19727
ГМЧ («Катюши»)

Каекин Леонид Андреевич

Я родился 13 февраля 1923 года в селе Барское Городище Суздальского района Владимирской области. Два года провел в деревни, а потом переехал в Москву, но, пока был жив дед, я каждое лето ездил в деревню. В 1938 году я поступил в специальную артиллерийскую школу.

Эти школы были сформированы в 1937 году. Первоначально, комсомол давал путевки для учебы в этой школе, позже этого уже не требовалось. Мой сосед поступил в эту школу в 1937 году, ходил в форме. Не смотря на то, что он на пару лет был меня старше, у нас нашлись общие интересы и он меня заинтересовал. Тогда эта школа находилась напротив зоопарка, , в нее набрали прекрасный преподавательский состав, математику нам преподавал чуть ли не профессор, да и по другим предметам были великолепные преподаватели.

Кроме общеобразовательных предметов, мы изучали расчеты стрельбы, разные артиллерийские систему, тактику. Летом, на два месяца, мы ездили в специальный лагерь, а также изучали орудие, винтовку, станковый пулемет, ручной пулемет. В лагере проводились стрельбы, мы даже стреляли из 76-мм пушки, правда холостым. Еще наша школа участвовала в парадах на красной площади, лично я за три года учебы в школе участвовал в шести таких парадах.

После окончания школы я был направлен в Первое московское артиллерийское училище имени Красина, которое тогда находилось на углу Беговой улицы и Хорошевского шоссе. Нам, сперва, сказали: «Посмотрите это училище, а потом, если захотите, то пойдете туда». Но как я только туда пришел, нас сразу заперли и не выпускали, а 19 июня, перед самой войной, нам выдали форму и таким образом я был зачислен курсантом артиллерийского училища.

22 июня началась война. Нас, по тревоге. Вывели на плац. Стоим ждем. Потом нам сообщили, что началась война и таким образом мы, вместо занятий, пошли в свои казармы. Пришли с понурой головой в казармы, сели у прикроватных тумбочек, говорить ничего не хотелось. Мне что запомнилось – один мой приятель, видимо перевозбужденный, выпил тройной одеколон, а мы после этого его выгнали из казармы, настолько запах разительный был. А мы просто сидели и думали, что будет дальше. Потом пришел командир дивизиона с комиссаром и сказали, что мы теперь будем заниматься не 8 часов, а 12, а, если потребуется, еще и дежурить. В итоге я закончил училище досрочно.

Училище готовило офицеров для тяжелой артиллерии, 122-мм пушки и 152-мм пушки-гаубицы. Для проведение стрельб мы выезжали на погигон в Алабино. Вскоре из числа бывших участников спецшколы была сформирована спецгруппа РС в количестве 25 человек, в состав которой был включен и я. За 3 года учебы в спецшколе мы были хорошо подготовлены по математике и могли за 2-4 минуты сделать полный расчет данных для стрельбы из ствольной артиллерии, а вот чем мы будем заниматься в спецгруппе РС нам не объяснили. Через несколько дней мы были направлены в ангар, находившийся на территории нашего училища, где находилось новое секретное оружие Красной армии. Знакомство вызвало у нас неподдельное удивление – на базе автомашины ЗИС-6 мы увидели установку 8-двухтавровых рельс с пазами вверху и снизу и с лежащим на них необычного вида снарядами. Мы, сначала, удивились – а где же стволы? А потом нам объяснили, что в этом-то весь секрет и состоит. Позже я узнал, что в тот день наша спецгруппа присутствовала на знакомстве с новым оружием и занятиях бойцов и командиров первой экспериментальной батареи РС, которой командовал капитана Флерова. Вели эти занятия два конструктора РС реактивных снарядов и установки БМ-13. Именно эта батарея капитана Флерова и произвела 14 июля 1941 года первый боевой залп из 7 установок БМ-13 по железнодорожному узлу в городе Орша. После этого залпа огненный ураган пронесся по станции где скопилось много эшелонов с живой силой и техникой противника. По данным нашей разведки железнодорожный узел Орша был парализован на целую неделю. Когда мы занимались в группе, нам сообщили, что фашистское командование предписывало командирам частей незамедлительно принимать меры для захвата образцов, как они ее называли, автоматической многоствольной огнеметной пушки. Летчикам эскадрильи, летящим на боевые задания, отменялись любые ранее данные задания, если они обнаружат позиции этой огнеметной пушки и вменялось в обязанности сразу же их бомбить и уничтожать. Вслед за первой батареей стали формироваться еще семь отдельных батарей, а штаб формировании частей РС, до 15 октября 1941 года, находился на территории нашего училища.

Наша спецгруппа продолжала активную учебу, а также охрану училища и центрального аэродрома, непосредственно примыкавшего к забору нашего училища, выполняла работу по тушению зажигательных бомб и захвату десантников-диверсантов. Во время одного из налетов, я был направлен на 5-этажное здание, в который попало три зажигалки. Я их сбросил с крыши, внизу были мои сокурсники, которые уничтожили их, и вдруг я увидел летящий в мою сторону подбитый самолет. Я спрятался за трубу, обхватил ее и за какие-то доли секунды перед моими глазами сразу прошла вся моя жизнь. Самолет пролетел метрах в 10-15 надо мной и упал дальше, на аэродроме.

В ночь с 15 на 16 октября 1941 года наше училище было эвакуировано, а нашу спецгруппу 16 октября выпустили лейтенантами. Выдали офицерскую форму, сумку, ремни портупеи, пакет с 5 сургучными печатями и направили в штаб Московского военного округа. Мы приходим туда, а там никого нет, пусто. Потом встретили одного майора встретили, объяснили ему нашу ситуацию и он сказал: «Езжайте на Курский вокзал. Там обратитесь к коменданту и он вас отправит в Горький». Мы пошли на вокзал, 16 октября метро уже не работало. Пришли к коменданту, и оказалось, что он не может отправить нас, мест нет. Нам сказали, что если до 23 часов мы не уедем, то поедем уже на следующий день. Мы прождали до 23 часов, уехать не смогли и пошли по домам, большинство из нашей группы москвичами были, а четыре человека, которые не из Москвы были, остались на вокзале.

Москва тогда была охвачена паникой. Я жил на Неглинной и мне запомнилось, что весь центр был задымлен, жгли документы, которые нельзя вывести. Недалеко от вокзала у меня жила одна знакомая девушка, и 4 дня, пока нас не отправили, я жил у нее. Когда я в первый день пошел к ней, то хотел купить колбасы. Зашел в магазин, попросил продавщицу взвесить колбасу, а она смотрит на меня: «Возьми сам». Я сперва не понял, говорю: «Отрежьте мне». «Заходи и бери что надо». Я отрезал такой толстый кусок, килограмма на полтора и пошел в гости. Рассказал об этом случае матери девушки, так она взяла 2 сумки и пошла в этот магазин. Набрала там столько, я потом попытался одну сумку поднять – так там и для парня трудно было.

Паника была два дня. Не было никакой информации, только слухи, что немцы уже под Москвой, жгли документы. Но к 17 октября паника стала спадать, какой эпизод – если 16 октября метро не работало, позже мы узнали, что его готовили к затоплению, то уже 17 октября я ехал на метро.

В конце концов мы смогли уехать в Горький. По прибытию в Горький, мы явились в штаб. В Горьком тогда формировались части, поступали люди из госпиталей, мобилизованные и их направляли в разные части. У нашей группы был секретный документ, и нам уделили больше внимания. Нас определили в одну из частей, где занимались сортировкой военнослужащих. Мы приехали, нас там покормили, указали где поспать, а утром мы смотрим – часть общая, не артиллерийская, а нас уже распределить пытаются. Мы ночь переночевали и решили, что из этой части надо бежать. Но как? Мы же с находились за забором, с вещами нас не выпускали, нужен пропуск. И мы придумали – офицерская столовая находилась за территорией части, так что мы свои чемоданы через забор передали, а сами пошли как будто на обед.

Снова пришли в штаб, и там нас разбили на 2 группы – одна группа поехала в Куйбышев, а нас отправили в Семенов, на высшие курсы командного состава артиллерии. По прибытию в Семенов нас сразу направили на учебу на командиров батареи. Курсы были двух месячные, но где-то через полмесяца меня вызвали в штаб и сказали: «Москва нуждается в срочной помощи, вы катюшечник», – и меня, в качестве заместителя командира батареи «катюш» по строевой части направили в город Павлово-на-Оке, туда, оказывается, был эвакуирован штаб формирования гвардейских минометных частей, как теперь стали называться РСы.

Я попал в 7-ю отдельную батарею гвардейских минометов, позже эти батареи были объединены в полки, по 3 батареи в дивизионе, а потом дивизионы были объединены в полки и бригады. Когда я прибыл в батарею, она была уже практически полностью укомплектована людьми – больше половины было из войск НКВД, кроме того часть моряков-речников. Наша батарея насчитывала 150 человек. Формирование батареи продолжалось еще дня 4, после чего нас направили под Москву и числа 10 ноября мы прибыли на фронт и были направлены в Химки.

«Катюши» были секретными частями и наше использование было построено следующим образом – мы приезжали в распоряжение командующего армией, он отвечал за пребывание нашей части, принимал меры к нашей охране. В зависимости от обстановки нас направляли в корпус или в дивизию, командир батареи получал пакет от командующего артиллерией армии.

Однажды мы приехали на позиции, я сразу часовых выставил, а «катюши», когда они под чехлами, они на понтонный парк похожи. Мы расположились, у часовых приказ – ближе 100 метров никого не подпускать. К нам пехотный майор подошел, его не пускают. Ладно. А его же никто не информировал о том, что «катюши» будут. Пришло время – я дал залп. А пехотинцы где-то метрах в 200-400 от меня были, ракеты через них летят, огонь. И они, от неожиданности, просто разбежались.

 

Каекин Леонид Андреевич, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотецПосле Московской битвы моя батарея вошла в состав дивизиона и этот дивизион был направлен на Северо-Западный фронт, на реку Ловать, в «коридор смерти». Тогда немцы наступали на Бологое, стараясь перерезать железную дорогу Москва-Ленинград и надо во что бы то не стало не дать им это сделать. Вот на этот участок наш дивизион и попал. Там дорога на 70 километров вперед шла, а справа и слева от нас были немцы, в одном месте горлышко этого мешка всего 4 км была.

Там, кроме снарядов РС-132, которые стреляли на 8 км, мы получили еще снаряды, которые были уже на 12 км. Но они были тогда недоработанные. Помню, стреляем, а он прямо на направляющих взорвался. Кого-то из расчета ранило, установку изуродовало, в тех условиях ее ремонтировать было невозможно и ее отправили в Москву, на ремонт.

На Северо-Западном фронте я пробыл до начала Сталинградской битвы а потом меня отозвали в Москву. Там формировались новые части гвардейских минометов, в том числе с более мощными установками БМ-31. В дивизион БМ-31 я и попал командиром батареи. В этом дивизионе было 72 установки БМ-31. В отличии от первых установок, они были не на машинах, а такими рамами, которые собирались на земле. Где-то с неделю мы пробыли в Москве, получили установки, получили снаряды, снаряд БМ-31 весил 125 кг, их загружали по 10 штук в полуторку, и отправились под Сталинград.

Сначала бои шли не в Сталинграде, а в Придонье. После выгрузки, мы получили команду двигаться к хутору Вертячье. Подъезжаем к нему – а там уже немцы. Начали отступать. В день мы десяток населенных пунктов проезжали. Там же как бывало – тебе сказали сюда, приехал, а там части другой армии. Комдив едет связываться, уточнять, а нам уже горячо, нас уже немцы поджимают. Там же страшные бои шли. Я в самом пекле был. Нас там разбили, меня контузило, полбатареи немцы танками раздавили. Меня когда контузило, я видел, как танк прошел в метре или полтора от меня, а потом потерял сознание, меня фельдшер с сержантом вытащили.

В конце концов мы оказались вблизи Сталинграда. Командир дивизиона с одной батареей поехал вперед, в район поселка Рынок, а мне, поскольку я был самый обстрелянный комбат, сказал выдвигаться через 2 часа с двумя оставшимися батареями. И вот я еду, поднимаюсь на горку, и слышу – мелкокалиберные пушки стреляют. А комдив мне говорил, что до немцев, минимум, 15 км и я думал, что они не могли за 2 часа появиться. Я остановился, колонну оставил, а сам поехал влево, на хутор Ерзовка. Еду на автомашине, нас всего 4 человека было, все спокойно. Тут из здания правления колхоза выходит женщина, я у нее спрашиваю: «Кто стреляет?» «Да это здесь бомбят». Но я же артиллерист, я знаю, что от бомб звук другой. Ну она мне указала дорогу, дескать: «Езжай туда, там высотка будет, мельница, там и осмотришься». Я с полкилометра проехал, вижу – мельница, а около мельницы пара танков и солдаты. Мне и в голову не пришло, что это немцы и я ехал дальше. И вдруг увидел крест на танке… Я водителю: «Немедленно поворачивай», – он машину развернул, а немцы шампанское пьют, ну как же, они к Волге вышли. Увидели машину, дали несколько очередей из автомата, но не погнались .

Я вернулся, только увел колонну, как немцы стали бомбить именно тот районе, где колонна до этого находилась. После этого я стал выполнять обязанности командира дивизиона, он же вперед уехал и пропал. До 31 декабря 1942 года я находился в Сталинграде, а потом меня опять вызвали в Москву. В Москве я был назначен командиром разведки вновь формирующейся бригады.

Из Москвы нашу бригаду направили на курскую дугу. Потом мы освобождали Ельню, Смоленск, всю Белоруссию. Причем там случай был. Наша бригада считалась резервом командующего фронта и я, как начальник разведки бригады, часто контактировал с командующими гвардейскими минометными частями фронта. Он посмотрел как исполняю свои обязанности и через 8 месяцев вызвал меня к себе, в штаб армейской группы, тоже направил начальником разведки. Начались бои за Белоруссию, во время которых убили помощника начальника штаба армейской группы, и на меня взвалили и разведку и оперативную работу. У нас там было 5 полков и пару бригад и надо было со всеми поддерживать связь, решать задачи как их использовать. Я недели две так поработал, а потом меня вызывает командующий вызывает и говорит: «Мы решили тебя оставить на оперативной работе, старшим помощником начальник штаба». Я стал начальником оперативного отделения, а это уже полковничья должность. В этой должности я работал 8 месяцев, участвовал в освобождении Белоруссии, части Прибалтики, а потом наши части гвардейские минометные из резерва верховного главного командования переподчинили командующему артиллерии фронта и командующий гвардейскими минометными частями стал заместителем командующего артиллерии фронта. Мне предлагали должность начальника штаба полка или бригады, но штабная работа мне надоела и я попросил назначить меня командиром дивизиона. Командиром дивизиона я освобождал Литву, штурмовал Восточную Пруссию – вот там тяжелые снаряды пригодились, у немцев укрепления были – стены метр толщиной. Наша бригада была фронтового подчинения и в Восточной Пруссии был случай, когда я, со своим дивизионом, за 7 дней побывал в 6 армиях. После Кенигсберга мы пошли на Пиллау, сейчас это Балтийск и там закончили войну.

Последний залп мы дали в Пиллау, а потом нас перевели поближе к Кенигсбергу, мы размещались за 40 км от Кенигсберга. Там я и встретил Победу. У меня в машине приемник был, я 8 мая, часов в 10-11 вечера, залез в машину, включил приемник и попал на Болгарию попал, а болгарский язык похож на русский. И я слышу, говорят, что подписан акт о капитуляции. Я из машины выхожу и разряжаю пистолет в небо. Ко мне подбежали, поинтересовались что случилось, и я сказал, что победа. Что дальше творилось… Раз командир стрельнул, сказал, что Победа… Там такая стрельба началась. Мы прыгали, друг друга похлопывали, радовались, что мы живы.

В Германии мы пробыли месяц и, вдруг, наш дивизион подняли по тревоге и отправили на немедленную погрузку. Я-то думал, что война закончилась, все нормально, только учеба осталась, а тут по тревоге погрузили на эшелон и отправили в сторону Москвы. Не доезжая до Москвы мы оказались в Мичуринске, а оттуда поехали в сторону Алма-Аты. А уже из Алма-Аты, по Турксибу, мы прибыли в Читу, на войну с Японией. Если так посчитать – нас тогда лишних 3000 километров прокатили.

- Спасибо, Леонид Андреевич. Еще несколько вопросов. В училище вы принимали участие в тушении пожаров и борьбе с зажигалками, а вообще немецкая авиация сильно Москву бомбила?

- Если сравнить со Сталинградом или Курском – нет. Основной вред был в первые налеты. Особенно опасны были зажигательные бомбы. Паровое отопление не везде было, было много дровяных, угольных складов, да еще и дома деревянные были. Поэтому, когда немцы стали бросать зажигалки – пожары в первые дни были сильнейшие. Сперва не знали как с зажигалками бороться.

- Какой средний возраст солдат был?

- В начале, были молодые, моряки, военнослужащие войск НКВД. Отбор к нам строжайший был, на каждого можно было положиться. Потом уже и постарше пошли, 45-50 лет, да и отбор, вроде как, попроще стал. Я когда дивизионом командовал, у меня начальник химической службы, старший лейтенант, был, так он мне как-то рассказал, что до войны был бандитом, на железной дороге Москва-Адлер. Я деталей не знаю, но претензий к нему у меня никаких не было. Когда мы ехали в Японию у меня четверо бойцов сбежали, на стоянке пол проломили, выбрались из вагона и прикинулись, что дрова пилят. Я и послал начальника химслужбы вытащить их, он же железнодорожные правила знал, знал все ходы-выходы. Не знаю как, но он ребят вытащил и уже в Чите они меня догнали.

- А национальный состав какой был?

- Очень разнообразный. Процентов 50 были нерусские – буряты, чуваши и так далее.

- Никаких проблем на национальном вопросе не было?

- Нет. Воевали все одинаково, все были друзья, не было мысли, что кто-то какой-то национальности.

- Встречаются упоминания, что под Москвой «катюши» применяли зажигательные снаряды. Это так?

- Да. Осколочно-зажигательные снаряды. Немцы дрожали от них. Там, помимо осколочных ранений, все выжигало и раны не заживали.

- Какие основные цели для «катюш» были под Москвой?

- Главная наша задача – уничтожать все дома, склады и прочее. Тогда был издан приказ – при отступлении все эвакуировать или уничтожать. Очень жестокий приказ. Ничего нельзя было оставлять немцам, но большая часть населения не эвакуировалась. А оставалась, а нас заставляли стрелять по сооружениям, где еще можно жить, или, если колхоз не успел зерно эвакуировать –значит надо было стрелять по этим домам, складам чтобы сжечь.

 

- Вы стреляли по домам, а как было с боеприпасами?

- У нас особых проблем не было. На «катюши» чуть ли не 50 заводов работало. У нас снаряды были, а вот у ствольной артиллерии были проблемы.

С тяжелой артиллерией вообще сложно было, чтобы везти ту же пушку-гаубицу нужен трактор, горючее для него, а с горючим плохо было. В обороне им снарядов давали – 1-3 на пушку, а только для пристрелки требуется, минимум, пара снарядов. Для того, чтобы попасть нужно захватить цель в вилку, а потом уже третьим снарядом бить, а у них всего было 1-3 снаряда на пушку… Вот это трагедия была.

- Встречается упоминание, что во время войны «катюши» минировали. Это так?

- Да. Был ящик 25 килограмм тола, а иногда туда все 50 клали. Ставился он сзади кабины водителя, там скамейка была, на которой расчет ехал, а под скамейкой взрывчатка.

- 1941-1942 год немцы у Москвы, у Сталинграда, на Кавказе не было ощущения, что страна погибла?

- У меня не было, потому что я был настроен как военнослужащий, защитник, патриот. Но патриотизм мой иссяк, когда я видел как нас встречали после Японии. Мы когда из Маньчжурии вернулись –три дня стояли на станции без внимания, никто не встречал. Чувство было отвратное.

- В 1942 годы был издан приказ №227 «Ни шагу назад». Вы с ним сталкивались?

- Да. Слишком жестокий приказ был, но, с точки зрения той обстановки, может и необходимый. Был случай в Сталинграде. Я шел с наблюдательного пункта, нас, артиллеристов, не задерживали, и вдруг я заметил одного солдата с винтовкой, который шел метрах в 300-400 впереди меня. Он шел с винтовкой со штыком. Там какая-то ложбинка была, и он из виду пропал. А когда я до этой ложбинки дошел – вижу 6 солдат стоит и офицер, и этот солдат, который передо мной шел он стоял на коленях. Я только поравнялся с ними, а ему пулю в голову и еще выстрел. Когда я прошел меня заколотило так, потому что живой человек, никем не судим… Такой вот пример жестокости, поэтому я не знаю – прав этот приказ или не прав…

- Выполнение этого приказа обеспечивал особый отдел/СМЕРШ. Кроме того – у вас секретная часть. Какое отношение к СМЕРШу было на фронте?

- По-разному. В бригаде были особисты, приходили ко мне, выпивали. Я в их работу не вмешивался. А какая у них работа – я только догадывался, меня это не касалось.

- Как на фронте относились к замполитам?

- По-разному. Ненавистных в бою стреляли, пуля-то летит дура, кто знает чья она…

У меня два замполита были. Первый – доцент Одесского университет по политэкономии. Мы с ним в одной машине жили, хороший человек. Второй… Когда поехал на войну с Японией, я другой дивизион принял. Так замполитом был бывший секретарь райкома, он дружил с начальником политотдела бригады. Так вот и тот и другой – они боялись на передовую ходить. Вызываешь, не в приказном, дескать: «Приходи, посмотрим», – обязательно занят. Это много характеризует.

- Первоначально у вас были ЗИСы, а студебеккеры ваша часть получала?

- Да. Прекрасные машины, по сравнением с ЗИСов – в 100 раз лучше.

Вообще, мы дружили с Америкой и Англией и надо быть им благодарным за помощь, а у нас до сих пор молчат и говорят, что они враги. А они нам колоссально помогали. Мы американскую свиную тушенку ели не только во время войны, но и после. Причем, не только солдаты ели, но и мирное население.

- А вообще как на фронте кормили?

- Нормально. Только на Северо-Западном фронте, в «коридоре смерти» – там сложнее было. Продовольствие было, но его невозможно было доставить. Помню у нас в дивизионе бочка водки на 100 литров была, там сперва часовой стоял, а потом, когда голодуха была, часового сняли и никто не подходил. Если бы человек выпил 100 грамм – он бы умер. Такой голод был, что человек в сознании не возьмет водки.

Мы там в поле ходили, картошку искали, хоть мороженную, чтобы хоть оладушек сделать. Там случай был, я одному солдату свои шерстяные брюки отдал. Он убил тетерку, а мне так есть хотелось… Я мог ему приказать, но мне стыдно было, он же такой же голодный как и я… И я отдал ему свои офицерские шерстяные брюки: «Возьми, но дай мне поесть»…

- А 100 грамм выдавали на фронте?

- Обычно выдавали перед боем.

- Как часто мылись на фронте?

- В 90 случаях из 100 мылись перед боем. И меняли белье. Но регулярно мыться не получалось. Вша нас поедом ела. Утюгом когда белье и форму гладишь – гниды аж трещали.

- А как со вшами боролись?

- Прожаривали. Накаляли специальные баки и в них прожаривали.

- Женщины в части были?

- Сперва нет. В 1944-1945 стали появляться.

- Какое отношение было к немцам?

- Противник есть противник, враг есть враг. Но когда его в плен взяли – должно быть отношение как к человеку. Был у меня случай, когда я был начальником разведки, взяли 6 пленных, радистов, с рациями. Пятеро быстро поняли куда попали, а один, молодой лет 18 – патриот своего рейха. Офицер проходит офицер – он вскакивает: «Хайль Гитлер!» Я его назвал политический волчонок, он не понимает куда он попал, не понимал, что у нас это пропаганда не пройдет, там же люди старше его были. И вот так он часов 6 прыгал. На него, сперва, не обращали внимание, а потом одному надоело и он его убил. Но не из ненависти, а надоел.

- А какое отношение было к местному населению в Прибалтике и Восточной Пруссии? Как вы относились к местному населению?

- В Восточной Пруссии нам сразу сказали: «Ничего не трогайте. Это все наше будет». Нельзя мародерничать, разрушать.

А в Прибалтике местное население к нам плохо относилось. Причем, не только в Прибалтике. На Северо-Западном фронте был такой случай – наши советские граждане, колхозники. Им немцы вроде как поддержку оказывали, бревна давали, лошадей колхозных, чтобы они дома строили. А тогда мы как раз голодали. Еду у местного населения попросишь – не давали. Говорят: «Немцы нам давали, а вы берете»…

Нас как-то погнали, я впереди колонны еду, стою на подножке машины. Вижу в лесочке старика с бородой в шапке, а на шапке красная ленточка, так партизаны себя отмечали. Я обрадовался, а потом присмотрелся – он по мне из автомата очередь дал, хорошо, что упреждающе, по капоту машины. Я вижу, что этот паразит, пули в меня пускает, захлопнул дверь, сел. Водитель не знает, то ли убитый я, то ли нет, а у меня все оборвалось. По мне наш стрелял… «Вы отбираете у нас жилье, а немцы дают»… И в Прибалтике немцы многих подкупили, и там много сторонников немцев стало. А наши не могли такую помощь давать, бедные были.

- Когда вы узнали, что едете в Японию, какое ощущение было?

- Когда на Дальний Восток ехали, мне пришлось один вагон выделить. Я тогда человек 40-50 арестовал, люди поняли, что мы на войну едем, не отдыхать.

- Последний вопрос: как во время войны относились к Сталину?

- Уважали. Сейчас забывают о его роли. Один только штрих – во время войны цены на хлеб и продовольствие держались на одном уровне, не было никаких повышений. А когда война окончилась Сталин 9 лет подряд снижал цены, каждый год. Эти детали не надо забывать

- Спасибо, Леонид Андреевич.

Интервью и лит. обработка.Н. Аничкин

Наградные листы

Рекомендуем

Великая Отечественная война 1941-1945 гг.

Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества нельзя осмыслить фрагментарно - только лишь охватив единым взглядом. Эта книга предоставляет такую возможность. Это не просто хроника боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а грандиозная панорама, позволяющая разглядеть Великую Отечественную во...

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

Ильинский рубеж. Подвиг подольских курсантов

Фотоальбом, рассказывающий об одном из ключевых эпизодов обороны Москвы в октябре 1941 года, когда на пути надвигающийся на столицу фашистской армады живым щитом встали курсанты Подольских военных училищ. Уникальные снимки, сделанные фронтовыми корреспондентами на месте боев, а также рассекреченные архивные документы детально воспроизводят сражение на Ильинском рубеже. Автор, известный историк и публицист Артем Драбкин подробно восстанавливает хронологию тех дней, вызывает к жизни имена забытых ...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus