Я родился 23 сентября 1923 года на берегу Волги, в селе Воздвиженская Горьковской области.
19 июня 1941 года окончил среднюю школу и нам сказали прийти 22 июня на выпускной вечер. Я в 30 км от школы жил, так что мы, с ребятами, уже 21 июня пришли к школе, переночевали на съемных квартирках, а 22 июня началась война. Разумеется, торжество отменили. В школу пришел работник военкомата и сказал, чтобы все, кому исполнилось 18 лет, шли в военкомат, для получения направления в военное училище. Мне тогда еще 17 лет было, и меня не взяли. Потом военкомат получил распоряжение, которое предписывало все, имеющих среднее образование, направлять в военные училища, офицеров не хватало. Так в декабре 1941 года я попал в Горьковское училище зенитной артиллерии.
В аудиториях мы практически не занимались. Учились прямо на огневых позициях. Из курсантов были сформированы зенитные батареи, которые прикрывали Горький, там много объектов было – автомобильный, авиационный заводу и т.д. – на этих батареях мы и учились. Там и теоретические занятия проводили, и практические.
Программа в училище была ускоренной, так что в декабре 1942 года нам объявили, что учеба окончилась. На нашем курсе 100 человек было, так 25 человек, в том числе и я, были направлены на Ленинградский фронт, в Ленинградскую армию ПВО, другие на Сталинградский, а некоторых оставили в училище, обучать вновь прибывших. В декабре 1942 года наша партия, через Москву, прибыла к Ладожскому озеру.
Мы знали, что вся связь с Ленинградом идет через Дорогу жизни, нам в училище показывали небольшие фильмы, но, когда мы прибыли, Ладога еще не замерзла, не смотря на то, что мороз был 25 градусов. Понятно, никакой автомобильной дороги не было. Вместо этого в Ленинград ходил ледокол, который тянул за собой две баржи. К озеру мы прибыли с рассветом, а ледокол только ночью ходил, так что нам надо было ждать. И вот там я такое увидел… На всю жизнь запомнил…
Мы на берегу стояли, на Ладогу смотрели, а тут немцы из Шлиссельбурга открыли огонь по станции, там в это время разгружали снаряды. Нам сказали, чтобы мы ушли с берега, шли к теплушкам, и там бы уже ждали. Подошли к теплушкам, смотрим, недалеко бугорок возвышается, накрытый брезентом. Нам интересно стало, так что мы уговорили командира взвода, лейтенанта Соловьева и он разрешил нам сбегать, посмотреть. Только сказал, чтобы мы не опоздали.
Мы с другом к этому холмику подбежали, смотрим – под брезентом мертвые дети лежат… Что запомнилось, лежал один малыш, у него глаза открыты были, и он так жутко смотрел на нас… Это мне на всю жизнь запомнилось… Тогда мы поняли, что такое блокадный Ленинград, в кино-то все не так показывали. Там поезда показывали, самолеты, которые продовольствие везли, а оказалось все по-другому…
Вечером нас погрузили на баржи. Мороз страшный, а у нас летняя форма. Нам дали фуфайки и подшитые валенки, это немного помогло. На барже еще большие тюки были, а в них шубы для фронта, так курсанты эти шубы разобрали, и накрылись ими. Внутрь баржи мы не пошли, сидели наверху. С нами еще пополнение для фронта везли, пожилые солдаты, им лет по 40-50 было, так они вниз ушли.
Приехали на западный берег Ладожского озера, станция Осиновец. Там выгрузились и пешим порядком пошли в Ленинград. Пришли на Финляндский вокзал и, первое что услышали – грохот. Немцы обстреливали город, и гул разносился по всему Ленинграду. На Финляндском вокзале нас и распределили. Я попал командиром взвода в 14-ю зенитную батарею 169-го зенитно-артиллерийского полка. На вооружении батареи были 85-мм зенитки, а огневые позиции находились за Кировским заводом, 1,5 или 2 километра от переднего края.
Офицеры 14 зенитной батареи 169 ЗЕНАП (83 ЗЕНАБР): (справа-налево) |
Прибыл в батарею, докладываю комбату и тут такой случай произошел – нам в училище не присвоили званий, на фронт мы поехали как стажеры, а комбат спрашивает: «И как же тебя солдатам называть? Товарищ лейтенант – так ты не лейтенант. Товарищ курсант – так какой же ты курсант? Не называть же тебя товарищ стажер!» Потом немного подумал: «Ладно, все равно вам дадут звания, так что будут называть товарищ лейтенант!» – так меня солдаты и звали, хотя звание лейтенанта я получил только в марте 1943 года.
В январе 1943 года наш полк, в том числе и моя батарея, участвовала в прорыве блокады, но, в основном, у меня была обычная служба зенитчика. Отражали налеты авиации на Ленинград, особенно часто немцы на 5-ю ГЭС налетали, которая снабжала Ленинград электричеством. Ленинграду и так не хватало электричества, трамваи не ходили, а если бы немцы разбомбили 5-ю ГЭС…
Надо сказать, что зима 1942-1943 года, конечно, была легче, чем зима 1941-1942. Смертность снизилась, на улице уже редко можно было увидеть, трупы, но все равно – очень многие умирали. У меня в каждом расчете один-два дистрофика было, мы их называли «не выходящие», потому что они по тревоге не могли выйти на позицию. В середине 1943 года их у нас забрали, отправили в госпиталь, на лечение, а к нам направили пехотинцев. Но солдат на фронте не хватало, так что у нас стали забирать связистов из взвода управления, а вместо них нам прислали девчат, тогда была объявлена мобилизация женщин. Из Ленинграда к нам прибыли 18-20 летние девушки, которых мы обучали на радисток, разведчиков. Учили узнавать самолеты по силуэту, шуму мотора и так далее.
Что еще запомнилось – после прорыва Блокады наш полк перевели на берег Ладожского озера и вот, недалеко от штаба третьего дивизиона, в полуподвальном помещении, размещалась школа. Запомнилась учительница этой школы – Валя Васильева, которая вела 1-4 классы. В первом классе было пять человек, во втором четыре и так далее, все же большинство детей смогли эвакуировать. И вот мы этой школе помогали. Дети хоть паек и получали, но маленький. А мы 400 грамм хлеба получали и делились с ребятишками и учителями. Да еще наши ребята, со средним образованием, ходили в школу, подменяли учителей. После войны с несколькими бывшими учениками этой школы мне удалось встретиться.
В 1944 году, во время операции по окончательному снятию Блокады, наша батарея вела огонь не по самолетам, а по минометным батареям. Позиции зениток находились перед Красным селом, в Ивановских оврагах, а меня на передний край направили, корректировать огонь. Кроме бинокля у меня ничего не было. Батарея ведет огонь, видишь разрыв – перелет, даешь команду: «Ниже». Пристрелялись и тут вся батарея огонь открывает. Кроме того, в наступлении, мы вели огонь по наземным целям. Нам передавали координаты, и мы по ним открывали огонь. Еще боролись с танками, все зенитчики были обучены борьбе с танками. У нас, к тому же, снаряды были более мощные, чем у полевой артиллерии. Если у полевой скорость снаряда 400 метров в секунду, то у нас уже 900. Мы лобовую броню любого немецкого танка пробивали, кроме «Тигра», конечно. «Тигр» мы только в борт могли взять.
После снятия Блокады мы с войсками еще километров 50 прошли, а потом нас остановили – Ленинград нельзя было оставить без противовоздушной обороны. Так я до 9 мая и простоял на обороне Ленинграда.
9 мая нам как сказали – Победа – радость огромная! Все стали из автоматов в воздух стрелять, а один командир взвода даже из зенитки лупанул, но его за это наказали. Командир батареи говорит: «Соколов, давай, организуем общий обед в батареи». Тут же разложили плащ-палатки, старшина организовал обед, выдал водку, так мы и отметили Победу.
14 зенитная батарея 83 ЗАНАБР в районе Горелово под Ленинградом, 9 мая 1945 г. |
А.Д. – Спасибо, Никандр Иванович. Еще несколько вопросов. В 1942 году налеты на Горький были частыми?
Н. С. – Да. Постоянные налеты. В декабре 1942 года, после того как я уже уехал, был самый мощный налет, в котором участвовало 350 самолетов. Уже после войны я был на Горьковском автомобильном заводе – там все было разрушено. Авиационный завод сильно пострадал.
А.Д. – В Ленинграде ваша батарея была вооружена 85-мм зенитками. Надежное орудие?
Н.С. – Да. Очень надежное.
А.Д. – Какие еще орудия были в зенитной артиллерии?
Н.С. – 76-мм, потом еще мелкокалиберная 37-мм, тоже очень эффективные орудия. Были еще счетверенные «Максимы», но они гораздо хуже – огня-то много дает, но обшивку самолета пули пробить практически не могли.
А вот у немцев счетверенные 23-мм установки были, у нас такие только после войны появились.
А.Д. – Со снарядами проблем не было?
Н.С. – Было у нас какое-то время, когда снарядов не хватало. Мы тогда, в приказном порядке, 10 снарядов как неприкосновенный запас держали. Но, в основном, никаких проблем.
А.Д. – Немцы Ленинград сильно бомбили?
Н.С. – До лета 1943 года сильно. А потом они понесли очень большие потери от наших истребителей и зениток, и налеты на город прекратились.
Артиллерийские обстрелы продолжались, они из-под Севастополя даже «Дору» привезли, а вот налеты прекратились.
Если посмотреть по потерям – то 10% потерь гражданского населения – это результаты авианалетов, а 90 – артобстрелов.
А.Д. - По самолетам какой вели огонь.
Н.С. - Непосредственно по самолету стреляли, только если его прожектора поймали, а так – заградительный огонь. В батареи 4 орудия – два ведут огонь по высоте 4,5 км, два других по высоте 5 км. В полку пять дивизионов, 20 батарей. Когда весь полк открывал заградительный огонь – немцы на него не лезли.
А.Д. – Радиолокаторы были?
Н. С. – У меня на батареи нет, только ПУЗО (прибор управления артиллерийско-зенитным огнем).
Летом 1943 года получили канадский радиолокатор «СОН-2», который отдали на восьмиорудийную батарею, у нее позиция рядом с Московским райсоветом. Потом на этой батареи организовали курсы для командиров взводов, чтобы ознакомиться с радиолокатором. Изучить-то изучили, но до конца войны их не было.
В 1954 году, после окончания Академии, меня назначили начальником разведки зенитной дивизии. У меня в подчинении радиотехнический батальон, вооруженный «СОН-4». Причем, за время службы на «СОН-4» у меня трое часов погибло – в станции орудийной наводке сидеть с часами нельзя – сильнейшее магнитное излучение.
А.Д. – Ваша батарея имела на своем счету сбитые самолеты?
Н.С. – Да, «Юнкерс-88». Это вечером было, темнело, видимость хорошая была. Идет группа из четырех самолетов. Мы по ней огонь открыли, один задымился, ушел за горизонт и упал на нейтральной полосе. А три остальных невредимыми ушли.
А так – мы же в основном вели заградительный огонь. По группе самолетов все батареи бьют – кто знает, какая попала? Этот «Юнкерс» – может и не мы его сбили, может, его и раньше повредили, просто он над нашей батареей задымил, нам его и записали.
А.Д. – Как подтверждалось сбитие самолета?
Н.С. – После того как подбили, я на передний край к командиру батальона бегал, взять у него справку, что они видели как самолет упал.
А.Д. – Как опознавали самолеты?
Н.С. – У нас специальные памятки разведчику были, в них силуэты всех самолетов, их тактико-технические характеристики. Эту памятку мы наизусть учили. Все самолеты знали.
А.Д. – Какие самолеты больше всего досаждали?
Н.С. – Знаете, больше всего нам досаждал разведчик-корректировщик, что-то вроде нашего У-2. Он над своей территорией летал, корректировал огонь батарей, и мы все никак его сбить не могли. Только откроем огонь – он уходит.
И летчики с ним ничего сделать не могли – он же практически над землей летал, если истребители на его высоте пойдут – их с земли собью.
Очень нам надоедал этот «Физлер-Шторьх-156».
А.Д. - Совместных действий с истребителями по отражению налета немцев было?
Н.С. – Над самим Ленинградом истребители практически не работали. Мы же ведем огонь по немецким самолетам, и наши истребители запросто могут попасть. Поэтому, если немцы уже над городом были – там, преимущественно, зенитки работали.
Наши истребители немцев либо на окраине города встречали, либо когда они со стороны Финского залива шли. Летели навстречу, вступали в бой. Если немцы к городу прорвались – тут уже мы работаем, истребители к этому времени, либо погибли, либо ушли в сторону.
А.Д. – А как вообще взаимодействовали с авиацией?
Н.С. – У штаба полка была прямая связь с аэродромами. Летчики сообщали, что вот сегодня в таком-то квадрате будут патрулировать Ил-2 в сопровождении «Харикейнов». Из полка сообщали в дивизион, а из дивизиона уже нам. Обязательно нам время, когда будут работать, маршрут. Когда наши бомбардировщики возвращались – тоже обязательно сообщали, каким маршрутом они пойдут.
У нас же были запретные коридоры для пролета авиации. Вот, например, когда мы под Красным селом стояли – там был пятикилометровый коридор, в направлении на Ленинград, в котором мы огонь по любому самолету открывали. Мы же не видим, кто летит, а когда увидим – он уже пройдет. Так что – нет заявки на пролет – сразу огонь.
А.Д. - Стрельбы по своим не было?
Н.С. - У нас такого не было.
А.Д. – В Ленинграде аэростаты воздушного заграждения использовались?
Н.С. – Конечно. Каждый вечер поднимали.
Однажды их очень неудачно подняли, было очень светло. Только подняли, а тут два «мессера» на низкой высоте над Финским заливом прошли, и стали атаковать аэростаты. Три аэростата подожгли, там же водород. Срочно команда: «Опустить!» Аэростаты опустили и потом уже поднимали только в темноте.
А.Д. – Никандр Иванович, вы сказали, что в 1944 году участвовали в борьбе с танками. Бронебойные снаряды были?
Н.С. - Да. Конечно, бывало, и ошибались, заряжали осколочно-фугасным. Он все равно сработает, но эффект уже не такой.
А.Д. – Потери на батарее большие были?
Н.С. – Большие.
Немцы прекрасно знали, где стоят зенитки, так что, во время налета, они открывали артогонь по нашим позициям.
Опять же, Кировский завод обстрелу подвергался, а у нас же позиции рядом…
Большие потери были под Красным селом. Мы на развилке дорог стояли, одна дорога на Пушкин, другая на Ропшу, а немцы постоянно по этому перекрестку били.
Однажды, вышли по тревоге, а немцы открыли огонь. Рядом со мной командир орудия стоял, так ему осколок прямо в голову попал…
Или еще один случай – я на наблюдательном пункте был, со своим ординарцем. Пехотинцы чего-то в бинокль изучали, а солнце с немецкой стороны. Немцы блик заметили и открыли огонь. Метрах в 20 от меня, разорвалась мина. Мне ничего, а ординарца ранило.
А.Д. – Кто больше работал по вашим позициям – авиация или артиллерия?
Н.С. – Артиллерия. Авиация нас практически не бомбила.
А.Д. – Автомобильная техника на батарее была?
Н.С. – Нет. Только во время передислокации каждую зенитку тащил американский «студебеккер». Но это не батарейные машины, нам их просто придавали для передислокации.
А.Д. – К политработникам как относились?
Н.С. – Нормально. Они все время с нами на позициях были.
Конечно, тогда в газетах его роль преувеличивали, в атаку поднимали. Не знаю, в пехоте может и так, а у нас они, в основном, беседы с личным составом проводили.
У нас был политработник – Губерман. Тревога, летят самолеты – мы на позиции выбегаем, а Губермана нет. Комбат мне кричит: «Соколов, где Губерман?» «Не знаю».
Мы же в чистом поле, как тушканчики стояли. Рядом полевая артиллерия, так, во время налета, артиллеристы в землянки уходили, а мы, наоборот, из землянок вылазили. А Губерман в землянке оставался.
А.Д. – СМЕРШевцы на батареи был?
Н.С. - Нет, на батареи не было, в полку были, в дивизионе.
Вредные они.
Помню, в 1944 году началось наступление на финском участке фронта. Я корректировал огонь по финским дотам. Прорвали оборону, перешли реку Сестра, а мы немного сзади пехоты шли, прикрывали. Батарея огневую позицию заняла, после чего мои солдаты к финнам в землянку забежали, у них землянки как квартиры оборудованы. Увидели радиостанцию, притащили ее мне. Мы включили, все слышно. Вдруг бежит СМЕРШевец, кто-то ему уже доложил. Что делать? Отдавать радиостанцию жалко, но и оставить нельзя. Старшина говорит: «Давайте ее разломаем, вытащим все что можно». Мы так и сделали, отдали уже пустой ящик. СМЕРШевец смотрит: «А чего это там ничего внутри нет?» «Не знаем. Как нашли».
Они были очень нахальными. Придет на батарею, сядет нога на ногу, сидит, расспрашивает. Чувствовали себя хозяевами.
А.Д. – Как зенитчиков награждали?
Н.С. – Нас наградами не баловали.
В 1943 году я был награжден медалью «За оборону Ленинграда», ее мне лично комфронта Говоров вручал. Там еще такой смешной случай произошел – в Ленинграде тогда собак практически не было, всех съели, а у нас на батарее немецкая овчарка жила. Как только тревога – она по всем орудиям бегает, лает, пока бойцы не выскочат – не уйдет. Всех оббежит, потом прибегает на огневую позицию, сядет.
Мы на батарее знали, что нас награждать будут, но Говорова не ждали. А тут смотрим – бронетранспортер идет, за ним «виллис». Овчарка, с лаем, навстречу машинам бежит. Из бронетранспортера часовые выскочили, один направил на собаку автомат. Командир батареи побежал, оттащил собаку. Из «виллиса» Говоров вылез, комбат ему доложил, а Говоров спрашивает? «Давно у вас эта собака?» «Давно». «Кобель, сука? Какая кличка?» «Сука. Мы ее Гитлер зовем». «Зачем собаку обижаете?! Дайте ей другое имя. Например, Ганза».
В 1944 году, за корректировку, был награжден медалью «За Отвагу».
А.Д. - С немцами встречались?
Н.С. - Нет.
А.Д. – Какое вообще было отношение к немцам?
Н.С. - Если бы мы встречались – тогда другое дело, а так – мы врагом считали самолет, минометную батарею.
А.Д. – На фронте вши были?
Н.С. - Нет.
В училище были. Если обнаружат – сразу в санчасть, там подстригут, побреют и дня на четыре оставят. А на фронте у зенитчиков вшей не было
В пехоте были, а у нас, все же, более комфортные условия жизни. На постоянной огневой позиции – оборудованная землянка. Рядом с позицией был завод по изготовлению краски, так мы туда ходили, брали краску. В землянке все обито досками, покрашено. Правда, когда стрельбу вели, все облетало, приходилось ремонтировать.
А.Д. – В Ленинграде на рынок ходили?
Н.С. - У всех офицеров батареи были пропуска, так что мы могли ходить на рынок, но нам там делать было нечего – менять нечего, а покупать – что там покупать? Некоторые любители могли купить поллитра водки, но за пьянство строго наказывали.
Поесть что-нибудь? Так мы в 1944 году нормально питались, не бедствовали. Три раза в сутки кормили.
А.Д. – 100 грамм выдавали?
Н.С. – Обязательно. Девчонки не брали, стеснялись, а мы пили.
Правда, нам не как пехоте давали – они-то перед атакой получали, а нам в субботу или воскресенье.
По тревоге стоим – отбой сыграли, старшина объявляет обед. Идешь с котелком, в котелке суп, в крышке второе, а в кружку старшина 100 грамм нальет.
А.Д. С табаком как было?
Н.С. – С куревом, сперва, плохо было. Только в конце 1943 года нормально стало. До этого поганый табак выдавали, мы его филечевый называли. Самокрутку завернешь, дунешь туда – искры летят, как будто «катюша» стрельнула. Да и слабый он был.
Рядом с батареей была баня, между бревен мох забит, так наши ребятишки этот мох собирали, с табаком перемешивали – покрепче получалось.
Офицерам еще 10 папирос на месяц выдавали ну и, мы же зарплату получали, военторг папиросы привозил – хочешь – покупай. Но мы практически все зарплату в Фонд обороны отдавали, я еще посылал домой. Потом, когда в Ленинграде появилась свободная торговля, мы, преимущественно, покупали «Беломорканал».
А.Д.- Спали – раздевались?
Н.С. - Если хорошая погода, конечно, снимали сапоги, куртку, брюки.
Надо сказать, что чем хуже погода – тем крепче спишь. Мне, однажды, даже объявили выговор.
Мы полтора суток не спали, потом дали отбой. Легли спать, тут пришел командир дивизиона и решил проверить боеготовность. Объявляет тревогу. Ко мне дневальный прибегает: «Товарищ лейтенант, тревога!». Я встал, а потом на койку сел и опять задремал. Комдив проверяет – Соколова нет. Объявил мне выговор, который записал в карточку взысканий и поощрений.
После войны уже я отвечал за учет личного состава дивизии, у меня личные дела всех офицеров. Я эту карточку мог выбросить, но специально оставил. Так меня командир дивизии как-то спрашивает: «Никандр, ты чего выговор-то не ликвидировал?» «Специально оставил, на память».
А.Д. - Домой писали?
Н.С. – Обязательно.
Почта как-то мое письмо задержала, так отец, он участник Первой мировой, прислал письмо командиру полка. Комполка меня вызывает: «Чего ты домой не пишешь?» «Как это не пишу? Пишу». «Вот, читай письмо от отца».
Оказалось, они месяц от меня писем не получали, забеспокоились.
А.Д. – Никандр Иванович, вы говорили, что в батарее было много девушек. Романы были?
Н.С. – Конечно. Я на батарее жену нашел.
Рядовой Васильева Валентина Васильевна |
И еще случай был – мы какое-то время стояли рядом с полком Гризодубовой. У нее в полку Ли-2 были, которые использовались как бомбардировщики. Я тогда уже был старшим офицером батареи, по сути – заместитель комбата – если комбата нет – ты уже за все отвечаешь. И вот мне пришлось раза три или четыре с Гризодубовой встречаться. Первые разы, когда она предупреждала о вылетах, а потом как получилось – в экипажах-то ребята молодые, 25-30 лет, а у меня на батарее 70 человек, из которых 32 девчонки. Летчики любили к нам на батарею ходить, на девчонок смотреть, а может еще что. А этого нельзя.
Меня комбат вызывает, говорит: «Иди к Гризодубовой, пожалуйся». Я к ней пришел, рассказал о проблеме. Она командиров экипажей построила и говорит: «Вот что, командиры экипажей, если лейтенант ко мне еще раз придет и пожалуется, что вы или кто из вашего экипажа на батарею ходите, то вы уже не командирами экипажа будете, а с винтовкой в пехоте. Понятно?!» «Так точно, товарищ полковник!» Все, после этого ходить прекратили.
А.Д. – Вы на фронте поженились?
Н.С. – Да, в августе 1944 года.
А.Д. – Свидетельство о браке командир части оформлял?
Н.С. – Нет, в ЗАГСе. Комполка дал отпуск на трое суток. Сыграли свадьбу. На свадьбе мой комбат был, дядя, тетя и сестра жены, она-то у меня ленинградка.
Сразу же после свадьбы жену демобилизовали по беременности. Тогда в Ленинграде много пустующих квартир было, но просто так-то их не займешь, надо через домоуправа.
Мне комбат посоветовал комнатку в одном доме, как-то с домоуправом договорились, и мне выделили эту комнатку. Ребята с батареи помогли ее отремонтировать, в ней пола и стенки не было. В эту комнатку жена и поселилась. Там же, в 1945 году, и дочка родилась.
А.Д. – Спасибо, Никандр Иванович.
Интервью: | А. Драбкин |
Лит. обработка: | Н. Аничкин |