Top.Mail.Ru
9559
Медики

Бершицкий Яков Маркович

Я родился 19 октября 1920-го года в городе Днепропетровск. Мои родители были по социальному положению служащими. Отец Марк Семенович трудился техноруком в типографии, а мать Мальвина Яковлевна работала стенографисткой. Была у меня сестра Стелла Марковна, 1925-го года рождения, ставшая после войны врачом-рентгенологом.

Окончив 10 классов и имея значки ГТО и ГСО, я поступил в Днепропетровский медицинский институт. В институте у нас имелась военная кафедра, где преподавали базовые знания о работе госпиталей, особое внимание уделялось химической защите и правилам пользования противогазами. Каждое лето мы, студенты, играли в «Зорьку» - ходили в лес и по компасу учились ориентироваться по карте. Советско-финская война 1939-1940-х годов вызвала недоумение – нашим войскам приходилось тяжело, финны отчаянно сопротивлялись, особенно много у противника оказалось «кукушек» - снайперов. Тяжелые бои шли, потом наше командование подтянуло дополнительные силы, и смогло победить финнов, одолев знаменитую «Линию Маннергейма». У нас никого из группы не отправили на войну, хотя желание сражаться за Родину высказывал практически каждый.

В июне 1941-го года перешел на четвертый курс. 22 июня после сдачи сессии начались каникулы, мы как раз находились на пляже, и вдруг нам сообщили страшную весть о том, что немцы напали на Советский Союз. Вскоре началась бомбежка Днепропетровска, ведь он недаром назывался городом «чугуна и стали», потому что имел огромные заводы, в том числе военного назначения, на которых работали тысячи людей. Они стали объектом нападения со стороны немецкой авиации. Первая бомбежка произошла в железнодорожном районе, где находился Днепропетровский металлургический завод им. Петровского, немцы его хорошо разбомбили. Потом отдельные самолеты летали над городом и сбрасывали бомбы-«зажигалки», в том числе и на жилые кварталы.

Скоро фронт начал приближаться к Днепропетровску, и наш институт эвакуировался в Ворошиловск (ныне – Ставрополь). А мой отец вместе с одним из предприятий эвакуировался в Самарканд. Поэтому наша семья уехала с папой, но ввиду того, что здесь не было хорошего медицинского института, я остался в Ташкенте, а не поехал с родителями и сестренкой. Примерно полгода учился в первом Ташкентском государственном медицинском институте, затем в Самарканд приехала Ленинградская военно-медицинская академия, и ее кадрами усилили Узбекский Государственный медицинский институт, так что я перевелся к родителям. Окончил институт с отличием, нас в группе было всего трое, имевших как отличники дипломы, всем остальным выпускникам выдали справку зауряд-врачей.

Поскольку я отличник, мне предлагали остаться на кафедре хирургии. К тому времени уже имел опыт практической работы в госпитале. Дело в том, что у нас в семье было очень тяжелое материальное положение, мы жили в тесной узбекской полуземлянке, отец и сестра вили веревки в артели, а мать работала на хлопковом заводе. Мне же вскоре дали место в общежитии, в Самарканде располагалось очень много госпиталей, так что днем я занимался, а вечером работал дежурным фельдшером, чтобы хоть немного помочь семье. Меня очень интересовала военно-полевая хирургия, особенно лечение переломов. До войны считалось, что если раненый получил перелом кости, то нельзя накладывать гипс полностью, саму рану необходимо оставлять открытой. Считалось, что иначе произойдет нагноение. У нас же на кафедре ортопедии и травматологии преподавал генерал-лейтенант Новотельнов, он предложил метод накладывания закрытого гипса, и доказал, что когда в ране образуются черви, то они съедают всю инфекцию, тем самым стимулируют рост и регенерацию тканей. И я у него многому научился. Поэтому меня после выпуска решили отправить в Набережные Челны, но я отказался и сказал, как это так, все воюют, а я буду наукой заниматься. Пошел в военкомат, и меня направили в Ташкент на курсы усовершенствования медицинского состава Среднеазиатского военного округа. Это были двухмесячные курсы, посвященные военно-полевой хирургии. Я там выучился, но, к сожалению, перед выпуском заболел желтухой, и меня положили в госпиталь, все товарищи уехали под Сталинград, а я, когда выздоровел и выписался из отделения, снова попал во второй цикл обучения.

Бершицкий Яков Маркович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотецВ это время моя жена Раиса Хасановна Кутуева окончила первый Ташкентский государственный медицинский институт и ее направили из-за плохого зрения по месту жительства в Андижан. Но она не захотела там оставаться, пошла в военкомат и ее также направили на эти курсы. Там и познакомились, полюбили друг друга. Когда нас отправляли на фронт, я предложил Рае поехать вместе, она согласилась. И так мы поехали вместе с ней.

Сначала попали под Ростов, находились в зимовнике, там как раз были очень тяжелые бои, позиции по нескольку раз переходили из руки в руки. Нас направили в полевой госпиталь № 4162, расположенный в городе Шахты. Было очень много раненных, мы находились в здании школы, и там сделали даже не кровати, а прямо настилы деревянные, на которых вповалку лежали раненые. Я занимался хирургией, а жену назначили заведующей отделением газовой гангрены. Это тяжелейшее заболевание, вызванное тем, что в рану попадает земля, из-за бактерий начинается гниение, и лечение очень трудное, единственный способ – это «лампасные» разрезы мяса и кожи, чтобы внутрь заходил кислород и убивал клостридий. В Раином отделение всегда стоял страшный запах.

Во время работы приходилось сталкиваться с самыми разными случаями. В госпитале всегда есть ведущий хирург, и он мне как-то сразу доверился. Первую операцию проводит он, я ему ассистирую, вторую наоборот, уже ведущий хирург мне ассистирует. Однажды пришел тяжелый раненый, которому необходимо было делать трепанацию черепа, так как осколок сидел в голове. Я потихоньку влез в рану, осколок нащупал, и вытащил, так что обошлись без разрезов. Был у меня еще один интересный случай, благодаря которому прогремел на весь госпиталь. Поступает к нам совсем еще молоденький узбекчонок, лет 17, парнишка небольшого роста. У него в руке разорвался запал от гранаты, и на ладони все было прямо как месиво. Представляете?! Ведущий хирург говорит, что ладонь надо ампутировать. У нас в госпитале разговор короткий был, ампутация и все, зачем возиться?! Я говорю: «Разрешите мне попробовать другой способ, как меня учил генерал-лейтенант Новотельнов». Тот изумляется, мол, ты что, будешь возиться, потом еще нагноение может начаться, всю руку придется отрезать, и погибнет парень. Тогда я решил сделать так – оставлю раненому кончики пальцев видными из-под гипса, если они станут синеть, то сразу же сниму его и проведу ампутацию. Ведущий хирург тогда в сердцах бросил: «Тебе делать не хрен, вот и занимайся!» Я все сделал, наложил, как учили, полную закрытую повязку. Через две недели открыл – контролировал лечение каждый день, смотрю, рука осталась цела. И после этого случая все поступавшие раненые просились на операцию только ко мне. Слава идет быстро. Иногда приходилось в госпитале очень быстро соображать. Поступил к нам раненный по фамилии Степанов, у него осколок находился под большой артерией под коленной чашечкой с внутренней стороны. Я вытащил его, оказалось, что этот осколок попал в кровеносный сосуд, и после его удаления хлынула кровь. Я ничего не мог сделать, палец сунул внутрь и держу, кричу при этом: «Давайте скорее перевязку, Сычев!» К счастью, санитар быстро сообразил и все принес.

Поскольку раненых становилось все больше и больше, меня направили начальником санитарной службы санпоезда. Я вывозил раненых из Ростова по другим госпиталям. Приходилось тяжело, когда под Батайском наши отбросили немцев, те оставили в городе большие запасы продовольствия, амуниции и снарядов. И противник, с целью разрушить эти склады, совершил на Батайск массированный авианалет, а у меня там как раз стоял санитарный поезд. Только начали рваться бомбы, я побежал к коменданту станции с наганом, угрожаю ему оружием и кричу: «Давай нам паровоз, нужно срочно покинуть станцию!» Меня быстро отправили дальше. Когда закончилась эпопея под Ростовым, меня вызывает начальник медицинской службы армии, полковник Герасимов, и говорит о том, что создается новый госпиталь для легкораненых – ГЛР, в который меня назначают начальником медицинской службы. Я спрашиваю, а как же жена, тот удивленно отвечает: «Разве ты хочешь быть хирургом, или женатым?» Говорю с юмором: «Я хочу быть женатым хирургом!» Мне бросили в лицо: «Тогда пойдете в дивизию служить». На этом вся моя хирургическая работа окончилась.

Меня направили командиром санитарной роты 690-го стрелкового полка 126-й Горловской дважды Краснознаменной ордена Суворова стрелковой дивизии, а Рая стала младшим врачом полка. И вот так мы провоевали до конца войны в непосредственной близости от линии фронта. Наша задача заключалась в следующем: санинструктора приносили к нам раненых с поля боя, мы оказывали им первичную врачебную помощь, перевязывали, делали уколы и сортировали, кого можно оставить как легкораненого, тот находился в ротной санчасти, а солдат и офицеров с более тяжелыми ранениями отправляли в медсанбат или прямо в госпиталь. Это была большая и серьезная работа, нас часто бомбили и обстреливали, потому что фронт располагался очень близко.

 

Первый обстрел никогда не забуду. Мы остановились в нескольких домах под Мелитополем, и тут сзади подъехала «Катюша», она обычно выпускала залп и моментально уезжала, чтобы немцы не могли ее накрыть. Они за ними всегда охотились. Пока мы соображали, что делать дальше, немцы начали страшный артобстрел территории у домов. К счастью, все благополучно окончилось. Потом мы стали освобождать юг Украинской ССР. Наша дивизия освободила Горловку, где были очень тяжелые бои. Дальше пошли сражения за Запорожье, и в это время 19-й танковый корпус генерал-лейтенанта Ивана Дмитриевича Васильева при поддержке 4-го гвардейского Кубанского казачьего кавалерийского корпуса прорвали оборону немцев на Перекопе и дошли почти до Армянска. Но они не смогли прорвать немецкие позиции справа и слева от направления главного удара, поэтому враги окружили их фланговыми ударами, и наши войска оказались в котле без подвоза боеприпасов и горючего. Их начали методически уничтожать. Тогда нашу дивизию, которая воевала в Запорожье, посадили на машины и бросили к Перекопу, где мы прорвали немецкую оборону во внешнем кольце окружения. Я проскочил на автомашине к окруженцам, вижу, что генерал-лейтенант Иван Дмитриевич Васильев стоит возле танка, рука у него на перевязи, в другой руке пистолет. В окружении скопилась масса раненых, лошадей у кавалеристов было побито, что ужас. И казаков с лампасами у обочины дороги лежало очень много. Выручив товарищей, мы дальше не сумели пройти и остановились на Перекопском валу. Командный пункт полка размещался прямо на насыпи, а наша рота находилась примерно в 500 метрах от КП в большом противотанковом рву. Мы построили землянки, тогда вместе с легкоранеными у меня числилось до 150 человек. Когда шла атака, то у нас всех забирали и оставались только медики. У меня был свой обоз, мы быстро разворачивали и перевязочную, и операционную. И своя кухня имелась с поваром.

В обороне просидели несколько месяцев, а я должен вам сказать, что Перекопский вал был занят нашей дивизией только посередине, а по бокам оставались немцы. Как-то вызывает меня командир полка, а дело было часов в 11-00 вечера, и пока иду на КП, со стороны немцев летят трассирующие пули. Страшно. 28 марта 1944-го года меня приглашает к себе командир полка Изя Михайлович Бродский и говорит: «Доктор, завтра в 5-00 утра будет артподготовка, и мы идем в наступление». Ну что же, есть, надо готовиться. Подвезли «Катюши» и большую артиллерию, такого большого количества артиллерии ни разу не видел. Просыпаюсь рано утром и удивляюсь, что такое, тихо и никакой стрельбы нет. Телефон не работает, открываю дверь, а у меня дверь открывалась внутрь, смотрю, в траншее все забито снегом, то есть в ночь с 28 на 29 марта все засыпало. Причем глубоко, меня мои славяне с большим трудом откопали. И на передовой единственный раз за всю войну довелось наблюдать интересную картину – нейтральная полоса между нашими траншеями и обороной немцев составляла не более 70-100 метров, славяне выходят наверх, и немцы одновременно с ними, после чего начинают молча откапываться, никто не стреляет. И откапывались целый день, так что само наступление началось в 8-00 утра 8 апреля 1944-го года. Была сильнейшая артподготовка.

С тяжелейшими боями мы прорвали немецкую оборону, после чего освободили Евпаторию, и вышли к Каче. Очень тяжелые бои были в Крыму в Бельбекской долине под Севастополем, там скалы, и не столько от снарядов гибли, сколько от осколков этих скал – была масса больных и контуженых солдат, которых засыпало осколками. Мы освободили Севастополь, и на Херсонесе я увидел такую картину – прямо в море стоят утопленные немецкие машины. Вот так мы выгнали противника из Крыма.

Мы находились в составе 2-й гвардейской армии, которую возглавлял в ходе крымской операции генерал-лейтенант Георгий Федорович Захаров, а с июня 1944-го года стал руководить генерал-лейтенант Порфирий Георгиевич Чанчибадзе. Нас пешком отправили через Смоленск в Литву, и мы освобождали Прибалтику. У нас, медиков, лошади были, а солдаты шли на своих двоих. Освободили Шауляй, потом нас бросили через Польшу на Земландский полуостров. В Прибалтике я был награжден Орденом Отечественной войны I-й степени.

Впереди находился Кенигсберг. И здесь у меня произошел момент, который запомнился на всю оставшуюся жизнь. Никогда больше и нигде я не испытывал такого страха. Земланский полуостров так устроен, что по нему проходит низина, а все асфальтированные дороги расположены на насыпях, так что повсюду есть скаты. Как-то еду на «линейке» с ординарцем на рекогносцировку выбирать место для своей роты. А у немцев имелся шестиствольный миномет Небельверфер, накрывавший выстрелом большую площадь. Вдруг в тишине раздается тяжелый скрип, похожий на ржание ишака, стало понятно, что сейчас последует обстрел из миномета. Лошади от звука понесли, я упал с телеги и скатился с дороги в кювет, слышу, бухнула возле меня мина. И шипит. Думаю, ну все, кончилась моя жизнь и стараюсь как можно сильнее прижаться к земле. Лежу, голову как страус вжал. Слышу, пошипело и стало тихо – поднимаю голову, и понимаю, что, к счастью, реактивная мина не разорвалась. Я вскочил, подъезжает мой ординарец, справившийся с лошадьми, и говорит, что мне срочно нужно в госпиталь. Не могу понять, в чем дело, ведь сгоряча ничего не чувствую, стал оглядывать себя, и вижу, что не могу ходить. Оказывается, осколок от другой мины мне перебил на правой ноге малую берцовую кость. Поехал в медсанбат, мне наложили шину, и говорят, что отправляют дальше в госпиталь. Какой госпиталь, воевать надо. Дали мне костыли, я на них три недели «ездил».

Подошли мы к Кенигсбергу. Когда мы освобождали Литву, там было настолько стремительное наше наступление, что заходишь в фольварк, а там еще играет немецкое радио, что-то работает, настолько все было внезапно. Здесь же начинаются тяжелые бои. Это был центр Восточной Пруссии, сердце военного духа Германии. Кенигсберг был окружен огромными фортами во внутренней цепи, и имел мощный внешний обвод автономных фортов, которые могли обороняться самостоятельно в течение длительного периода. Причем все форты были связаны между собой. Имелся и огромный ров, наполненный водой, а сверху фортов немцы насыпали несколько метров земли, в которую посадили деревья. На участке прорыва нашей дивизии артиллерия не смогла разбить немецкие укрепления, даже когда подвезли по железной дороге артиллерию большой мощности и морские орудия, ничего не получалось. Тогда командование построило небольшие плотики, на которые посадили саперов и автоматчиков, по 3-4 человека, пушки прямой наводкой бьют по амбразурам, а ночью плоты переплывают через ров, подрывают форты и делают проходы внутрь. Только тогда мы прорвали немецкую оборону. Наша дивизия входила в город через зоопарк, противник выпустил всех зверей, и полковые разведчики поймали обезьянку, отдали ее нам, мои девочки пошили костюмчик, а саму обезьянку назвали Геббельсом. Она всем очень нравилась, пока какой-то подполковник у нас ее не утащил. В Кенигсберге были очень тяжелые бои, очень много раненых, много солдат и офицеров погибло там.

Закончил войну под Кенигсбергом. 9 мая 1945-го года ночью раздался страшный крик: «Война окончилась! Война окончилась!» Все выскочили, начали стрелять, целоваться и обниматься, такой шум поднялся, что ужас. И тут так получилось, что я немножко приболел, меня направили в госпиталь, расположенный в городе Легница. Пролежал там с неделю, меня выписали, а там у меня был знакомый врач, спрашиваю его: «А где моя жена?» Оказалось, что ее направили в Краков, в военную комендатуру, она также заболела в это время дизентерией, тогда я приехал к начальнику кадров Северной группы войск, докладываю, что поступил в распоряжение, и говорю, что у меня есть жена. Забрал ее к себе, и был направлен начальником санитарной службы 54-й отдельной трофейной бригады. Эти бригады были созданы для того, чтобы в счет репараций демонтировать немецкие заводы и оборудование. Этим мы и занимались, в основном вывозили станки. Только закончили это дело и пошло расформирование, как меня направили в Бранденбург точно в такую же бригаду, только под номером 33. Наша часть должна была по предварительной договоренности вступить в английскую зону оккупации и там заниматься демонтажем. Англичане нас, конечно же, не пустили, бригаду расформировали, жену демобилизовали, а мы с ней не были еще зарегистрированы, и говорят в штабе, что если она хочет оставаться со мной, надо зарегистрироваться. Так что у меня брачное свидетельство выдало советское посольство в Германии. После женитьбы направили старшим врачом 4-й гвардейской отдельной истребительно-противотанковой бригады. Она располагалась в городе Йютербог. И там я прослужил с 1946-го года по 1948-й, тяжело заболел туберкулезом, начался цирроз почек. Причем сам по себе был цветущим мужчиной, почки же не легкие. Иду к командиру бригады и докладываю, мол, так и так, болею, а он заявляет: «С такой красной мордой даже не подходи ко мне!» В это время как раз проходила ротация кадров, часть офицеров направляли на Родину, и все старались уехать, поэтому комбриг начал орать: «Ты что, тоже договорился с врачом в госпитале и решил уехать?!» А я серьезной болезнью заболел, цирроз – это же не шутка, нужна срочная операция. Тогда поднабрался храбрости, приезжаю в Бранденбург, и попадаю на прием к генерал-лейтенанту, члену Военного совета Северной группы войск, рассказал ему ситуацию, и он говорит: «Я не могу приказать вашему командиру, но напишу записку». Приезжаю, передаю комбригу листок от генерал-лейтенанта, тот снова в крик: «Что, на гауптвахту захотел?! Решил через голову пролезть?» Короче говоря, куда ему деваться, мы с женой уехали, направили меня в Московский коммунистический военный госпиталь имени Николая Ниловича Бурденко, там прооперировали, удалили почку и сказали, что если хотите жить, то поезжайте в Ялту. И я приехал сюда. При этом жене сказали: «Вы молодая женщина, его дни сочтены, устраивайте свою личную жизнь». И вот начиная с 1948-го года я, назло всем показаниям, живу с одной почкой.

- Как боролись со вшами у раненых?

- Очень просто – в металлических бочках варили белье. Только так. Мы им выдавали новое белье, в зависимости от необходимости, потому что у солдат часто были запасы белья. Меняли только оборванное.

- Как кормили в медсанроте?

- Кормили хорошо. У нас была своя кухня и повар. Хотя, когда мы стояли под Перекопом, были проблемы с подвозом продовольствия, поэтому в течение всего времени нас кормили перловкой, я потом лет десять не мог на нее смотреть. Но у нас что хорошо было – нам очень много помогали западные союзники. Американская тушенка, английское сало шпик, сосиски в металлических банках – это хорошее дело. Всегда выдавали махорку или папиросы, а мне как некурящему вручали шоколад.

 

- Перевязочного материала хватало?

- Перебоев не было. Я был энергичным командиром, только какой-нибудь город освободим, в первую очередь шарил по аптекам. Тогда еще не было пенициллина, и было крайне важно обрабатывать рану красным или белым стрептоцидом. Я вначале его по аптекам и складам собирал, да и спирт в госпитале всегда нужен.

- Вы размещали раненых в палатках или квартировали в домах?

- В зависимости от ситуации – если стояли у населенного пункта, то занимали дома, а если в чистом поле, то в палатках размещались. Больше всего мы старались стоять у населенных пунктов, занимали несколько изб или домов, это удобно.

- Как вы передвигались – на подводах или автомашинах?

- Наша дивизия была стрелковой, так что из транспорта имелись только подводы, и все. В 366-м стрелковом полку «линейки» были запряжены верблюдами, и мы говорили: «Идет 366-й», когда видели верблюдов.

- Как относились к женщинам на фронте?

- Очень хорошо. Имелись и ППЖ, у нашего командира полка была жена-фельдшер, у комдива тоже. Но в целом к женщинам относились очень бережно, как-то начальник штаба полка майор Поляков зашел к моим девчонкам и сказал, что он бы на месте командования всем женщин дал бы медали только за то, что они находятся на фронте и воюют за Родину.

- Ротные санинструктора вам подчинялись?

- Да. Правда, каких-либо форм отчетности никто не заполнял, некогда было, они выносили раненых. У каждого санинструктора имелась сумка с бинтами, жгутами, и всем тем, что необходимо для оказания первой помощи на поле боя. Главная функция санинструктора – вынести с поля боя раненого как можно быстрее и доставить к нам в санитарную роту. А уже у нас имелась перевязочная, где моя жена занималась наложением нормальной повязки. Дальше шла сортировка, и что стало хорошо в последние годы войны – госпиталя были не общего, а специализированного профиля. Например, появились полостные госпитали для раненых в живот, или отделения с ранениями трахеи, стали подходить более дифференцированно к лечению раненных, и это сразу же понизило уровень смертности в госпиталях.

- Вы заполняли истории болезни раненых?

- Какие истории, вы что. Был небольшой листок сероватого цвета листок, в котором были указаны: фамилия, имя, отчество, год рождения и звание. Дальше указывалось ранение цветными карандашами, контузия одним цветом, легкое ранение другим, в конце писали характер ранения и что я предпринял – или направил раненого в медсанбат, или оставил в санроте для долечивания.

- Как относились к партии, Сталину?

- Хорошо. Сейчас ветераны часто говорят о том, что в атаке кричали: «За Родину! За Сталина!» Действительно так и было, не наигранно, люди верили в него.

- С особистом сталкивались?

- Конечно же, а как же иначе. Они интересовались самострелами. Был у нас в полку довольно приличный капитан-смершевец, он никогда не вмешивался в твою работу. А ведь власть у них была огромная, так, одного нашего полкового разведчика прямо перед строем за какие-то грехи расстреляли. Вообще, конечно, они проводили нужную работу, ведь дисциплина – это основа основ армии.

- Случаи самострелов в полку были?

- К сожалению, да, но единичные. Я как определял – поступает ко мне раненый в период обороны с простреленной левой рукой, скорее всего, сидя в окопе руку поднял. Один раз был такой случай, что солдат саперной лопаткой отрубил себе на правой руке палец, чтобы не мог стрелять. Но в целом такое очень редко происходило.

- С пленными немцами сталкивались?

- Ну конечно же, еще как. Под Кенигсбергом у противника были большие подземные офицерские госпитали. Заскакиваю в один из них со своим ординарцем, и вдруг возле моей головы пролетает пуля, один раненый офицер увидел меня и выстрелил, мы его там прикончили. А так военнопленных много видел, у нас часто разведчики брали «языков». Хорошая разведка в полку имелась. Да и сама дивизия была крепкая.

- Сталкивались ли вы со случаями безнадежных раненых?

- Были такие случаи. Тут уж ничего не поделаешь, надо только ждать.

- Больше было пулевых или осколочных ранений?

- Все-таки больше было осколочных, потому что везде рвутся мины и снаряды, вот во время атаки много раненых приходило с пулеметными пулями в теле. А так, по моему мнению, авиабомбы и артналеты наносили главный урон армии. Но такую статистику мы не вели.

- Существовала ли какая-то норма по операциям, или вы оперировали, пока есть раненые?

- Поступают раненные, сутками сидишь в операционной и даже не высовываешься. Пока идет атака, в госпиталь прибывает масса раненых. Уставали страшно, потому что идет операции тянутся бесконечно, один, второй, третий и так далее, конца не видно. Причем в госпиталях постоянно ощущалась нехватка врачей, ведь опытных хирургов практически не было, постоянно создавались все новые и новые госпитали. У нас, к примеру, в полевом госпитале № 4162 одна врач до войны работала окулистом, второй был терапевтом, третий – гинекологом, так что они имели относительное отношение к хирургии. Что давали двухмесячные курсы? Максимум успевали нахвататься базовых знаний. А в общем очень тяжело было. Поэтому, быть может, и случались серьезные ошибки во время операций.

- Как вас наградили во время войны?

- Орденом Отечественной войны I-й степени и Орденом Красной Звезды, а также медалью «За взятие Кенигсберга».

- Как вас встречало мирное население в Прибалтике и Германии?

- В Германии они настороженно себя вели, прибалты тоже не особенно радовались, не кричали «Спасибо!» Мы знали, что в Прибалтике героями считались «лесные братья».

 

В Ялте с 1948-го года по 1962-й я работал в курортном управлении Минздрава СССР на Южном берегу Крыма, возглавлял лечебно-медицинскую работу, причем нам подчинялись все санатории от Феодосии до Фороса. Детский лагерь «Артек» тогда также относился к нам, и я являлся председателем комиссии по его передаче в ВЛКСМ. А с 1962-го года перешел в Научно-исследовательский институт имени Ивана Михайловича Сеченова и проработал в нем 49 лет, являюсь Заслуженным врачом Украины. А с женой мы счастливо живем вместе уже 70 лет, начиная с 1943-го года.

Интервью и лит.обработка:Ю. Трифонов

Наградные листы

Рекомендуем

«Из адов ад». А мы с тобой, брат, из пехоты...

«Война – ад. А пехота – из адов ад. Ведь на расстрел же идешь все время! Первым идешь!» Именно о таких книгах говорят: написано кровью. Такое не прочитаешь ни в одном романе, не увидишь в кино. Это – настоящая «окопная правда» Великой Отечественной. Настолько откровенно, так исповедально, пронзительно и достоверно о войне могут рассказать лишь ветераны…

Великая Отечественная война 1941-1945 гг.

Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества нельзя осмыслить фрагментарно - только лишь охватив единым взглядом. Эта книга предоставляет такую возможность. Это не просто хроника боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а грандиозная панорама, позволяющая разглядеть Великую Отечественную во...

Ильинский рубеж. Подвиг подольских курсантов

Фотоальбом, рассказывающий об одном из ключевых эпизодов обороны Москвы в октябре 1941 года, когда на пути надвигающийся на столицу фашистской армады живым щитом встали курсанты Подольских военных училищ. Уникальные снимки, сделанные фронтовыми корреспондентами на месте боев, а также рассекреченные архивные документы детально воспроизводят сражение на Ильинском рубеже. Автор, известный историк и публицист Артем Драбкин подробно восстанавливает хронологию тех дней, вызывает к жизни имена забытых ...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus
Поддержите нашу работу
по сохранению исторической памяти!