Е.Н.Б. - Родился 22/6/ 1922 года в Одессе, но в 1925 году наша семья переехала в Тирасполь, и в этом городе прошла моя юность. Семья была большой - пять братьев и две сестры. Из пяти братьев, на войне, уцелел только я один … Отец умер еще задолго до войны. А мать, вместе с одной из моих сестер, немцы расстреляли в Одессе в 1941 году… В 1939 году я окончил 10 классов в Тираспольской средней школе №4 и решил поступать в военное училище, очень хотел быть кадровым военным. Но в училище тогда не принимали документы у семнадцатилетних юношей, так что - пришлось срочно «принимать меры». Договорился в военкомате, чтобы мне переправили год рождения с 1922 на 1920 г.р. и с двумя одноклассниками, Мишей Голевым и Давидом Рабиновичем, поехал поступать в СУЗА - Севастопольское училище зенитной артиллерии, которое готовило кадры в основном для частей береговой обороны флота.
Г.К. - Расскажите подробнее об этом училище. Мало кто о нем сейчас вспоминает, только иногда, упоминают о СУЗА, когда пишут о генерале армии Штеменко, выпускнике этого военного училища, или когда речь идет о руководителе краснодонской подпольной комсомольской организации «Молодая Гвардия», лейтенанте Иване Туркениче, который закончил СУЗА в 1941 году.
Е.Н.Б. - Училище располагалось на Корабельной стороне, возле памятника герою обороны города в Крымской войне матросу Кошке. Учебная программа была рассчитана на два года. Готовили на 76-мм и 85 мм орудиях, изучали 20-мм зенитные пулеметы, ДШК и так далее.... Командовал училищем полковник Морозов, военкомом был Тарасов. Я попал в 1-ый курсантский дивизион, которым командовал Чернухин, (с которым мне довелось вновь встретиться уже на фронте под Ельней), а нашим политруком был Кулиш. Распределили на 2-ую батарею. Моей батареей командовал старший лейтенант Чайка. Он, и его заместитель Осипов, после войны стали генералами. Хорошо помню своего взводного командира - лейтенанта Удовиченко и преподавателя курса тактики полковника Жевнарчука, который на фронте был начальником штаба 33-ей зенитной - артиллерийской дивизии. С ним тоже меня судьба столкнула на войне. Готовили нас очень серьезно, все учения и стрельбы проводились в обстановке максимально приближенной к боевой. Гоняли курсантов до седьмого пота. На совесть готовили, к настоящей войне, а не к парадам и салютам. Весной сорок первого года учебные тревоги стали почти ежедневными, многие курсанты просто отказывались идти в увольнение в город - «только с горы спустишься, так сразу надо бежать назад вверх, тревогу объявили!»... Первого июня 1941 года в училище состоялся выпуск командиров.
Не было никаких торжеств и церемоний, в воздухе «явно пахло войной» и всех быстро направили по флотам и приграничным округам. Меня, как отличника учебы, оставили служить в училище командиром курсантского взвода. Еще весной был произведен новый набор в училище, к нам прислали для продолжения учебы курсантов- артиллеристов из Ростова, Тбилиси, Харькова. С 1/6/1941 по 20/6/1941 вся флотская эскадра была на учениях в море, город опустел, но в пятницу, двадцатого июня, корабли стали возвращаться на базу, моряки сошли на берег в увольнительные, на набережной и на танцплощадках играла музыка, духовые оркестры, но у многих из нас было ощущение, что это действительно последние мирные дни…
Г.К.- Каким было для Вас первое утро войны?
Е.Н.Б. - Для севастопольцев война началась в 02-00 ночи. У меня день рождения - 22 июня, и накануне, я с товарищем, тоже молодым лейтенантом, пошел в ресторан «Приморский», так сказать, отметить это событие. В полночь вышли из ресторана, доехали на трамвае до вокзала, а дальше пошли пешком в наше училище. Только вернулись к себе в ДНС (дома начальствующего состава), легли спать, как прибегает дежурный курсант и кричит - «Тревога! Война!». Я говорю ему - «Ты что орешь! Какая война?». Схватили с товарищем пистолеты и противогазы, прибежали на плац училища. Весь личный состав СУЗА уже стоял в строю. Со стороны Балаклавы появился одиночный самолет. Корабли стали ловить его прожекторами, корабельная зенитная артиллерия открыла огонь. Самолет ушел с набором высоты. К нам вышел начальник строевого отдела и объявил - « Всем оставаться на месте! Ждать прихода начальника училища!». Начальник уже был на совещании у командующего флотом Октябрьского. И когда он вернулся, то сразу сказал следующую речь - «Товарищи, началась война! Гитлер вероломно напал на нас! Требую соблюдать спокойствие. Товарищи курсанты, ваша учеба продолжается…», и потом говорил еще какие-то «обязательные» пафосные слова. На территории училища сразу ввели светомаскировку, и уже утром, часть командиров получила назначения в воинские части.
Г.К.- Насколько интенсивными были налеты вражеской авиации на Севастополь в первые дни войны?
Е.Н.Б. - Начиная с 23/6/1941 года, начались ежедневные налеты на город. Сначала бомбили только по ночам. Бомбили корабли, стоящие на рейде и у причальных стенок. Первые бомбы падали на Примбуль, в районе Мартыновой бухты ( где располагалась гарнизонная гауптвахта), на улице Щербака и во многих других местах в Севастополе. Бухты забрасывали минами, спускаемые на парашютах, и создавалось впечатление, что сбрасывают воздушный десант. Сразу стали организовывать отряды по борьбе с немецкими парашютистами. Но уже утром, на рейде, стали подрываться суда ОВС (Отдел вспомогательных судов). Начали выяснять, что происходит, и тогда обнаружили, что немцы сбросили новые магнитные мины. С этими минами потом разбиралась группа будущего академика Курчатова, организовавшая на флоте станции размагничивания кораблей.
Г.К.- Что происходило с Вами в эти дни?
Е.Н.Б. - В училище было сформировано несколько курсантских зенитных батарей, одной из которых поручили командовать мне. Батарея заняла позиции на склонах Малахова Кургана.
Г.К.- Какие задачи ставились перед Вашей батареей?
Е.Н.Б. - Задача была простой - сбивать все вражеские воздушные цели на высоте до 5-ти километров в заранее определенном квадрате, который мы прикрывали. «Эшелоны» высоты от 5-ти километров и выше - находились в зоне ответственности авиации ПВО. Моя батарея прикрывала участки завода №13 -ВМЗ, завода №1127, завода им. Орджоникидзе, филиал Ленинградского ВИМУ, базу подводных лодок в Балаклаве и другие объекты. Батарея насчитывала в своем составе примерно 100 человек, на вооружении у нас были 37 -мм полуавтоматические зенитные пушки, со скорострельностью 160 выстрелов в минуту и приборы ПУАЗО -2. В августе всех курсантов моей батареи вернули в училище, которое эвакуировалось в Башкирию, и вместо них, мне прислали зенитчиков, призванных из запаса. Я добровольно остался в Севастополе, в эвакуацию не поехал.
Г.К.- До начала ноябрьского наступления немцев на Севастополь Ваша батарея имела боевые успехи?
Е.Н.Б. - Официально засчитанных сбитых немецких самолетов на счету батареи не было.
Г.К. - Как Вы попали служить в 7-ую Бригаду Морской Пехоты?
Е.Н.Б. - В начале ноября немцы прорвались к Дуванкою, меня отозвали с Малаова Кргана и направили командовать зенитной 37-мм батареей в 7-ую Бригаду МП под командованием полковника Жидилова Ивана Ефимовича. Батарея действовала в районе Мекензиевых гор, хутора Дергачи, использовалась для огневой поддержки при наступлении на высоту 137,5, и так далее. Батарея вела в основном огонь по немецкой пехоте. Нас постоянно придавали на усиление батальонов морской пехоты. Сегодня мы поддерживаем батальон Моисея Просяк, завтра - батальон капитана Матросова. Комбриг Жидилов использовал нашу батарею как свой огневой резерв. Рядом с нами сражались моряки подполковника Потапова из 8-ой Бригады, и им тоже мы часто помогали своим огнем.
Г.К. - Бои были тяжелыми?
Е.Н.Б. - Очень. Там такое увидеть довелось… И отход Приморской Армии на Севастополь тоже происходил на моих глазах. А в ноябрьских боях… Моряки ходили в атаку по несколько раз в день… Людей у нас никто не считал и никто не жалел… За наше довоенное «шапкозакидательство» мы заплатили дорогую кровавую цену. На одной «Полундре!!!» и «.. вашу мать!!!» - далеко на войне не уедешь. Я помню, и как начиналась эвакуация города, и как все госпиталя в Инкермане были забиты ранеными… И как слепые и израненные матросы и солдаты под бомбежкой ползли к кораблям, стоящим у пирсов…
Г.К. - Когда 1-ое немецкое наступление на Севастополь было остановлено?
Е.Н.Б. - Примерно 22 -23/11/1941 ожесточенный накал боев пошел на убыль, наступило временное затишье. В первых числах декабря, в штаб СОРа (Севастопольский Оборонительный Район) вызвали с позиций, из разных частей, 15 командиров - артиллеристов. Я был среди них. Нам приказали морем прибыть в Новороссийск для получения новых назначений. Всю нашу группу в спешном порядке отправили на Ленинградский фронт. В самом начале 1942 года я уже командовал батареей 37-мм пушек в 16-ом отдельном зенитном артиллерийском дивизионе, прикрывавшим на Ладоге «Дорогу жизни».
Г.К. - Батарея располагалась непосредственно на Ладожской трассе?
Е.Б.Н. - Да. От нашей позиции до берега было расстояние 12 километров. Через Ладогу шло три «нитки» - дороги: одна работала только на вывоз гражданского населения из Ленинграда, вторая - служила для перевозки продовольствия в город, а третий, самый короткий маршрут трассы - использовался только для переброски войск и боевого снаряжения. Наши огневые позиции были оборудованы прямо на льду Ладоги. Холод, голод, потери….В день бойцам выдавали по 200 грамм хлеба и один раз в сутки кормили кашей. На наших глазах уходили под разбитый лед, в темные воды Ладоги десятки машин… Там действительно было страшно… В начале марта 1942 года моя батарея была полностью уничтожена немецкими бомбардировщиками. Из 100 человек личного состава в живых осталось всего шестеро…Даже раненых не было...Только трупы погибших товарищей и искореженные пушки…Мы, оставшиеся в живых, пешком по льду дошли до штаба дивизиона…Но уже через день - другой, меня, как имеющего боевой опыт, вместе с командиром дивизиона капитаном Иваном Коротициным, отправили оттуда на учебу на Высшие Артиллерийские Курсы, при Артиллерийской Академии имени Дзержинского. Академия находилась в эвакуации в Самарканде. Проучились мы там всего два с лишним месяца, и уже в начале июня 1942 года, весь наш курс, в полном составе, был возвращен на фронт. Я получил распределение в 341-й Отдельный Артиллерийский Зенитный Полк армейского подчинения, входивший в состав 30-ой Армии. Полк стоял под Москвой, в Кунцево, на формировке. В состав полка входили 4 зенитные батареи и 2 роты пулеметов ДШК. Командовал полком майор Будник, комиссаром был Антонов, начальником штаба - Мухортиков. Все трое были отличными людьми и толковыми командирами. А рядовой и сержантский состав полка процентов на восемьдесят состоял из амнистированных заключенных, поздней весной сорок второго года выпущенных из лагерей, и, «без пересадок», сразу отправленных на фронт. Только командиры орудийных расчетов и часть бойцов взводов управления не имели в прошлом никакого отношения к «лагерному уголовному миру».
Г.К.- Как Вы справлялись с таким непростым «контингентом»?
Е.Н.Б.- Я сразу разобрался, что творится у моих батарейных «зэков», и по каким законам и порядкам они привыкли жить. Все решения, выполнять приказ командира или нет - принимал «пахан», самый авторитетный «зэк», бывший вор - «домушник» Немиров. «Пахана» назначил писарем батареи, и все пошло как по маслу. С этой батареей я провоевал больше года и мои «зэки» меня почти ни разу не подвели. Народ на батарее подобрался хороший, вспоминаю о них с большим уважением. Когда начинался сильный немецкий артобстрел, по «приказу пахана», у моей землянки выставлялся «часовой» в задачу которого входило, ни много,ни мало - «воспрепятствовать выходу комбата из землянки во время артналета»… Пытались меня уберечь…
Г.К. - Сколько личного состава было на батарее?
Е.Н.Б.- Около ста человек. Два огневых взвода, 4 зенитных установки. Расчет каждой зенитки - 8 человек. Взвод управления. Взвод обеспечения. Огневыми взводами командовали лейтенанты, братья Феденко, Григорий и Павел. Старший брат, Григорий, до войны закончил физмат Харьковского Университета, а Павел работал техником. Очень хорошие были ребята… И погибли братья Феденко вместе, в один день, осенью сорок третьего года…
Г.К.- Какими орудиями была вооружена Ваша батарея?
Е.Н.Б.- Сначала нам объявили, что мы должны влиться в состав формируемого танкового корпуса, и мы получили американские 20 - мм счетверенные зенитные установки, расположенные на бронетранспортерах. Но уже через неделю всю эту технику у нас забрали назад, а нам привезли 37-мм зенитные пушки, «полуавтоматы». Вместо американских машин получили ЗИС-3, лишь только для перевозки орудий оставили «виллисы». После двухнедельной подготовки полк погрузился в эшелоны и отбыл на Калининский фронт. В июне 1942 года моя батарея приняла свой первый бой, который вначале пришлось вести не с вражескими самолетами, а с немецкими танками.
Г.К. - Как это произошло?
Е.Н.Б.- Выгрузились в Калинине, и через встречавшего нас «делегата» связи, получили маршрут следования к передовой линии. Едем по дороге, впереди нас никого, ни пехоты, ни наших артиллеристов. А навстречу нам, по шоссе, как на параде, идут четыре немецких танка… Кто-то из сержантов еще сказал, мол, смотрите, наши танкисты в тыл на отдых пылят. Я сразу понял, что это немцы, крикнул - «Батарея к бою!». Развернули орудия и сразу подожгли три танка. В это время в воздухе над нами появились «юнкерсы», четыре самолета, и стали засыпать нас бомбами. Некоторые со страху полезли под платформы установок. Пришлось достать пистолет, и, угрожая личным оружием, вернуть людей по местам.
Г.К.- Как использовались на передовой батареи Вашего 341-го ОЗАП?
Е.Н.Б. - Задача отдельных полков состояла в зенитном и артиллерийском прикрытии переднего края. Батареи ставили в 500- 800 метрах от передовой траншеи, или возле передовых НП стрелковых полков. Так что, мы честно воевали, а не «были рядом с войной». Моя батарея прошла тяжелый путь на войне. Я сейчас просто по памяти перечислю населенные пункты, в боях за которые нам пришлось принимать участие. Любой человек, кто хоть немного знаком с историей войны, сразу поймет, что нам пришлось испытать. Осташков, Селижарово, Холм -Жирковский, Кувшиново, Нелидово, Карманово, Ельня, Демидово, Рудня, Ленино, Орша… Хлебнули горя и лиха столько, что никому не пожелаешь.
Г.К. - Батарее еще приходилось на передовой отражать танковые атаки?
Е.Б.Н.- Под Селижарово батарея уничтожила 10 немецких танков и батальон пехоты. Об этом бое писали в разных армейских и центральных газетах, и мы даже попали в приказ по фронту. За этот бой весь личный состав расчетов, непосредственно участвовавший в отражении этой атаки, был награжден, и там я получил свой первый орден. Тяжелый бой с танками был и в районе деревни Космариха, которую мы прозвали «Кошмариха». Смрад, запах горящего человеческого мяса…Там был встречный танковый бой, так пылающие машины просто «лезли друг на друга». Там моей батарее удалось сжечь четыре немецких танка на прямой наводке. 31/12/1942 в ночном бою батарея записала на свой счет еще два танка. Я думаю, что, даже в самых удачливых ИПТАПах с трудом можно было бы найти батарею, которая за короткий период времени, всего лишь за полгода, смогла уничтожить столько танков противника. Но вот везло нам на танки, и в прямом и в переносном смысле. Хотя чему удивляться, при той интенсивности боевых действий на Ржевском участке фронта, подобное могло произойти и не только с нами. Но в основном, конечно, на Калининском фронте мы стреляли по самолетам. За год батарея сбила 14 немецких самолетов. Этот показатель считался более чем отличным.
Г.К.- Выражение «Ржевская мясорубка» прочно вошло в лексикон фронтовиков - окопников. Но многие участники тех сражений, рассказывают еще о неимоверно тяжелых природных и бытовых условиях, в которых приходилось воевать.
Е.Н.Б. - Вообще, вся война под Ржевом, это сплошной кошмар и тяжелые потери. Но еще ведь и природа воевала как третья сила, и против нас и против немцев. Кругом болота. Лопатой на штык в землю копнешь, и лунка моментально заполнялась водой. Все траншеи и землянки в воде. У всех опухали ноги настолько,что мы не могли сами снять с себя сапоги. Грязь непролазная, проехать нельзя, машины застревали в грязи чуть ли не по кузов. Только когда появились «студебеккеры» с лебедками и «доджи ¾», проблема с подвозом к передовой боеприпасов и провианта частично решилась. Кормили нас относительно неплохо, мне после двух месяцев на Ладоге, «ржевский паек» иногда даже казался роскошным и калорийным. Но были и времена, что мы и грибы собирали, и крапиву, чтобы как-то подкормиться. В наступлении, и один раз в окружении, нам сбрасывали с самолетов мешки с сухарями. Мешки бумажные, при ударе о землю они разрывались, и сухари рассыпались в грязи. Подымешь такой сухарь, рукавом шинели его вытрешь и ешь с аппетитом, аж за ушами хрустит. Передовая… Тут не до разносолов. У нас, кстати, на батарее были два повара. Одного потом убило, а второй к немцам перебежал.
Г.К. - Чем так батарейному повару в Красной Армии «не понравилось»?
Е.Н.Б.- Трудно сказать… В августе сорок второго в ровик, где находились наши шофера и повара, угодил снаряд. Одного повара, украинца Швеца, разорвало в клочья, а второй, Пищугин, уцелел, но, видимо, после этого случая - «сломался психологически». Пищугин был пожилой дядька, родом из Ростова.
Когда он перебежал к немцам, я не стал сообщать об этом ЧП в Особый Отдел, а подал Пищугина в списках убитых, списал его как «павшего смертью храбрых». Понимаете, в чем тут дело. Во - первых, не хотел, чтобы «особисты» перерыли всю батарею в поисках «пособников и единомышленников». А во - вторых, у Пичугина был сын, молодой военврач, и мне не хотелось, чтобы позорный поступок его отца, перечеркнул парню всю дальнейшую жизнь. Но сыну - военврачу я письмо все же написал, в завуалированной форме намекнул, мол, жив твой папаша, только больше не воюет, поскольку - «в гости пошел к дяде Гансу»…
Г.К. - Вернемся к вопросу о снабжении войск. Насколько верным Вам представляется утверждение некоторых историков, что весь 1942 год и весной 1943 года на Калининском фронте солдаты просто - «почти постоянно голодали»? Отдельные источники даже приводят в доказательство постановление ГКО от 24/5/1943, и выдержки из доклада комиссии ГлавПУРа под руководством Щербакова, и некоторые другие документы. Вот Вы говорите - «нас кормили неплохо».
Е.Н.Б. - Калининский фронт растянулся на сотни километров, и в условиях постоянной распутицы, бездорожья, воровства в тылах, такой факт, как - голод на передовой - вполне мог быть, но только в определенные короткие периоды. А постоянного голода точно не было. На моей батарее не было случаев голодной смерти или алиментарной дистрофии. Тем более, мои ребята, почти все были из уголовников, народ смелый и рисковый. Так был случай, что за провиантом они в немецкий тыл сходили, и в своем тылу могли иногда «пошуровать».
У нас, конкретно на моем участке передовой, в голодные обмороки у орудий никто не падал. Помню, в расчете сержанта Горячко, был молодой солдатик по фамилии Теличкин. Высокий, где-то метр девяносто ростом, худющий как скелет, сутулый паренек, прибыл к нам с пополнением. Как-то иду проверять посты, вижу, в темноте, стоит Теличкин на посту не шелохнувшись, как столб на дороге, справно несет службу. Возвращаюсь назад и снова - его фигура в той же застывшей позе, не шелохнется. Подошел поближе, а Теличкин - спит стоя. Осторожно забрал у него винтовку, а потом разбудил. Спрашиваю его - «В чем дело, товарищ рядовой? Немецкую разведку проспать не боишься?» - «Товарищ капитан, голод меня до ручки довел, ослаб я совсем, вот и в сон клонит». Отвел его к старшине и сказал, чтобы накормил «от пуза», и каждый день давал Теличкину двойную норму каши и «усиленную пайку» хлеба, пока не откормим его до нормальных кондиций. Проблема еще была в другом - «куриная слепота» у бойцов, вследствие авитаминоза. Как с этим боролся на батарее?
Вокруг, при бомбежках и артобстрелах много коней убивало и ранило, так я добывал для ребят лошадиную печень и заставлял ее есть почти сырой, с кровью. Это помогало. Но на нашем участке фронта, например, в соседней стрелковой дивизии были вспышки сыпного тифа, а в зенитном полку некоторые заболели туляремией. Бед на нашу голову всегда хватало.
Г.К.- Как это выглядело на деле - «в своем тылу пошуровать»?
Е.Н.Б. - Как - то, зимой, отвели нас внезапно с передовой в тыл, километров на 40-45. Поставили в зенитное прикрытие возле станции Панино. Заняли мы позиции в лесу, на отшибе. А вокруг станции собралось порядком зенитных частей, включая зенитный бронепоезд, появились автоматчики с петлицами войск НКВД и солдаты из полка по охране тыла. Нам запретили отлучаться с позиций. На станцию проследовал поезд из шести пассажирских вагонов. Потом нам говорили, что на фронт приезжали сам Сталин с Жуковым, с проверкой. Я лично их не видел, но возможно, что так и было. Но перед этим к нам на батарею нагрянул, не кто иной, как лично начальник Политотдела Армии, проверять «оцепление». И в это время он заметил, как наш часовой пререкается с какими-то стариком и старухой, пытавшимися пройти на батарею. Нач. ПО решил лично выяснить, в чем дело. И старик ему говорит, что позавчера, кто-то увел из его сарая корову, и он «грешит» на моих батарейцев, мол, это именно они два дня назад сюда прибыли, и сразу - нет коровы. Нач. ПО приказал мне разобраться, и пригрозил, в случае чего, трибуналом. Подозвал кого-то из своих комиссарских, из сопроодающих штабных политруков, и поручил ему - «проследить и доложить!». Они уехали, я собрал батарейцев, и сказал, что если это ваших рук дело, так давайте вместе думать, что предпринять. Скомандовал - «Разойдись!». Через полчаса подходит ко мне «пахан» Немиров и говорит - «Я корову увел, с напарником «сработали». Вы, разве, товарищ комбат, не заметили, что мы второй день свежее вареное мясо в котелках имеем? Вы это мясо сами ели…».
Пришлось нашему старшине «крутиться», и добывать у тыловиков «отступное» (в обмен на трофеи), отвез он старикам два ящика тушенки и мешок хлеба, а они подписали бумагу, что корова уже сама нашлась. Эту бумагу мы «надзирающему политруку» и передали.
Г.К.- Ваше отношение к приказу №227?
Е.Н.Б. - Приказ был жестокий, но необходимый. Я лично этот приказ одобрял. Поймите, страна действительно стояла на краю могилы. И этот чувствовал каждый солдат и командир на передовой. Ведь в том же летнем сражении под Ржевом, кроме массового героизма и самопожертвования, мы насмотрелись и на «самострелов», и на трусов. Если все без обиняков рассказывать… Но лучше не надо об этом…
Г.К.- И тем не менее. Конкретно, на Вашей батарее, были случаи трусости или невыполнения боевого приказа?
Е.Н.Б. - Под Новый 1943 год мы стояли в обороне под Ржевом, напротив бывшего дома отдыха имени Семашко. 31-го декабря, вечером, приказал раздать бойцам по «сто грамм наркомовских» с добавкой, и мы сели в землянках праздновать. Думали немцы в эту ночь тоже отдохнут от войны, но… Начался обстрел. Слышим рев моторов. Пехота нам передает, что на нас идут шесть немецких танков, видимо разведка боем. Танки сначала вели только огонь трассирующими пулями из пулеметов. У меня был комиссаром батареи некто Маркелов, до войны работавший в Москве каким - то начальником в пожарной охране. Я ему говорю - «Иди к четвертому расчету, поможешь ребятам в случае чего». Два танка мы сожгли, и немцы отошли на исходные позиции. Объявили «отбой». Смотрю по сторонам, а где мой политрук? Пошел к четвертому расчету. Возле ровика стоит часовой и меня спрашивает - «Товарищ капитан, вы кого-то ищете?» - «Комиссар наш куда-то пропал» - «Да, вот он, в землянке, пьяный спит» - «И давно спит?» - «Не знаю, как танки на нас пошли, он сразу в землянку юркнул». Поднимаю Маркелова и говорю ему - «Хорошо же ты ….. воюешь! Тебе ничего не снилось?». Вернулся к себе, звоню комиссару полка - «Забирай своего Маркелова. Мне такой политрук не нужен!». Комиссар мне отвечает - «Ладно присылай мне его назад. Только смотри, без шальных пуль по дороге, а то я тебя и твоих бандитов знаю». Вместо Маркелова пришел к нам в батарею старший политрук Филиппов, тоже москвич, бывший журналист. Филиппов оказался отличным и смелым парнем. Разные люди на войне попадались. Не все хотели сражаться и горели желанием умереть за Родину в бою… Был у меня еще командир отделения во взводе управления, по фамилии Пекарский, бывший бухгалтер, не из «зеков». Так он как-то узнал у штабных, что пришла разнарядка послать одного человека с батареи в военное зенитное училище, (а это минимум 6-8 месяцев передышки от войны), и начал меня сильно упрашивать - «Пошлите меня в училище, я с образованием, хочу быть офицером!». И «уломал», и меня, и командира полка. Обещал, что любыми путями вернется офицером к нам назад, в свой полк. После училища его видели в «тыловых зенитчиках», в корпусе ПВО, где-то в штабе, «на теплом месте» пристроился. Вот я иногда думаю, а не забоялся ли Пекарский на передовую, в полк вернуться? Или просто у него не получилось снова попасть в нашу часть, к старым боевым товарищам? Иди знай… Лет через десять после войны случайно столкнулся с ним на улице. Он сразу меня узнал, но пытался избежать разговора, норовил незаметно «испариться»…
Г.К. - Если уже говорим о комиссарах, то скажите, какое впечатление у Вас сложилось о политработниках на фронте?
Е.Н.Б.- Если ответить честно, то они оставили в моей памяти самое неприглядное впечатление. Кроме комиссара 341-го ОЗАП Антонова, моего Филиппова и еще одного замполита, молдаванина по фамилии Балтян, я среди комиссаров достойных и порядочных людей фактически и практически не встречал. Эти трое были нормальными людьми. А остальные комиссары только мешали воевать. Все только следили «за чистотой рядов и помыслов». А сами эти, «господа политработники», являлись бездельниками, бабниками и развратниками. Так и запишите. Толку от них на передовой, как правило, не было. А вот где надо донос написать или в тылу «бабу пощупать» - тут они всегда были первыми, воистину - «коммунисты вперед»… В конце войны я попал служить в 37-ую Зенитную Артиллерийскую Дивизию, которой командовал генерал Гудков. Тот еще был «товарищ», просто рассказывать о нем и его « выдающихся художествах» неохота.
Так в этой 37-ой АД дивизии был начальник политотдела, который, не стесняясь, вслух! говорил при офицерах штаба, что «всех евреев надо к стенке ставить»… Вот где «идеальный интернационалист» был выпестован - в политотделах! Я уже ничему не удивлялся. Начальником артиллерии в ЦГВ после войны был генерал Варенцов, а заместителем у него был генерал Полосухин, тоже из бывших комиссаров. Таких двух отпетых антисемитов еще надо было поискать.
И когда маршала артиллерии Варенцова в 1963 году из-за предательства его бывшего порученца и выдвиженца полковника Пеньковского лишили звания Героя, мне его не было жаль. Бог шельму метит.
Я хорошо помню, как Варенцов с Полосухиным после войны из Венгрии гнали самолетами и вагонами трофеи в Москву, при этом лицемерно на сборах офицеров - артиллеристов нам выговаривали, что, мол, надо заниматься боевой подготовкой, а не мародерством и сбором трофеев. Откуда я знаю про «самолеты с трофеями» спрашиваете? Отвечу. Мой товарищ капитан Христофор Винокуров, угодил в конце войны по несчастью в адъютанты к генералу Варенцову. Так тот житья ему не давал, все матом гнал в поиск за очередными ценными вещами. И Винокурову приходилось еще и отправку этого генеральского трофейного барахла организовывать. Так что, будьте спокойны, я сейчас знаю, что говорю.
Г.К. - Понятно с Варенцовым. Давайте вернемся к Вашей батарее. Кроме случая с Маркеловым, подобные эпизоды еще были?
Е.Н.Б. - Не припомню больше такого. За год войны, у нас только один солдат из батареи попал под трибунал. Наш батарейный старшина. Проворовался. «Продал на сторону» всю нашу пайковую водку и часть обмундирования, «скоммуниздил» вещи офицеров и каким-то образом отсылал их домой в посылках. Под Холм - Жирковским это дело вскрылось, и старшина пошел под трибунал. Явных проявлений трусости, как таковых, на батарее больше не было.
Был один момент, что некоторые бойцы боялись ночью идти на посты, опасались, что их немецкая разведка к себе утащит. Так стали «спекулировать» на куриной слепоте, мол, ничего в темноте не видим. Но это не срабатывало, на передовой у всех командиров уже был «патент», как определить, симулирует солдат или нет. Ночью вели солдат к передовой. Если солдат через траншею в темноте переступает, значит - «симулянт», если спотыкается и падает - значит, действительно, страдает от этого голодного недуга. Но на батарее один раз произошло неординарное событие, о котором стоит рассказать. У нас на батарее был обнаружен настоящий диверсант. Наступали на Смоленск. Перед нами двое суток к фронту шла стрелковая дивии. Вдруг мой взводный Феденко приводит молодого парня - сержанта, и говорит - «Товарищ капитан, я пополнение привел, да пусть сержант сам все рассказывает». Сержант говорит, что он пулеметчик из стрелковой дивизии, командир расчета «максима», комсомолец, и просто отстал на марше от своей части.
Кстати, для вашего сведения, комбаты - зенитчики имели право своей властью зачислять к себе в батареи отставших от других частей солдат, при условии, если солдат имел образование свыше восьми классов. Это право было дано нам соответствующим приказом по фронту. А редко какой пехотинец отказался бы в зенитчики попасть. У нас жизнь была подольше, чем в пехоте.
Парнишка такой шустрый, с открытым лицом, с грамотной речью, держится уверенно. Спросил про образование. Сержант говорит мне, что он закончил школу - десятилетку. Попросил у него документы. Все в порядке, красноармейская книжка, комсомольский билет. Но уж больно мне одна вещь не понравилась. В комсомольском билете стояла отметка, что уже взяты взносы за текущий месяц. Ну не могло такое быть на передовой, кто там взносы платил, собирал и отмечал?! Ладно - говорю - Феденко, возьми его к себе в первый расчет наводчиком. Но что-то мне стало неспокойно на душе, уж слишком все гладко и ровно, особенно этот комсомольский билет странным показался.
Позвонил полковому «особисту», и говорю ему, что мы тут в батарею новичка с «дороги подобрали», но какой-то странный хлопец, уж очень правильный, хоть его на охрану знамени дивизии отправляй. Через день меня ранило. Стоял в окопе, наблюдал в бинокль за передовой. Рядом разорвался снаряд, меня взрывной волной выбросило из окопчика, один мелкий осколок попал в ногу, а другой срезал кожу на лбу, но внутрь не прошел. Отвезли в санбат, но через три дня я оттуда сбежал назад на батарею. Возвращаюсь, а мне все в один голос говорят - «А новый сержант шпионом оказался!». Пришел «особист» и говорит, что наш «приемыш» - выпускник смоленской школы Абвера, из бывших военнопленных., был выброшен с группой парашютистов - диверсантов во фронтовом тылу, с заданием травить водоемы и так далее. На допросе его «особист» грамотно «расколол». Сержант вскоре выдал место, где диверсионная группа спрятала рацию и груз с ядовитым веществом. «Особист» был награжден орденом за разоблачение шпиона, да и меня «за проявленную бдительность» собирались представить к ордену Красной Звезды. Но свой орден Красной Звезды я получил за взятие Смоленска и без этого случая.
Г.К. - Толковый «особист» попался.
Е.Н.Б. - Они разные попадались. У нас в 49-ой Артиллерийской Дивизии был «особист», бывший школьный учитель, «миляга - парень». К нам пришел с орденом Ленина на гимнастерке.Так он, нашего начпрода Слуцкого, за простой анекдот под трибунал подвел…«Всевидящее особистское око» никогда не дремало… Незадолго до окончания периода смоленских боев у нас тяжело ранило командира полка Будника. Он на двух машинах поехал на батареи вручать награды отличившимся бойцам. С ним в машине был также заместитель начальника артиллерии армии, и еще два человека. Во второй машине ехал один из наших комбатов, здоровый такой еврей, капитан Гриша Пак. Немцы точно обстреляли из орудий эти две машины на подъезде к передовой. В машину Будника было прямое попадание, его тяжело ранило, а остальных убило. Так Гриша Пак его вытащил на себе из под обстрела. После госпиталей Будник к нам не вернулся, я встретил его, уже сразу после войны, он стал к тому времени полковником. Вместо Будника к нам прислали командовать полком подполковника Хилько. И как-то, в затишье, отлучился Хилько в глубокий тыл на пару дней, свою знакомую проведать, оставив вместо себя на эти дни, «на полк», заместителя и замполита. Но наш «особист» узнал об этой самовольной или несанкционированной начальством отлучке, и сразу «просигналил» по своим «инстанциям», и после Смоленска, как мне потом ребята рассказывали, наш Хилько попал под суд за это дело… Ни на что не посмотрели - ни на звание, ни на прошлые боевые заслуги.
Г.К.- За что Вы были награждены орденом Боевого Красного Знамени?
Е.Б.Н. - Был один боевой эпизод, когда мы уже на территории Смоленской области воевали. Немецкая батарея 87-мм орудий закрыла своим огнем «горловину» по которой наступали наши части, и не давала никому пройти. Меня вызвал комполка Будник и сказал - «Капитан, попробуй, подави этих сволочей, к такой - то матери!». Там до нас это уже попыталась сделать полковая артиллерия, но ничего не вышло. Подвели зенитки к передовой. Один взвод оставил на месте, а второй сместил чуть левее, метров на двести. Кассеты зарядили бронебойными и осколочными, через один. И началась «дуэль», немцы подумали, что по ним ведут стрельбу сразу две батареи, рассредоточили свой огонь, но мы по ним очень сильно ударили. Потом проезжали мимо позиций немецких артиллеристов. Все орудия разбиты и раскурочены, десятки трупов. У убитых немцев на мундирах ленточки, которые мы называли - «за зимовку в России». Хорошо мы в тот день поработали.
Г.К. - Какой немецкий самолет было труднее всего сбить?
Е.Н.Б. - Конечно «раму», самолет -корректировщик «Фоке - Вульф» -189. Но один раз мы все же «раму» подловили на развороте и подбили. Но для меня самый «памятный» самолет, сбитый нашей батареей, является «мессершмит», который мы завалили под Ельней, в 1943 году. Батарея стояла возле штаба стрелкового полка. Под вечер дело было. Из за облаков, выскакивает наш ИЛ-2, а сзади, на него насел «мессер», и просто «клюет» штурмовика. Командую своим - «К бою! Бейте поверху!». И так удачно все получилось, точно отстрелялись. «Мессер» отстал от штурмовика, свечой взмыл в воздух и просто «рассыпался» прямо на наших глазах. Ребят кричат - «Мессер разваливается!». Прибежал командир стрелкового полка, стал нас обнимать, говорил - «Молодцы!». А штурмовик сел прямо рядом с батареей. Подбежали к нему. Летчик, старший сержант, целый, а стрелку - радисту голову отсекло начисто… На следующий день приехала «летучка» с краном, подбитый штурмовик погрузили и увезли в ремонтные авиамастерские.
Г.К.- Бывали случаи, что зенитки «отказывали» во время боя?
Е.Н.Б. - Нет, 37-мм зенитки были надежным оружием. В бою, если ствол нагревался свыше дозволенного предела, то приходилось заменять ствол. На это отводилось 45 секунд. Был специальный ключ, для снятия ствола и асбестовые рукавицы, чтобы руки не сжечь. Эту операцию выполняли два бойца расчета.
Г.К.- Под Ржевом зенитчикам батареи приходилось вступать в стрелковый бой?
Е.Н.Б. - Только «управленцам» иногда приходилось вести перестрелку с немцами. Я тоже один раз попал в передрягу. Шел с несколькими бойцами. Бой затих. Подошли к немецкой траншее, думали там пусто, пехота уже давно ушла вперед. А в траншее немцы спрятались, восемь человек. Мы в нее только спрыгнули, они на нас и набросились, хотели без шума нас убрать. Немец на меня замахнулся автоматом, я инстинктивно отпрянул, он только мне лицо «поцарапал». Отскочил назад, и «перерезал» немца очередью из ППШ, а остальных мы уже в рукопашной добили, хотя и нам тоже досталось… Я еще, потом, долго добрым словом вспоминал нашего начбоепита, который, всем комбатам полка «организовал» автоматы ППШ.
Г. К.- Личный состав батареи был «неординарный», как говорится - «люди с грузом порочного прошлого за плечами». И нвирая на тот факт, что - «пахан был свой человек», ответьте честно. Были проблемы с дисциплиной на батарее?
Е.Н.Б. - Эти люди, бывшие заключенные, прибыли на фронт, чтобы защищать свою Родину от лютого врага. Они влились в «армейские коллективы», и фронтовая среда со временем нивелировала всех под один стандарт, и все понимали, что без дисциплины, мы скоро за Уралом огневые позиции занимать будем. Только один раз, когда на батарею внезапно нагрянул командующий нашей 30-ой Армией Лелюшенко, пришлось предупредить парочку своих батарейцев из бывших «профессиональных бандитов», что если Лелюшенко по привычке начнет всех палкой по спинам охаживать, а у них в это время вдруг случайно гордость через край взыграет, то все равно, как он палку подымет - стрелять только в воздух, а не в командарма, тогда за это может и не расстреляют. Просто эти люди, (а я, к тому времени, хорошо узнал их характер и жизненные принципы), прощать обид не умели, о своей будущей судьбе никогда не задумывались и явных авторитетов, будь -то генерал или какой другой начальник - не признавали. Да и сам я не стерпел бы, если бы на меня кто-то замахнулся. Мне тоже терять было нечего. Никому топтать себя бы не позволил.
Г.К.- Расскажите подробнее о визите командарма на батарею.
Е.Н.Б. - Там же, под Ржевом, это случилось. 30-ая Армия тогда находилась на Калининском фронте, это уже позже ее передали в состав Западного фронта. Звонит мне на батарею командир полка и говорит - «Командарм на нашем участке. Смотри не попадись под его палку. Лелюшенко разъезжает вдоль линии передовой на открытом «виллисе», в шинели без знаков различия. Предупреди своих!». А знаменитая палка у Лелюшенко была сучковатой, он очень любил ей подчиненных лупцевать, вплоть до полковников, это вся армия знала. Я, своих собрал, и сказал - Ребята, к нам может нагрянуть командарм. Держите себя «в рамках приличия», и так далее. И «накаркал». Через пару минут в нашу сторону медленно ползет «виллис». Подошел, откозырял. Лелюшенко спрашивает меня - «Кто такой?». - Доложил. - «Где твоя батарея? Давай, показывай!». Командарм вылез из машины и пошел со мной. За ним вслед двинулись двое сопровождающих. Я не удержался и «сморозил» - «Товарищ генерал, у нас тут ходят слухи, что вы своей палкой даже полковников не щадите?». Он усмехнулся. Пришли на позиции. Лелюшенко услышал четкие доклады взводных и командиров расчетов, спросил, чем занимаемся. Отвечаю - «Батарея проводит занятия по изучению материальной части». Вокруг все в ажуре, снарядные ящики ровно стоят, стреляные гильзы под ногами не валяются. Солдаты бритые, подтянутые, смотрят «соколами», глаз не прячут, обмундирование на нас еще довольно сносное. Полный порядок. Командарм остался доволен. Я говорю - «Товарищ командарм, время обеденное, может, отведаете нашего угощения, посмотрите, как артиллеристы живут». И он по простецки отвечает - «А, давай!». У нас как раз тогда был спирт, американские консервы, сало, и каша. Лелюшенко, без церемоний и экивоков, сел в моей землянке за грубо сколоченный из досок стол, отобедал с нами, выпил, расспрашивал подробно о нашем фронтовом житье - бытье. Минут через тридцать он поднялся с места, и сказал мне - «Спасибо комбат за угощение, но мне пора. Дела.», и тут его взгляд остановился на моей трофейном кортике, который висел на выходе из землянки. Это не кортик был, а произведение искусства - серебряная ручка, заканчивающаяся головой льва, в глазах и в зубах которого были инкрустированы большие рубины. Вижу, что кортик командарму понравился. Снял его со стены землянки и говорю - «Товарищ командарм, Примите кортик в подарок от нашего полка!». Он взял его в руки и сказал - «Спасибо братцы! От чистого сердца благодарю!». Я проводил его до «виллиса». На прощание он улыбнулся и сказал - «Ну что, комбат, врут солдатские слухи, палка мне так у вас и не понадобилась». И после того как у нас на батарее сам командарм лично отобедал, мы на какое-то время стали «знаменитостями местного разлива».
Г.К. - Когда вы стали начальником разведки дивизии?
Е.Н.Б.- После освобождения Смоленска мне было присвоено звание майора и я получил назначение на должность начальника разведки 49-ой Артиллерийской Зенитной Дивизии, которой командовал полковник Николай Игнатьевич Каминский. Прекрасный человек был. В дивизию входили четыре зенитно - артиллерийских полка, которые прикрывали передовую линию. Я отвечал за связь с разведкой стрелковых дивизий, с которыми мы взаимодействовали, за районы развертывания батарей и продвижения частей нашей 49-ой Дивизии и за многое другое. Но 22/10/1943 года фронтовое счастье мне изменило, и я надолго выбыл из строя из-за тяжелого ранения.
Г.К. - Как это произошло?
Е.Н.Б. - Во время первого наступления на Оршу. Железнодорожный узел Орша немцы удерживали любой ценой, и подступы к городу были превращены в настоящую крепость, почти как Севастополь. Ходили слухи в войсках, что Сталин приказал взять Оршу с ходу, а командующий фронтом Жуков просил время на подготовку к наступлению и подтягивание резервов, но такой возможности не получил. Но я не знаю, так ли это было на самом деле.
Двадцать второго октября был назначен штурм Орши, и я с оперативной группой штаба дивизии выехал на передовую. Всю артиллерию армии подтянули прямо к передовой. Утром началась мощная артиллерийская подготовка, которая продлилась сорок минут. На узком участке прорыва сначала кинули в бой, в прорыв, два полнокровных штрафбата, но дальше чем на один километр наши продвинуться не смогли. А потом немцы нас перехитрили. В воздухе появились многие десятки немецких пикировщиков, которые просто «проутюжили» бомбами всю нашу переднюю линию и артиллерийские позиции. Ковровая бомбардировка. Там немцы камня на камне не оставили. Погибло примерно 70 % из состава артиллерийских частей поддерживавших наступление. Моя бывшая батарея, которой стал командовать Паша Феденко, тоже попала под этот всеразрушающий молот, под эту кошмарную массированную бомбежку. Погибло больше половины моих зенитчиков, были убиты оба брата Феденко. Вечная им память… А меня сначала ранило осколками бомбы, потом мне досталось еще две пули, выпущенные немецкими летчиками из пулемета. Там немцы все перепахали бомбами, все с землей смешали… Но это было еще не все. Меня вывезли в ближний тыл и вместе еще с одним офицером, подполковником, погрузили в санитарный ПО-2, в люльки под крыльями. Самолет должен был нас доставить в Смоленск, в госпиталь. Но в воздухе ПО-2 был атакован немецким истребителем и прошит пулеметными очередями. Подполковник был убит, а мне, очередной пулей, раздробило правую лопатку и плечо. Я потерял сознание. Потом выяснилось, что летчик нашего санитарного самолета, будучи раненым, все же смог посадить свой ПО-2 в поле. Но все это я уже узнал гораздо позже. Пять дней лежал без сознания. Очнулся, мне сделали две операции. На санитарном поезде привезли в Ижевск, а оттуда - обратно на запад в Москву, на новую операцию. Потом лежал в госпитале в Архангельском. Еще дважды меня оперировали, сшивали нервы на руке, но без особого успеха. В конце апреля меня выписали из госпиталя, дали отпуск на месяц. Из всех родных у меня в живых оставалась только одна сестра, находившаяся в эвакуации в Узбекистане. Поехал к ней, а там на меня «похоронка» лежит… Из армии меня не комиссовали по ранению, оставили служить в тыловых частях. Еще оосвобождения Львова началось формирование Львовского военного округа на Западной Украине. Туда меня и направили, в отдел боевой подготовки. Командовал округом поначалу генерал - лейтенант Смирнов, а командующим артиллерией был генерал Иорданский.
Г.К.- Что творилось во Львове осенью 1944 года? Насколько чувствительны были вылазки бандеровцев?
Е.Н.Б.- Бандеровцы открыли настоящую охоту на советских офицеров. Постоянно происходили «тихие» убийства наших военнослужащих. Утром по городу шел грузовик и собирал трупы убитых советских солдат и офицеров, найденных патрулями за ночь. Почти у всех убийцы забирали документы. По десять - двенадцать человек за сутки погибало как минимум, от рук этой самостийной сволочи. У меня товарищ, капитан из бывших пограничников, был заместителем коменданта города, и поэтому я эти официальные цифры потерь хорошо знал. Самыми опасными и «урожайными на убитых» считались Стрийский парк, район Главпочтамта, сад возле Львовского университета и гора Подзамча. И, если установить личности погибших офицеров еще как-то удавалось (кто-то отмечался в комендатуре, служил в окрестных частях и тому подобное), то многих бойцов и командиров, возвращавшихся из госпиталей через Львов или следующих в отпуск в Россию, опознать по личности не представлялось возможным… Их так и хоронили безымянными, в братских могилах. Националисты действовали нагло. Вот вам пример. В окружной госпиталь звонит человек, представляющийся адъютантом командира дивизии генерала Князева. Дивизия была расквартирована в Львове, и у Князева был адъютант - капитан, Герой Советского Союза. И этот человек говорит, что генерал себя неважно чувствует и просит, чтобы из госпиталя прибыл врач в штаб дивизии, и он лично заедет за доктором на машине. Через минут двадцать подъезжает машина, оттуда выходит капитан со звездой ГСС на гимнастерке, сажает в машину женщину - военврача в звании майора и еще военфельдшера, и они уезжают. Прошло несколько часов, а медики не возвращаются. Из госпиталя звонят в штаб дивизии, спрашивают, куда там наш доктор запропастилась. А в ответ - « Какой доктор?» - «Как какой!? Адъютант комдива ее лично отвез на трофейной машине!» - «Да адъютант комдива, уже пятый день как в командировку в Киев уехал! А врачей у нас своих полно!»… Понадобился бандитам доктор в лесу, так они себе решили таким методом «санчасть организовать», выкрали врачей, выманили обманом…
Мы, офицеры, служившие в штабе округа, жили в пустых или на съемных квартирах, по домам обычно возвращались поздно ночью. Разрешалась передвигаться только группами по два - три человека, и запрещалось ходить по тротуару, мы шли только по мостовой, чтобы успеть («теоретически») среагировать на нападение из подворотни. Помимо пистолетов, каждый из офицеров получил автомат ППШ. Автоматы нам передали с оружейных складов гарнизона. Мы готовили пополнение на львовском полигоне. Днем мы там хозяйничаем, а ночью бандиты спокойно разгуливают, да мины периодически ставят. Мне приходилось много ездить по Западной Украине, по различным запасным частям, и по военкоматам. И была у меня горькая возможность на своей шкуре узнать, что такое война с партизанами, и лично увидеть зверства националистов. Они вырезали всех, от мала до велика, всех тех, кто казался им сторонниками «москалей». Живых людей распиливали двуручной пилой. Я потом эти трупы своими глазами видел… Например, я как-то попал в очень серьезную и грамотно организованную засаду в районе Коломыи. Ехали на «виллисе», да сзади нас еще две машины. Мы отбились с огромным трудом. Несколько раз части окружного подчинения привлекались к операциям по зачистке от бандеровцев. Эти операции проводились отдельно от погранполков НКВД. Один раз нас подняли по тревоге и перебросили в район Стрии. Накануне там пропали две машины с бойцами. Начали прочесывать и нарвались на укрепленный опорный пункт. Подогнали два зенитных пулемета, ДШК, и раздолбали все вокруг. Продвинулись вперед, а там «схроны» под землей. Одним словом, убили мы там семьдесят человек - бандеровцев. Пленные на допросе показали, что мы разгромили « лесное военное училище» - школу взводных командиров УПА. У нас в отделе боевой подготовки, когда кого-то посылали на фронт сопровождать штрафников до передовой, так это считалось, чуть ли не отпуском с фронта.
Г.К. - Сопровождение штрафников тоже входило в функции отдела?
Е.Н.Б. - Нашей задачей была боевая подготовка частей, но если часть формировалась в округе, то ответственность за доставку «живой силы» к линии фронта тоже лежала на окружном начальстве. Я трижды сопровождал штрафбаты на фронт в качестве «начальника эшелона». Для охраны сопровождаемого контингента выделялся взвод солдат. Помню, привез «штрафников» под польскую Мораву - Остравску. За «подопечными» должны были прийти машины к вагонам, а встречает нас только какой-то офицер на «легковушке» и передает приказ - совершить пешим маршем переход в направлении на Катовицы, и там «сдать груз» в армейский штрафбат. Повел колонну по обочинам, каждый час делал привал по 5 минут. Шли двенадцать часов. Начало темнеть. И у меня из колонны сбежало два летчика - штрафника, осужденные за то, что избили по пьянке своего командира полка. Двое сбежавших - это был неофициально разрешенный лимит на беглецов, и за двоих дезертиров - сопровождающего офицера к ответственности не привлекали. Но я все же ждал неприятностей. Через неделю вызывает меня к себе начальник штаба округа и говорит - «Поздравляю вас майор, ваши беглецы найдены». И выясняется, что летчики обнаружены в истребительном авиаполку, мол, они знали, что в этом районе стоит их авиачасть, и бежали пилоты не в наш тыл или к немцам, а сразу к своим самолетам, хотели «искупить вину» в воздушных боях… А потом мне тыловая служба надоела, я решил, что надо дальше воевать, и уговорил начальство отпустить меня на фронт.
Г.К.- Что заставило Вас принять подобное решение? Вы к тому времени и так внесли свой посильный вклад в Победу над врагом…
В 22 года - майор, четыре ордена, инвалид. Чем Вам штабная служба не угодила?
Е.Н.Б. - Когда мне в штабе округа первый раз задали подобный вопрос, я ответил - «Хочу к тридцати годам стать полковником»… Ну, а если говорить серьезно… К концу сорок четвертого года я узнал о судьбе своих родных. Мою маму вместе с моей сестрой расстреляли в Одессе. Перед расстрелом матери повесили на шею табличку - «Жидовка. Мать красноармейцев»… Все братья погибли… Миша, 1905 г.р., умер от ран в госпитале летом 1942 года, в Донбассе. Мы считали его «пропавшим без вести», но после войны, школьники - поисковики обнаружили захоронение умерших от ран бойцов на месте расположения госпиталя и список погребенных в этой братской могиле. Там лежал и мой брат. Я ездил потом к нему на могилу несколько раз. Петя,1908 г.р., погиб на Украине в 1943, он воевал пехотинцем. Вениамин,1918 г.р., летчик, был сбит в воздушном бою в 1941 году под Одессой. Меир, 1919 г.р., сгорел в танке в конце 1944 года. У меня было еще пять двоюродных братьев. Все они погибли на фронте, а их семьи были уничтожены немцами… И я был должен, понимаете, должен, вернуться на фронт, чтобы хоть как-то, еще и еще, отмстить за своих…
Г.К.- В какую часть Вы попали по возвращении на фронт?
Е.Н.Б. - В 37-ую Артиллерийскую Зенитную Дивизию генерал- майора Гудкова. Воевал в должности заместителя командира 1408 -го зенитного полка, которым командовал майор Колесников. Успел принять участие в боях за Будапешт, а позже дошел с полком до Австрии. Там и закончилась для меня война.
Г.К. - Как складывалась Ваша судьба после войны?
Е.Н.Б. - В 1949 году мне предложили перевод из ЦГВ на Дальний Восток, на должность командира полка и звание подполковника. Но я решил демобилизоваться из армии, здоровье уже было ни к черту, последствия фронтовых ранений сказывались. Вернулся в Севастополь. Первое время был директором ремесленного училища, параллельно - учился сам. Стал начальником цеха артиллерийского завода, позже - заместителем главного инженера военного завода. В общем - 48 лет трудового стажа. Сыновья пошли по моим стопам, стали офицерами. Один трагически погиб во время военной службы, а двое других, стали флотскими офицерами, старший сын - капитан 1-го ранга, а младший - капитаном 2-го ранга. В 1995 году я переехал жить в Израиль, о чем иногда сожалею. Ностальгия… Девятого мая, в святой праздник для каждого фронтовика, обязательно поднимаю рюмку, и поминаю своих павших в боях боевых друзей и своих родных…
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
