Филатова Екатерина Никитична

- Я родилась в 1932 году, а советская власть здесь, в моей деревне была установлена в 1929 году. Я всегда жила в этой деревне (д. Пахомовка, Кингисеппского района Ленинградской области - прим. А.Д.): родилась здесь, и прожила в ней до 3 декабря 1943 года, когда немцы нас угнали. До войны все люди жили в колхозе, работали. С пяти лет нас уже начинали приучать к труду, потому что практически у всех здесь было натуральное хозяйство. Сельским хозяйством занимались, огородами, в колхозе работали, - выращивали лен, овес. В общем, все делали вручную. Пахали только на лошадях - в то время не было еще никакой техники. В 1940 году мне исполнилось 8 лет, и я пошла в 1-й класс. Помню, как было перед войной. У нас еще тогда не было ни радио, ни газет. В городах газеты, конечно, были, но простой народ не имел никакой информации. У меня старшая сестра вышла замуж за мичмана. Она жила в административном центре в Сойкино, там была более-менее цивилизация, и вот он все новости, что они слышали по радио, рассказывал своей жене, она говорили маме, - а мама рассказывала нам. Однажды мама пришла с собрания и была очень расстроена, - сказала: "началась война". Мы ничего тогда не понимали, - что за война? Почувствовали мы это только тогда, когда появились первые бомбардировщики. Ещё до этого было общее собрание, и председатель сельсовета сказал: "Все вы, товарищи, будете переселены, эвакуированы на восток. Мы вас немцам не оставим. Враг идет сильный, но он все равно будет разбит. Вас придется эвакуировать. Враг идет быстро, и здесь будут немцы, - поэтому надо взять ручную кладь и ждать подводы, которые придут".

Все были согласны. А куда деваться, не останешься же? Мы собрали маленькие кошелки и три дня ждали подводы, - но никакие подводы не подошли. У каждого члена колхоза была своя корова, был и другой скот, овцы, поросята и куры. Весь скот был угнан на восток. Немцы уже подошли к Копорье, и стадо три дня стояло в лесу: пастухи выдаивали коров прямо на землю, чтобы они не заболели, а потом лесами вернулись назад. Мы были очень рады, что коровы вернулись, что мы снова могли пить молоко. Жить как-то надо было! Голод же. Коровы ушли, три дня ничего нет, есть нечего. А тут каждый день хоть понемножку молока. Мама творог со сливками сделает, испечет что-нибудь, масла натопит, - и мы уже сыты. А тут, вода, ничего нет. Коровы вернулись, мы были рады, у нас снова молоко, мы снова живем. И соседям, у кого нет, мы им давали молока.

Потом начали взрывать город. Здесь был "второй Кронштадт": на берегу моря был большой военный городок, он назвался "строительство 200". Он был засекречен. В 1938 году сюда, принимать строительство приезжал Ворошилов, - тогда наркомом обороны. Это был чисто военный город. У моей сестры муж военный, она потом жила в этом городе. И вот этот город наши стали взрывать. Потом в Сойкине начали взрывать магазин, сельсовет, библиотеку, радиостанцию, все административные здания, - потому что немец был уже близко. Буквально через два дня немцы пришли. Это было 2 сентября 1941 года. Немцы шли с Сойкина по грунтовой дороге. Такой был гул! Мама была на дворе, доила корову, а мы были дома. С нами еще моя двоюродная сестра Вера была. Мы услышали гул, - и вот оттуда идут немцы: посередине машины, а по бокам трехколесные мотоциклы. Все немцы в касках с автоматами, очень хорошо были вооружены. Этот гул буквально все сотрясал. Мы остолбенели, были ошарашены. Мама пришла, остановилась, помню, у дверей, и стала читать молитву. Ей тоже было не по себе. Когда мои средняя сестра Настя и двоюродная сестра Вера пришли в себя, они говорят: "Ой, нам теперь надо учить немецкий язык, чтобы понимать". Они ходили в школу, и в то время там изучали немецкий язык, как иностранный.

А.Д.: - Самый тяжелый период, говорят, смена власти. Допустим, наши ушли, а немцев еще нет, какой-то бандитизм...

- Ничего не было. Во всяком случае, ничего этого не было слышно.

А.Д.: - Наши войска проходили мимо?

- Ни разу. Мы вообще не видели наших войск, ни разу. Мы только видели, как все взрывалось. А потом немец сразу пришел. От был ещё в Копорье, от нас в 50 километрах, - и у нас, моментально. Периода безвластия совершенно не было. Наши ушли, а через три дня пришли немцы. Наши даже не успели забрать семью "ярого коммуниста" (так у нас его называли) - это он первым организовывал колхоз. И его семья явно была оставлена на растерзание немцами!

В тот первый день никто из немцев к нам не зашел. Они прошли мимо, - их в первую очередь интересовал город. Им нужно было окончательно обосноваться здесь и расселиться по хорошим квартирам. Как Наполеон в свое время мечтал, - так и они мечтали. Кругом были одни пепелища, все горело... Потом, через несколько дней мы видели, что отдельные немцы ходили по деревне с автоматами. Они беседовали с людьми, некоторые немножко знали русский язык. Они говорили, что будут относиться к мирным жителям мирно, если те не будут сопротивляться законам новых властей. Что они привезли новую власть, хорошую жизнь, и прочее. Но мы-то дети, учились в школе, у нас уже было патриотическое чувство. Мы понимали, что это враг и с подозрением относились к тем, кто с ними разговаривал. Первое время немцы никого не трогали, но что было колхозное, всё забрали. Обычно в конце года колхозное добро раздавалось по трудодням колхозникам. Это и зерно, и картофель, - все, что сеялось в колхозе. Кормовая свекла для скота, зерно для хлеба. Все колхозное добро! Что они ещё сделали? В первую очередь избрали старосту деревни. А потом и комендатура была в Вистино.

А.Д.: - Сколько прошло времени между тем, как они пришли и избрали старосту?

- Не больше двух-трех недель, - почти сразу. К сожалению, у нас были и такие люди, которые сразу предложили свои услуги. У нас сосед с той стороны был, Александр Данилов, - он предложил свои услуги, и его назначили.

А.Д.: - Кем он был перед войной?

- Он был членом колхоза, но в правление не входил. Их всех забрали в армию, но они оттуда потихонечку сбежали, - и вот теперь один из них предложил свои услуги. Их было несколько человек, остальные были в тени, их было даже не видно. Не помню, может быть, они ушли куда-то, но их было не видно. Никто его не избирал, - он просто предложил свои услуги, его назначили, и он начал собирать собрания, говорил, как мы хорошо будем жить. Вел пропаганду: "Советские войска вас оставили, бросили...". А мы-то в школе учили совершенно другое!

А.Д.: - Школа работала?

- Сначала не было школы. Нас волновало, что мы не пойдем в школу, но всё-таки через три недели, с опозданием, школу открыли. Предметы были те же самые. У нас в деревне был один учитель, мужчина. Он был трудоспособного возраста, но его не призвали, - не знаю, почему. И он преподавал все те предметы, которые были ранее по программе, еще при советской власти. Учебники были наши, старые, советского периода. Никаких новых учебников они не издали - может, еще не успели издать. Может, они пока присматривались, все-таки здесь деревенская школа, нас было мало. Конечно, если бы они здесь обосновались, и если бы нас было очень много, они наверняка бы что-то свое уже дали. Единственное что вводилось новое, это дополнительный урок - "новый порядок". Практически это была чистая пропаганда. Немцы приходили в школу, заставляли учить немецкий язык. Я была во 2-м классе, но уже учила немецкий язык. Немцы часто приходили в школу. Мы эти новые законы знать не хотели, но немецкий язык учили. Дети всегда любопытны, всегда хочется что-то новое познать. Они приходили с указками, и все: "Вас ис дас? Вас ис дас?" Мы все отвечали по-немецки. Однажды было обширное занятие, и они ушли быстро. Мы не все хорошо, конечно, знали. Но учитель с нами поговорил, потому что он видел, что мы встревожены, неспокойны, - у многих были родственники на фронте, а это враг. И он нам сказал: "Дети, поймите, мы живем при новой власти. И эта власть враждебная нашему советскому строю, но в данном случае мы как пленники здесь, и мы вынуждены подчиняться их законам. Если даже они нас заставят учить закон божий, мы будем вынуждены даже это учить. Запомните, дети, наши все равно вернутся". Я это так хорошо запомнила! И уже после Финляндии, когда нас привезли в Ярославскую область, там в НКВД была очень хорошая фильтрация. И как раз о нем, об этом учителе спрашивали, - и я сказала, как было. Его не забрали. А остальных мужчин всех забрали на 10 лет. Кого и вообще сразу расстреляли!

А.Д.: - Школа до какого времени работала?

- Школа работала до 1 декабря 1943 года, до момента, когда нас увезли в Финляндию, - потому что учителя тоже увезли. 1941-1943 годы мы учились, но немцы постоянно приходили и давали уроки немецкого языка. Нам они ничего не пропагандировали, только язык.

А.Д.: - Этот предмет, "новый порядок" - что он из себя представлял? Какая была программа? Что вы изучали?

- Мы изучали название предметов, которые были в классе на немецком языке.

А.Д.: - Это можно назвать преподаванием иностранного языка?

- Мне кажется, скорее это был иностранный язык. Конечно, может быть, они с учителем говорили о политике, спрашивали, нет ли тут у вас детей коммунистов. Может быть, они и спрашивали, наверняка. Но мы этого не ощущали.

А.Д.: - Какая судьба у вашего старосты?

- Сначала он вел себя более-менее ничего. А потом стал вести такую пропаганду, что скоро вообще все города падут, - и Москва, и Ленинграда, и весь Советский Союз. У нас была семья ярого коммуниста, как его у нас называли. И его дочка остановила старосту и сказала, что рано об этом еще говорить. "Ничуть не рано", - оборвал он ее, и на второй день доложил, что эта дочка первого коммуниста, - и её сразу забрали. У нее было двое маленьких детей! На этом он не остановился, показал, где живет жена первого коммуниста. Ей было 65 лет. Ее сразу забрали, увезли в Кенгиссепп, там был концлагерь, - и там ее очень долго мучили, и потом саму заставили себе рыть могилу. Она сама вырыла себе могилу, и там же ее закопали. И дочку мучили. Дочка прошла все лагеря, - её освободили во Франции американские войска. Вот такие он сделал вещи! Настолько рьяно работал на немцев, что они его повысили, и сделали старостой над 16 деревнями. То есть, над всем этим сойкинским полуостровом. А здесь старосту избрали другого, его троюродного брата. Этот не был предан немцам, он был более человечным, - но все равно потом 10 лет отсидел, раз служил немцам. Но он не предавал. Только иногда, неосторожно. Однажды трое ребят хотели через море сбежать к нашим пограничникам, чтобы отсюда уйти, потому что им нужно было опять вернуться в трудовые лагеря в Нарвы, в Котлы. Немцы забирали молодежь, заставляли там трудиться холодными, голодными, - а после отправляли в Германию на рабский труд. А они не хотели, решили сбежать к пограничникам. Это был ноябрь месяц, с берега уже лед был. Они по льду шли, 3 километра прошли, - а там уже голая вода, и они вынуждены были вернуться. А утром они должны были придти в комендатуру. Мать, зная это (они сказали матерям) ночью пошла к этому Николаю Данилову и сказала: "Так и так, Володя, Вася и Федя ушли к пограничникам". А он, вместо того, чтобы утром придти и еще раз уточнить, - вернулись или не вернулись, - он пошел сразу прямо туда, и доложил. Немцы приехали и их забрали. И, конечно, Володю (17 лет мальчишке было, жил напротив нас!) сразу сожгли в концлагере. А другие все концлагеря прошли. У одного полностью нарушилась психика, и когда он вернулся калекой, сразу здесь повесился. А третий тоже был весь искалеченный, тоже быстро потом умер. Вот эти люди на совести наших старост! После войны этот староста отсидел 10 лет, был на Колыме, - потом его реабилитировали. Он вернулся без обеих ног, но не сюда. Сюда после войны никого до 1955 года не прописывали, - всем давали "24 часа". Здесь у него дом сгорел, и он жил потом в Ферстово, там сейчас и похоронен. А первого староста судьба такая: он был в Финляндии вместе с нами, семью оставил здесь, а когда грузили телячьи вагоны, была пофамильная перекличка, он кричал: "здесь!" Из Финляндии привез корову, столько добра! Здесь его семья оставалась, но люди не стали её выдавать, и семья осталась в Ручьях, а потом переехала сюда. Думаю, что он был не совсем в себе. Вернулся он уже после перемирия, - и как он мог вернуться сюда, если знал, что он тут делал? Очень многие, которые были связаны с немцами, уезжали в Америку, в Канаду, куда угодно. Можно было оттуда, из Финляндии уехать, и очень многие уезжали. А он вернулся сюда, вернулся к семье! Но он не подумал о том, что здесь его сразу обязательно заберут. Его сразу забрали. Вот эти дети, этой женщины, дочери коммуниста сразу его выдали, - рассказали, что это он посадил бабушку и маму. Его сразу забрали. и он очень быстро умер на Колыме (сосед, который с ним работал, прислал письмо). Все его вещи растащили соседи, жена быстро умерла, сына в армию не взяли, потому что на нем было пятно. Судьба и у детей получилась неудачная:

Когда немцы пришли, скот они забрали сразу. Лошадей отдали старосте, староста взял себе самую лучшую лошадь, а остальных лошадей раздал: одну лошадь на 5-6 семей. Зимой мы ходили на море, мама тоже ходила. А все рыбу, которую ловили, нужно было отдавать ему, - и он делил по едакам. У кого какая семья, такое количество рыбы. Было очень бедственное положение, был голод. Потому что зимой, у кого были коровы те, более-менее выходили из положения. А у кого не было коровы, те голодали. Очень многие с голоду умирали. Конечно, люди помогали, делились, но тем не менее... В марте мы ели мох, который копали из-под снега, - когда таяло болото. А в середине зимы ходили в лес: выбирали тонкую, молодую березу, ее пилили, и опилки использовали в качестве муки. Их просеивали, мололи, и этим питались. Люди пухли от голода. А потом, летом 1942 года люди старались посадить, как можно больше: турнепс, и брюкву, и капусту, чтобы можно было прожить. И потом уже такого сильного голода не было.

Очень многие уходили в лес, - хотя партизанского движения в нашей деревне не было. Мы это прекрасно помним. Есть книга, выпущенная нашими ветеранами в Кингиссепе к 50-летию советской власти, в 1994 году. Мне эту книгу подарили: там про каждую деревню написано, где шло партизанское движение, но у нас его не было. Каждый сочиняет по-своему. Одному хочется написать правду, как все было, а другому просто написать красивую книгу, прославиться. Я прекрасно помню, что не было партизанского движения в нашей деревне, потому что мы ходили в лес за грибами. Мы с одной девочкой ходили, а мой брат с ее братом. Моему брату уже было 11-12 лет, они с другом нашли окопы и винтовки, и стали учиться стрелять. Они тоже хотели уйти в лес, - но нельзя было, потому что у нас мама умерла бы. Он хотел, а я ему говорю: "Глупости не говори. Мама, если узнает, убьет тебя. Попробуй только! С кем ты уйдешь, ты же еще маленький?" А взрослые ребята все ушли. Там жили в лесу, в окопах. Они не были в Финляндии. У нас есть такая Сергеева Мария, она тоже там с мужем была. Там они переждали этот период и таким образом остались на своей родине, и не считались потом никакими врагами народа. Но их было меньшинство. Большинство все-таки немцы угнали насильно, никого не спросили. Забрали корову, теленка, всех кур, овец. Это было позже, в 1943 году.

Потом мы пошли в лес с Васей, нашли два ружья, стали стрелять, учились стрелять, чтобы уйти в лес. А немцы были в Сойкино, они постоянно контролировали. Услышали, что стреляют. Они все время боялись партизан, это было их слабым местом. Они очень боялись партизан! Партизанское движение нарастало, они это чувствовали. Они вызвали старосту: "У тебя под носом стреляют, у тебя там партизаны. Что ты делаешь, когда у тебя под носом стреляют?!" Он прибежал домой. "Кто стрелял?" Его сын сказал, что мы стреляли. "Боже мой, где вы нашли?" Отобрал все винтовки, патроны. Мама боялась, что все ее теперь заберут в гестапо. Там хватит одного маленького подозрения, - и всё! Она утром стала топить печку, налила в чугун воды, чтобы корове теплое пойло сделать, и настолько была расстроена, что когда вода в чугуне закипела, она его вытащила, уронила, и себя всю обварила, кипятком облила. Ужасно! Но я хочу сказать, что новый староста, Николай Данилов, ведь он все-таки спас маму. Сдал ружья, патроны, сказал, что нашел в окопах. Туда в эти окопы, ездили проверять, но никого не нашли. Люди быстро уходили. Видимо, там были ребята, может, и партизаны, не знаю, не могу сказать, - но оттуда все ушли, никого они не нашли. Но ружья сразу сдали. Как он спас маму, не знаю, но маму не забрали. Но мама после этого вот такая больная уехала в Финляндию. Врачей не было, женщины приносили гусиный жир, и гусиным жиром лечили ожоги.

А.Д.: - Администрация помогала?

- Она выполняла только надзорную функцию. Ничего не давали, никакой помощи не было вообще. Контролировали, не связаны ли с партизанами. Ночные патрулирования, везде записки на столбах: "За связь с партизанами - расстрел!" В ночное время ограниченное движение. Все обязаны были сдать лыжи, чтобы не было ни одного следа. Если увидят в лесу след, - всё, этот человек будет уличен в связи с партизанами, и он будет приговорен к расстрелу, или его увезут в гестапо. Я помню, как все лыжи убрали, и как я эти лыжи спасала. Брат потом был с этими лыжами везде - и в Финляндии, и позже в Ярославской области.

А.Д.: - Кто патрулировал?

- Немцы и полицаи. Среди нашего населения некоторые молодые ребята, которые не были взяты в армию, сотрудничали с немцами. Но некоторые сотрудничали как? Они спасали своих же ребят. У нас был на Евсеевой горе один, Леня, - он тоже сотрудничал с ними, но он спасал всех наших ребят. Один раз немцы пришли, а у соседа было три сына: эти наши ребята уже знали, что немцы их заберут, и решили уйти в лес. Ночью они с друзьями пришли домой, чтобы выспаться и взять провизию, - а немцы узнали. Но понимаете, полицаи были свои, и они привели немцев к нам: вместо них к нам. Мы в этот день помылись в бане, и спокойно спали, кто на печке, кто на кроватях, все расположились дома. А ночью вот так стучат в дверь. Мама лежала на печке с обожженной ногой, не может встать, кричит: "Вася, открой". Она чувствует, что сейчас все стекла полетят. Вася соскочил с постели, открыл дверь, - и человек 5 немцев с собакой, с винтовками, с автоматами ворвались в комнату. Мама зажгла "фунилку", керосина не было, маленькие такие "фунилки" были, - это такая жировая лампада. Мама показывает с печки, что больна, не может встать. Немец говорит: "Пас, пас". Мы поняли, что ему нужен паспорт. Вася побежал в коридор, там сундук, в сундуке хранился паспорт. А в паспорте только мама, я и Вася. Так они пошли во двор на сеновал, весь сеновал штыками прошли. Они думали, что партизаны спят на сеновале. Это "наши" полицаи дали ложные показания, и они пришли к нам. Мы, конечно, всю ночь не спали, но немцы все просмотрели и ушли. Утром тетя Лена приходит доить корову, потому что мама больна, не может встать. Мама рассказала, что мы всю ночь не спали, у нас были немцы, искали партизан. Она так и села. "Ай, так это же у меня 10 человек было. Это они к нам должны были придти, но это, наверное, Леня увел их в ваш дом". Представляете, как было? Но этого Леню тоже посадили, он 10 лет отсидел, - а потом вернулся.

А.Д.: - Часто у вас немцы появлялись?

- Немцы по деревне ходили часто. Они, конечно, нахалы приличные. Они приходили во двор к кому угодно, и забирали кур. Минуя иногда даже старосту, забирали овцу или еще что-то. Конечно, мы говорили старосте. Но что он мог сделать? Абсолютно у всех забирали. Мы все очень боялись. Все время эти записки на столбах... Потом когда людей увозили в гестапо, было такое тревожное чувство, что думали, что там овца, теленок? Это ерунда, когда человека уже нет.

А.Д.: - Время на игры оставалось? Все-таки вы дети были.

- Ходили в лес за ягодами, грибами. Голод был, было не до игр. Мы были такие тихие, сосредоточенные, думали, что сделать. Мы, маленькие, но надо что-то делать, чтобы помочь маме, чтобы зимой не голодать, чтобы было что кушать, чтобы не пухнуть с голоду. Люди пухли, а это же все было на наших глазах, и это заставило нас самих думать. Не до каких игр было... Я помню, собрались однажды, нас много было детей, - и как раз эту женщину, дочь коммуниста увезли, и ее дети остались сиротами. И вот мы все собрались и пошли все по домам. Кто что достал, - кто принес кусочек хлеба, у кого-то кусочек сахара был. Все мы им принесли, - только не плачьте, потому что мы вместе как-нибудь выживем. Мы же вместе учились! А они плакали, - маму забрали, и они остались одни. Куда идти? Их взяла тетя...

А.Д.: - Перед войной какой здесь был процент русских?

- Русских перед войной было очень мало. Единицы были. В нашей деревне одна русская семья была: Ручевская Настя с двумя детьми. Все были ижоры: 64 дома у нас было. Журенковы, - не знаю: я не слышала, чтобы они разговаривали по-ижорски. А остальные все по-ижорски говорили. Женщины все время на работе, и все говорили по-ижорски.

А.Д.: - Немцы при этом относились, как к русским? Или было ощущение, что они вас воспринимают, как не совсем русских?

- Нет, этого мы не ощущали. Для немцев мы все равно были славяне, все равно русские. Я помню, здесь стояла одна женщина, Василиса, немножко легкого поведения, - все о ней так говорили. Она мужчин принимала, и прочее. Веселая была вдова. И она перед ними кокетничала. Из них один говорил по-русски, и он сказал: "Вы нас не бойтесь, если вы будете лояльно относиться к новой власти, ничего вам плохого не сделаем, все у вас будет нормально, хорошо". Перед нашим домом всегда была танцевальная площадка. Раньше молодежь с гармошками здесь танцевала. Но при немцах, к сожалению, наши девушки с немцами гуляли. Немцы приходили на эту танцевальную площадку, и девушки приходили: с Ручьев, с горы, - красивые, холеные, накрашенные, - и танцевали, и гуляли с немцами. Это было в 1942 году и летом 1943 года. И даже у нас была бывшая Танина подруга, Ксения, - она тоже приходила сюда на танцы. Мы думали: "Муж на фронте, а она тут с немцами крутит!" Я это помню хорошо. Но потом одна из них говорила, что они антикультурные. Все-таки они свое превосходство высказывали. И еще помню, в Свистино ходил один большой начальник, немец. Вид у него был действительно добродушный. У некоторых просто на лице написано - он жестокий, настоящий фашист. А вот он с одной женщиной тоже так: ухаживал за ней, говорил, что женится, после войны увезет в Германию... Мы это все обсуждали. Думаем: "Убить её надо! Как она смеет, он же фашист?" Я помню свое детское восприятие. Абсолютный максимализм, полное неприятие. Не знаю, почему... Но у нас не было такого, чтобы выйти замуж только, чтобы уехать из своей страны. У нас была гордость за свою страну, преданность своей стране!

А.Д.: - Я знаю, что немцы приветствовали возвращение религии. Что-то было?

- Не успели. Наш учитель нам говорил, что, может быть, нас заставят учить закон божий. И мы вынуждены будем учить, потому что у нас сейчас другая власть. Этого не было, не успели, - но церковь во время войны была восстановлена при помощи немцев. Эта церковь сейчас разрушена, - а она была очень красивая. Там была служба, старушки все ходили, и я помню, что мама брала и меня, я ходила. Кстати этот староста, который был над 16 деревнями, он ходил только в белом костюме, и он был старостой в этой церкви в Сойкине. Очень он цвел! Люди все ему носили, потому что поп жил у него. Батюшка, который вел там службу, молодой поп, он приходил всегда в дом старосты. У него там было две комнаты. Был Великий Пост, мама всегда ела только лепешки из картошки и воду пила, но когда я заходила туда, я видела стол, а там и гуси, и яств полно. Я приходила и говорила: "Мама, я не знаю, может, бог и есть, - но ты посмотри, что делает поп! Ты ешь лепешки с водой, а ты посмотри, что ест поп! У тебя осталось от советской власти маленький кусок сахара, ты его отнесла попу!" А старушки действительно так верили в бога, что думали, поможет, - может, и война закончится. Они всё последнее несли попу. Я говорю: "Он жирует в Великий Пост. Он должен показывать образец преданности богу, но этого же нет!" Помню, у нас с мамой на эту тему была дискуссия. "Может, бог и есть, но попы неверные. Вам преподают одно, а сами делают другое, - уже никакой веры к этому попу нет". Люди в церковь отдавали последнюю копейку: надеялись, что бог поможет. Хотя, может быть, поэтому у нас хоть 30 домов, но осталось. В других деревнях вообще ничего не осталось... У нас крестный ход проводили: вокруг деревни проходили крестным ходом. Несли советские еще деньги, и все эти деньги остались у старосты и попа, конечно.

А.Д.: - Какие деньги в то время были в ходу?

- Советские деньги. Красные такие десятирублевки с изображением Ленина. После войны был обмен этих денег. И потом уже эти старушки говорили, что бог его наказал, этого старосту - он эти деньги взял, и у него счастья нет, и у его семьи счастья нет.

А.Д.: - Какие-то известия с фронтов до вас доходили? Немцы вели достаточно активную пропаганду.

- Немцы вели такую пропаганду, что Питер будет вот-вот взят. "Завтра уже Гитлер будет в Питере, приветствовать всех питерцев, которых освободил от коммунистического ига. Они будут жить очень хорошо". Такая пропаганда была постоянной. Все новости мы получали только на собрании. Собрания проводили в больших помещениях, домах: собирали всех людей, и там уже староста докладывал, читал газету. "Осталось каких-то 5 километров, и Питер взят. До Москвы совсем рукой подать тоже. Взят Смоленск, России нет, это все будет свободной Германией. И мы будем работать на свободную Германию". Вот такую пропаганду вели, и у нас три девушки клюнули на эту пропаганду, и уехали добровольно в Германию, работать на свободную Германию. Приехали туда, - а там их в батраки, так и они вкалывали до последнего момента. Но нас это колотило: как можно добровольно уехать в Германию? Добровольно!!! Но сейчас я уже жизнь прожила, я понимаю: может быть, они были очень молодые, - война, растерянность, безграмотные. Что там, 4-5 классов образования. Может быть, они действительно поверили, что будет лучше. Можно уйти с колхоза. Ведь раньше как было: с колхоза нельзя было уйти, всю жизнь ты должен был работать в колхозе, паспортов не было. И вот они, видимо, хотели уехать в город, выйти замуж. Каждая наверняка думала о лучшей жизни.

Я помню, что были и листовки, - но почему-то мне они ни разу не попались. Брат мне рассказывал, что видел листовки: "Ленин пишет из могилы: не зовите Ленинград, его строил Петр Первый, а не, я плешивый гад".

А.Д.: - А с советской стороны информация была? Допустим, о Сталинградской битве Вы когда узнали?

- После войны. Потому что в 1943 году мы жили в Финляндии, и там мы тоже никакой информации не получали. Информацию получали только, когда приехали в Ярославскую область. Там тоже была деревня: радио не было, газет почти не было. Но там почтальон всегда в сельсовете, и когда она приносила почту, то обязательно получала какую-то информацию. Какие города сданы, какие города наши советские войска освободили. А так мы ничего не знали.

А.Д.: - Какие-то изменения в поведении немцев 1941 года и 1943 года были? У вас не возникало привыкание к оккупации?

- Даже не могу сейчас сказать. Я помню, что в 1942 году мы ходили на берег моря продавать землянику, меняли на хлеб. Один раз удачно, один раз неудачно. Мы смотрели на эти корабли, которые приходили. Там был глубокий пирс, стояли очень большие корабли. Кто знает, что будет, как долго немцы будут... Мы думали об этом все время. В одном месте было партизанское движение, у нас там жила двоюродная сестра, она была партизанкой. Ее тоже взяли, и в Кенгиссепе убили. Все время шли эти слухи: того убили, того забрали. Люди, когда приходили, все время передавали: кого-то забрали, убили, кого-то немцы ищут. Вот этот страх и напряжение было в течение всего этого периода. Это нас не покидало. А потом стали говорить, что нас увезут. Куда увезут? Пришла Аннушка, сказала маме, - кто-то ей сказал, что увезут на пароме через море. Мол, нас погрузят на открытые паромы и повезут то ли в Эстонию, то ли в Финляндию. А там наши войска бомбят эти паромы, и мы будем обязательно утоплены. Обязательно эти паромы утопят! Мама сшила нам белые рубашки, как покойникам, - если уж мы уйдем на тот свет, то в белых рубашках. Это я точно помню. Но страх не покидал, почему нас увозят, куда? Почему мы должны оставить свои дома? А потом мы стали думать о том, если нас увозят, то надо имущество спрятать. А вдруг кто вернется домой? Может, Аня вернется, которая была на Урале, и мы о ней ничего не знали. Настя была, - мы тоже о ней ничего не знали. И мы решили в огороде выкопать яму и закопать там всё. Мама лежала на печке, но она Васе сказали, что закопать. Папино пальто положили, швейную машинку, еще что-то, - и все закопали. Мы, когда приехали, конечно, ничего не было. Ямы не было, и в яме ничего не было. Все было вырыто. Не знаем кто, может, и свои, которые из леса вернулись, - им тоже жить надо было чем-то. Трудно сказать.

А.Д.: - У вас была швейная машинка?

- Да. Подольская, старинная, "Зингер".

А.Д.: - Помогала она вам выжить? Многие говорят, что швейные машинки помогали выжить.

- Нет. Мама шила только для себя, для продажи ничего не шила. Нам, конечно, она все шила. Папино пальто нам перешивала. Мы в школу всегда ходили во всем новеньком. Она все перекрасит, перешьет, - и опять новенькое, чистенькое. Мы были довольны. Люди всегда говорили: "У Марии, наверное, золото, - смотри, как дети одеты". А мама ночами это делала! Днем в колхозе на работе, а ночами шила нам одежду, чтобы мы были не хуже других одеты. Хотя отца не было, отец умер. Но напряжение было все время. И потом уже, когда уезжали, корову забрали. А что такое, корову забрали? Это так трогательно, я даже сейчас вспоминаю эти моменты, плачу. Все равно пропускаешь тот период через себя. Это очень тяжелый период...

Потом нам уже точно сказали, что нас будут вывозить. Куда? Зачем? Кто из дома хочет уехать?! У людей мужья в армии. У Андреевой Фени муж ушел в армию, у нее было двое маленьких детей: один с 1940 года, другой с 1939 года. Маленькие дети, куда их?! Нет, нас же всех потом наше руководство обвинило, что мы все добровольно уехали в Финляндию. Не было этого! В нашей Ленинградской области есть еще ингерманландские финны. У них финский язык, и они действительно финны. Может быть, они и желали поехать, может быть, из них и были добровольцы. А у нас здесь никого не было, потому что мы финского языка не знали, только русский. Мы считали себя русскими: пишем по-русски, читаем по-русски, по-фински не знаем ни одного слова. Куда мы поедем? Тем более, нас не в Финляндию увозили, а в Эстонию, в лагерь для переселенцев. Это не было концлагерем, хотя концлагерь был рядом: он в Клога Ягала, а нас привезли туда же, в Палдиски. Концлагерь рядом был большим. Это был один из первых концлагерей, куда потом вошли наши войска. Там были то ли полицаи, то ли немцы, то ли эстонцы. Рядом была колючая проволока, немцы, овчарки. Любопытно же было, - и мы ходили туда посмотреть. И женщины нас спрашивали: "Девушки, вы откуда?" - "Мы из-под Ленинграда". Они заинтересовались, - и вдруг появился полицай, и мы сразу разбежались. Там их расстреливали и сжигали трупы между дровами. Тех, кто был в этом концлагере, практически всех расстреляли...

В Палдиски нас привезли в такие общие бараки на 150 человек, это бывшие военные казармы. Мы могли только сидеть, - лежать мы не могли, потому что так было много народу. Сели на свои котомки, - сидя и спали. Три дня нас вообще не кормили. У кого-то был хлеб, лепешки. А через дня сказали, что дадут суп. Мы все пошли в очередь. Очередь была на километр-полтора. Что-то там в котлах варилось... Когда получили эту баланду, ее кушали, по поварешке на человека. Потом говорили, что это то ли дохлая конина, или лосятина с отрубями. Ещё у нас вообще не было воды. Стирали в лужах, ходили к одному крану, чтобы взять попить. Там тоже была огромная очередь, чтобы взять бутылку воды и чуть-чуть попить. От этого люди стали болеть и умирать. Больше тысячи людей умерло, - а всего нас было 6 тысяч. В основном, дизентерия была. Это было массовое уничтожение людей! Потом туда приехали финны. Финны были заинтересованы в здоровой дешевой рабочей силе, и немцы продавали нас, как бесплатную рабочую силу. Финны стали нам давать сильные уколы, и при мне один парень сразу умер от укола, - такой сильный был укол. Я так думаю, что это было лекарство. В Клога, в лагере для переселенцев, мы пробыли 49 дней. Я всех останавливаю и говорю, когда люди сейчас спекулируют на этом. Не надо! Да, там было плохо, были вши, страшно передать какая грязь. Вши и голод сделали свое дело, - поэтому шестая часть умерла. В основном умирали дети и старики: у меня тоже и сестра двоюродная, и бабушка умерли. Но это был не концлагерь!

Потом нас посадили на корабль "Вирго" и повезли в Финляндию. Мы прибыли в Ханко. Раньше это была наша военная база, но тогда там были немцы. Проволока, везде овчарки. Нас привезли в лагерь, и в этом лагере детям стали давать по стакану молока в день. Потом нам там давали геркулесовую кашу. Я с тех ем геркулесовую кашу, потому что геркулесовая каша нас практически всех поправила, мы вылечились. И ещё нас водили в баню. Там мужчины и женщины все вместе, 120 градусов жары, все горело, - но зато все вши уничтожились. И это постоянно, несколько месяцев продолжалось. И вы знаете, вши выходили просто из-под кожи! Из бани придешь, оденешь все чистое, - а утром полно вшей. Я бы никогда в это не поверила, если бы это было не со мной. Но это было со мной, и с мамой, и с братом. У всех так было. Белые, большие вши. Они были на верхней одежде, везде. Спать вообще невозможно, все время чесались. Вши у людей всегда появляются будто от голода, почему, - не понимаю. В этих лагерях (сначала в Ханко, потом Раума) нас привели в чувство. Нас кормили геркулесовой кашей, а в Раума иногда даже давали гороховый суп, ели в обед. Кормили 3 раза, - и по стакану молока детям.

Потом, в Раума, нас распределили по кулакам, хозяевам, - этот были зажиточные владельцы больших участков земли. Очень многие, которых не захотели брать землевладельцы, стали работать на заводе. Вот Андреева работала на заводе. Наших много работало на деревообрабатывающем заводе. Они получили маленькие комнатки, получали зарплату, её хватало на питание, - все нормально. Землевладельцы были тоже разные. Некоторые кормили хорошо, давали одежду и обращались нормально. У нас была хозяйка, хозяина не было, он давно умер, - а сын был в армии на немецкой стороне, и его убили на фронте. Он погиб не в финскую войну, не в 1939 году, - а в 1941 году. Поэтому она ненавидела всех, в том числе и нас. Она считала, что это мы виноваты в том, что убили ее сына. Только Россия виновата! Она же не понимала, что немец напал на Россию, и Финляндия добровольно пошла с немцами. И вот она была очень жестокой. Она очень нас ненавидела. У нее было две наших семьи: одна семья была с Гатчины, и мы. Кроме того, у нее было 16 человек военнопленных, которых финны просто брали с лагерей для работы. Военнопленные жили в страшных условиях: жили в маленьком помещении, спали друг на друге. Ужасно! И кормила она их очень плохо. Хотя и нас она очень плохо кормила. Нам всегда не хватало, мы у нее всегда голодали, нам всегда хотелось есть, мы же росли. Работали мы практически бесплатно. Год почти работали, - а она нам за это дала столько денег, что мама смогла купить только один мешок муки. Ящик сколотили, и мы этот ящик потом привезли в Ярославскую область. Хозяйка, тем не менее, нас как-то всё же кормила. Утром были галеты, днем суп со шпиком, картошка с подливой на воде и маленький кусок сала. Был чай с сахарином, - сахара вообще не было. Сахарин всем давали по карточкам. Раз у нее было две семьи, ей давали эти карточки, и она сама отоваривала их на обе семьи, - мы не знаем как. Кроме того, давали масло, - не помню, сколько.

А.Д.: - Не было желания у нее что-нибудь украсть?

- Нет. Вы что? Ни в коем случае! В Финляндии такой закон: если украдут, то отрезали руку, кисть руки. У них настолько жестко, что у них вообще не было воровства. Помню, я пошла в Лайтило в двух километрах от этой усадьбы и попросила будильник. Мне дали будильник бесплатно, но записали адрес: чтобы, когда мать получит деньги, чтобы я принесла. Один раз дали бесплатно варежки, но записали адрес. Сейчас такого нет! Я в 1996 году ездила туда, и они говорят: "Ой, у нас сейчас воровство. Раньше не было". Когда мы приехали, нас об этом сразу предупредили. И мы знали, - если мы что-то украдем, то нас бригадир сразу... Он все время ходил с плеткой: если сделаешь не так, как он сказал, он дает тебе плеткой, и не пикнешь даже. Мы его очень боялись. Но есть нам хотелось всегда... Детям все время хочется кушать, а нам всегда не хватало:

Там очень много озер. Сама Финляндия очень интересная страна. Камни, огромные камни, и сосны растут прямо на камнях. Красный камень, по-моему, гранит, и кругом озера, очень красивые места, необыкновенные. Там даже маленькие домики очень красивые, так аккуратно покрашены. Бардовые, белые окна. Очень оригинально. По сравнению с нашими хибарами, которые у нас были, особенно до войны, - это вообще всё было какое-то райское, - но это было все чужое, совершенно чужое для нас. Мы знали, что мы на чужой земле. Даже когда мы были в лагере, нам хотелось что-то заработать, есть хотелось. Мы с Васей иногда днем ходили по домам и просили работу. Нам давали работу, пилить дрова, - и по три марки в день нам платили. Потом иногда нас сажали кушать. Там были финские военные, раненые, в отпуске. Вы знаете, как они издевались? У них все носят финки, даже такой маленький пацан, - он все равно с финкой. И они показывали нам, как они у каждого русского отрезают голову. Каково нам было?! Они нас называли "Русся", - это такое унизительное прозвище, это значит, ты не человек. Как можно особенно маленьких так обижать, - они же навсегда это запомнят. Мы знали - мы находимся у врагов!

Потом приехал офицер и сказал: "Между Финляндией и Советским Союзом перемирие, и есть возможность вернуться на родину". Да вы не представляете, как мы взлетели! Нам казалось, что мы все летим домой! У хозяйки было радио и газеты, она все знала о политике в нашей стране, знала нашу сталинскую политику. Мы же не знали ничего. С нами никаких разговоров на эту тему не вели. Мы были просто батраки, лакеи, и всё. Хозяйка стала маму уговаривать: "Вас домой не повезут, не уезжайте, оставайтесь здесь". Она видела, что пленных от нее заберут, - а когда мы, две семьи, от нее уйдем, кто же у нее будет работать? У нее столько земли, - 150 га земли и 70 га леса ей принадлежало, за 30 километров кругом население должно было ей отрабатывать за то, что на ее земле живут! Она везде ездила, искала людей, потому что знала, что мы уедем, - но никого не нашла. У нее был второй сын, офицер, он сказал: "Продай все, положи деньги в банк, будешь жить на проценты". Но она не могла, ей хотелось руководить этим большим хозяйством, хотя ей самой уже было под 65-70 лет. Она все маму уговаривала: "Вас увезут в Сибирь, вы были под немцами". Мама придет, нам рассказывает. Мы говорим: "Если ты не хочешь уезжать, можешь остаться, мы сами поедем". Мама, конечно, и не думала, оставаться, - но, тем не менее, такие разговоры всё время шли. Когда нас начали увозить оттуда, из Финляндии, сначала увезли военнопленных. Она давала военнопленным обувь, одежду, - а когда они уезжали, она эту обувь отобрала. Они уезжали в ноябре месяце в носках, - вот какая жестокая была. Где их потом обули, я не знаю. Их увозили в закрытых вагонах, на которых было написано "Предатели Родины". Нам говорили, что они не имели права сдаваться, особенно офицеры: был такой сталинский закон, что они должны были покончить с собой. Когда перемирие началось, они радовались тому, что вернутся на Родину. Думали, может, их и посадят, - но не думали, что будут уничтожены. Один офицер из Ленинграда дал нам свой адрес, сказал: "Мы здесь такое с вами пережили, обязательно после войны будем с вами встречаться". Но ничего... Видимо, он сразу погиб. Сколько мы потом писали, - ответа не было. Может, в Питере его дом разбомбили? Но когда хозяйка отобрала у них обувь, мы были так возмущены, мы готовы были ее разорвать на куски. Обувь она отобрала у них потому, что думала, что кто-то к ней придет снова, и она их обует, и те будут работать. Так она рассчитывала. И потом, когда нас привезли на сборный пункт в Турку, она очень просила маму, чтобы мы прислали ей обратно карточки (когда мы уезжали, она вынуждена была отдать карточки нам на руки). Но у нас карточки сразу отобрали: я ей об этом написала потом - "мы ничего не можем вам вернуть".

А.Д.: - В Германии, когда закончилась война, те, кто работал у немцев батраками взяли власть в свои руки и начали мстить хозяевам. Такого в Финляндии не было?

- У нас такого не было. Почему? Потому что нас было не так много.

А.Д.: - Среди военнопленных возмущения не было?

- Все время было возмущение, но они ничего не могли сделать, потому что у нее был такой ярый фашист, бригадир. И сын-офицер. Он жил в двух километрах, а у нее был телефон. Он моментально мог привезти целое войско...

Из Турку нас поместили в товарные вагоны, и мы прибыли в Ленинград. В Ленинграде к нам уже зашел человек в штатском. "Здравствуйте, граждане!" - "Здравствуйте". Мы так обрадовались! "Вы знаете, куда вы едете?" - "Знаем, в Ленинградскую область" - "Ваши дома все сожжены, вы едете в Ярославскую область, там вас поселят у людей, в деревнях, где вас могут обогреть, а после войны вы сами уже вернетесь на Родину".

А.Д.: - Когда ушел страх?

- Даже не могу сказать. Когда мы вернулись на Родину, нам казалось, - теперь уже все позади. Вернулись на родину, а домой нельзя. Понимаете? Домой мы не попали, в Ярославской области жили. Там тоже был голод, потому что мы совершенно ничего не имели. После войны мы жили в Волосове. Жили по очереди у троих, потому что люди пускали временно: у них свои семьи. Один, второй, третий дал уголочек. Один дом был пустой, мы в этот дом потом поселились. 12 лет мы скитались по чужим углам, и не знали, где мы будем. Все время было непонятно. Когда мы жили в Волосове, мы были в пастухах, потому что кушать надо. Мама работала в колхозе свинаркой, тоже мало получала, - а мы пошли в пастухи. И там, в пастухах, один раз танкисты у нас утащили овцу. Я видела! Мы были в лесу, прошла танковая бригада, и был выстрел. Вася говорит: "Иди скорее на этот выстрел, а я стадо погоню домой". Я побежала, увидела автомат, и молодого человека в темно-синей форме, который тащил овцу. Когда я увидела автомат, то поняла, что он меня запросто пристрелит. В лесу, никого нет, - моментально пристрелит! У меня сразу страх, я убежала. Говорю: "Вася, я видела кто, - он с автоматом в темно-синей форме, это были танкисты. Я боюсь, не пойду, он меня убьет!" Мы пошли в колхоз, и нам не поверили. Сказали: "Наверное, вы сами зарезали овцу. И мать, наверное, увезла". И нам ничего не заплатили за целый год. Все лето мы пасли, с мая по октябрь, - и нам ничего не заплатили. Тоже было обида, конечно... Потом два года я одна пасла - Вася уже работал в Бегуницах трактористом, а я одна пасла в Волхове маленькое стадо. Меня кормили, чего-то платили. Но я всегда боялась говорить, что я ижорка. Это подозрение было все время. Мы в таком страхе все время и жили...

Потом надо было куда-то определяться, и в 14 лет я поступила в школу ФЗО в Нарву. Там был текстильное предприятие, был набор, - и вот я уехала туда. 9 месяцев я там проучилась, мне дали форму. У нас была такая песня: "За километр узнаю, что ФЗУшники идут, 40-й размер ботинок, еле ноги волокут". Мы же дети, - а действительно ботинки вот такие дадут, взрослые бушлаты. Мы были на чучел похожи, но гордость, что я это заработала сама была такая, что я шла по деревне "нос кверху". На мне бушлат, ФЗУшное платье, такие значки, и огромные ботинки. Но голод был почти до 1953 года. В ФЗО по карточкам нам давали маленький кусочек хлеба. Когда нужно было чистить картошку и варить на всех обед, так мы на драку. Приходит воспитательница, говорит: "Кто сегодня на кухню?" Все поднимают руки, потому что там давали дополнительную порцию супа. А когда голод, то ли идут на всё. У нас там было много детдомовских, так они воровали. Воспитатель всегда говорил: "Девочки, сегодня не спите. Сегодня группа детдомовцев пойдет на облаву, мне уже передали". Они воровали бушлаты, а потом меняли на базаре на кусок хлеба. Голод был всегда. И еще мы там ездили на торфоразработки. Как только выходной, нас группами возили на торфоразработки. Подстанцию в то время топили торфом, и мы копали торф для отопления. Но мы продолжали учиться, потом я окончила эту школу. Мы стали работать, стали зарабатывать деньги, потом я поступила в вечернюю школу. Наверное, тогда и ушел этот страх, - когда уже стали работать. Когда почувствовали, что мы получаем какие-то средства...

А в 1953-м году меня перевели в Таллинн на Балтийскую мануфактуру. Дело в том, что там не хватало рабочей силы, там не было ФЗО, - и необходимо было пополнение рабочей силой. Я дала согласие и переехала туда. А мама в Ярославской области жила до 1955 года. Те, у кого отцы, мужья были на фронте, они брали с военкомата документ, приезжали в Ярославскую область, брали свои семьи, привозили сюда и прописывали. Мой дядя, мамин родной брат из Мишина, он был на фронте. Он приехал, забрал свою семью и привез в Мишино. Такие семьи возвратились вовремя домой. А те, у кого не было... У сестры муж тоже был на фронте, - но он, то ли он пропал без вести, то ли погиб: так мы и ничего не знаем. Потом мы поодиночке оттуда сбежали, но все получили здесь "24 часа". Ты должен покинуть в 24 часа Ленинградскую область, - особенно Кенгиссепский район, где была погранзона, где мы жили. А вот в 1955 году, когда уже Сталина не стало, маму прописали обратно. Наш дом был цел. У нас в деревне 34 дома сгорело, а 30 домов осталось. К счастью, наш дом был цел, - и мама вернулась домой. Маму прописали здесь, я приехала из Нарвы, привезла обои. Мы заклеили дом. Наш дом занимал военнослужащий в отставке. Он сказал: "Этих : всех отсюда выселили - и правильно. Они заняли наши дома, и как теперь хорошо". А мы приехали, когда маму прописали, вернулись домой, и попросили их освободить дом. Я работала в Нарве, и приезжала просто навещать. Это после 1955 года.

В Таллинне я тоже в общежитии жила. Вообще я 20 лет прожила в общежитии: квартиру я получила тогда, когда была депутатом Верховного совета. В Таллинне я тоже ходила в вечернюю школу, а после техникума меня отправили в Москву в Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Я уже в Таллинне работала, и все было хорошо и спокойно, когда меня стали агитировать в депутаты. А у нас одно время на балтийской мануфактуре директор был еврей, Молодцов. Он говорит: "Почему ты не хочешь, молодая девица?" Я говорю: "Боюсь вас подвести, могу что-то сделать не так". Он говорит: "Я тоже не сразу стал директором, полгода шел в одну сторону, а комбинат шел в другую. Вот так. Если тебя изберут, если за тебя проголосуют, чтобы тебе выступить в Москве, твое выступление 30 раз проверят, а ты только прочитаешь!" И вот меня выдвинули сначала в местный, районный, городской совет, а потом в период с 1965 года по 1970 год я была депутатом Верховного совета. В городе меня заставляли выступать много раз. Знали, - раз одна, семьи нет, давай ее везде пихать. Мне это, вроде, как и нравилось. Мне хлопали, вроде хорошо. Сейчас-то я понимаю, что это было не к чему. К нам потом Терешкова приезжала, и другие космонавты, - но не Гагарин: его я увидела уже в Москве. Титов приезжал в Таллинн, потому что у него там была девушка. Представляете? Он уже был женатый, но он оставался всегда в гостинице "Астория", в которой был ресторан: в этом ресторане официанткой работала какая-то девушка, которой он был увлечен.

В Москве мне не удалось ни разу выступить. Это было абсолютно исключено. Там выступал кто? Только первые секретари ЦК. Нам не давали, конечно. Но мы там уже общались с такими видными людьми, это давало такое вдохновение. Их все время показывали по телевизору, - кажется, что они необыкновенные. А они такие простые люди и ведут себя настолько просто, как будто тысячу лет тебя знают, и это давало подъем духовных сил. Серьезно! Что я, вот простая рабочая, сколько пережившая, - и теперь такие люди так просто ведут себя. В нашей группе от Эстонии был Касатонов. Он был первым заместителем адмирала флота Горшкова. И Рокоссовский тоже был у нас, - но он, по-моему, в 1969 году умер, у него было высокое давление. Потом вместе него избрали Русакова, он был заведующим отделом по международным делам при ЦК КПСС. Тоже личность, объездил весь мир. На сессиях были 20-минутные перерывы, и они давали очень интересную информацию о странах, где они побывали. Конечно, мы слушали, раскрыв рты, потому что мы ничего такого не знали, и это тоже давало такой подъем духовных сил. Когда я приезжала из Москвы, думала: "ну всё, теперь на небо взлечу, могу все преодолеть!" Такой был подъем духовных сил. Но я помню, мама жила у меня в Таллинне и говорит: "Я у тебя живу, как в тюрьме, ты все время на работе. Совещания, мероприятия проводишь, мне слово некому сказать". Я говорю: "Познакомься с женщинами на улице" - "Нет", - говорит, - "Я плохо говорю по-русски, они надо мной будут смеяться"...

А.Д.: - Какое у Вас сейчас отношение к немцам и финнам?

- Разное. Во-первых, туда, где мы были, я два раза писала, и ответа не получила. Я поняла, что там те, кто были, умерли давно, - и меня никто не знает. А к немцам: Когда я работала секретарем парткома в Таллинне, приезжали немецкие делегации. Приезжали такие простые люди, дарили подарки для детских садиков: Очень хорошие немцы к нам приезжали. Выступали наши рабочие, очень тепло их принимали. Потом и наши текстильщики ездили туда. Немцы такие же люди, как и мы! И они не виноваты, что Гитлер столкнул наши народы. Люди все одинаковые. Все зависит от пропаганды.

А.Д.: - Горечи не осталось?

- Сейчас такого остатка нет. Я вот была и в ФРГ в 1983 году.