Мельникова (Тарасова) Ольга Петровна

Я 2,5 года была, считай, что на передовой. Когда нас везли до Мурманска, то не довезли, а везли до Колы - 12 км. от Мурманска, там железная дорога есть, но туда хода не было. Немец эту дорогу стерег очень сильно, уж ни один эшелон не пройдет туда, разбомбит. Привезли нас в Колу в 11 часов, я спрашиваю, почему в такое время темно. А мы порядки не знали заполярные, там зимой-то 2 часа день, а остальные круглые сутки ночь.

В летнее время круглые сутки день - опять проснешься и думаешь, утро или вечер, солнце. Солнце закатилось и снова вышло. Северное сияние сильное впечатление оставило - разными радугами, красками переливается по воздуху, - очень интересно было. Когда северное сияние - ночи светлые, читать даже можно было. Тогда еще молодая была, без очков читала. Если направляешься куда-то далеко, то бери зимнее и летнее - погода меняется по-страшному. Если ты легко оденешься, тебя застигнет холод. Во-вторых, там такие ураганы были, так ходили по канату, если не по канату, собьешься с пути, 15 метров не пройдешь.

А. Б.: Когда и где Вы родились?

Тогда был Даровской район, Зайцевский сельсовет, д. Меженицы, а потом переехали в д. Костровы этого же района, Даровского сельсовета. Там я жила, оттуда и призывалась в армию. Родилась 28 февраля 1922 года, а в армию взяли в ноябре 42. Повестка пришла заранее, но почта как-то плохо работала, а мне вручили вечером - явиться в военкомат. Я пошла, а председатель колхоза и сельсовета мне навстречу:

- Оля, ты куда пошла?

- В военкомат вызывают.

- Подожди-ка, подожди, мы тебе справку дадим. - Бронь наложат, в колхозе-то тоже работать некому было. А я работала бригадиром.

- Не надо мне вашу справку!

- А, не надо! Ну, не терла шею, так потрешь!

- Пусть потру, но не в колхозе!

Потрешь шею - они мужчины, они же знают, что такое война, а я девчушка, что я понимала?

А. Б.: Почему Вы не хотели в колхозе оставаться?

Вы представляете, я работала бригадиром, пойду высылать, а мне женщины говорят, что еще ребенки не кормлны, у той хлеба нет, у другой так-то. А работать некому, я же молодая была, 18 лет еще. Другая недовольна, что ее в пару ставят работать с женщиной, которая мешки таскать не может, ее саму надо таскать. А у меня, видимо, силенка тогда была, я мешки-то таскала, так и работала в колхозе. Везде сама одна, иди, делай. А потом думаю, а, на фиг нужно!

А. Б.: У вас были эвакуированные из Ленинграда и других районов?

Не знаю, были или не были.

А. Б.: Перед войной вы в деревне чувствовали, что война скоро будет?

Как сказать? Я в 41 году была на курсах, учились рыть окопы, траншеи, как от газов спасаться, а летом 42 года я ходила после работы с 5 до 9 часов изучать военное дело, а в воскресенье с 9 до 5 вечера. Изучали пулеметы Дегтярев пехотный, Максима, винтовку, карабин, гранаты, и как стрелять, гранаты бросать. Интересное совпадение - один раз вижу во сне, что гранату кидаю. Кинула и гляжу, взорвалась она или нет? И вскоре меня взяли в армию. На курсах про войну говорить не говорили, но предчувствие было такое. Потому что обучают военному делу, и обучают девчат, а девчат никогда не брали в армию. Когда парней стали брать в армию, я говорю, почему я не парень, почему меня в армию не берут. Хотелось в армию, бестолковая вот ведь! Считай, что добровольно пошла, а в военкомате без всяких взяли.

Утром ушла, а вечером прихожу домой и говорю маме запрягать лошадь, везти меня в Котельнич. Мать возмущалась, что, на ночь глядя, не поедет. Я ей говорю, что мне к 9 часам в военкомат надо, я уже солдат, я не поспею. Запрягла лошадь, я прошу ее не плакать. Если будешь плакать, я кого-нибудь другого возьму. Она поехала, не знаю уж как она. Едем, едем, поднялась метель, мама говорит, надо переночевать. Я молчу, ничего не говорю. Подъезжать стали к деревне, остановились, я пошла под окошко. Постучала в окно, попросилась переночевать. Мне ответили, что нет места.

А я когда шла, сама про себя думаю - если вернусь из армии, то в этом дому меня обязательно пустят переночевать. А если не вернусь - значит, не пустят. Такое условие сама себе, маме ничего не говорю. Я только отходить стала, хозяйка мне отворила ворота. Заезжайте! Посмотри, комедия какая?! Заехали, спрашивает куда еду. Я отвечаю, что в армию берут. На обратном пути та женщина пригасила заезжать, опять ночевать.

До этого еще ездили на окопы. Я с окопов убежала. Если бы меня председатель колхоза выдал, то меня бы сразу к стенке как дезертира. Под Тихвином копали окопы, немец близко к Ленинграду подходил. Не знаю, Тихвин взяли-не взяли. Мороз страшенный! Ломом стукнешь, и дырки нет, а надо ломом работать. Со мной еще одна девчонка была, из другого колхоза, километра за 3. Катя испугалась бежать, спрашивает как это? Я её попросила, чтобы ее хозяйка наши котомки за деревню вынесла, а мы пойдем без вещей. Она ушла. Со мной из нашего колхоза был мужик Митюшка, я ему говорю, что пойду домой. Он отказался, сидел, валенки подшивал. У меня мука была, моя хозяйка большие караваи испекла. Одну булку хозяйке отдала, одну, по-моему, Митьке, а себе оставила половину что ли, не помню.

Вышли из деревни, женщина вынесла наши мешки, проводила, а как и куда идти не знаем, боимся. Если на Кадуй идти - там ловят и садят в холодную баню, угощают.

А. Б.: Бьют?

Не бьют, а запрут в холодной бане и сиди, загорай там. А на Череповец надо 120 км. идти, мы и решили туда идти, Кадуй обойти. 120 км. прошли, смотрим, поезда стоят. Я под вагонами прыгаю, боевая была, а та деревенская, нигде не бывала, не может под вагон. Зашли в вагон эшелона, стоявшего в тупике. Сели, и сидим две умницы. Потом я вышла посмотреть, а паровоза нет. Потом узнали, когда на Котельнич идет поезд. Сели в этот поезд и поехали. Тогда в военное время больше стояли, меньше везли; все стоят и стоят на каком-нибудь разъезде. Ехал эшелон, остановился. Мы пошли с ней узнать, далеко ли до Котельнича. Подходим к переезду, сторож говорит, что до Котельнича 9 км., а вот рядом дорога на Даровское.

Нам зачем тогда в Котельнич, пешком эти 9 км. идти? Взяли мешки, идем пешком, договорились, что нигде не будем ночевать. Немного отошли, едут колхозники из ее колхоза. А раньше, знаешь, не так, чтобы меня посадили, из чужого колхоза. Её посадили, я осталась одна. Думаю, одна пойду пешком, наплевать на всё. А Митька-сосед сказал, не поедет домой. Потом смотрю, он с отцом едет, я к ним села. Он убежал после нас, догнал. Остановились переночевать, а у меня уже 2-3 суток ничего во рту кроме воды не было. Митька попросил хозяйку сварить нам картошки. Председатель не выдал ни меня, ни его. Нас бы иначе к стенке, и всё. Дезертиры - та же война, окопы копать.

А. Б.: Вы ничего там не выкопали?

Мы сразу убежали, я немного побыла. Катьке говорю, что если поймают, то скажем - лопат не хватает. Придумали!

А. Б.: Что знали тогда о событиях на фронте в 41 и 42 году?

Информацию никто не проводил никакую, радио по-моему даже не было. Никто ничего не знал.

А. Б.: Вы были в комсомоле?

Я не была комсомолкой, вступила в армии. В школе училась 4 класса. Когда брали в военкомате - образование не меньше четырех и рост не меньше 1,5 м. У меня рост был 1,57 м.

А. Б.: Вы сначала попали в учебую часть?

Сразу на действующую батарею. Нас из Колы повезли на машинах, с интервалом между 2-3 машинами - боялись, немцы разбомбят. Уже темно, привезли, выстроили, послали мыться, подстригаться под польку. У меня волосы длинные были, а я одно - я теперь солдат, со мной нянчиться не будут. Расчесала волосы и подстригла их. Парикмахер так мои волосы жалела, отрезанные на стол положила, чтобы я их забрала. Я не взяла: «Убьют - эти волосы не нужны будут, а останусь жива, другие вырастут». Подстриглась, помылась, прихожу, девки - ой! Потом построили нас, и я попала в крупнокалиберную артиллерию. Снаряд был 16 кг., его носили по одному.

Пришли, офицер как крот нырнул в нору:

- Заходите 10 человек, - а куда там 10-то человек?! Внутри нары, плащ-палатки постланы. Плакаты повешены, электричество горит. Приводит солдата, говорит.

- Петров, растапливай печку, выходи отсюда!

- Есть топить печку, выходить! - парень нервничает. А мы сидим, прижались как курицы, боимся пошевелиться. Он растапливает, растапливает, не может. Офицер заходит.

- Ну что Петров?

- Да не могу растопить! - потом растопил. Нам в котелках принесли что-то из кухни, я уже забыла что.

- Сегодня Вам принесли, а завтра пойдете сами в столовую.

Это было воскресенье, немец тогда не бомбил в эту ночь, соблюдал. Утро прошло вроде нормально. Утром же офицер какой-то вызывал добровольцев картошку чистить. Все прижались, сидят. Я пошла с двумя девушками. Пошли сначала с мешками на склад за картошкой. Склад досками заколочен, картошка мороженая, постукивает. Набрали картошки, принесли на кухню, замочили водой, и самолеты загудели. Летят бомбить. Страшно. Мы вышли посмотреть, как наши орудия стреляют. Осколки во все стороны летят, мы пошли обратно. Свет выключен, картошку не чистим. Тревога закончилась, пожары горят, набомбили везде.

Мы картошку почистили, и пошли 3 вороны деревенские, самые настоящие вороны. Идем, во всю глотку разговариваем. Нам же не объясняли как вести себя, а солдат предупредили, что прибыло пополнение девчат. Формы еще не было, в своём идем. Часовой кричит: «Стой! Кто идёт»?! Мы внимания не обращаем. Потом заматерился на нас, что стрелять будет. А мы: «Так ты нам, что ли»?

Слева направо: Иван Никитич Платонов,командир орудия; Семёновых Матрёна,расчёт орудия; Мельникова (Тарасова) Ольга Петровна,разведчик; Басков Николай, расчёт орудия. На обороте надпись: «На память родной мамочке, сестричке Дуне от Ольги. Любите и жалуйте, храните, не теряйте».

Потом стали служить в армии. Учеба была или нет, я уже не помню. Вечером во время боевой тревоги водили нас обстреливать. Я и ещё кто-то не пошла, остались в землянке. Тех, кто вышел, поставили под дуло пушки и сказали открывать рот при выстреле, чтобы не оглохли. Пушка как даст - у нас дверь раскрыло, боимся пошевелиться. Сколько я здесь пробыла, не знаю. Видимо, хватились меня. Меня перевели в малокалиберную зенитную артиллерию, 6 дивизион 885 зенитного артиллерийского полка. В дивизионе было 6 батарей. Кто-то присвоил это наименование себе, и нас как не было.

Меня командир батареи направил разведчиком, это наблюдение за воздухом. Я стою в дневное время - распознаю самолет: с какой стороны, какой мотор, с воздушным охлаждением или жидкостным, сколько моторов, тип по звуку [имитирует звук летящего Ю-87 - А. Б.] Ещё был сигнал «я свой». Командир подражал: «Везу-у, везу-у»! А наши пушки: «Кому! Кому! Бам! Бам»!

А. Б.: Снаряд сколько весил у ваших МЗА?

Снаряд как поллитровая бутылка, в обойме 5 снарядов, небольшие. По тревоге все выбегаем. Иногда меня посылали в орудийный расчет подавать снаряды. Мы до того доходили, что стоя спали, в обнимку с обоймой. У нас на батарее было 4 орудийных расчёта, а сколько их было в дивизионе, я не знаю.

В разведке я стояла около командного пункта - тут командир батареи, командир взвода и телефон. Когда я стою, тихо, никого нет, а костер загорелся - шпионы дают знать. До 42 года немцы не бомбили Мурманск, очень интенсивно шли. Думали, что все это будет их, и только оберегали. Летали - крыши задевали, не бомбили. А как наши начали на них напирать с 42 года, они и начали бомбить. Весь город был разбит!

Наши 4 орудия стояли на сопке на берегу Баренцева моря около порта. Когда приходили английские и американские караваны, привозили нам продукты, помощь, тогда немцы не давали покоя, летали как муравьи. Что удивительно? Я хоть и почти неграмотная, смотрю: немецкие самолёты летят - Америка не видит! А по нашим самолётам бьют! Как это называется? Они, союзники американские, способствовали бомбить нас.

А. Б.: С Вами кто-то в паре стоял на посту разведки?

Я одна. На каждом орудийном расчёте стоял часовой. Моя обязанность - наблюдать за воздухом.

А. Б.: Кто место для Вас выбирал?

Командир батареи поставил. И Пушменко, девушка с 24 года, белоруска. А в армии не положено ни имени, ни отчества знать. Дивизион был недалеко, и в один прекрасный момент он пошла туда, посидела с сержантом Марченко. Командир батареи заметил, когда она ушла. Он её спрашивает, куда она уходила. Та отвечает, что в туалет. Он ёё ко мне привёл и говорит учить её разведке, я уже была старшим разведчиком. Я по разведке уже освоилась: силуэты самолётов знала, дальность, высоту, экипаж. Она навзрыд плачет, отказывается. Я что с ней буду делать? Прошу её только не плакать, объясняю, что это не разведка в тыл врага - это конечно опасно. А мы будем на своей территории стоять и по звуку самолёт узнавать. Она: «Всё равно не буду»! Видимо, сердце её слышит. Весь день проплакала, какая уж тут учёба!

На другой день рано утром тревога, и её убило наповал. Она выбежала также как все. Тут был вырыт ровик, а какой там ровик! Скалы - досочками загородили, и всё. Она в самом ровике стояла по этой стороне [слева - А. Б.], а я по пояс открыта стояла. Её убило наповал, я осталась жива. Это не чудо ли? Она когда падать начала, я кричу:

- Пушменко, ты жива ли?

- Жива, - тихо, спокойно. Потом смотрю, у неё из носа и рта кровь пузырями. Куда-то её ранило, осколок достался [треугольный - А. Б.], видимо, в лёгкие. Пошла я:

- Товарищ лейтенант, Пушменко ранило!

- Иди за санинструктором, - а у нас санинструкторы были мужчины. Я прибегаю.

- Товарищ лейтенант, я санинструктора не нашла.

- Иди, собери расход по орудиям в отдельности, и общую сумму подсчитай. - Я не знаю, какая была, ничего не боялась. Побежала, расход подсчитала, доложила. Они на меня глаза вытаращили, из дивизиона командиры пришли.

- А ты где была?

- Как где? Стояла с Пушменко рядом.

Впереди нас стоял дальномерщик Моисеев; у него череп как тарелку снесло и коленную чашечку разворотило. С 24 года парень. А лейтенант Зайцев, командиром отделения был, с 24 года, его перевели от нас куда-то в другое место. Пришёл повидаться с друзьями во время боевой тревоги подошёл к командному пункту. И тут его немец ждал, его убило осколком. Я подошла, он в предсмертных конвульсиях сжимает свои руки. Мы за него очень переживали. Как это так - ни позже, ни раньше, ни выше, ни ниже? Был бы на орудии, остался бы жив. Один сын у матери - ладно. Красавец парень - ладно. Но мы все плакали, что он подошёл именно в это время за смертью.

А. Б.: Как Вы помните, советские самолёты ожидали налёта немцев или после начала прилетали?

Не знаю, как Вам сказать. Когда немецкие самолёты летят, бомбят. Кинет фугаску, она воет страшно, думаешь, что сейчас тебя накроет, тебе нечего делать. Когда бомба упала близко, я не поняла, что случилось.

А. Б.: Во время налёта каковы Ваши действия?

Я просто стою на разведке и докладываю: «Товарищ лейтенант, на юго-западе 5 самолётов с инверсией летят. Высота такая, дальность такая, скорость такая-то примерно. Курс держат на нашу батарею». Эти 5 самолётов летели, я стояла лицом туда, потом повернулась. А немцы тоже умные. 4 самолёта пролетели, а пятый скорректировал - откуда летит огонь, и бросил 500-кг. бомбу на батарею. Не без жертв. Убитые те были, ранены лейтенант Драже, Грембовская и одну девчонку контузило. Взрывной волной приподняло, да как пришлёпнуло - её сразу комиссовали.

А. Б.: Немцы всегда пятерками летали?

Истребители 109-е на бреющем полёте летали, за каждым человеком гонялись. Не успеваешь повернуться, на такой скорости.

А. Б.: А бомбардировщики?

Бомбардировщики 87-е летели с грузом, тяжело.

А. Б.: В каком строю летали немцы?

Эти 5 самолётов летели, так 4 самолёта так, а пятый на корректировке.

А. Б.: Эти 4 летели в линию или клином?

Не помню уже.

А. Б.: На высоте какой они обычно прилетали?

Пикирующие бомбардировщики летят ниже и пикируют на батарею, потом выходят из пике и улетают.

А. Б.: На какой высоте они начинали заход в пике?

Не знаю, трудно сейчас сказать.

А. Б.: Вы обязаны были следить как немецкие и наши самолёты сражаются?

Это не было моей обязанностью, но наблюдали часто воздушные бои. Страшная история - один другого, один другого, кто кого подобъёт. О, слава Богу немецкий подбили! А как наш… Немецкие самолёты были вооружены до зубов. Он на парашюте спускается, у него пистолет и пулемёт есть. Его ещё и поймать не просто на нашей земле. А у нас что? Ничего не было. Грембовская случай рассказывала, я о нём не знаю.

Они стояли часовыми около своих орудий. Видят немца идущего откуда-то. Закричали стоять, он не останавливается. Арестовали его, Грембовская и Копычева, ведут его на КП, страшно. Что немцы?

Потом я была на бронепоезде. Когда разбомбили нашу батарею, нас с этой сопки сразу сняли. Если он нас обнаружил, то он не даст покоя. Перевели на голую сопку, там мы были, не знаю сколько. А на той сопке оставили землянки, окопы как было. Потом нас повезли на Фадеев ручей. Там я видела 500-кг. бомбу: она с мой рост, упала без заряда, что ли. Не взорвалась, и всё ходили на неё смотреть. Потом нас повезли в Кировск, сделали бронепоезд, наши орудия на него поставили. Мы сопровождали эшелоны от Кандалакши, до Беломорска и Кеми.

В одно прекрасное время наш бронепоезд остановили - какой-то скорый поезд шёл, раненых везли или орудия, мы что знаем? Тот эшелон не дошёл до следующего разъезда, немец прямым попаданием разбомбил паровоз.

А. Б.: Каков порядок был сопровождения? Вы впереди, а эшелон сзади вас?

Нет. В эшелоне я забыла, сколько вагонов было. Одно орудие около поезда [паровоза - А. Б.?], второе, третье, четвертое в хвосте. Я была телефонисткой тогда.

А. Б.: Какие ещё вагоны были между вашими орудиями?

Я не знаю, что там. Что-то везли. Они бронированные вагоны, а что в них везли, я не могу сказать. Секрет. Куда едешь? Не скажу. Что везешь? Пушки. Бывало, дорогу минировали. Один раз мы ехали, не помню где. Самолёт немецкий кинул бомбу, но не долетела до нашего эшелона, ничего не повредила нам. Интересно ещё: едем, смотрим - народу полно, и вдруг, нет никого. А были все так настропалёны, что если какой шум, даже трактора, они падали на землю. Когда упадёт на землю, цель уже не та, немец прицелиться не может.

Потом стояли на разъездах Лесной, Пояконда, Кандалакша,Узкий, по одному орудию на расчёт [разъезд - А. Б.?]. Тут нас никто ничего. Не помню, какие здесь землянки были, где-то спали. Мы же женщины, нам надо стирать и всё; так мужчины взяли от самолёта бачок, принесли нам. Мы кипятили бельё и стирали, гладили.

А. Б.: Там Вы тоже телефонисткой были?

Там я была разведчиком, тут я почти никакой роли не играла, потому что самолёты там как-то не часто летали. Один раз у нас ребята пошли в лес в 43 году. Брусника ушла под снег целая, небраная. Они пришли, сказали, что нашли брусники. Мы пошли и набрали ведро брусники, сварили варенье. Я такого варенья не ела и больше не придётся. Такая вкуснятина, она же прозимовала! Оно же ссахарилось уже, без сахара сахар.

А. Б.: Когда Вы дальномерщиком начали служить?

Когда разбомбили нашу батарею. Не помню, в начале 43 или в конце. Тогда меня перевели дальномерщиком. Однометровый дальномер ЗД, измеряет дальность до самолёта. Это когда Моисеева убило. Я опять ничего не думала, череп у него обрезало как тарелку. Или молодость или что, не сообразила. Взять бы у начальства адрес Пушменко, написать её родителям. И спросить её, я не спрашивала как её звать, как и что, откуда.

Тогда командиры говорили представить к награждению медалью «За боевые заслуги». У меня муж служил в танковой дивизии начальником финансового отдела в штабе. Он удивлялся, почему я столько времени в армии, а ни одной награды у меня нет. Во-первых, награду надо заслужить, боевое действие совершить. Но я не получила, какое я чудо совершила? Я только не испугалась нисколько, не растерялась.

А у нас на лейтенанта Н., командира взвода, подействовала эта тревога. Меня потом перевели телефонисткой, у меня ноги заболели. Как тревогу объявляют, его всего затреплет от этого. Он докладывает как-то командиру батареи:

- Товарищ лейтенант, наши телефонистки ведут себя несерьёзно!

- А в чём дело?

- У них всё смех да шуточки!

- Вот и хорошо! Значит, они не теряются в боевых условиях.

А. Б.: Как и кто Вас учил работать на дальномере?

Там есть шкала дальности и высоты, всё показывает, учиться не надо.

А. Б.: Какие ваши обязанности как дальномерщика были?

Измерять дальность и высоту самолёта, докладывать командирам. Они тут недалеко, телефона не надо. На батарее один пост дальномерный.

Потом я телефонисткой была. Приду с поста только, лягу, меня поднимают связь исправлять. Связь порвалась. Ночью, а ведь там и шпионы были. Могла и на немецкую линию нарваться. Ничего не боялась, шла хоть бы что. Беру телефон, провода, найду обрыв и свяжу. А могла и с немцами соединиться.

А. Б.: Какие чувства испытывали в боевой обстановке?

Многие девчата говорили, что плакали. Я не плакала, у меня слёз не было. Я одно знаю, что я солдат и всё. Что мне будет, ничего не знаю. Жила, как говорится, на авось. Ну, и Господь благословил, всё нормально, не ранило и не царапнуло. А всё ж таки, как ни говорите, Бог есть. Я в Бога верю, у меня крестик с собой был.

А. Б.: Вы ещё до армии были верующей?

Маленько. Ну, как верующая, тогда только знала «Отче наш» одно. Меня одна бабка научила. В армии крестик носить нельзя было, я носила его в кошельке. А так думаю, не приведи, никакое ранение, ни лёгкое, ни тяжёлое. Убить - так насмерть, или ни царапины.Осталась жива, ни царапины. Даже шуба у меня была белая, так щепками от досок изощепало её всю. Меня не ранило. А Пушменко мне жалко.

А. Б.: Что для Вас на войне было самым трудным, тяжёлым?

А никакой трудности для меня не было. Армия есть армия, и всё.

А. Б.: Что вы может сказать об отношениях с мужчинами в армии?

Мы жили в землянке 60 человек, нам отгородили на 10 девчат. Мы там были, мужчины там, к нам не касались.

А. Б.: Со стороны их как отношение к вам можете описать?

У нас один был милиционер, очень уж строгий был. Приедем на остановку, когда на бронепоезде ездили. Парни берут одежду, пошли купаться, а он:

- Девчата, воды несите! Полы мойте! Обед несите! - А я с одним дружила. Он на это смотрел-смотрел и говорит.

- Товарищ сержант, почему это так? Все такие же солдаты, почему мужчин не заставляешь делать тоже? - Заступился за нас. Вот только и всего.

А. Б.: Что Вы думаете о немцах как о противниках?

Немцы - они есть немцы. Когда в плен попадут, говорят, что вас заставляют, и нас заставляют. Выпить дадут, и иди в бой. Идут, куда деваться? Пьяным сине море по колено.

А. Б.: Вы финнов там встречали?

У меня сын служил в армии на финской границе в Мурманской области. Рассказывает, что на 300 км. ни одного населённого пункта не было, как утки одни были. Тогда с финнами были как бы хорошие отношения. Он говорит, что один парень ушёл к финнам, так они его послали обратно к нам.

А. Б.: Что Вы думаете о наших, попавших тогда в плен на войне?

Конечно, это несчастье - попали в плен. Они не думали, что попадут, во-первых. Во-вторых, радости не много. Как я смотрела кино и читала, издевались над нашими.

А. Б.: Как можете описать отношения солдат и командиров?

Солдат есть солдат, командир есть командир. Командиры у нас были все хорошие. Старший лейтенант Соколов Николай Павлович, пожилой был, сочувствовал мне. У меня ноги болели, у него тоже болели. Перевёл меня телефонисткой. А телефонисткой сидишь - трубка у уха, не спи, ни с кем не разговаривай. Если тревога, сразу кричишь, не будешь чваниться.

А. Б.: Какая у Вас форма была?

Шинель, в зимнее время давали брюки ватные. А потом дали шинели из английского сукна. Эту шинель привезла домой, отдала сестре на пальто. Она ещё молоденькая была, а я уж думаю … Она пальто сшила, покрасила. Еще гимнастёрка, пилотки носили, а в зимнее время шапка-ушанка и шуба. Одевали нас хорошо. Кормили хорошо по-моему, потому что мы в Заполярье были. Первое время давали 700 г. хлеба - а это совсем хорошо. А приварок - там, конечно, не важно. Всё равно, что-то горячее. Суп с перловой крупой, пшёнка, с сечкой. Вот эту сечку я что-то не могла терпеть. Камбала жареная всё время. Что делать? Приходится мириться со всем .

Самое страшное - надо было чеснок и лук есть, а у нас его не было. От цинги у меня все зубы … В детстве у меня болели зубы, в один раз вытащила семь корней. Мне даже не больно было, это же надо! С 23 лет я осталась без зубов. В армии не думала о будущем. Что бы там зубы вставить? А цинга - как их вставишь?

А. Б.: Что можете вспомнить об отношениях с гражданским людьми в Заполярье?

Гражданские к нам относились хорошо. Мы же жили на батарее, стирать носила к одной гражданской женщине. Она мне выстирает и выгладит за кусок хлеба. Они тоже, милые … Я за себя не переживала, я за них переживала. Тревога! Они прибежали, печку затопили водички вскипятить. По тревоге заливают и побежали. А зальёшь - попробуй растопить. И так они всё время. Мы-то на то и солдаты, а они-то миленькие всё так. Когда они отдыхают, когда и работать надо, отовариться надо. Всё время тревоги, тревоги без конца. Ни сна, ни отдыха!

А. Б.: Были у Вас какие-то приметы?

Ничего не знала. Только об одном Богу молилась: «Помоги выстоять, выдержать и чтобы либо убило, но не ранило»!

А. Б.: Какие письма писали домой с войны?

Домой писала письма: «Сию минуту остаюсь жива и здорова. А дальше не знаю, что со мной будет». Потому что не знаешь, что с тобой через минуту будет. Видела, как убивает, как умирали люди. Когда убило Пушменко, Зайцева, Моисеева, их хоронили. А как хоронили? Где-то в скалы увезли гробы, поставили. Где копать? Почёиный караул стоял. А я страшно боялась, когда пошла на пост, просила сержанта прийти проверить меня. Я боялась этих убитых, они около меня на КП.

Стоишь на посту, глаза слипаются, спать хочется, потому что всё время тревоги. И снегом натру, и всяко пробуешь - только бы не уснуть. А в 43 году снег растаял, кажется, что из-за каждого камня кто-то ползёт. Вот чего я страшно боялась. Диверсий, шпионов, а больше ничего не боялась.

А. Б.: Как Вы относились к коммунистам и партии на войне?

А что, мы тогда ничего не понимали. В армии солдаты шли за Родину, за Сталина. Коммунисты, вперёд! Меня в комсомол заставили вступить в конце армии. Я вступила в комсомол, а домой пришла, не встала на учёт.

А. Б.: Почему Вы не хотели в комсомол вступать?

Да, не знаю. Не хотела.

А. Б.: К Советской власти у Вас какое отношение?

Власть есть власть, мы не властны. Что нам прикажут, то мы и делаем. Сейчас голосуют за всех и вся, а за кого голосовать? Кто умнее, кто лучше всех сделает? Подскажи.

А. Б.: Как Вас встречали на Родине после войны?

Бабушка, папина мама, была жива. Сказали, что я пришла из армии, так она бегом бежит. Олька пришла из армии [смеется - А. Б.]. Вот и всё. Мама и папа уже умерли, бабушка при мне только две недельки пожила. Меня как бы ждала. Сестричка умерла восьми лет, всё с бабушкой спала.

Жили бедно, одеть нечего. В колхозе обобществили овин, на нём сушили лён, ломали, трепали. Мама там сидела, а сестра Аннушка понесла ей есть. А надеть нечего, раньше полуголые ходили. Она пришла, мать кричит:

- Анка, ты перестыла вся, больше не ходи ко мне!

- Он-ча, ругается, так я больше к ней не приду! - не пошла больше. Пришла домой, в деревне всех ребёнков обошла. - Бабушка, я ко всем ребёнкам сходила, только к Галинке Гришкиной не ходила. Теперь долго-долго не видаться. - Какое-то такое предсказание было. И заболела.

Папа у нас был глухонемой, и сестра у него тоже. Вывезли из овина костру, зажгли в поле. Она вышла, думала, что овин горит. Как заорёт, у неё глотка широкая, голос звонкий, как собака в колесе визжит. Аннушка спала, вскочила, её всю затрепало, перепугалась. От испуга она умерла. Когда она умерла, мама заплакала. А ей говорят, что радоваться должна; если бы осталась жива, она бы была ненормальная. Хорошая девочка была, умная.

А. Б.: Со стороны односельчан какое отношение было?

А ничего, как ни в чём не бывало.

А. Б.: Мужиков с войны много в деревню вернулось?

Василий Васильевич старый солдат, был начальником - посылка за посылкой посылал жене, снохе, всем. Когда приехал, рассказывал, что навёз всего, лошадь не везёт. Столько навёз, короче награбил. Сосед Павел тоже, видимо, на хорошем месте служил, тоже всякого навёз. Оба потом уехали, не стали жить. Всех мужиков-то они и были, деревня 11 домов. Александр, Павла брат, погиб. Константина убили. Как, при каких обстоятельствах? Не знаю.

А. Б.: Мучили после войны воспоминания о ней?

Раньше мама меня долго будит. Я сплю, не встаю. Она коров подоит, бежит с вичажиной - я соскакиваю. Меня армия научила так. Раньше она меня не могла поднять. Я не сплю, а не встаю. Во-вторых, сплю, и летит самолёт. Ой, Господи, опять самолёт летит. Долго я не могла успокоиться, переживала звук летящего самолёта. Они мне в кровь въелись.

А. Б.: Как относитесь ко всей войне сейчас?

Слева направо: неизвестная, Мельникова О. П., Грембовская Анна Васильевна

Один раз в автобусе или в магазине женщины стояли:

- А война! Кто на войне был, тот на фронте погиб, а они и пороха не нюхали!

- Знаете что? Прежде чем это сказать, нужно самой испытать, а потом сказать такое. Если вы не знаете, так и не говорите. Я знаю, я испытала, что такое есть война.

Я правильно сделала, хоть я и в армии была, а пенсию сейчас получаю хорошую. В колхозе бы заработала 25 рублей, у меня мама с ними умерла. А работала, и медали были.