Медики

А утром – ещё раненых полно: наши стали бомбить, думая, что мы – это немцы, а мы же уже отступили. То есть, были свои. Под свою авиацию попали, и очень много было раненых. Война – это никогда не под линеечку. Наступай, потом отступай, потом бей там… потом, значит, отдыхай. У нас отдыха этого – не было. Отдыха… мы работали столько, сколько это потребуется, чтобы не было раненых. Самое главное. И чтобы всем была оказана помощь. Вот тогда мы только, сидя где-то, этак прикорнём. Или в тамбуре. Знаете, тамбур – это когда палатка как бы с «прихожей» получается. Мы по очереди… ну не было у нас такого, что там – ты дежурь, а потом другая смена. Нет. У нас были задействованы – все! Все работали. Хирурги – работали! До изнеможения…

Я наблюдал высадку на Невский Пятачок с командного пункта в стереотрубу. Как больно было видеть это…. Немцы бьют по нашим, кругом разрываются мину. Все рушится, люди на дно идут. Я тогда думал со своей «лейтенантской кочки»: «Зачем мы здесь стоим, за какой-то клочок земли столько людей губим». Когда я стал взрослым человеком, умудренным военным опытом, то понял, что эти жертвы не были напрасными.

Через несколько дней приехали под Смоленск, и с первых же дней начались бои. С утра начали бомбить, одни самолеты улетают другие прилетают. Сразу же появилось очень много раненых. У первого раненного к которому я подошла, была почти оторвана рука, я стала шину накладывать, как опять закричали «воздух», я рядом легла и бинтовала. Потом второй, третий, и уже со счета сбилась… Чуть стихло мне говорят: «Мария, что с тобой?» Я глянула, а у меня все штаны в крови, даже не почувствовала сначала, что мне осколок в ягодицу попал.

Многие события войны вышли из памяти, но хорошо запомнила, как нашему  капитану Жене Бирюкову оторвало ногу, и я потащила его в медсанбат.  Говорю его командиру, майору, что нужно срочно делать переливание, так  как капитан потерял много крови. Очень плохой пульс, сердце почти не  бьется, а майор отвечает: «Чижик, кровь так и не прислали, хотя я  столько раз давал заявку, но так и не привезли». Как нет?! Тогда я  отдала ему свою кровь, хотя сама еле на ногах стояла. Сделали прямое  переливание: меня положили на доску на два стульчика, а рядом Бирюкова.  Провели трубку, и кровь потихоньку пошла к капитану.

Стала санинструктором стрелковой роты. Только прибыла, и через неделю в  бой пошли. Полк стоял в обороне, и в бой пошли. Много было раненых. И  потом же немцы отступали, они же на машинах, а наша пехота топала  пешком. Они быстро удирали. И при этом еще и отстреливать. Из-за больших  маршей у солдат постоянно были мозоли на ногах. Это же не дома, где-то  ноги вымыл и перевязал их. Иногда шагали по 50-60 километров в сутки. Во  время боя вытаскивали раненых мужчины-санитары, в ямку утаскивали, а мы  перевязывали. Всего на полк было четыре девушки-санинструктора,  остальные мужчины.

С тяжелейшими боями мы прорвали немецкую оборону, после чего освободили  Евпаторию, и вышли к Каче. Очень тяжелые бои были в Крыму в Бельбекской  долине под Севастополем, там скалы, и не столько от снарядов гибли,  сколько от осколков этих скал – была масса больных и контуженых солдат,  которых засыпало осколками. Мы освободили Севастополь, и на Херсонесе я  увидел такую картину – прямо в море стоят утопленные немецкие машины.

Первый мой раненый был летом, под Москвой. Мы сидели в траншеях, и мне  сказали, что в кустах лежит раненый. Я туда. А это нейтральная зона.  Пройти никто не может: снайпера тут же снимают. На мне была  плащ-палатка, я подлезла к этим кустикам. Увидела, что у парня весь  кишечник на улице. Наложила материал, забинтовала и на палатке по  нейтральной зоне приволокла к траншее, за что получила под жопу коленом.  Командир роты сказал: «Ты куда его приволокла? Там бы он и лежал! А  здесь мы его куда денем?» Не надо было его трогать. Сзади шел санитарный  взвод, который бы его подобрал и оказал помощь.

Пришел приказ сворачивать медсанбат и грузиться на корабль. Всех уже  отправили и грузили последнюю машину. А бои ещё идут. Тут какой-то  моряк: «Сестрёнка, помоги!» Я спрыгнула, схватила его. С машины у меня  его взяли, подтянули, а шофёр не слышал и поехал. Моряка взяли, а я  осталась, одна. К счастью, подъехала машина начсандива, он открыл дверцу  и кричит: «Ты что тут?! Скорей в машину, сейчас взорвут мост!» Я  нырнула в машину, ноги ещё на улице, а машина уже рванулась. Только мы  проехали мост с большими красными перилами, как его взорвали.

Радио в Ленинграде почти не говорило. В основном оно включалось, когда передавались сводки с фронтов. Каждый раз когда радио включалось, все бросались к нему. Слушаешь во все уши: какой город освободили, как продвигаются войска. После девяти часов вечера радио отключалось и никогда ничего не говорило. И вот, кажется, девятнадцатого января 1943 года я уже собиралась ложиться спать, в одиннадцать часов слышу, что радио, кажется, заговорило. Я подошла поближе, смотрю, да, говорят: "Слушайте извещение". Слушаем. И вдруг начали говорить, что прорвали блокаду

Когда началась операция по снятию блокады, и наш фронт пошел на запад, мы тоже снялись и пошли. В начале в Красное Село потом в Ропшу. Из Ропши в Кингисепп. Прибыли в Кингисепп, там уже ждут раненые лежат на снегу. Под госпиталь выделили большое кирпичное здание у моста через Нарву. Все стёкла в нём были выбиты. Мы срочно наносили в помещения сено, солому. Стали скорее заносить раненых и класть на полу. Лишь бы скорее принести с улицы. Окна забили фанерой. Оставили только маленькие форточки.

Я сразу же подбежала к зенитчицам и сказала: "Дайте мне машину. У меня начальник госпиталя раненый". Они мне сказали: "Хорошо! Но вы и нашего одного возьмите тогда". Договорились. Я положила нашего начальника госпиталя в кузов машины. Но там много еще свободных мест оставалось. Я решила этот шанс использовать и громко так крикнула: "Кто может прийти еще и сесть в машину? Места в кузове есть!!!"

В одном из таких поездов нашего "Эвакопункта" начальник разрешил в ящиках под классными вагонами держать кур. По этому у них всегда были свежие яйца. Помню, мы стояли не далеко от них, и наш начальник пошел, по каким-то делам к начальнику того поезда. Возвращается он, несёт яйцо и рассказывает нам про кур в ящиках под классными вагонами. Видимо из-за этих кур поезд порекомендовали писательнице Вере Пановой. Она проездила на нём около недели. Потом эти куры появились в её повести "Спутники", по которой был снят известный фильм "На всю оставшуюся жизнь".

После этого был зачитан приказ: "Всех, кого можно снять со своего поста, поставить под ружье и отбить контратаку противника". С такими боями тяжелыми брали эту Митаву. Всех медсестер и санитарок забирали, одну оставляли, а трех забирали из палатки. И санитары, и даже врачи - все были брошены на то, чтобы возвратить потерянные позиции. Я была с автоматом ППШ, что делала, не знаю, хотя из пистолета лучше некоторых солдат стреляла.
 
 

Примерно через неделю после начала немецкого наступления дивизию окончательно выбили с позиций, мы начали отходить. Нас постоянно сверху бомбили самолеты, и меня взрывной волной так ударило, что я потеряла слух, почти ничего не слышала и не видела. Ребята меня даже привязали к себе, чтобы не потерялась. Знаете, у нас на р. Северский Донец в определенном месте была спрятана резиновая лодка, и солдаты меня дотащили до нее в палатке, представляете, я идти просто не могла, так они положили на палатку, с двух сторон ее взяли, и бежали вместе с такой ношей!

Схватка была ожесточенной и упорной чтобы правдиво описать се надо быть писателем - я никогда не видела столько раненых и убитых. В воздухе стоял непрерывный стон перебиваемый пронзительными криками.

Один солдат кричал: «Ой, помогите, спасите! Я ранен!» Был он не то узбек, не то таджик. Я подползла к нему и хотела тащить по полю, а он соскочил и добежал до саней за десять шагов. Оказывается, он голосовал. И прострелена у него была рука. А у меня в повозке было восемь человек, лошадь, как говориться, измучилась, и нужно ложить следующего раненного. Повозка вся переполнена. Поколотила его. Ну какие у меня могли быть кулаки? Я перебинтовала ему руку и сбросила с повозки, сказала: «Не возьму, можешь идти пешком!» Он заматерился и пошел

На нарах и на холодном земляном полу вповалку лежали тяжелораненые и погибшие от тяжелых ран бойцы. У погибших взяла документы; тяжело раненых, перевязала наощупь поскольку светом пользоваться нельзя. Делала попытки кого-нибудь из числа тяжелораненых вытащить, но физически не было сил, все были обречены на мученическую смерть.

Глубокие рваные раны от осколков бомб и снарядов приводили в ужас: на телах людей буквально не было живого места. И не меньшее душевное страдание мне - военной медсестре - доставляло то, что практически невозможно было уберечь раненых от повторного ранения под постоянными бомбежками и артобстрелами.

Уходя немцы согнали жителей города в сарай, закрыли и подожгли. Но сарай успели потушить, оставшихся в живых расстреливали тут же. В воротах сарая лежал замученный старик. Ему через горло и рот просунули толстую веревку... Так он и лежал, запрокинув голову вверх с открытым ртом... Эта страшная картина меня и бойцов потрясла. Клялись отомстить!

За участие в этом бою меня наградили орденом Славы III степени. За время боев на разных участках фронта я вынесла и спасла жизнь 257 бойцам.