Холянов Николай Филиппович

Я родился в Наро-Фоминске. Отец - служащий, мать домохозяйка. Нас было пять братьев, и из пятерых в живых остался только я один. Старший брат перед войной служил в Кронштадте и в августе 1941 года погиб под Таллиным.

В начале войны, мне тогда 17 лет было, мы с товарищем пошли в военкомат. Пришли в военкомат, подали заявления. У нас заявление приняли и сказали: «Идите домой, мы вас потом вызовем». Пришел домой, рассказал братьям, что так мол так. 28 июня мне пришло письмо. Я тогда в футбол играл, а тут прибегает мой младший брат и говорит: «Николай, тебе письмо пришло. Наверное, повестка в армию». Я прибежал, письмо открываю, а там написано: «Отправить в школу ФЗО № 3». Оказывается, отцу позвонили из военкомата: «Вот твой сын подал добровольно в армию. С отцом не хочет жить, торопится». Ну отец есть отец, так что меня отправили в Клин, а Толя, тот товарищ, с которым мы в военкомат ходили, он ушел в армию.

Приехали в Клин, стал учиться, а потом в нашей школе организовали истребительный батальон. Днем мы учились в школе, а ночью охраняли аэродром, там истребительный полк стоял. Потом, когда начались налеты на Москву, обнаружились ракетчики – они немецкой авиации ракетами сигналы подавали, и нас направили на их поиски. Мы одного засекли и стали его преследовать. Он понял, что деваться некуда, забежал в уборную и повесился.

Кроме того, мы обеспечивали соблюдение режима светомаскировки, задерживали тех, кто шел с фотоаппаратами, тогда уже вышел приказ с фотоаппаратами не ходить. Потом у нас случай был – идем как-то по городу, а там речушка протекала, развалины старой мельницы. Мы мимо развалин идем, смотрим – солдат какой-то в белой рубашке и брюках, а нас инструктировали, чтобы мы на все внимание обращали. Так мы видим – солдат то появляется, то исчезает. Нас это заинтересовало и мы с командиром, капитаном Зайцевым, ему, говорят, потом Героя Советского Союза присвоили, пошли, обыскали эти развалины и обнаружили большой склад боеприпасов и оружия.

Потом отец с братом куда-то уехали и я из этой школы сбежал. Приехал к себе в Наро-Фоминск, в 12 ночи, а в нашем доме только соседи остались. Я спрашиваю: «Где мои?» «Эвакуировались, а куда не знаем». Пошел в спальню, там уже три офицера спали. Я чая попил и залез на печку. Утром просыпаюсь, офицеры тоже уже проснулись, а сосед полировщик был, принес бутылку политуры, только выпили – и тут сирена, налет, на город, на станцию. А мы до этого около дома щели выкопали. Спрятались мы в эти щели, а потом я смотрю – за речкой ближе к Москве, парашютисты опускаются. А в час тридцать два должен был поезд на Москву пройти. Я смотрю – немецкие самолеты по станции бьют, по железной дороги, но поезд ушел, его не задело. Когда налет закончился я стал думать чего делать? Потом вышел на железную дорогу и пошел на Апрелевку. Иду, задумался: «Где родители? Что делать?» – и тут опять налет. Я с насыпи скатился, эта числа 15 октября было, снег уже выпал. Я голову поднял, смотрю бомба прямо по железной дороги ударила – шпалы в щепки, рельсы в бараний рог загнулись.

Я пошел по лесу. Прошел километров пять, чувствую – за мной кто-то следит. Я остановился, говорю: «Выходи». Вышло несколько солдат, а я еще в ремесленной форме был. Один спрашивает: «Куда идешь?» «В Москву». «Попутно пойдем».

Прошли километра 3 по лесу, снова вышли к железной дороге. Дошли до одной деревни, там хозяйка блины пекла. Она нас пригласила, мы покушали. И потом пошли на Алабино. Там на вокзале сели, стали электричку на Москву ждать. И тут часов в 12 шум-крик, у полковника свистнули сумку полевую. А потом появились солдаты, с которыми я шел, где они были, что делали - не знаю. Появились, принесли колбасы, хлеба. И тут я понял, что это немецкие агенты.

Приезжаем в Москву на Киевский вокзал, они идут в зал ожидания военных, я за ними. На входе часовой, он их пропустил, они же в военной форме, а меня нет. «Куда?» Я часовому объясняю: «Вызови дежурного». Приходит дежурный офицер. Я ему кратко объясняю, он сразу тревогу поднял. Искали, наверное, часа два. Но не нашли. Наверное, догадались, их учили ведь.

Потом я пошлее в штаб народного ополчения. Пришел, рассказал мол так и так и меня зачислили в истребительный батальон. Дали мне винтовку и я стал патрулировать город. Точнее, помогать. Я ж пацан, идет патруль – пара солдат и я в довесок. У нас в батальоне стрельбы проводили. А я же еще со школы стрелял, отец у меня в нашем районе первое место по стрельбе занимал, а я второе. Месяца полтора я находился в этом батальоне, а потом ко мне приехал директор моей школы из Клина, из нее все разбежались и он вот нас собирал. Меня из батальона отчислили и, вместе с директором, направили в Загорск. Приехали мы туда, и стали завод демонтировать, снимали станки, грузили их на эшелоны. А потом, вместе с заводом, мы уехали в Челябинск. Где-то 6 декабря мы приехали в Челябинск. Разместились в степи, километрах в 6 от города. Выкопали землянку, поставили там печь и жили в этой землянке. А рядом мы новый завод строили – разжигали костры, земля оттаивала и мы копали. Причем вот что еще там было, нам станки разгружать поляки помогали, из армии Андерсена, они потом воевать не захотели и ушли куда-то. А так вот нам помогали. Причем, я смотрю – поляки станок сгружают, а один ремень приводной режет – явная диверсия. Я кричу: «Полундра!» А ребят из нашей школы много, и мы пошли поляков лупцевать. Прибежала охрана: «В чем дело?» Я рассказал, но тот поляк, в суматохе, скрылся.

К весне наш 254-й завод начал выпускать боеприпасы: патроны, гранаты. Мы станки поставили, стен нет, крыши нет, а мы работаем. Там же я окончил школу. А работа такая была, что у меня от нее лицо пожелтело. И вот я так думал, думал, а потом пошел в военкомат. А мне отказали – у меня бронь от завода. Прошла неделя, еще раз пошел в военкомат. А там в 1-м отделе сидит женщина-майор. Ну я ей представился – такой-то, такой-то прошу меня призвать. Она меня расспросила – кто, откуда, и взяла мои документы. Но до августа меня все равно не брали. Потом стали поступать раненные после госпиталей, у кого пальцев нет, или еще что и нас стали нас менять на них. Их на завод, а нас в армию. Короче говоря, 13 августа я был в военкомате. Мы там дня три находились, грузили и разгружали вагоны, а потом нас погрузили в эшелон и отправили в Москву. Приехали в Москву, на Хорошевское шоссе в Октябрьские казармы, там до войны 1-е Московское артиллерийское училище размещалось, а в 1942 году 2-й учебный дивизион «Катюш» был. Там нас спрашивают: «Кем хочешь быть». Я на радиста попросился, а Колька Бирюков, мы с ним вместе на заводе работали, вместе в военкомат ходили – его в огневой взвод, командиром орудия.

А мы сперва не знали, что в «Катюши» попали, там же все секретно, потом уже узнали. Стали учиться, сентябрь-октябрь, казармы не отапливались, холодина, а ночью форму снимай и в одной рубашке на голые нары. Так и спали. Поворачивались по команде. В 6 часов подъем и на улицу, на зарядку.

Готовили нас как положено, в гвардию же шли, но голодно было. Нас два раза в день кормили, супом из риса, кусочек сахара и все. Я с завода с часами приехал, так в дивизионе обменял их на хлеб, мне один офицер за них три буханки хлеба дал. Понял – надо бежать отсюда. Пошел к политруку, старший лейтенант, на фронте кисть руки потерял. Я и говорю: «Так мол и так, запишите меня, чтобы скорее уехать». Он говорит: «Ладно, устроим». Неделя или полторы прошла, нас построили, потом зачитали имена и отправили на Красноказарменную, на формировку. Там сформировали три большие команды, но в первый раз я не уехал. У меня ботинки старые были, один со швом на подъеме и я ногу натер, практически ходить не мог. А в это время человек шесть потребовались в комендатуру – ну меня и направили. Вернулся из комендатуры, а мне и говорят: «Все, твоя 85-я команда уехала». Но в это время пришел приказ на формирование еще двенадцати команд, и меня назначили старшим одной из этих команд. В конце концов приехал покупатель, забрал нас и отвез в клуб у Белорусского вокзала. Там школа была, и нас в ней расположили. Жили сами по себе. Рядом кинотеатр, мы кто в кино бегал, кто к бабам, там же один молодняк собрался, 24-го года.

Потом приехал командир полка, майор, не помню уже его фамилию. Стали появляться офицеры, приехал старшина, возглавил наш взвод, а меня к каптернамусом в помощь назначили. Я недели две у него побыл, а потом думаю: «А кто печать ставит? Вдруг с меня стребуют? Мало ли, каптернамус взял и уехал, а меня за это на нары». Я старшине Сорокину подхожу и говорю: «Товарищ старшина, я больше не буду у каптернамуса». «А чего ты боишься?» «Ну как, хлеб дай, сало дай, сахар дай. А кто же спишет?» «Что ты боишься. Тебя не спросят солдаты».

Потом нашего майора отозвали, на его место пришел подполковник Скирда - боевой офицер весь израненный. Он посмотрел обстановку, объявил тревогу, собрал нас всех и мы направились в другое место. Там рядом с Хорошевским шоссе было здание разбомбленное, и вот там мы разместились. Окон нет, дверей нету, а Скерда нам: «Привыкайте. А то вы совсем избаловались: в тепле, канализация работает, в кино ходите». И вот там он начал давать нам прикурить. Это настоящий командир был, но мы молодые были, не понимали… Дней через 10 пришли «Катюши», у нас М-13 были, транспортные машины, радиостанции, у меня РСБ была, зарядные машины. Нас по машинам распредилили и давай еще сильнее заниматься.

Занимались мы не долго. Где-то в начале ноября нас погрузили на эшелон и отправили на фронт. Приехали на какую-то станцию, нас разгрузили и, сперва, направили на стрельбище, чтобы проверить кто как стреляет. И тут такой случай произошел – у нас два повара было, и вот, однажды, один готовил обед, посолил суп, и ушел на стрельбище, а второй повар вернулся со стрельбища. Он не знал, что суп уже посолен, и тоже посолил. А тут командир полка пришел, он всегда сам пробу снимал. Попробовал суп – он пересолен. И сразу поваров в штрафную роту: «Как же вы на переднем крае солдата накормите?» Но потом начальник СМЕРШа убедил комполка не посылать поваров в штрафроту.

Наш 312-й гвардейский минометный полк направили в район Сталинграда. Там мы воевали до февраля 1943 года, пока группировку Паулюса не разгромили и самого Паулюса не захватили.

Там однажды случай был – мы самолет немецкий сбили. Они низко летели, а нам как раз залп давать надо было. Так командир полка траекторию рассчитал, мы дали залп и сбили самолет. Так его за это наградили орденом, сам Калинин вручал. Это награждение даже в киножурнал вошло, который перед фильмами показывали.

В марте нас погрузили на эшелон и отправили в тыл, на переформировку. Мы от станции километров 15-20 отъехали, и эшелон остановился. Меня начальник связи Мельниченко вызывает, я с ним в одном вагоне ехал, и говорит: «Сходите, принесите радиостанцию, последние известия послушать». Я прихожу к машине, там радиостанции стояли, а машина закрыта. Я пошел шофера искать и смотрю – самолет летит. Я только в сторону от эшелона отбежал и тут бомба упала. Я смотрю, вагон ввысь подлетел и по земле катится. Он катится, а я от него. Добежал до старой воронки и спрыгнул туда. Рядом со мной офицер бежал, он с разгона в эту же воронку прыгнул и головой в снег воткнулся. Стоит, ноги вверх. В результате этой бомбежки четверо погибло и семь раненных. Командир полка спал, так над ним две доски выломало, но его не зацепило, а вот помпотеха убило. Он только с пополнением приехал. Похоронили погибших и поехали дальше.

Приехали в Москву, в Хамовники. Снова разместили в казармах артиллерийского училища. Там мы получили пополнение, почистились, немного передохнули. Там я на губу попал, на пять суток. Подрался с водителем командира полка и старшина меня посадил.

Потом нас из Москвы отправили в Тульскую область. Сперва приехали в Плавск, а там мать с сестрой Володи Волканова жила, в эвакуации. Ну мы с Володей в самоволку и убежали. Переночевали там. Утром прибежали обратно, а старшина заметил наше отсутствие, доложил командиру взвода и тот нас отругал: «Больше не смейте этого делать! Вы что, маленькие что ли?» А что мы, нам по 19 лет.

Из Плавска нас перебросили в Венев, точнее не в сам Венев, а в деревню Большие Жирки, 10-15 км от Венева. Там мы стояли. Получали пополнение, занимались, а в мае нас подняли по тревоге и направили в Мценск, не в сам Мценск, а под него, сам Мценск еще у немцев был.

Мы размещались в имении Тургенева. Оборудовали в саду наблюдательный пункт. Какое-то время мы там простояли, а потом началась артподготовка. Во время артподготовки мы наблюдали и за немецкими позициями, а потом передавали на огневые позиции. И тут у нас связь оборвалась, провод перебили, так восстанавливать командир взвода связи побежал, Саша Геркель, Царствие ему небесное. Еврей по национальности, из ученых, доброволец. Он не умел ни команду подать, ни приказать, все время сам бегал, жалел солдат. Погиб в марте 1944 году, под Каменец-Подольском. На наших глазах погиб… Пурга была, снег, где наши, где немцы непонятно было. И Геркель пошел в разведку. Зашли в лес, видим, впереди нас два-три человека идет. Геркель кричит им: «Остановитесь!» Один развернулся и из винтовки выстрелил, а Геркель в него из пистолета. Друг друга поразили. Он достает пистолет, разворачивается и стреляет из винтовки, тот падает и Генкель падает. Друг друга поразили. А пурга, снег, мы его тело пытались найти, но так и не нашли…В штаб пришли доложили. Наш … пошел, искали так и не нашли труп. Так до сих пор и неизвестно. И в честь его памяти сделали дивизионный залп по немцам. Хороший человек был.

А тогда, в 1943, после артподготовки в атаку 5 батальонов пошли. Так немцы из пропустили, а потом захлопнули за ними. Так они все в плен попали. Никто не вышел.

Немецкое наступление-то 5 июля началось и пять дней у нас бои шли. Наши «Катюши» день и ночь стреляли. Это же море огня… Мертвая зона… Снаряды в шахматном порядке рвутся, осколки летят не вверх, как от артиллерийского снаряда, а по земле стелятся, на равнине спасения нет, только в ровике.

Потом мы перешли в наступление, освободили Орел, он весь в огне был, дошли до Карачева, и там бои кончились. Наш полк отправили в Брянск, на формировку. Там мы простояли всю зиму, а в марте погрузили на машины и на станцию. Поехали мы на 1-й Украинский фронт, в состав 4-й танковой армии генерала Лелюшенко. Приехали мы на станцию Дарница, это считай Киеве. Причем, мы-то приехали в зимнем обмундировании, а там уже весна полным ходом и мы в валенках ходили по городу, по воде.

Потом начались бои за Украину. Мы наступали на Львов, там меня контузило. На курской дуге меня легко ранило, а подо Львовом контузило. А я хотел Львов увидеть, думал – пока Львов не увижу в госпиталь не поеду, ну пацан… Меня на машину погрузили, машина через Львов пошла. На какой-то улочке машина остановилась, я стал с нее слезать, а у меня руки ослабли, ноги не работают, сорвался. Потом всю ночь не спал, орал, мне все внутренности отбило, кровь шла. К утру заснул. Утром разбудили, дали стакан водки. Я выпил, позавтракал. Потом пришли два солдата, погрузили меня в машину и в Сандомир отвезли. Там в какое-то четырехэтажное здание, на четвертый этаж, затащили и бросили. Привезли меня где-то в 12 часов дня, время уже 11 час ночи, а про меня забыли. Тут какой-то санитар приходит, говорит: «Ты еще сидишь?» Я говорю: «Слушай, я ходить не могу - ноги не работают, руки тоже». Принесли носилки, меня тепленькой водой помыли, и на нары положили. Утром просыпаюсь - а у меня сапог нет, сперли.

Лежу - голодный. Тут танкисты из нашей армии приходят, говорят: «Ты что лежишь, назад не идешь?» Я: «Так и так, ходить не могу». Они кто консервы, кто хлеб, кто печенье принесли, меня накормили. Сутки отлежал - слышу ищут кого-то. А мою фамилию, обычно, путали. Кто Хомяков звал, кто как. Я слышу, ну что-то на мою фамилию похоже, кричу: «Может Холянов?» «Да, может быть и этот». Я сказал, что не хожу, пришли санитары, погрузили меня на носилки и отвезли в госпиталь. А госпиталь располагался в бывшем немецком лагере для военнопленных, недалеко от Сандомира.

Там я находился недели две или три. Помню, обход был - врач и сестра. Посмотрели меня: «Грязи ему сделайте, а пока банки поставьте». Ну она мне банки сделали, часов в 10 или 11 дня, и ушла. И только часов в 10-11 вечера пришла снимать.

Подлечился малость, уже ходить стал, опираясь на клюшку, мне клюшку дали, сделанную из сука, тяжелая такая. Познакомился в госпитале со старшиной-москвичом, он в комендатуре служил. Сидим с ним как-то, разговариваем, он: «Поехали ко мне в город, в комендатуру». «Ну поехали». А рядом со мной лежал раненый солдат из Сталинграда. Я ему и говорю: «Эй, Ванюш, я ухожу сейчас (а это было часов 5 или 6, перед подъемом), если спросят - я убежал в свою часть». Подлезли под колючую проволоку, вышли на дорогу, по которой поляк на телеге ехал, сено вез. Старшина попросил отвезти его в комендатуру. А там, как увидели - старшина приехал, встречают как отца родного, с такой любовью. Даже подполковник-комендант приехал его встречать. Мы пошли в каптерку. Он дверь открыл, а там полки, а на них бутылки, закуска - битком набито. Старшина мне: «Что будешь пить? Коньяк, водка или ром?» А мне ром в голове засел, я незадолго до этого картину смотрел «Остров сокровищ», так там капитан: «Рому мне, рому». Я и говорю: «Хочу рому, как в кино». Он налил, слегка выпили, пошли на обед. Стол накрыли, как генералу, закуски - все было. Пообедали с ним, потом отдохнули, полежали на койках, старшина вызывает, поставил еще ящик – вино, водка, и закуска, ну пошли дела. Потом телегу нагрузили, тоже вино, закуски, поехали в госпиталь. Приезжаем, а на проходной часовой стоит, не пускает. Ну мы все равно прорвались, подъехали к нашему бараку, там такую пьянку организовали.

А утром меня комендант вызывает, говорит: «Оставайся, будешь моим помощником, в Москву трофеи возить». А я в свою часть хотел, я же там с первого дня формирования, и отказался. Я отказался, а мне: «Не пойдешь, мы тебя все равно задержим в городе, куда ты денешься». Но я сбежал. Дошел до реки Сан, смотрю, идут машины нашей 4-й танковой армии. Я за кабину хоп, но – руки-то крепкие, как раньше, а ноги еще не совсем слушаются. Повис на кабине, на подножку не попал. Шофер увидел, остановился: «Что ты делаешь?» Я: «Слушай, вот так-то и так-то». «Ладно, нам некогда, садись». Мост проехали, а от первой машины пыль, грязь летит. Остановились. Мне говорят: «Перелезай на первую машину». Вот так я и ехал. Приехали мы на Вислу - бомбежка. На переправе переночевали, нам картошку сварили. Утром перебрались через Вислу поехали по трассе. Доехали до развилки, шофер говорит: «Мы сейчас сворачиваем влево, а тебе куда?» А я откуда знаю? Ну раз вы налево, давайте я с вами.

С километр проехали, смотрю навстречу машина нашего полка идет. Капитан Холейден едет, он погиб потом. Погиб. Я замахал рукой, она остановились. У меня пилотка упала, я на пилотку внимания не обращаю, пришел, доложил. «Некогда с тобой разговаривать, садись в машину». Я забрался и поехали. Приехали в штаб дивизиона, там капитан, командир дивизиона, Горбунов, замполит и Конопля, начальник штаба дивизиона. Я прихожу, докладываю: «Так и так, такой-то, сбежал из госпиталя». Комдив молчит, замполит молчит, Конопля молчит. А потом: «А ты знаешь про приказ Жукова, кто сбежал из госпиталя, считать дезертиром?» Я стою ни живой, ни мертвый. А потом: «Разрешите идти?» «Идите». Выхожу, думаю: «Во попал! Трибунал!» Прихожу к Старухину, ординарец начальника СМЕРШа полка, он потом в Берлине погиб. У нас с ним хорошие отношения были, так как я негласно в СМЕРШе состоял. «А, Николай, ты откуда взялся?» Я говорю: «Знаешь как меня обрадовал Конопля? Что я дезертир». И рассказал ему все. Он: «Не расстраивайся. Кушать хочешь?» А я голодный. Он консервы открыл, дал хлеба. Только поели, приходит Никоненко, начальник СМЕРШа. Сухаренко к нему и: «Иван Иванович, приехал Николай, а его не приняли. Сказали дезертир». «Как не приняли?» Подошел поздоровался со мной и вышел. Потом приходит и говорит: «Все, вопрос решен. Завтра командиру полка доложишь». А комполка у нас строгий был. У нас из полка убегали от дисциплины, такая строгость была.

Я утром встаю, позавтракали и пошел к командиру полка. Постучал доложил: «Товарищ подполковник, сбежал из госпиталя, поступил в ваше распоряжение». Комполка мне: «А милиция пришла, – всех связистов так называли - милиция. – Ну как?» Я рассказал как меня приняли, а комполка: «Иди, доложи Фролову, – это капитан медслужбы, – чтобы тебя лечил». Ну я поблагодарил и ушел.

Пришел к военврачу, он посмотрел меня и стал лечить. Так я вольным казаком стал – куда-то ходил, я чего-то делал. Тут меня в штаб полка вызывают. Я пришел, доложил начальнику штаба: «Вот тебе приказ, собирайся и уезжай». Я приказ смотрю: «Такого-то направить в учебный полк 1-го Украинского». Ну что - приказ есть приказ. Я собрался, с ребятами попрощался и поехал. А я по дороге в машину запрыгнул, пешком-то чапать далеко. Но, только я на машину- машина остановилась, меня хоп, и в СМЕРШ. Посадили в каталажку, под охрану. Я часа полтора там просидел, потом вызывают, оказывается меня проверяли, кто я такой. Ну проверили, все нормально. «Вот твои документы, вот направление. Обедать хочешь?» Я говорю: «Хочу». Покормили. Остановили машину, проверили документы и попросили меня подбросить, все равно по пути. Приехал я в какой-то городок, пришел в комендатуру. Мне нашлепку на документах сделали. А там две польки тесто катали как блины, и на плите вышла корочка. Эту корочку наломали как лапшу, меня покормили - вкусно. Утром встал, пришел в полк, доложился. Так я стал курсантом 8-го запасного полка. Был я в этом полку месяца полтора-два, до Нового года, повышал квалификацию радиста. Потом я узнал, что нас специально отобрали – готовили радистов к заброске в тыл немцев. Там я увидел радиостанцию «Север», маленькая такая, на ней только ключом работали. До этого-то мы только на микрофоне работали. Азбуку Морзе изучали, требовалось, но не работали, а тут ключом. В полку я сдал на радиста 3-го класса, это прием 12 групп.

10 января наш полк кинули на прорыв немецкой обороны. На западе немцы союзников в Арденнах зажали, они наше командование помочь попросили и вот нас бросили. Привезли нас на передовую, привезли из тыла гаубицы, с 17-го года, колеса еле держатся. Мы эти гаубицы заряжали и огонь вели, артподготовка. Ну сколько часов мы там провоевали, постреляли, а потом нас собрали и пешком через всю Польшу, в тыл. Я в полку уже командиром взвода был, вел занятия, составлял план занятий, а мне в свою часть хочется, а не отпускают. Так я написал письмо Сталину, во, какая глупость-то была. Написал письмо и мне ответ пришел – до сих пор удивляюсь – письмо солдата, а пришел ответ за подписью секретаря Сталина. А в письме: «Оставаться там, где приказано».

В конце концов, мне надоело в полку, думаю – надо бежать? А как бежать-то? Узнал, что приехали покупатели, прихожу, прошу. Мне: «Откуда и как?» «Из артиллерии». «А кто такой?» «Радист». Майор: «А что, я тебя возьму». Так я попал в батарею управления 37-й истребительно-противотанковой артиллерийской бригады.

В батарее народ попался московский, интеллигенция. Эта бригада в резерве главнокомандующего была, в боях участвовала, но ее берегли, не знаю, может у кого «мохнатая рука» была или что-то. Один полк в бригаде был самоходный, а другой обычный, им подполковник Ленский командовал. С этим полком я и участвовал в боях за Берлин. Жуков пошел в лоб брать Берлин, а Коневу приказали (это я уже позже узнал), отрезал американцев, чтобы они в Берлин не вошли. Сталин головастый мужик-то.

Мы американцев отрезали и не пустили. Окружили Берлин, взяли. Я на станции дежурю слушаю приемник: «Победа!» Все! Но я думаю так не так. Переключаю на другую волну тоже: «Победа!» На третью: «Победа!» Приходит командир бригады: «Товарищ гвардии подполковник, Победа!». «Откуда ты взял?» «По рации слышал. Две станции проверил, уже поздравляют с Победой». Он у себя позвонил куда-то, а потом вскакивает, выбегает и из пистолете бум-бум-бум. Все вскакивают, стрельбу такую открыли – из автоматов, из пистолетов. День такой - Победа! Выкатили бочку вина. Комбриг сам командует: «Бригада - наливай! Такое один раз в жизни бывает! Выпьем за победу!» Только позавтракали - приказ. И нас на Прагу, чехи по рации обратились, попросили помощь оказать. И вот мы на Прагу.

Дошли до Праги, как нас встречали… Нас ждали. Встретили нас. Представляете, нас сразу приглашают в квартиры, с нас все снимают, стирают, в ванной моют. Встречали нас изумительно, по-братски. Это с 8 на 9 мая было, тогда уже Победу официально объявили. Мы там неделю простояли. Партизаны, нас встречают, в рестораны приглашают, затаскивают, обнимают, целуют.

Вот так окончилась моя война.

После войны нашу бригаду перевели в Венгрию, там я уже покомвзвода в школе сержантского состава был. Потом бригаду расформировали и попал в полк Дважды Героя Советского Союзу Петрова, у него обоих рук не было. Служил в штабе. Однажды такой случай был, команда нашего полка заняла первое место по футболу среди бригады. Петров нас выстроил, объявил благодарность и дал нам по двое суток отдыха. Утром подъем сыграли, а мы с Борсовым спим, не встаем. Приходит командир батареи, гвардии капитан мы его прозвали «негвардии капитан». Старшина доложил. Он нас поднял. Мы встали - бух, по двое суток ареста. Ну что, погоны сняли, ремни поснимали, и на губу нас отвезли. И тут на губу Петров приехал. Построил всех арестантов, и давай у каждого спрашивает почему сидит. Дошел до меня с Борсовым: «Почему?» Мы докладываем, что комбат Шик дал трое суток ареста. Петров: «Дежурный, ну-ка, «негвардии капитана» ко мне». Он приходит, Петров: «За что посадил?» «Они не подчинились моему приказу. На подъем не встали». «А ты знаешь, что нарушил мой приказ? Я им дал два дня отдыха, а ты их посадил. 10 суток домашнего ареста». А тогда вышел Сталина - с офицеров за высчитывали деньги. А нас с губы выпроводили.

И вот уже из Венгрии меня демобилизовали. Так закончилась моя воинская служба.

- Спасибо, Николай Филиппович. Еще несколько вопросов. Вы сказали, что в Клину входили в состав истребительного батальона. Как батальон был вооружен?

- Да какой там, вооружены! У нас в штабе кобура висела, я ее однажды одел, засунул в нее какую-то железку никелированную пошел в патруль. Мы вдвоем патрулем идем, я слышу, в кустах шорох и разговор. Подходим ближе. Смотрим – солдат и женщина. Я солдата за шкирку хватаю, а что я? Пацан как пацан, а солдат здоровый. Он меня за грудки хватает, а у меня кобура выехала вперед. Он видит кобура, а из кобуры что-то торчит. Он подумал пистолет. Он попросил прощения и ушел, а эту женщину мы довезли до города: «Иди, и больше не ходи».

- А что он, пытался изнасиловать?

- Да нет, полюбовно. Там не было ни шума, ни криков. Полюбовно.

- Вы говорили, что одной из задач батальона была борьба с ракетчиками. А кем они были? Наши или немцы?

- А кто из знает. Наших хватало и военнопленных, и агентура работала.

- Какие у вас были «Катюши»?

- М-13.

- А на каких машинах?

- Сперва были на наших ЗИС-5, а потом уже пришли студебеккеры.

- Вы видели работу своих «катюш»? Эффект? Результат?

- Ну а как же! Сам под ними был, на Брянском фронте. Мы рядом с какой-то деревушкой стояли, в поле стояли и рядом овраг. В овраге мы машины разместили. А у меня в это время на ноге 5 или 6 чириев было, я ходить не мог, болели очень. Мне приказали помогать повару готовить обед.

А недалеко от нас, метров в 100 или 200, женский батальон стоял, там речушка текла, и они в этой речушке белье стирали. Я смотрю – самолеты летят. Присмотрелся: «О, наши орлики летят, Илы». Только так подумал, как они по женскому батальону бомбить начали. А потом до нас долетели, я запомнил номер последнего самолета – 9. Долетели до нас и РСами по штабу. Я в овраг спрыгнул, в глазах потемнело - боль, и я стал падать, и в это время мне как бритвой бок разрезало, но не сильно, только шкурку. Они улетели и тут приезжает комполка, начальник СМЕРШа. Смотрят на меня, говорят: «У тебя кровь». Я взял платок, кровь вытер. И рассказал про Илы. Комполка разозлился, он лысый был, под Котовского, мы его батя звали, и говорит: «Полетят обратно, ну я им устрою». Но обратно они не полетели.

- А под немецкие бомбежки попадали?

- Попадал под обстрел, уже на Курской дуге. Меня спасло то, что я оказался в небольшой землянке. Я когда из землянки вылез – там все полет горело.

- А вы видели, чтобы стреляли прямой наводкой катюши?

- А как же. Это было на станции города Лучи, когда шли на Львов. Там места болотистые и одна дорога, а немцы нас обстреливают. Нам приказ: «Бить прямой наводкой». Мы направляющие положили и залпом по болоту. После этого залпа немцы стали сдаваться.

А перед этим наш полковник или подполковник, точно не помню, построил пленных немцев и стал их палкой бить. Но это чересчур. Ну увел бы куда-то, за дома, чтобы немцы не видели. А он на глазах у немцев бьет пленных, а по рации в это время передают сдавайтесь. Разве это хорошо?

Правда, так не только немцам, но и нашим доставалось. На моих глазах был на Брянском фронте, командующий Брянским фронтом генерал Попов бил генерал-майора клюшкой на армейском НП. Генерал-майор не мог поднять дивизию, ей на лес наступать, а там под каждым деревом пулемет, море огня и пехота не может подняться. Вот Попов генерал-майора клюкой и бил.

Потом Попов приказал командиру дивизиона подтащит дивизион на прямую наводку и по лесу. Мы залп дали, и тогда пехота поднялась, взяла высоту. А так не могла, под каждым деревом пулемет…

Тогда и начальник связи нашего полка погиб, молодой парень, старший лейтенант. Как раз шел на наблюдательный пункт и попал под обстрел.

- А сколько требуется, чтобы перезарядить катюшу? Там специальные машины или ручной? Как это вообще выглядит?

- Направляющие – как рельс на железной дороге. Снизу вставляется мина, толкаешь и закрываешь затвор, чтобы она назад не упала. У командира орудия пульт управления. Комбат давал команду и залп. На направляющих мины с обеих сторон, справа, слева, и последняя из центра уходит. Смотришь - огоньки летят. А шум! Как будто паровой котел взорвался и пар выходит. Такой гул от катюши. Я однажды попал. Пришел на огневую позицию. Тепло, я присел и заснул. И в это время они залп давали. Как загремело, загрохотало, я вскочил волчком на одном месте завертелся. Растерялся. Потом сообразил, что это наши катюши стреляют. Хорошо все ушли в укрытие, остались шофер и командир орудия, меня не видели.

- С одного места не стреляли? Или старались после залпа уехать?

- Ну у нас же не «катюши», а рамы «катюш». Мы вырывали в земле ровики в земле, ставили туда направляющие, заряжали их и давали залп.

Машины-то уезжали, а мы не могли. Немцы привыкли, что «катюша» дает залп и сразу уезжает и наработали по дорогам стрелять, чтобы поймать. А мы из этого ровика выстрелили и на месте остаемся. Снова мины воткнули и снова залп. Вот такие дела.

- Вы говорили, что нештатно работали в СМЕРШе. В чем заключалась ваша работа?

- В секретной службе в полку.

- А как вообще к СМЕРШу относились?

- Был такой случай. Мы остановились на станции Сумы. Я стоял на посту, охранял эшелон, напротив был базар. Наш офицер туда пошел, а навстречу идет женщина и наш старший лейтенант передает ей бумажку. А ей-то зачем? Я свои часы отстоял и доложил о том, что было. Потом оказалось, что он агент. Наш русский был, и женщина тоже русская. Тогда я спас полк.

Потом, у нас в полку, в Озерках, один дивизион полностью разбомбили. Там поймали женщину, медика, а она тоже шпионкой оказалась. Такие случаи.

- А следствие по этим делам какое-то было?

- Ну ведь нам не докладывали.

- Как относились к мирному населению Германии?

- Вот я по себе знаю – я всегда доброжелательно относился. Народ-то ни в чем не виноват. Ни наш народ, ни их. Он же беспомощный. Все это команды сверху. Я ни одного ни немца, ни венгра не обидел. Только один случай в Польше был.

Мы, четверо солдат, шли ночью. Зашли к поляку, переночевать. Сено-солому подняли, а там вши в соломе ползают. Мы поляка зовем: «Что ж ты нас так? Там вши ползают». «Отстаньте, вот хотите ложитесь спать». А какой там сон, там сено шевелится - столько вшей. Ну мы этот дом и сожгли. Это единственный случай был. А так – какой смысл, это же мародерство, а я мародерство вообще я с детства не переношу. Так меня воспитали – самое главное честным быть.