось полностью погрузиться в работу, многие вещи до меня не доходили.

В конце лета 1941-го я у Устинова отпросилась: «Отпустите меня на учебу». Решила снова пойти в горный техникум, хотела проехать через Сталинград на станцию Лихая и оттуда добраться в Шахты. Не доходило до меня, что немец-то наступает. Доехала до Сталинграда. А там билет на Шахты не дают. Тогда я была вынуждена со студенческим билетом горного техникума пойти в Сталинградский электрохимический техникум. Счастье, что начальник учебной части Заборская приняла безо всяких документов по одному студенческому на 2-й курс. Мы жили в бараках на станции Бекетовская. Но как таковой учебы не получилось, потому что нас стали посылать на уборку помидор, рыть окопы, весь сентябрь и октябрь, а в ноябре 1941-го начались первые налеты на Сталинград. Один из налетов произошел прямо днем на стацию Бекетовскую, и бомба попала в местный детский садик. Благо то, что детей как раз вывели на прогулку, потому что здание было полностью разрушено. И тут мы поняли, что дело пахнет керосином.

Вскоре к нам из райкома комсомола пришел паренек в общежитие, и объявляет: «Девчонки! Кто хочет записаться на курсы радистов? Вам там будут кормить, поить, одевать». А у меня было безвыходное положение, потому что есть нечего. Из Котельниково все время шли составы на Москву через Сталинград, и мать с отчимом старались отправить хоть какую-то посылку. Но Кузьме Захаровичу надо весь состав обойти, пока он вернется за посылкой: сумки с продуктами уже нет. Воровали на железной дороге страшно. Так что сами понимаете, я жила чуть ли не впроголодь, а тут такие обещания! Первая записалась. А потом девчонки первого, второго и третьего курсов все записались вместе со мной. А вот ребят с 4-го курса не брали, потому что они были дипломниками. Забегая вперед, расскажу, что один знакомый паренек после окончания техникума записался добровольцем в Красную Армию и в Польше погиб.

После того, как список был готов, объявили о том, что поедем на станцию Муртазово Кабардино-Балкарской АССР. Безо всякой медкомиссии отправили прямиком в военкомат, куда мы пришли с документами. Здесь паспорта забрали, чтобы никто не передумал. Странно, но мы тогда еще не понимали того, что попадаем в армию. Ну что же, сели в состав и поехали. 21 декабря 1941 года в Котельниково я сошла с вагона, а сопровождавшему нас старшине девчонки рассказали, что это мой родной поселок, поэтому он за мной следом пошел. Вбежала в здание вокзала, а там стоят пленные немцы. И рядом никого из наших русских. Понимаете, хорошо, что старшина меня догнал. Если бы не он, было бы мне жарко, ведь никаких документов с собой не имелось. Так что даже не увидела знакомых, чтобы они передали матери, куда я поехала на учебу. Вернулись в вагон, только вошли, как поезд тронулся. Если бы замешкалась в Котельниково, то большую беду бы себе наделала.

И мы поехали дальше на Муртазово. Привезли нас туда. Идем кто в калошах, кто в туфлях, а снег уже выпал. Ну, кое-как пришли. Сначала нас покормили, потом вошли в школьный двор, где выстроили нас, и говорят: «Вот сейчас пойдем в баню, а тогда будет совсем другой разговор». Сходили, попарились. После нам выдали обмундирование: длинные гимнастерки и юбки. Сами понимаете, на кого мы были похожи. Опять отвели во двор, выстроили в линеечку, стоят перед нами командиры, рядом за столом сидел человек из НКВД. Спрашивают: «Кто из вас идет добровольцем в ряды Красной Армии?» Все как-то не ожидали такого вопроса. Тут же последовал еще более грозный вопрос: «Кто не хочет служить? Шаг вперед!» Одна девушка вышла, у нее, оказывается, хронические сердечные приступы, приняли решение отправить домой. Все, остальные согласились служить. Оправились, приказали немножко подкрутить юбки, кто попытался сбегать за иголкой и ниткой, тут же получил приказ: «Стоять на месте, потом будем подшивать!» И приняли мы присягу о верности Родине. И началась боевая жизнь.

Рано утром в шесть часов подъем. Через плечо накидываешь ремень и выбегаешь на улицу делать зарядку. И представьте: никто не болел. Хотя прямо с постели на улицу выходили. Но зато нас мучили портянки. Никак не могли правильно одеть эти проклятые портянки. Ведь выдали же ботинки 42 размера, портянки-то нужны, чтобы ноги не терли. Кошмар, как вспомнишь все это.

Днем вначале учили материальную часть радиостанций РБ и 6-ПК, а затем стали изучать на слух Азбуку Морзе. Буква «А»: «точка-тире», слышится как «ти-та». Буква «Б»: «тире-точка-точка-точка», или «та-ти-ти-ти». Этому нас обучали в классе. Перед преподавателем стоял зуммер, мы одевали наушники и слушали, как он передавал. Я была отличницей. По итогам трехмесячного обучения лучших на курсе отправили в Горьковскую военную школу радиоспециалистов. Меня в нее также включили. Вот там я изучала радиостанции РБМ и РСБ-Ф, которая была установлена на грузовике ГАЗ-АА. Как включишь радиостанцию: красавица, лампы загорятся. Я и сейчас бы на ней работала. Мы тщательно изучали материальную часть. Причем делали это на открытом воздухе в лесочке, а в классах изучали цифровой и буквенный тексты, правила их передачи. Девушки учились отдельно от ребят. Кстати, мы находились в Горьковском кремле. Я маме не могла написать, где я есть, поэтому указала в письме: «Мамочка, нахожусь как в Москве на Красной площади». Мать пошла к соседу, а он говорит: «Да она у вас в кремле!» И мама приехала ко мне в Горький. Немец бомбил в пути тот пароход, на котором она прибыла. Сам Кремль был обнесен камнем, но имелся и деревянный забор вокруг плаца, и мама утром в щелочку, нас как раз вывели на зарядку, всех девчат, ребята с другой стороны занимались, среди такой массы разыскала меня. Кричит протяжно: «Катька!» А я услышала голос, и удивляюсь: «Да это мать!» Но у нас же не было с ней переписки, что она приедет-то. Тогда говорю командиру: «Разрешите выйти, я пойду, это моя мама!» Он буркнул: «Иди». Побежала на проходную, а караульные скрестили передо мной винтовки со штыками. Не пускают. Стоим с мамой между винтовками. Слезы на глазах и у меня, и у нее. Все равно не пускают, говорят: «Идите к начальнику школы». Пошла к нему, он заметил: «Правильно не пустили, а как же, ведь надо все делать в соответствии с инструкцией». Выписал мне увольнительную на два дня, но при этом указал, что на занятиях я должна присутствовать. Зато вечером смогла встретиться с мамой, которую поселили к жене нашего инструктора-капитана. И тут, конечно, матери разрешили войти в нашу казарму, она увидела, в каких условиях мы живем. Коечки все как в линеечку выстроены, подушечки на них тоже ровненько в линию лежат. Полотенца в линеечку висят. Посмотрела также, как нас обучают, как строевой занимаемся. А мы постоянно песни пели: «Катюшу», «Дан приказ ему – на Запад». Но больше всего нравилась такая песня:

Там, где пехота не пройдет

И бронепоезд не промчится,

Угрюмый танк не проползет,

Там пролетит стальная птица.

И еще одну любили:

Эх, граната, моя граната,

Ведь мы с тобой не пропадем,

Мы с тобой моя граната

В бой за Родину пойдем!

Матери разрешили посмотреть и радиостанцию РСБ-Ф. Она же не понимала, ведь неграмотная была, но посмотрела. Приемник громадный, больше шкафа, весь огнем пылает. С самолетами можно было свободно держать связь. После этого мама со спокойной душой уехала. Кстати, в нашу бытность в военной школе Горьковский радиозавод разбомбил немец. Пытались и мост на месте слияния Оки и Волги разбомбить, но не получилось. Каждую ночь нас в убежище прятали.

Училась я до июня 1942-го, по окончании присвоили звание «старший сержант». Дали команду из 10 радистов: девушек и ребят. Они у нас отдельно учились. Попадаем на Калининский фронт в 122-й отдельный батальон связи. Обеспечивали связь с бомбардировщиками в районе Ржева и Великих Лук. Здесь начались страшные бои, этот проклятый немец умел воевать. Это была какая-то мясорубка, повсюду море крови, даже не могу сейчас вспомнить, что это было. Повсюду взрывы, дети бегут, женщины бегут… Тяжелейшие воспоминания. В декабре 1942-го мы заняли позиции на точке в районе поселка Выползово, а предатели или диверсанты уже отработали: только разгрузились, как запылали расположенные неподалеку склады с боеприпасами. А дальше стоявшие поблизости от них наши самолеты загорелись. И тут налет вражеской авиации. Это была не ночь, а какой-то ужас. Казалось, что за каких-то несколько часов вся земля перевернулась, и не верилось, что кто-то еще жив. Нашу часть почти целиком разбило, уцелевшие побежали к зенитчикам, а они бьют по самолетам. Дальше я ничего не помню, потому что меня ранило в левую руку, и я попала в госпиталь.

Когда очухалась, то не понимала, где нахожусь. В бессознательном состоянии меня погрузили и отвезли в Московский коммунистический военный госпиталь № 393. Ой, я как глянула, и на полу лежат, и кругом лежат раненые. Благо то, что мне попался хороший хирург на пути. Так бы ампутировали руку – и все. После мне медсестра рассказывала, что повезли меня в хирургическое отделение. Погрузили на стол. Хирург посмотрел, что кость цела, и тут же распорядился назад в палату отвезти. И стали лечить. Брали кровь из артерии правой руки, а вливали в живот. Таким путем сохранили мне руку, а то осталась бы калекой. К счастью, судьба направляла.

Когда подлечили, за мной пришел командир взвода и забрал прямо из госпиталя. Это было весной 1943 года. К тому времени уцелевших от батальона определили в 1-й бомбардировочный авиационный корпус, в 263-ю отдельную роту связи ВВС (с 5 февраля наша рота была преобразована в 36-ю отдельную гвардейскую роту связи ВВС, а 1-й бомбардировочный авиакорпус стал 2-м гвардейским бомбардировочным авиакорпусом). Ну что же, нас бомбили, и наши бомбардировщики бомбили. До марта 1943 года корпусом руководил генерал-лейтенант Владимир Александрович Судец, его летчики страшно любили, так сильно, что передать нельзя. А заменил его с 1 апреля 1943-го полковник Иван Семенович Полбин. Рота была многонациональная: служили и грузины, и узбеки, и казанские татарочки. Нас всех подстригли под мальчиков, чтобы вшей не разводили, а у татарок косы-то были до пояса, все равно безжалостно отрезали. Как они плакали за этими косами!

Наша задача заключалась в следующем: мы выезжали на точку, ребята быстро выроют землянку, затем за полчаса или час ставили большую 10-метровую антенну. И никто, кроме меня, в смену не садился за пульт радиостанции, чтобы передать или принять. Всегда говорили: «Катерина, мы тебя и просим, жрать прямо в землянку принесем, только ты сиди и работай». У нас в роте был такой случай, что один радист передал вместо «наступать» - «отступать». А когда летчики увидели, что дана команда бить по нашим, в последний момент поняли, нужно было вперед лететь, а не назад. И этого радиста расстреляли. Поэтому всем страшно было за радиостанцию садиться на передачу. А я не боялась.

Волну мне давали из штаба, вызываю рацию. Я – «Земля», а в воздухе позывной: «Ромашка». Устанавливала связь, и первым делом спрашивала, как меня слышно. Но мы работали ключом, микрофоном редко работали. Так что ставишь «точка-точка-тире-тире-точка-точка», то есть «вопросительный знак» - это значит, что спрашиваю качество связи. Дает ответ: «ти-ти-ти-ти-ти», то есть «пять». Отличная слышимость. Может быть «ти-ти-ти-ти-та» («4») или «ти-ти-ти-та-та» («3»). Дальше бойцы принесут из штаба сообщение, вызываю самолет, получаю согласие, что слышимость нормальная, и я передаю радиограмму.

Немецкая авиация постоянно охотилась за нашей радиостанцией. Он, гад, летает в небе и чувствует, что где-то внизу рация. Если включишь, то, значит, пропадешь. Я тоже хитрила: вражеский самолет пролетит, и только тогда я начинаю давать связь. Жизнь постоянно на волоске была. Бомбили часто и вовсю. Его задача одна – бить нас. Гады. Сволочюги.

Ну что еще рассказать. Освобождали мы Украину в составе 2-го Украинского фронта. Помню бои за Кременчуг, Щербиновку, Первомайского, Белую Церковь.

Однажды мы остановились в каком-то лесу зимой 1943/1944 года. Мне пришла пора на нарах спать, а я осталась на инструментальном ящике внутри радиостанции, на передаче. Прилегла на пару часиков, в пять утра надо уже выезжать на новое место. И вдруг без пяти пять раздался страшный грохот: землянку со спавшими внутри ребятами завалило. При обвале опорная балка, которую называют «матка», ударила радиста, спавшего на моем месте на верхней койке прямо по груди. Я проснулась, подбегает ко мне постовой и кричит: «Катерина, звони в штаб, землянка обвалилась!» А там и шофер, и вообще вся команда. Завалило их. Позвонила, а дальше бежала сломя голову по лесу, по глубокому снегу, не помню, как выскочила на дорогу, и мне встретились ребята, которые бегут откапывать землянку. Все это очень тяжело вспоминать. К счастью, откопали ребят. А занявшего мое место отправили радиста в медсанбат, но без толку, он умер. Главное, в пять часов утра мы должны были сниматься с этой точки, а без пяти минут пять обвалилась землянка!

В марте 1944 года в Ямполе я заболела. Нервный срыв. Меня срочно посадили на самолет и до Москвы. Но больше работать не могла: руки тряслись. И в апреле 1944-го меня демобилизовали, нервная система была страшно расшатана, нервы сдали. Ведь каждый день на фронте живешь с ощущением того, что сегодня будет налет авиации.

- Как вас встречало мирное население?

- В Курской области выносили яблоки целыми ведрами. А вот украинцы сперва не особенно дружелюбно вели себя. Но командиры стали посылать нас, свободных от занятий или работы, оказывать помощь женщинам: копать землю в поле, огороды. Так что сначала они недоброжелательно встретили, а потом плакали, когда мы уезжали из этих мест. На постое обычно стояли по домам. Иногда, как, например, в Нижних Млынах, располагались в здании школы. Но большую часть времени находились в лесах.

- Как кормили в войсках?

- Хорошо кормили, по летной норме. Давали пшенную кашу, хотя и голодать приходилось, особенно в лесу, когда находишься в землянке. Привозили в канистре капусту, мясо и картошку, мы сами варили себе. Когда переезжаем в населенный пункт, то по домам распределяли, там хозяйки готовили. Пробовали и американскую тушенку. Пусть она и вкусная, но лучше русскую кашу есть.

- Как мылись, стирались?

- Когда в лесу стояли, тут нас сильно вши грызли. Отвернешь пояс, а они прямо как бисер сидят. Так что когда в населенном пункте появляемся, сразу нас каптенармус строем в баню отправляет, специально организованную. На железнодорожных путях ставили вошебойки, в них одежду прожаривали. На фронте все пришлось испытать. Снимут с тебя гимнастерку и юбку, а ты остаешься в шинели на голое тело. И сидишь, ждешь ее после прожарки. А когда гимнастерку и юбку отдадут, тогда шинель кидаешь.

- Какое у вас было личное оружие?

- Винтовка. На радиостанции они хранились в кузове. Когда в карауле стояли, ее в руках держали.

- Как часто приходилось перезаряжать батареи и аккумуляторы?

- Даже не скажу вам точно. В ночь, когда полеты прекращаются, тогда идет зарядка аккумуляторов, этим занимались специально назначенные ребята. Они же и чистили батареи. А вообще работу по обслуживанию РСБ-Ф определял начальник радиостанции.

Екатерина Георгиевна Евсигнеева (Девятина), с. Уютное Сакского района АР Крым, 26 ноября 2013 года

- На РСБ-Ф на приеме-передаче работали посменно?

- Да, у меня была подружка Клава Мудрова. Я работаю, она отдыхает на ящике, после на мое место садится. Но у нее была судьба сложная. В Сталинграде мать с братом попали под танк, когда бежали через улицу: насмерть задавило их. И у нее на нервной почве пошла экзема по всему лицу, затем по телу. А мы рядом с ней спали. Девчата-штабники заметили такое дело, они-то внизу были. Клава постоянно чешется. А я-то наивная такая была, не поняла, в чем дело. Попросит Клава меня постирать ей блузку или рубашку: я сделаю. Девчата-штабники стали предполагать, что у нее может быть чесотка, и от меня также отвернулись. А я, как дура, то одно у нее постираю, то другое. Доложили о Клавиной чесотке в медпункт, пришла медсестра и забрала ее. Только и видели, как Клаву отправили в тыл. Больше не встретила подружку. Что было взять данные – пять минут, но кто же знал, что нас разлучат.

- Ваша рация когда-нибудь выходила из строя?

- Нет, такого ни разу не было. Связь была очень точная, и лампы ни разу не меняли за всю мою работу.

- Пленных немцев доводилось видеть?

- Нет. Когда я уже ехала через Сталинград после демобилизации, я видела, как они строили дома. Была бы моя воля, то разорвала бы их, у меня же отчима во дворе убил немец 27 декабря 1942 года, а 29 декабря освободили Котельниково.

- Как относились к девушкам на фронте?

- Относились очень хорошо. Мы были солдатами, нас никто не трогал и не унижал.

- Замполит в роте был?

- Да, но он редко с нами встречался, ведь радиостанции стояли на точках, очень часто располагались в лесу. До нас занятия не добирались.

- С особистом довелось столкнуться?

- Нет, меня не трогали.

В июле 1944-го я вернулась домой через Сталинград. Приехала в Котельниково. Сначала от комсомола отправили как воспитателя в железнодорожное училище, там выпускали кузнецов, механиков, помощников машинистов, слесарей. Я оттуда убежала через два месяца, потому что учатся разутые дети, здание разбито, вошь напала на всех. Сначала девочек водила домой, и купала их, а потом мать стала говорить: «Катя, ты и дрова палишь, и воду носить приходится». И я вынуждена была у директора Шабанова стащить несколько скамеек, разломали их на дрова, натопили баню, и искупала всех детей. Ну все, решила, что выгонят меня отсюда. Но ничего, обошлось. Все равно решила уйти, потому что не могла смотреть, как дети ходили разутыми, у одного при мне подметка отлетела. Пойду к директору, выпрошу, и заменили ему ботинки. Дети заметили мою добрую душу и ко мне все бежали. Значит, надо уйти. Сначала ушла в паровозное депо. Меня направили замерять бандажи. Думаю, на фронте не совсем придавило, так тут меня придавит. Пришла в комсомол и спрашиваю: «Куда же мне деваться?» Оказалось, что в линейный отдел милиции нужны на машинку. Согласилась учиться: в кабинет меня заперли, дают газету, и я набираю. Всю жизнь, куда я не поступлю, кругом машинка. В милиции я встретила 9 мая 1945 года. По радио сообщили о Победе, все на митинг побежали. А сколько там человек-то было: все разбито Котельниково, собралась небольшая кучка людей праздновать. А теперь там, где были наши маленькие землянки, высятся великолепные многоэтажные здания.

Я вышла замуж за Евсигнеева Ивана Павловича, родился сын Геннадий. Помимо моей воли бабушки взяли ребеночка и окрестили в церкви. Дошло на работы, меня выгнали, исключили из партии, и я нигде не смогла устроиться. Тогда я написала Сталину, и мне прислали ответ, что если поручатся два коммуниста, то меня примут в кандидаты в члены ВКП (б). Партийный стаж мой аннулировался при этом. Вот и вся моя биография.