Top.Mail.Ru
13966
Пехотинцы

Буренков Николай Данилович

Родился я 9-го мая 1926 года в деревне Овсище, сейчас это Спас-Деменский район Калужской области. Но в конце 20-х годов родители решили переехать на Донбасс. От бедности. Там же земли бедные, жизнь тяжелая. И вот они, у отца было три сестры и брат, собрались семьями и уехали на Донбасс. Помню, мне еще двух лет не было, на мне лапти, онучи с красными оборками, рубаха, подпоясанная шелковым поясом с кисточкой, и я, кацапчонок, танцевал там…

Всем кланом обосновались в Енакиево. Поначалу пришлось ой как несладко… Жили в землянках, экология ужасная, загрязненный воздух. Как-то замеры провели, так оказалось, что четверти нормы кислорода не хватало. Там же заводы, какие хочешь: металлургический, коксохимический, цементный, металлоконструкций, да еще шахты кругом с дымящимися терриконами. Думаю, с этим связано, что мама родила шестерых сыновей, но четверо умерли еще в младенчестве. Остались двое: я и младший брат.

Мужчины, наши родственники, в основном работали на тяжелых работах в шахтах. Кто погиб, кто побился, и инвалидами стали, это в тех краях обычная история. Шахтёрский край… Так что трудно мы жили. Отец работал чернорабочим на металлургическом заводе, жили бедно, скитались по съёмным квартирам. Лишь в начале 30-х годов, когда завод построил на улице Большой кирпичный 4-этажный дом, нам выделили квартиру, и жить стало легче.

Голод 1932-33 года вашу семью затронул?

Затронул. И 1947-го тоже крепко затронул. Но я тогда в армии служил и только по рассказам знаю. Соседка у нас была полная женщина, так ходили слухи, что ее убили и съели…

Какие у вас были планы на будущее? Может, имели какую-то мечту?

Нет, особой мечты не было. Я знал одно – если окончу 10 классов, попытаюсь поступить в институт. Хотелось в литературный, уже тогда я начал сочинять стихи. А нет, пойду на производство.

22-е июня запомнилось?

Я с утра к товарищу пошёл, а у них радио было. И там как раз выступление Молотова...


Это известие стало для вас неожиданностью?

Да, хотя в принципе к войне нас готовили. Воспитывали ненависть к фашизму. В школе я учился не очень, с тройки на четверку, но литературу и историю хорошо знал. А директором нашей 11-й школы был татарин – Хамаза, так он меня всегда ставил в пример: «Смотрите, как Буренков относится к фашистам! Берите с него пример!» А сам при немцах работал директором школы, и потом вместе с ними сбежал…

К нам пришли не только немцы, но и венгры, хорваты, итальянцы с перьями на касках, они все на юг через нас проходили. Итальянцы как пришли, сразу расстреляли в школе бюсты Ленина и Сталина. Потом и румыны пришли. Когда начались морозы, а у них же форма только летняя, мёрзли нещадно и люди и лошади, и гибли как мухи. Так они что сделали? В металлургический техникум двери выбили, завели лошадей. Но если лошадь падёт, они ее вытаскивают, а мы идем с топором и рубим ногу. Приходим и варим, тут заходят они. Но немец или итальянец понюхает, как воняет, сразу уходит. Ну что там брать дохлятину эту? А румын нет. Он посмотрит, кусок вытащит, в сумку себе положит и пошёл… Но в целом и румыны и итальянцы мирные были. Вот с немцами, с теми не забалуешь. Они создали полицию из местных жуликов, и был такой эпизод.

Тогда же развелось много разных беспризорников, и когда в оккупацию люди начали ходить по селам, менять вещи на продукты, работы же нет в городе, то эти «дети» сбивались в банды и грабили людей. Отнимали всё подряд, но полиция поначалу не вмешивалась. Пока эти бандиты не ограбили какой-то полицейский склад. Вот тогда за них взялись по-настоящему. Недолго думая, немцы в декабре 41-го схватили человек сто, которых подозревали в этом. Построили помост, согнали весь город, и при всех повесили… Без суда и следствия. С одной стороны зверство, конечно, а с другой грабежи сразу прекратились. Вот так разом научили людей «немецкому порядку»… Правда, всего этого мы не видели, нам уже потом рассказали.

А я всё время поражался, до чего немцы аккуратный народ. Мы же их охраняли в лагерях, довелось понаблюдать. Он за полчаса до окончания работы остановится, вычистит лопату, вымоет и в ящик спрячет. А у нас?! Я же мастером работал, насмотрелся. В конце смены мастерок куда угодно бросит понимаешь, у другого лопата в бетоне застыла… А немцы даже в плену так работали. Видно такой порядок у них в крови. А в войну жестокий народ. Я же помню, как они врывались в дом – «Курка! Курка!», и всех куриц забирали.

Как оккупация началась, через месяц-два они объявили – «всем евреям явиться с вещами!» А ещё до этого я видел. Идёт еврей с повязкой на рукаве, тут ему навстречу немец, по морде хлоп, он залился кровью, упал… А после этого объявления их всех забрали, сказали, что повезут в гетто, и вывезли за 30 километров в какой-то овраг. Там сверху первая цепь – украинские полицаи, а немцы за ними командуют – «Стреляйте!» И те стреляли, а что сделаешь? Рассказывали, что один отказался, так его тут же застрелили, закопали вместе с евреями и на этом кончили… И так бы со всеми поступили.

А где-то через месяц новое объявление – «всем коммунистам, комсомольцам и членам их семей явиться с вещами на регистрацию!» А у нас же отец член партии. Случай с ним расскажу. Он должен был приходить на работу по заводскому гудку уже в три часа ночи. Но как-то опоздал на 20 минут, так его задержали прямо на проходной. Должны были судить и вполне могли дать пять лет. Но незадолго до суда он взял и написал наркому черной металлургии Серго Орджоникидзе. Так и так, и его сразу отпустили. А если бы посадили, копал бы там где-нибудь Беломорский канал…

В самом начале войны его призвали в армию, хотя у него на правой руке не было большого пальца. Всю войну прошёл простым ездовым. Как-то рассказывал, что под Харьковом попадал в окружение, в общем, хлебнул фронтового лиха. Так что когда немцы объявили регистрацию, отец был на фронте, но я ведь тоже комсомолец, активист. А тут еще одна соседка нам говорит: «Идите, регистрируйтесь!» Соседи-то сами знаете, какие иногда попадаются. А как идти, если уже все знают, что с евреями сделали? И что нам оставалось делать? Ночью сложили в самодельные санки нехитрые пожитки, и пошли бродить по Украине. Мать хотела пробраться к брату в родное село, но это ведь аж в Калужской области.

И вот мы втроем пошли. Вечером приходишь в деревню, мать идёт по домам, ищет, кто бы нас приютил переночевать. Где пустят, а где и поесть выпросим. Или краюху хлеба дадут, или картошку, или даже кусочек сала. А то и кое-какие вещи дадут. Это же зима была. Причем, зима суровая. Бывало, морозы так припекут, что мы в деревне по 2-3 дня жили. И вот так всё время шли на север. Неоднократно останавливали нас немецкие патрули, полицаи, обыскивали, штыками протыкали наши вещи на санках. Так мы прошли Донецкую, Днепропетровскую, Харьковскую, Сумскую области, а в Полтавской в каком-то селе заночевали. Вечером ещё немцы стояли, а с утра проснулись - наши.

Обрадовались и дальше пошли по освобожденной территории. А когда оказались на станции Валуйки, сели в воинский эшелон. Мать упросила военных, чтобы нас взяли с собой. Они пожалели, взяли нас, и даже кормили. А в Воронеже нас при проверке документов ссадили и месяца два всё пытали – как перешли линию фронта? Всё это время мы прожили на вокзале. Сидели, ждали, нам же сказали никуда не уходить. Документы отобрали. А мать ходила и объяснялась – «Ну вот так вот! Вечером ещё немцы были, а утром проснулись, уже наши на санях по деревне катаются…»

Мурыжили-мурыжили, но, в конце концов, отправили нас в Евдаковский район Воронежской области: «Там устроитесь в колхоз и будете отмечаться у участкового каждую неделю!» Хотя если так подумать, какое преступление мы совершили?

Ну, приехали в село Пилипы, разместили нас в деревенской хате, выдали продукты, потом даже корову дали. Там я окончил курсы трактористов и работал в колхозе «Красный путиловец». Когда уже в армию ушёл, матери выдали 160 килограммов зерна за мою работу в тракторной бригаде.

А ещё весной немец попёр на Сталинград, и где-то в июле мы снова оказались в оккупации. Но в эту глухую деревню за 20 километров от железной дороги немцы даже не заезжали.

А с той соседкой вы потом как-то разбирались?

Когда я в 1948 году приехал в отпуск, и она меня увидела, да ещё в форме МВД, то чуть в обморок не упала… Но я ей сказал: «Да, бросьте вы, чтобы я такие вещи вспоминал…» Я уверен, она сдуру так говорила. У нее ведь муж тоже был призван и где-то погиб, вот она на нас со злости и глупости…


Когда вас призвали?

В октябре 43-го. А что меня там было брать? Я же на самом деле 27-го года рождения, просто я очень хотел учиться в школе, и чтобы меня раньше приняли, мне подправили документы на 26-й. А в классе учился вообще с 25-м годом, поэтому в 41-м году перешел уже в 9-й класс. Так что мне было всего 16 лет, но с такой «сытой» жизни я и не вырос толком. Маленький, худой, весил тогда 35-40 килограммов. И по росту тоже не подходил, чуть меньше 150 сантиметров «вымахал». Врачи смотрят, ну куда его такого брать? Но военкомом там был лейтенант с рукой на черной перевязи. Подходит ко мне: «Где он там? Это ты воевать не можешь?! Винтовку держать не можешь?!» Я стою, молчу. А нас еще не обстригли, так он меня здоровой рукой за загривок взял, приподнял и говорит: «Есть 150 сантиметров! Фашистам служил? – он знал, что я в оккупации был, - так иди теперь Родине послужи!» Вот так меня и призвали…

Тут же нам прямо на месте устроили подготовку. Дали теоретические знания, из карабина постреляли, из автоматов. Мама туда ко мне приезжала, пампушки привозила. А потом посадили в эшелон и привезли, не доезжая до фронта километров пятьдесят.

Выгрузили и говорят: «Скоро будем Киев брать, и вы будете участвовать». Пришли старшины с частей, офицеры, всех пересчитали, разбили по частям, потом собрались и колонной шагом марш к фронту. Но по дороге, мне кажется, это случилось где-то южнее Днепропетровска, налетели на нас эсэсовцы. Они оказались в окружении, но где-то отсиделись, и решили пробиваться к переправе через Днепр. А по дороге мы им встретились, ну они и устроили нам бойню… Мы же без оружия, в гражданском, со своими сидорами. А немцы на танках, на мотоциклах и стреляли, считай, по безоружной толпе пацанов… Меня в голень пулей зацепило, но я как-то ковылял. А сколько там погибло, даже не представляю. Бог его знает… Мы же оттуда пробежали километров 30-40. Вышли к какому-то селу. Там КПП, мы туда, так и так… Они разобрались и отвезли нас на сборный пункт. В это время там собирались отправить на подготовку целый эшелон украинцев, и нас туда посадили.

Везли нас очень долго. Мы ведь все эшелоны на фронт пропускали. А теплушки-то дырявые. Мы хоть и забивали дырки, но такой мороз стоял, что на нарах невозможно спать. Если хочешь отдохнуть, только возле буржуйки сможешь прикорнуть. На нарах уснуть невозможно. А кормили на перегонах в пунктах питания. Обычно раз в сутки покормят, а остальное сухой поек.

Привезли нас аж в Хабаровск. Там большой мост, еще царский, и гарнизон в селе Красная Речка. Огромный такой квадрат километров 15 на 15. Там кого только не было: и танкисты, и артиллеристы, и пехота. Вот только там нас переодели в форму, и через месяц мы приняли присягу.

Окончил в Благовещенске снайперскую школу, но приехал в часть, а там снайперских винтовок нет. Меня направили в пулемётный расчет, так и служил там на станции Сковородино.

Примерно за месяц до Победы нас отправили в один колхоз за сто километров. Косили там сено. И утром 9-го, как обычно поднимаемся, ребята меня за уши потягали – день рождения ведь. А перед обедом бегут – «Быстрее в машины садитесь! Победа!» Привезли на станцию Сковородино, а туда уже крестьяне со всей округи съехались, хватали нас – «Пойдём к нам!» И вот я помню, меня в одной семье покормили молоком парным, хлебом, потом сало порезали. Мы ведь домашней еды не видели, а тут понимаешь, такое удовольствие… Часа три-четыре праздновали, но сто граммов не наливали. В сёлах же одни женщины остались, мужчин почти не было.

Повоевать с японцами пришлось?

Совсем немного. Получилось так. Из Сковородино нас в эшелон и в Благовещенск. Напротив него через Амур стоит китайский город Сахалян (маньчжурское название города Хэйхэ – прим.ред.) Переправились туда и маршем пошли по Маньчжурии. Идём сто километров, двести, триста, японцев нигде нет. Пришли в отроги Хингана и вдруг ожесточенное сопротивление. Оказывается, японцы там в сопках построили мощнейший укрепрайон. Такие мощные укрепления, что их никак не взять. Пытались наступать, чёрта два. Доходим до полосы минных заграждений, а там каждый клочок пристрелян. У них там и пушки, и закопанные танки, и замаскированные снайперские точки. Только поднимешься, сразу снайпер снимает… Три дня ходили в атаку, но так и не взяли. Там только полоса минного заграждения 500 метров. До нее дойдём и всё, как упёрлись…У нас же ни пушек не было, только полковые минометы да «сорокопятки». А ими разве возьмешь? Но всё равно готовы были задавить их своим упорством, геройством. Кричали: «За Родину! За Сталина!» Хорошо, бои быстро закончились.

А как война закончилась, нас оставили там, и мы вместе с солдатами китайской народно-освободительной армии ещё до ноября месяца добивали остатки камикадзе и белогвардейцев. Их там очень много осталось. Они же начали безобразничать: то машину подорвут, то склад, то на госпиталь нападут, то ещё чего. Но чёрта два с ними сделаешь. Вот он выйдет на снайперскую точку, а она так травой заросла, что ничего не видно. Увидел, что офицер идёт, пристрелил и спрятался. Много наших ребят там погибло… И только после того, как захватили планы этих укреплений, повзрывали их, только тогда всё успокоилось. А так ничего не могли с ними поделать.

Хочу особо отметить, что простые жители Маньчжурии встречали нас радушно, как своих освободителей от японских захватчиков. Это придавало нам силы и уверенности в нашем правом деле.

В общем, месяца два пришлось там участвовать в боевых операциях. За эти бои мне вручили медаль «За отвагу». Тогда же меня и контузило. При взрыве осколком мне задело позвоночник. Вначале я и видел плохо, и разговаривать не мог, потом заикался. Ну, меня, конечно, в санчасть отправили.

Полечился там сколько-то и вдруг узнаю – наш полк расформирован. Уже составляют списки, кого, куда. Не долечившись я срываюсь и туда. У меня же там друзья-товарищи. Захожу в нашу палатку, посмотрел, вроде все вещи на месте, медаль на месте, только трофейного ремня нет. Мы же все набрали себе у японцев разных трофеев. А я себе широкий кожаный ремень где-то подобрал и одежду тёплую. Уже ведь октябрь месяц, холодно.

В общем, кинулся я – ремня нет. Кто? Комбат… А мы знали, что он из японских казарм много чего себе забрал. Да ещё из тех японских вещей, что мы себе набрали, всё лучшее забрал себе. Ну, иду я к комбату. Так и так говорю. А он мне отвечает: «Ты не воевал, а про барахло думаешь…» Я хватаю ППШ, пацан же совсем, 18 лет, горячий… На него автомат направил – «Это кто не воевал?» Хорошо начальник штаба успел руку подбить. Больше двадцати пробоин насчитали в стенке…


Неужели застрелили бы его?

Конечно! Как же так думаю? Меня же медалью наградили, в город ходил, гордился ею, и тут на тебе… Ну, меня скрутили, связали, бросили в яму. Сразу прибежали два полковника: комполка и начальник СМЕРШа дивизии. А командир полка знал меня как отличника боевой и политической подготовки, начал его отчитывать: «Как ты мог такое сказать?! Он ведь ещё Донбасс освобождал…» Я им рассказал, какой комбат барахольщик, сколько он вещей натаскал. Он же ящики с патронами из повозок выбрасывал и грузил их японским барахлом. Они проверили – точно. Затащили всё барахло в палатку, дают ему японский палаш – руби всё! И этот майор сам изрубил все эти вещи… Это мне уже потом рассказали.

Ну, со мной вроде дело ясное - судить трибуналом будут… Но комполка с этим особистом сообразили, какой это позор для полка, да и меня пацана пожалели. Я же примерным бойцом был, отличником боевой и политической подготовки. Долго совещались, и в итоге решили это ЧП скрыть. Потом отвели меня на пристань, посадили на баржу, мол, повезут меня в трибунал в Сковородино. А на барже как отплыли, капитан распечатал пакет, прочитал, и спрашивает: «Где твои погоны, ремень? Надевай!» Вот тут я догадался, что они решили не поднимать шум. Пожалели меня. Доброта людская она иногда и военные уставы побеждает…

Недели три мы плыли по Амуру от Благовещенска до самого Николаевска-на-Амуре, это почти две тысячи километров. А как приплыли, всех нас, на барже человек пятьсот плыло, определяют в часть НКВД. Охранять пленных японцев. И вот мы ходили с ними. Они и дома строили, и лёд кололи, и чего только не делали.

Тяжело с ними приходилось? Бегали часто?

Да куда там сбежишь – тайга кругом… Мы их когда на лесоповал возили, даже не следили особенно. Перед началом работы посчитались, и они идут в тайгу на лесоповал. А мы за ними иногда даже не ходили. В обед привозят еду, опять всех пересчитаем. Но среди японцев попадались и камикадзе, вот они были очень подготовленные. Два наших солдата не могли его одного взять. Помню, как-то шёл начальник штаба – старший лейтенант, и мы трое с ним. А туман был, и смотрим что впереди какие-то бугорки. Подкрались, а это три японца спят. У каждого на голове повязка вроде флага, а на спине рюкзак с миной, чтобы бросаться под танки и машины. Мы подползли – «Сдавайтесь!» Они сразу как бросились, двоих пришлось пристрелить. А одного еле-еле втроём одолели. Он и бросался и кусался, любые приемы знал. И даже в плену они постоянно тренировались, делали упражнения. А главное - очень преданны были своему императору. На 29-е апреля – день рождения Хирохито, так непременно кого-нибудь из наших пытались убить. Если офицер зайдет к ним побриться, горло перережут и всё…

И всё равно, больше всего мы опасались своих заключенных. Когда строили БАМ, те, кто имел срок по 10 лет и меньше, не считались на лагерном режиме, и могли свободно ходить везде. Правда, такие зоны охраняла военизированная охрана, не мы. Но она была ненадёжная. А были лагеря особо опасного режима, это страшное дело. В них сидели преступники, которые имели по 5-10 судимостей. Помню, слышал про такой лагерь, что туда сам начальник лагеря мог зайти только с двумя автоматчиками. Там и свои порядки и педерастия и что хочешь…

Помню, случай рассказывали. Какой-то бывший капитан попал в этот лагерь. Там он в карты проигрался и ему присудили – прибить яйца к табуретке и так просидеть целые сутки. И предупредили: «Если сутки не выдержишь, мы тебя убьём!» И что вы думаете? Пришло всё начальство с автоматами его освобождать, а он отказывается: «Не трогайте меня! Потому что если я с этой табуретки поднимусь, меня завтра же прирежут…» Понимаете, что творилось? А однажды, какая чепушня произошла.

Там гора высокая, на ней карниз сделали для железной дороги. И вот однажды весной на неё начали падать камни. Тогда чтобы очистить пути от камней набрали группу в 25 человек и с ними шесть охранников с собаками. Пошли, и вдруг откуда-то взялся медведь. Причем он взял и начал на них сверху швырять камни. Они, конечно, бросились назад, и тут семь человек из них сбежали. А там правило такое. Если ты сбежал, тебя живым никогда не приведут. Убивают и бросают тело на вахте, чтобы все через него переступали, и он лежит там, пока не развоняется… Вот такие там порядки, поэтому почти никто не бегал. Единственная возможность сбежать – убить солдата на вышке, забрать его одежду, документы. Тогда ведь документы были еще без фотографий. Только так. Но через каждые 100-200 километров на дорогах стоят патрули, с автоматами, пулеметами. На каждой речке тоже самое. А по тайге попробуй, пройди. Не пройдёшь! Там буреломы, болота да зверьё дикое. Со мной случай был.

Один раз чего-то нам понадобились доски, а в соседнем лагере хороший деревообрабатывающий комбинат работал, на котором финские домики делали. Я пошел туда, договорился с начальством, чтобы нам доски выделили. Но пока выбирал, смотрю, за мной ходит один заключенный. Ходил-ходил, приглядывался, оглядывался, думаю, чего он ходит за мной? Заволновался, у меня ведь оружия нет. Потом он не выдержал, подходит: «Ты помнишь Красную Речку?» - «Помню». – «А помнишь, как у нас нары обвалились?» А у нас там в казарме действительно такой случай произошёл. Как-то по тревоге подняли, но в этой суете расшатанные трёхъярусные нары не выдержали, обвалились и пару человек задавило насмерть. Потом спрашивает: «А меня помнишь?» - «Нет, не помню». – «А помнишь, как нам хлеб давали?» А у нас было так заведено. Стол стоял, скамейки, на них садилось 20-30 человек. Но продукты нам привозили на открытой платформе, и в итоге всё это оказывалось под снегом. Мёрзлая картошка, другие продукты, так мы лопатами лёд с них сбивали, и на кухню в чан. Потом воду сливали, и вот это мёрзлое нам давали есть… А хлеб пекли видно с проросшего зерна, потому что ножом он не резался. Так выбирали одного человека, чтобы он ниткой нарезал пайки на 200 граммов. А другой солдат отворачивался, и выкрикивал фамилию, кому пайку давать. Вроде справедливо, но до драк доходило… А когда пару человек цингой заболело, стали выдавать стакан хвойного настоя. Не хочешь пить, значит, обедать не будешь. Понимаешь, в каких условиях мы прожили весь 44-й год? И тут он мне рассказывает, что получил 10 лет по 58-й статье. И главное за что? За то, что сказал: «У нас дома такую бурду даже свиньи не едят…» Кто-то настучал, и ему влепили 10 лет…

И вот после этой встречи с ним иду по выступу в скале. Уже темнеть начало, вдруг вижу, навстречу идут двое. У меня хоть и пистолет, но перетрусил. Думаю, что же делать? Вытаскиваю пистолет, взвёл его, и метров за 15 скомандовал им: «Вправо в откос легли!» У нас же были случаи, когда убивали. Они начали возмущаться: «Да мы просто идём…» Я командую: «Лечь!» Они легли на рельсы. Я командую: «Сползли с рельс на насыпь, а иначе пристрелю!» Когда мимо проходил, на мушке их держал. Они лежат, матерятся. А на следующий день узнаю, что эти двое действительно сбежали… Потом их пристрелили и показывали. Так что я уверен, они бы меня точно убили. Форму бы забрали, пистолет. Там дикие порядки царили…

Причём, на лесоповале ещё и женщины работали. Рассказывали, что время от времени они бунтовали – «Хотим мужиков!» На работу не выходят, пока их требования не выполнят. А через месяц-полтора всем аборты делают… А однажды конвоир прозевал их, они его связали, надрочили, перевязали, и всей группой, двадцать пять человек, натыкались на него. Он чуть не умер. Ужас, что там творилось…

И было много политзаключенных с 37-го года. В отношении них существовало такое правило – круги давали. Отсидел он положенный срок, его подводят к карте, а там условие - не подходить ближе, чем на 50 километров к райцентру. К областному центру не ближе чем на сто, а к Москве не ближе чем на две тысячи… Вот и остаются там на всю оставшуюся жизнь. Устраивались там же в лагерях кладовщиками, бухгалтерами, да ещё каждую неделю ходили отмечаться. Поэтому там кругом опасная зона, разбои, разборки меж собой…

Вот так мы в Николаевске какое-то время послужили, потом начали отправлять японцев на родину. Когда всех отправили, перевели нас в Комсомольск, а оттуда отправили нас в Белоруссию. Это уже в 47-м году.

Повезли двумя эшелонами. Оказалось, что один шёл на Кишинев, а второй на Белоруссию. Вот так я оказался в Бресте. Для начала нас отправили чистить от мусора казематы брестской крепости. Гоняли туда немцев, а там всё буквально забито мусором, и среди всего прочего и снаряды лежат, и патроны, и останки людей, кости… Всё почистили, привели в божеский вид, и после этого там лет 10-15 работало овощехранилище. И только потом уже шумиха пошла, и ей присвоили звание «Крепость-герой». Я там оказался в 65-м, тогда уже и музей работал. Зашёл в свою часть, посмотрел, там уже, конечно, совсем другая жизнь. Всё чистенько, аккуратно, но тоже конвойные части. Мы там чаще всего возили заключенных по всему маршруту Брест – Борисов.

Наш столыпинский вагон всегда цепляли вторым после паровоза. На месте сдаешь заключенного вместе с документами. Возвращаешься – отчитался. Строжайшая дисциплина во всём, и однажды я там чуть не погорел.

В поездке, конечно, сильно устаешь, ведь сутки туда, сутки обратно. И вот как-то мы вернулись, сдал всё, солдат отпустил, иду по улице и вдруг окрик – «Сержант остановитесь!» Я остановился, смотрю, майор-пехотинец: «Почему не приветствуете?» - «Извините, не заметил, товарищ майор». – «Ваши документы!» Отвечаю ему: «Я в увольнительной, у меня никаких документов нет». – «Как документов нет? А откуда у вас оружие?» - «Так я с конвоя возвращаюсь». Начал с ним спорить: «Пойдёмте, тут всего 200-300 метров до моей части осталось». – «Ничего не знаю! Сдайте оружие!» Я тоже упёрся: «Оружие не сдам, мне его под роспись выдали». Тогда он приказывает патрулю: «Отведите его в комендатуру!» А там по рассказам был страшный комендант. Полковник, который творил жуткие вещи. Например, с Германии солдаты едут, но стоит выйти на остановке или без ремня, или с расстегнутым подворотничком, так его сразу хватают, и вместо отпуска он сидит в комендатуре до выяснения. Причем, по рассказам у них там подвал холодный, сырой, да ещё залитый водой. Там же ни поспать, ничего, на камнях надо стоять…

В общем, повёл меня молоденький солдат, с 29-го года. Я ему говорю: «Слышишь, отпусти меня! Скажешь, что я убежал». А он упёрся: «Нет, не могу!» Когда мимо моей казармы проходили, говорю ему: «Пойдём к нам, тебе подтвердят, кто я такой». – «Не имею права. Майор приказал отвести в комендатуру, там во всём разберутся». Ну, тогда я решил бежать. Говорю ему: «Я побегу!» - «А я буду стрелять!» Но я-то знаю, что у него нет патронов. Разгоняюсь, он за мной. Смотрю, догоняет. А там у костёла валялась колючая проволока, я её перепрыгнул, а он в неё как врезался… Упал и лежит, не может выбраться. Я во двор забежал, кое-как за забор зацепился, перевалился. А тот уже выбрался из проволоки, кричит: «Стой! Стой!», к нему ещё двое бегут. В общем, кончилось тем, что я от него убежал.

Но в пять часов утра, я ещё спал, за мной приходят двое солдат. У него же моя солдатская книжка осталась. Оказывается, он написал докладную записку, что я его ножом порезал. И думаешь что? Месяц меня пытали, хотели, чтобы я признался, что ножом его порезал… Но наши сделали хорошо - быстро перевели меня в Барановичи. А так бы точно попал в дисциплинарный батальон…

А в Барановичах меня определили на должность санинструктора в Гродно. Служил в должности фельдшера батальона, офицерскую зарплату получал. Хорошо служил, на задания ходил, в партию приняли. А потом что-то дурость на меня накатила, решил съездить в Брест, проведать своих друзей. Ну, поехал, везде побывал, уже возвращался назад. На мост поднимаюсь, опять навстречу этот вредный майор. Узнал меня и спрашивает: «А как ты, что?» - «Мне дали два года дисциплинарного батальона». – «Вот и правильно!» – «А сейчас приехал забрать свои вещи». – «Ну ладно, иди». Но я же в самоволке был и если б он проверил документы…

У вас была к немцам ненависть?

Нет, а чего пленных ненавидеть?

Ну, всё-таки такая страшная война только что прошла.

Нет, у нас к ним ненависти не было. И жестокости, чтобы били там кого, избивали, мы не проявляли. Только один случай вспоминаю. Однажды в Гродно прямо на суде избили одного полковника-власовца. Сразу после войны расстрел не давали, только 25 лет, и он раздухарился, начал выкрикивать лозунги, так мы его так избили, он еле живой остался… А так никого не обижали. Нас постоянно везде предупреждали: «Никого не трогайте! Вы не оккупанты!»

Некоторые ветераны вспоминают, что пленные немцы от такого хорошего отношения начинали наглеть: плохо работали, выдвигали несуразные требования.

Нет, я не видел такого. Наоборот, немцы были настолько морально подавлены, что даже не делали попыток бежать. Они поняли, что до границы далеко и деваться им некуда. Ходили как оборванцы в своей изношенной форме. Обувь старая, разбитая, так что ненависти они не вызывали.

В нашей предварительной беседе вы упомянули, что вам пришлось ловить бандеровцев.

Наши части хоть и назывались конвойные, но мы проводили и контроперативную работу против бандеровцев. У нас всегда дежурила в готовности оперативная группа – 10-15 человек. Чуть дали команду – на такое-то село напали, они сразу на выезд. Бандеровцы же как действовали? Наскакивают налётом, хватают руководителей, вешают их и сразу удирают. А если их догоняем, бывало, что они сами себя сжигали вместе с жителями. Помню, один раз так окружили дом, а они в нём захватили женщину с двумя детьми и не сдаются. Дом на поляне и подойти мы не можем. Но и они сбежать не могут. Только выскочат, мы сразу пристрелим. Вот и сидят, отстреливаются, эта женщина благим матом орёт… Потом сами подожгли дом и все сгорели… А у нас лейтенант один дурачок попался. Он подполз к дому: «Отпустите женщину!» Они его заметили и пристрелили. Получается погиб из-за своей совести…

А потом вышел указ – если за два часа не сообщил, что у тебя кто-то из бандеровцев был, ночевал – без разговоров 25 лет дают. И народ начал сообщать. Но всё равно порядка не было, и до 50-х годов бои случались. Я в 1950-м году демобилизовался, а месяца через два получаю письмо – 25 наших ребят погибло… На какое-то село напала банда поляков из Армии Крайова, и наши по тревоге сразу выехали туда. Но те дорогу на подъезде заминировали, и машина подорвалась на противотанковой мине… Из этих 25 человек одиннадцать были ребята моего 1926 года… По семь лет прослужили и погибли… Да там на Западной Белоруссии по линии Брест-Гродно поначалу нередко убивали офицеров, солдат… И на Украину мы тоже выезжали. Чуть где-то зашевелятся бандеровцы, нас сразу на помощь. Прочесать лес, какой-то район. А я же санинструктором был, на должности фельдшера батальона. И вот идёшь и сам не знаешь, где тебя поджидает засада, из-за какого куста в тебя выстрелят... И сколько было случаев: того ранит, того покалечит, обычная жизнь солдата… Случай расскажу.

В 1950 году, уже незадолго до демобилизации, нас поставили в секрет на лесной тропе – караулить бандеровцев. Три солдата с рацией и я – старший. А там до деревни меньше километра, слышно как петухи кричат, и один из солдат, москвич 1929 г.р. заладил: «Вот бы молочка попить!» Я категорически запретил туда ходить, понятно, чем это пахнет. Но под утро мы заснули, и со стороны села бах-бах… Кинулись туда, а он там лежит с котелком, убитый… Всё-таки пошел за молоком, когда нас сморило. Ну, нас, конечно, в оборот, как так получилось? В итоге меня из старшин разжаловали. А через месяц всё выяснилось.

Оказывается, поймали целую группу шпионов, которую к нам забросили с парашютами из Англии. Большинство же руководителей бандеровцев действовали от Англии или от Америки. Сбрасывали с самолетов парашютистов, боеприпасы, продовольствие и всё такое. И выяснилось, что он, когда пошёл, наткнулся на эту группу, а они же с тяжелыми рюкзаками, бегать не могли, вот и застрелили его…

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Служил я до 1950 года. Меня уговаривали остаться на сверхсрочную, но я всё-таки решил демобилизоваться. Решил быть поближе к родителям, я ведь у них один остался. Младший брат трагически погиб в 1948 году. Я только вернулся в часть из отпуска, и через четыре дня получаю телеграмму – Володя погиб… А погиб он собственно из-за машинистки мостового крана. Он работал слесарем по ремонту мостовых кранов, пришёл к ней, они заговорились, и она забыла выключить электричество. Володя дотронулся до реле и его убило…

В общем, вернулся я домой и пошёл работать к отцу на металлургический завод. Горновым в доменный цех. И так бы, наверное, и остался там работать. Но после контузии в Маньчжурии, я понемногу терял всё: и слух, и зрение и речь. И вскоре у меня отнялась левая рука. Куда идти? Пошёл учиться в горный техникум, на мастера подземных разработок. Но в первую же практику у меня от больших нагрузок снова отнялась левая рука, и врачи запретили любую тяжёлую физическую работу. Тогда я перешёл на факультет надземных сооружений, и окончил его с отличием. Потом окончил Ростовский инженерно-строительный институт. Женился там. Жена у меня хоть и местная, но корни семьи молдавские, и её направили в Молдавию на работу. Приехала сюда в 1958 году, начала с должности воспитателя в детском саду, а потом стала расти, участвовала в создании дошкольных учреждений по всей республике. За свою работу отмечена почетными званиями «отличник народного просвещения», «заслуженный работник образования МССР», награждена орденом «Знак Почета». Возглавляла союзные делегации по распространению опыта в Монголии, Румынии и Болгарии. Работала почти до 80 лет. (Интервью с Верой Ефимовной опубликовано на сайте в разделе «гражданские» - прим.ред.) Воспитали с ней сына и дочь. Есть две внучки и два правнука.


А я в Кишиневе с 1959 года работал на стройке, а потом двадцать с лишним лет проработал в органах контроля по строительству. В комиссию госконтроля, нас на бюро ЦК утверждали. Всегда работал честно, проявлял принципиальность, и при необходимости строго наказывал людей. Этого я не стесняюсь. Жуликов я не люблю. На пенсию вышел в 1986 году персональным пенсионером МССР. Но и на пенсии без дела не сижу. Активно участвую в общественной жизни республики, много времени уделяю своим давним увлечениям: резьбе по дереву и литературному творчеству. Начав писать стихи со школьных лет, пишу под настроение и сейчас. Мои стихи не раз публиковались в периодической печати Молдовы, Белоруссии, России, Украины. Выступаю с ними на различных мероприятиях. В настоящее время являюсь членом союза писателей Молдовы имени А.С.Пушкина.

Интервью и лит. обработка: Н.Чобану

Наградные листы

Рекомендуем

«Из адов ад». А мы с тобой, брат, из пехоты...

«Война – ад. А пехота – из адов ад. Ведь на расстрел же идешь все время! Первым идешь!» Именно о таких книгах говорят: написано кровью. Такое не прочитаешь ни в одном романе, не увидишь в кино. Это – настоящая «окопная правда» Великой Отечественной. Настолько откровенно, так исповедально, пронзительно и достоверно о войне могут рассказать лишь ветераны…

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

Великая Отечественная война 1941-1945 гг.

Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества нельзя осмыслить фрагментарно - только лишь охватив единым взглядом. Эта книга предоставляет такую возможность. Это не просто хроника боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а грандиозная панорама, позволяющая разглядеть Великую Отечественную во...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus
Поддержите нашу работу
по сохранению исторической памяти!