Я родился 28 июня 1924 г. в д. Петрово Нейзатского сельсовета Зуйского района Крымской области. Родители мои были крестьянами, всю жизнь занимались сельским хозяйством, у нас было 3 коня, два запрягать в повозку, а один для полевых работ, и всякая скотина, нас трое детей. Рабочих мы никогда не нанимали, как кто другой в деревне, был один паренек-сосед, наш однофамилец, его отца рано убили по какой-то причине, здесь в наших деревенских полях, он помогал по работе и воспитывался у нас. У нас вообще дружно жили в деревне, на работы спаривались родственники, тебе идем сегодня помогать, мне завтра помогать. Была настоящая взаимопомощь. И вот перед коллективизацией нас раскулачили, забрали все, что у нас было нажито, и отправили в Симферополь осенью 1929 г., помню, что погода стояла весьма сырая. А поселили в военном городке невдалеке от кладбища (ныне Центральный рынок), и уже в марте нашу семью освободили, выяснили, что отец невиновен ни в чем. Вернулись мы опять же в Петрово, дали нам квартиру, где мы жили, опять вопрос встал, надо какое-никакое хозяйство поднимать. А тут отец пожил немного и в конце августа в 1930 г. умер, потому как он не мог перенести обиду, постоянно в думках, ляжет и лежит, особенно пока мы на выселении были, он мучился, там же много находилось раскулаченных мужиков в Симферополе, в здании нары двойные, да и то места не хватало, даже посредине, между стенками люди сидели. И отправляли всех куда-то, в основном в Астрахань. Но нас в итоге отпустили.
Мать и бабушка осталась с нами, в скорости в 1930 г. или 1931 г. мама вступила в колхоз, потому что жить надо как-то было. Работала на всех работах, куда посылали, а тогда женщины занимались наравне с мужчинами, тогда было больше физической работы, умственной мало. На свиноферме, в полях, в саду, везде работала мама, тогда время было тяжелое, потому что колхоз создали, но жизнь людям еще не была организована. Тяжесть была большая. Пошел я с 9 лет в первый класс в 1933 г. До войны я окончил 5 классов, шестой не доходил, пришлось бросить, ведь надо было матери помогать, стал работать в колхозе. Мама от тяжелых работ начала болеть, у нее пошли какие-то проблемы с почками, так что пришлось работать старшей сестре и мне. Я в то время находился у лошадей больше всего, тогда ведь техники не было, все на лошадях, там пахал, там сеял, там коней водил, во время уборочной запрягали лошадей и ты впереди идешь, погоняешь. Все такая работа считалась детской, не взрослой, вот вести плуг, это был действительно физический труд.
В 1941 г. мы выехали к маминым родственникам в д. Сейтлер (сейчас Нижнегорск), мама каждый год просила в колхозе лошадей, чтобы туда поехать, наши родственники там жили хорошо, им хлеба вдоволь хватало, еще и нам выделяли, хотя каждый год просить тоже нелегко. И вот они маме сказали: "Ну что ты Матрена, будешь туда-сюда ездить, приезжай к нам жить!" Ну что ж, приехали, у них нельзя было жить, там квартир не было, тогда мы поселились в д. Курман Тельманского (ныне Гвардейский) района. А 22 июня мы поехали с одним мужиком в Нижнегорский район в с. Калиновка к маминой сестре за помощью, чтобы дали хоть что-нибудь, а то мы только в апреле переехали, еще ничего своего не было. Путь неблизкий, приехали оттуда уже вечером, причем ехали в основном по степи, только въезжаем в деревню и видим, что дома заляпаны грязью, но это понятно, накануне дождь прошел, но вот удивительно было то, что на всех окнах были крест-накрест наклеены газеты. Оказалось, что это было сделано для того, чтобы стекла не лопались, только тогда мы узнали, что началась война. Народ в Курмане уже с утра слышал и знал, но мы же по степи ехали, это была территория совхоза "Большевик", 60 тысяч гектар степных районов. На второй день мужиков, в основном тех, кому, либо уже исполнилось 23-24 года, или вот-вот не сегодня, так завтра исполнится, всех забрали, но вскоре уже пошла всеобщая мобилизация в армию, забирали всех без разбору и без комиссии. Хотя точно про комиссию не скажу, может, где и проверяли, но в деревне ничего такого не было. Мне было 17 лет, меня не мобилизовали, потому что тогда брали с 20 лет в армию, я поступил учиться на ФЗО в Балаклаве, но меня оттуда быстренько отозвали, потому что сын кулака. Вернулся в деревню, шла как раз уборочная, у нас были местные жители немцы, они работали очень хорошо, и жили с нами дружно, немцы знали, что им надо работать. И тут в самый разгар уборочной пришло такое время, что им сказали, мол, надо собираться, разрешили брать с собой только 50 кг на человека и все. На подводы их грузили, везли на Курман, там посадили в эшелоны, страшное дело, в деревне вся скотина осталась, ревет, гуси кричат, куры кудахчут. Как их вывезли, осталось в нашей деревне 30-35 % от населения, всех остальных вывезли, а деревня наша была порядочная, около 100 дворов. Только из-за войны начали наезжать симферопольцы в деревню, поселялись в пустующих домах. Так что можно сказать, что деревня заселилась. Причем если раньше в доме жила одна семья, то теперь стало так: и в одной комнате семья, и в другой тоже. В итоге людей набралось порядочно.
Потом осенью началась тотальная мобилизация, забрали всех с 17 до 60 лет, и подростков и стариков, приехали мы тогда в Курман, а там уже никого и ничего нет, стоит только какой-то военный, я еще не понимал в знаках различия, он спрашивает: "А куда вы приехали?" Мы объяснили, что мобилизованы, он нам говорит: "Езжайте отсюда". Так мы и уехали домой. Тем временем фронт вплотную подошел к деревне, наши отступали со стороны Симферополя, среди них были двое из д. Петрово, Проня Василий и Коробов Андрей Иванович, они зашли к нам и у нас посидели, рассказывали, как шли пешком измученные и голодные. И потомком шло через нашу деревню отступление, некоторые ехали на каких-то колясках, другие из шинели скатку сделали, и привязали себя к лошади, чтобы не останавливаться и прямо на лошади спать. И столько раненных на лошадях мимо нас везли, страшное дело. Но все равно отступить им не удалось, где-то за деревней их захватили в плен, не знаю, как это случилось. Немцы же зашли тихо ночью, мы утром кинулись, а они уже повсюду, мы от них прятались. Шкодить они может и не шкодили, но народ немцев боялся. Вскоре в деревню пригнали наших пленных и тут же через два дома от нашего в сарае их держали, на второй день их начали куда-то гнать. Кроме односельчан из Петрово, также среди пленных были Таранов Андрей Васильевич и Никитин, позже они убежали из плена, я привозил в деревню двоих, мы их укрыли, а потом они куда-то дальше подались.
Старостой в Курмане выбрали Прокопченко Алексея, и скажу вам, что таких старост надо было жалеть при освобождении. Власть у немцев была очень строгая, но Прокопченко для народа был очень хороший. И когда уже в апреле 1944 г. освободили Крым, как раз 16 апреля сказали, что мне надо идти в армию, а он ходил вечером по домам и просил подписать бумагу о том, каким старостой он был. И знаете, все люди подписывались, даже те, которые уходили на фронт, и все в хорошую длля бывшего старосты сторону. Не знаю только, помогло ему это или нет, мама потом из деревни уехала, а я туда не возвращался, но когда 30 декабря 1946 г. я вернулся по демобилизации, то среди народа ходили слухи, что все-таки 10 лет старосте дали. А он был такой хороший для народа, если облавы делали - у нас ни одного человека на работы в Германию не угнали, потому что он всегда раньше сообщал: "Ховайтесь! Ховайтесь!" А полицаями у нас были два старика украинец Гуща и Арнаутов, но побыли немного они, да их и не замечали, они только походят вечером, вроде какой-то порядок, и все на этом. Но вот потом появились другие в специальной форме, один был Музыка, а второй Маслов, вот они были как настоящие налетчики, приедут, сразу кого-то наказывают, кого-то куда-то ведут, и побьют обязательно человека. А жили они не в нашей деревне. И не люди это были, а звери, к примеру, вот этот Маслов бил людей страшно, тогда же над лесополосой ходить строго-настрого запрещали, боялись, что мы будем помогать партизанам, и вот однажды откуда-то шел мужик, куда, я не знаю. Видимо, он просто пьяный был, так Маслов его поймал и так бил, что ужас, он поднимется чуть-чуть, тот его опять бьет, вот такая скотина был, а не человек. Настоящий бессознательный зверь, ну зачем же он так человека бил! Ну и ему воздалось за все, когда нас уже освободили, и мы шли в Курман в военкомат, я видел, как его поймали, и так били хорошо, что он уже не шевелился. Так что он заработал в итоге свое.
Была у нас в деревне комендатура, а так немцы в Курмане гарнизоном не стояли, только комендант приезжал, он по-русски разговаривал, либо переводчик с ним, наблюдал там, может, что-то надо сделать, у нас переводчицей была Шура, у нее была сестра Таня, и все, больше с немцами никто не водился. И за сельским хозяйством комендант наблюдал, немцы у нас весь хлеб забирали, но вот специального сельскохозяйственного коменданта я не помню. Также в деревне были подпольщики, Котова Мария, у нее были сын Иван и дочери Зоя и Вера, ее, бедную, забрали, видимо, по доносу, в совхоз "Красный", она там и погибла. Вторым был Старостин Григорий, я чего знал, что он в подполье, потому что он мне давал читать газеты, к примеру, "Голос Крыма", но так я не знал его, он в деревне был приезжий. Занимался ремесленничеством, делал колеса, и куда дальше делся, тоже не знаю. Кроме того, были два военнопленных, ходили в немецкой форме, так, если глянуть, то видно, что это офицеры Советской Армии, но вот фамилии их не знаю. Они работали у нас, как и все, но вот что у них на душе было, я не могу сказать. Чтобы партизаны к нам открыто в деревню приходили, такого не было, правда, какие-то тихие разговоры ходили, что они к нам заглядывали. Мы при немцах так же продолжали работать в колхозе, единственное, что изменилось, так это то, что немцы выделяли какую-то землю, мы организовывались по десяткам, участок поля брали и пахали, сеяли, тот урожай оставался нам, а с общего колхозного все забирали. И вот как-то пошли разговоры, что партизаны забрали свиней колхозных, но мы догадывались, что в этом деле замешано само наше колхозное начальство, там во главе были братья, все кучковались по углам, они, наверное, и забрали. А вот о соседнем селе Лебенталь, которое располагалось от нас в 1 км, говорили, что туда приезжали партизаны очень часто.
В апреле 1944 г., между 12 и 14 числом деревню освободили советские войска, сначала приехали мотоциклисты, потом пехота. И уже 16 апреля, как раз была Пасха, нам сказали, без всяких повесток, что надо идти в военкомат. Приехал представитель, сказал, мол, от такого-то по такой год мобилизовывают, нас на подводах отвезли на ст. Курман Тельманского района, там была медкомиссия, спрашивали, кто куда идти желает, но не сильно проверяли, кто там будет комиссовать, когда под Севастополь срочно люди нужны. Хочешь, дурачься, что уж говорить, некоторые были такие, кто притворялся, мол, чесотка у него. Хотя, конечно, медкомиссии тоже надо подумать, все-таки армия, но такого вот чесоточного самое большее на три-четыре дня отправляли домой, а потом все равно явишься, тебя найдут, прячься или нет. Я никуда не прятался, и нас сразу отправили пешком из Курмана в Симферополь. В итоге дошли до горсада возле железнодорожного вокзала, там мы прокочевали три дня, хлеб, что взяли из дому, быстро закончился, и чем питаться?! Тебе никто там не давал ни есть, ни пить, но в конце концов стали понемногу людей собирать, вот не помню какого числа нас перегнали за Симферополь в татарскую деревушку, мама приехала туда с женщинами, а нас как раз в баню отправили, одежду свою мы сняли. Накидали мы целые курганы своих тряпок, после бани выдавали форму. Причем все очень быстро, один кидает брюки, другой гимнастерку, третий обмотки, четвертый пилотку и так далее, рукава такие и такие, не смотрели, какой размер, если что говорили: "Там разберетесь и поменяетесь!" И вот мама ждет, что-то привезла мне, а там женщин уже не пускают, потом нас оттуда перегоняли через деревню в сад какой-то, уже вечером маме разрешили подойти. Постояли с ней 5-7 минут, и разошлись. Отправили нас под Севастополь, я попал в 9-ю роту 3-го батальона 561-й стрелкового полка 91-ой дивизии, причем сначала выдали нам эти поганые СВТ, только потом стали карабины давать или длинные винтовки, отбирали в группы и автоматчиков, но я был простым стрелком. Та СВТ, что вначале дали, она такая противная-противная, чуть сор в ствол попал, там сразу патронник отрывается, и только выкини ее, видимо, валялась где-то, вот нам ее и вручили.
Когда нас обмундировали, сразу начали учить, мы стояли во втором эшелоне, недалеко от передовой в Альминской долине, днем там появляться нечего было, так что начали учить ночному бою, и вот постоянно проводили тактические занятия, а питание было слабенькое, мы-то были после домашних харчей. Так что похудели, ослабли, много было симферопольских ребят, так они говорили: "Давайте нам кушать и хоть сейчас в бой гоните!" Что уж скрывать, недостача тогда была сильная в еде, инструктора были всякие, были и хорошие, были и плохие. Вот на тактических занятиях нами замполит руководил, надо сказать, что при нем сильно улучшилась учеба. Но это значит, что где-то учили хуже. Уже потом нас поближе к Севастополю перевели, но на передовую так и не выгнали, хотя мы все уже прямо видели, как снаряды рвутся, или как танки в атаку идут, но все-таки не рядом, до нас очень редко снаряды долетали. Проучились мы таким образом до самого взятия Севастополя 10 мая, после чего нас сразу пешком на Симферополь отправили, там на вокзале опять побанились и постирались, потом всех посадили в вагоны, хотя мы и оставались голодные. В дороге питание стало получше, нам давали горячую пищу на остановках, конечно, не сравнить с учебкой, но все-таки не так, как хотелось бы.
В итоге привезли нас под г. Полоцк, разгружали в степи, на месте, где раньше были немецкие лагеря, причем разгрузка шла долго, мы оружие и продовольствие разгружали, помню, как мы все таскали мешки с сухарями, и при этом стараешься хоть какую-то дырку найти, чтобы сухарик вытащить, так сказать, поддержать дух. Оттуда мы пошли над фронтом, куда посылали, нашу дивизию бросали туда, где намечался прорыв немцами линии фронта. Но долгое время прорывов не было, и вот мы вышли в Литву, первый бой должен был быть под г. Митава, но тут меня с несколькими людьми вызвали в штаб. А куда, мы сами не знали, погрузили нас на машины 23 человека, привезли и сказали, что мы будем трофейной командой, а что это такое? Оказывается, наша дивизия или полк идет в наступление, и вот на той территории, которую захватывают наши войска, к примеру, там есть типографии разные или склады, вот это мы должны охранять. Как я потом узнал, в первом же бою в нашей роте погибло 60% личного состава, осталось очень мало наших ребят, мне рассказали те однополчане, кого я после войны дома встречал, Иван Земляной был ранен, еще один, по фамилии Красновский, рассказывал, что наших очень мало осталось к концу войны. Нас же поставили охранять мельницу, но даже не могу сказать, где она находилась, откуда-то привозили зерно, мололи муку, солдатам же надо питаться. Потом оттуда переехали на какой-то завод, о котором мы ничего толком не знали, только стоишь на проходной, машины проходят, наше дело пропуска и документы смотреть, с нами был офицер один, такой старенький-старенький лейтенант, он разводил на посты. Еще был майор, он на территории штаба был от нас, может, и в 100 км находился, но приезжал к нам регулярно. Потом нас перебросили под полевой аэродром, он расширялся, а там были поля, хлеб-то нужно было убирать, вот нас и перебросили для уборки. В первую ночь, как мы только приехали, оказалось, что дом пустует, потому что литовцы-хозяева тикали вместе с немцами, остались за хозяйством смотреть ленинградцы, парень и девушка, у литовцев было развито свиноводство, и много скотины, а уж земли было, и не знаю сколько. Только мы устроились на новом месте, как в ночь немцы спустили десант, три человека парашютистов, мы сообщили нашему начальнику, майору, он приехал на тачанке, начался прочес. Я же косил тем временем на полях с одним стариком, у него пальцев не было на одной руке, только пообедали, одну сторону поля закончили, надо на другую переезжать. На повозке у нас стояла обогрейка, мы коней запрягли, только доезжаем до следующей пайки, и тут тебе выстрел, мы уже переехали, а он где-то сзади раздался. Мы пошли и посмотрели, там лежал немец-десантник в военной немецкой форме с пистолетом в руках, оказалось, сам себе в сердце выстрелил, здоровый сам, килограмм больше 100. Тут подъехал майор на тачанке, немца погрузили, потому как он еще живой был, но по дороге дошел. Он себе выстрелил, потому что не хотел сдаться, он, видимо, попался в прочес, сюда нельзя пройти, хотел проскочить через поля, а тут мы. Он, скорее всего, ночи ждал, и перед прочесом в клевере прятался, его парашют дальше нашли. Потом тех двух также отыскали, пришел какой-то запасной литовский полк, начал вокруг шарить, а литовские женщины, когда косят, кладут крестовину в снопы, как-то так по-хитрому, я сам видел, так вот те немцы в этих снопах поставили рацию, а антенна выглядывала, и их нашли из-за нее. Оказалось, что они передавали, когда посадку наши самолеты делают, или когда и в какую сторону улетают на задание. И они сразу своим передавали, даже когда их поймали, что-то посылали своим. Через какое-то время была вторичная партия, я к тому времени работал в мастерской, которая называлась хозяйство Симонова, технику обслуживал, и ты же весь в мазуте, когда работаешь возле машин, все равно как комбайнер тот. И тут подходит ко мне лейтенант из летной части, спрашивает у меня документы и рассказывает: "Спустились опять двое парашютистов, их поймали. Один лейтенант сдался, а другой ст. сержант отстреливался. Оба русские, взяты в плен под Сталинградом, 11 месяцев учились в школе в Нюрнберге, и вот их отправили сюда". Потом ночью через день пришла машина, отдали приказ: "Собирайся!" Остались там и снопы и телеги, а нас прямо на передовую.
Направили прямо на р. Неман в оборону в тот же самый наш полк, но только в 1-й батальон, вот только рота у нас была почему-то 7-я. По ту сторону немцы, тут мы, участок был тяжелый, потому что у нас оставалось совсем мало людей, немцы часто для разведки переходили реку, и забирали "языков". Разговоры были, что одного так забрали, но потом назад отпустили, еще и передали с ним записку, мол, им нужен был "язык", а этот нерусский не человек и ничего не понимает. Постояли мы так в обороне, в боевом охранении, по ночам то мы, то немцы очереди из пулемета выпускали. А так не было, днем мы в основном проволоку таскали, оборону готовили, особенно тяжело приходилось, когда ночью ставишь заграждение, думаешь, вот сейчас в воду упадешь с проволокой, и все, если товарищ не увидит, то так и утонешь там с этим кругом проволоки. А днем сидишь голодный, холодный, еще и мокрый после ночи. В обороне, конечно, тяжело стоять, все было в недостатке, особенно еды мало. Но тогда не только мы, все голодали, и Ленинград и Москва даже.
Потом нас оттуда сняли, вроде как говорили, что перебрасывают на отдых, будем там копать блиндажи. И вдруг что-то рано ужин дали, гороховый суп, только поели, как сразу построение. Мы выходим, а уже стоят танки, по четыре человека сажают на каждый. Так мы стали десантниками, и вот на танках мы прорывали оборону на Балтийское море, сидишь на броне, они едут в танке и у них там карта есть, наше же дело, как только танк остановился, соскочить и прочес сделать, бой вести. И вот в одном месте мы едем, я был на третьем танке от головного, стоит литовец, мы ему хлеба покидали целые булки, что остались от пайка, сухари прямо. И спрашиваем его: "Где немец?" Он сразу показывает: "Там, за горкой". Ага, мы сразу поднялись, а там немецкая техника стоит, какая-то речка, обрыв, и на том берегу стоят 3 тяжелых немецких танка "Тигра", но не работают, видимо, без экипажей. И рядом станция, на ней столько техники и людей, что-то суетятся, разгружают. И как тогда по ним начали с наших танков бить, страшное дело. На немецком берегу паника, взрывы, и тут два немца недалеко от нас подняли руки, а лейтенант наш их пристрелил, что нам с ними в прорыве было делать. Мы же перешли через обрыв на ту сторону и там набили танки из орудий, а мы из автоматов немцев множество великое постреляли, я стрелял из ручного пулемета Дегтярева, но там не будешь смотреть, куда летит пуля, я больше вел подавляющий огонь. Следующая наша большая схватка произошла около моста, который немцы все-таки взорвали, но пехота перелезла, мы как кошки лезли, а вот танки не смогли, и мы по домам разошлись и сидели там тихо, без движения, хотя было слышно, как гудели немецкие подводы, но нам команда была не шевелиться, пока мы сами без поддержки техники. Но тут наши танки где-то перешли вброд, мы на них снова сели, и на Балтийское море вышли. Как попали на берег, смотрим, там еще была посажпошли где-то в обход переправляться. Кстати сказать, речка была хоть и небольшая, но бурная, и течение быстрое. Прямо за мостом было какое-то поселение,ена такая молодая сосна, и вот в этом месте собралось очень много гражданского населения, которые думали тикать вместе с немцами, но не успели. И море, видимость отличная, пристань была в 3 км от того места, где мы вышли на берег, мы видим, что оттуда уже отошли или корабли, или баржи, не знаю. Наши танки стали по ним стрелять, они в ответ сильный огонь отрыли. Но у нас из солдат только один ранен был, а вот среди гражданских жертв было много, им сильно досталось. Там и лошади, там и люди, и детвора... Ведь там песок, окопы не выроешь, копаешь, он сыпется и сыпется...
Оттуда нас вернули назад во второй эшелон, и тут формирование на Западный фронт, там я уже попал в артиллерию, в батарею 76-мм противотанковых пушек, я был самым последним номером, назывался "орудийным номером", такая интересная должность, что то, что прикажут, то и будешь делать. Я служил в 11-й артиллерийской бригаде, состоящей из трех полков, в каждом по 72 орудия, поэтому чтобы нас перебросить, понадобилось очень много эшелонов, но в итоге нас погрузили и повезли на юг. И так мы прибыли под Будапешт, в который вошли без боя, а вот когда вышли, там было большое здание, построенное, видимо, каким-то большим местным помещиком. И вот в стене этого здания мы пробили брешь для ствола орудия, хотели расположиться и ждать приказов, но мы-то не знали, что немец тоже не спит. Только мы разместились в здании, как утром все загудело, оказалось, что немец пошел в наступление на Будапешт, но сильно просчитался. Мы ничего не знали, ночью же приехали, а уже позади нас стояли танки, замаскированные ветками, они вышли в контратаку и отбросили немцев, нас же снимают с позиций и перебрасывают за 70 км под озеро Балатон. Оказалось, что немец получил приказ взять Будапешт, но у него не получилось ничего, мы его остановили. Нашу же бригаду перебросили туда, где готовилось контрнаступление, и вот 16-го марта мы сделали под озером прорыв. Там было очень много артиллерии, поэтому, что уж говорить, наша артподготовка была очень сильная, причем нам был дан приказ бить по одному прицелу, т.е. стреляли по точке, только смотришь на уровень, чтобы по своим пехотинцам впереди не попасть. И вот во время прорыва наш командир батареи был на НП, его ранило, а командира разведки и двух разведчиков, и двух связистов убило. Прямое попадание в блиндаж, а вот чей снаряд, или оттуда прилетел, или наш недолет, неизвестно. Батарея вошла в прорыв, а наш расчет остался похоронить этих людей. И вот мы сбоку дороги выкопали яму, завернули их в плащ-палатки, положили, поставили крестовину, повесили каску и пошли своих догонять. Приходилось и по танкам стрелять нашему расчету, но мы быстро рвались вперед, немцу никак не удавалось нас задержать. Уже после прорыва 6-го апреля Вена попала в окружение, стоявшим там войскам выдвинули ультиматум, но они его не приняли, тогда наши войска пошли в наступление. Наше орудие приняло участие в городских боях, мы стояли на перекрестке, и только кто показался, машина или подвода, орудие или танк, мы сразу открывали огонь. Даже если немец руки поднял, мы все равно старались его прибить, ведь ты не знаешь, с какой он целью идет, война есть война. Вот со снарядами никогда проблем не было, мы их не жалели, их всегда вовремя подвозили. Очень часто в Вене пехота просила поддержать ее огнем и пострелять из пушки по зданиям, мы били и по пулеметным точкам, и по фаустникам, бывало, даже по закрытым целям стреляли, тогда наблюдатель передавал координаты, мол, такое-то расстояние, такой-то прицел. И мы из закрытой позиции били, цель не видим, но у нас орудие кидало снаряд до 13 км, это было новое орудие, не старые гаубицы на конной тяге, но все-таки оно к концу войны было не в моде, вышли уже и 85-мм и 100-мм орудия, вот они были мощные. У нашего же орудия была сильная проблема в том, что сильно глушило при выстреле человека, прямо какой-то треск создавало в ушах, перепонки не выдерживали. Никогда нельзя было стоять рядом с пушкой с закрытым ртом, а то глушило сильно. В итоге 13-го апреля Вену освободили, у меня и награда есть "За освобождение Вены". После этого мы в битвах не участвовали, и вот 7-го и 8-го мая пошли среди солдат разговоры о том, мол, что конец войне. Но знало что-то только начальство, а оно с солдатами не сильно разговаривало. Но вот когда мы выходили из Вены, на обочине стоял командир бригады, генерал, Герой Советского Союза, старенький такой. И он каждую машину приветствовал, тогда мы уже поняли, что все, совсем скоро конец войне. 6-8 мая мы выходили из Австрии, и там встретили русских, которых насильно в Германию забрали облавами, такая радость у них была. И вот мы подошли к границе с Чехословакией, ночь темная, света нет нигде, а ты чувствуешь, что войск набито ужасно. А когда развиднелось, мы пошли вперед, зашли в Прагу, где немного побыли, переночевали, утром опять боевая тревога, мы снимаемся, даже не завтракали и назад. Оказалось, что в горах, в Альпах остались войска фельдмаршала Роммера, они не хотели сдаваться, и старались перейти на сторону американцев и англичан. Среди них было много разных преступников, "власовцев" и других всяких. И вот мы еще там боролись с ними, встали в полевой лагерь только 15-го мая. Причем получалось так - они сами на нас шли, мы же стояли в секрете, авиация корректирует, она больше всего тогда работала, нам помогала определять, где немцы выходят. А мы их тут встречаем, они или бежали, пытаясь спастись, или падали. Бывало, что падали, и оставались живыми, он постепенно уползает с поля боя, чтобы спрятаться и пересидеть. И надо сказать, что борьба тогда шла у нас безжалостная, дураку было понятно. Если ты его не убьешь, то он тебя обязательно пристрелит, тогда такой лозунг был. В итоге мы встали лагерем, разгромив отступающих немцев, и для меня, наконец, война закончилась.
- Как бы Вы оценили информированность жителей в деревне в период оккупации?
- Мы даже и не знали в оккупации, что на фронте происходит, долго ничего не слышали даже о боях под Москвой, только что-то эпизодически я читал в листовках или "Голосе Крыма", а откуда так узнаешь, радио не было у нас. Если кто что и знал, то далеко не всем и не сразу рассказывал.
- Что всегда носили с собой, а от чего старались избавиться?
- Если противогаз мешал, то бросишь его, это неважно. Но вот лопату никогда не выбросишь, даже кусок хлеба отбросишь, а лопату нет. Ведь постоянно окапываться надо, лопата как второе оружие. И котелок тоже, в руках не понесешь, а вместе с ложкой всегда он нужен. И ножик тоже нужен, штык снимешь, носишь с собой, но не всегда, без ножа можно обойтись. А вот ложку, котелок и лопату никак нельзя бросать.
- Немецкое оружие использовали?
- Я сказал бы, что я даже брезговал его брать, оно хуже нашего было, поэтому я не гнался за ним. И трофеи никакие не собирал, а некоторые собирали гадость эту, часы, был у нас Щербаков, командир орудия и Сапаров, наводчик, они очень любили собирать трофеи. Нас в расчете было всего 4 человека, еще Науменко Виктор и я. И стояла как-то такая пасмурная погода, орудие разместили рядом с большим деревом, оно толстое, как раз на углу леса. Полежали на солнышке, и тут надо дежурить у телефона, Сапаров говорит: "Окопчик выкопайте!" А там такая земле была, что окоп выкопаешь, так там сразу вода стоит, так что сидишь на ступеньке, одной рукой телефонную трубку прижимаешь к уху и приказы из штаба слушаешь, а другой воду вычерпываешь. А она все прибывает и все. Ну, мы только нырнули в окопчик, и тут тебе взрыв, а там же Щербаков и Сапаров остались, мы за деревом сидим, что-то не видать их. Один пехотинец идет мимо, раненый и на винтовку опирается, спрашивает у нас: "А там не ваши люди?" Показывает нам, мы видим, что там прямое попадание мины, разорвало их на куски, остались мы вдвоем.
- Что Вы можете сказать о немецком пулемете MG-42?
- Он был очень опасный, потому что бил разрывными пулями, и его не поймешь сразу, чем стреляет. Он был крупнокалиберный, звук пронзительный, и поражение у него было больше, чем от Дегтярева, калибр крупнее, и, самое главное, разрывные пули. Пирчем ленте патронной у них такие пули встречались через две или даже одну. И автоматчики у них разрывные пули использовали, тут ведь дело не только в сильном поражении, надо и большой моральный эффект учитывать. Ты лежишь, а вверху трещит все, падают пули, сильно на тебе такое дело отражается.
- Как бы Вы оценили наше стрелковое оружие?
- Самое большее нравился мне карабин, он считался кавалерийский или артиллерийский, а самое паршивое - это СВТ, она очень подводила, что с ней будешь делать, хоть кидай ее.
- Что Вы можете сказать об эффективности гранат наших и немецких?
- Наши гранаты "лимонки" Ф-1 были очень хорошие, она ребристая, много осколков давала и глушила хорошо. Вот немецкая граната напоминала нашу РГД старую с деревянной ручкой, они такого вреда не причиняли, как наши "лимонки".
- На сколько бойцов обычно отрывался окоп?
- Смотря какая позиция, обычно каждый себе копает, а вот блиндаж, это уже зависит от места, может быть и на три, и на пять человек, а то и на десять. И бывали на войне такие дни, к примеру, когда я уже в артиллерии был, что за день приходилось делать 4 огневых позиции. И представьте себе, надо только для орудия сделать площадку в 20 квадратных метров глубиной 2 штыка, а что сделают 3-4 человека. И только выкопаешь, вроде все, хоть отдохнуть можно, как тут немец специально демонстрировал нам несколько танков, они ревут где-то, вроде он сюда наступает, потом уже ревет другими танками где-то дальше. Оказывается в итоге, что он нигде не наступает, а нас гоняли по передовой. Так что уставали мы сильно, как немцы того и хотели.
- Где находился командир взвода или роты во время атаки/обороны?
- Тут уже где как приходилось. Конечно, командир роты не будет сидеть с нами во взводе, он где-то в отдельности, например, в блиндаже, возле него санитары и такой маленький отряд из охранников и разведчиков. А командир взвода всегда там, где его бойцы.
- Самое опасное немецкое оружие?
- Самым опасным был фаустпатрон, я видел его работу, это такое шкодливое оружие, что я прямо не знаю, он по танкам сильно бил. Также были еще так называемые "скрипачи", т.е. шестиствольные минометы, вот тоже гадость была. И тут не так был страшен сам разрыв, сколько вой его, жуткий, мы его прямо так и называли - "ишак".
- Самое эффективное наше оружие?
- У нас все последнего выпуска было хорошим. К примеру, 100-мм противотанковые орудия были очень сильным оружием, любой танк немецкий, "Тигры", били так, что башня улетала. А смотришь, там такой небольшой снарядик вроде. И вот "Катюши" тоже были хороши, когда их в первый раз применили под Москвой, так они как начали рваться, что немцы тикали без оглядки, им непонятно все было. И ведь там были тяжелые условия, много снега, немцам тикать тоже некуда было.
- Как организовывалось передвижение пехоты на марше в разные периоды войны?
- Пехота топала в основном пешком, если надо где-то или есть возможность, то могут машинами перебросить. А нет, так будешь и бегом бежать, все зависело от необходимости и возможностей командования.
- Как пополнялся боекомплект в пехоте?
- Сколько хочешь бери, патроны пачками давали, хоть ты их пять пачек или хоть десять бери, лишь бы только ты их использовал, никогда не было задержки в этом.
- Кто обучал вновь прибывшее пополнение в пехоте?
- Ну, конечно, если человек никогда не видел боя, то бросать его сразу в атаку, это же просто губительно. Почему и под Севастополем, когда позабирали, те люди, которые были военнопленными или еще что-то, те первые попали в атаку, а вот молодежь еще учили чему-то, потому что нас туда бросить, зачем такое?! Так и на фронте делали.
- В период службы в артиллерии, Вы можете выделить неудачную позицию, которую Вашему расчету пришлось занимать?
- Такого не было, чтобы мы отступали где-то, так что и позиции все были хорошие.
- Как по Вам стреляли немецкие танки?
- Они останавливались и стреляли, вот наша Т-34 могла на ходу стрелять, а те только на остановке, но у немцев были оптические прицелы лучше против наших, он снарядов пускал мало в воздух, в основном цель. И ты прямо сам видишь: ствол у него большой, длинный, пламегаситель на нем, он поводил-поводил им в стороны, потом остановился, и уже знаешь, что этот снаряд точно твоим будет. Но наш расчет как-то миловало, ни разу по нам не попали.
- Поддерживала ли пехота немецкие танки?
- Практически всегда. Вообще, надо сказать, что многое зависело от местности, если только была возможность танки применять, то немцы обязательно их пускали. И даже на болотистой местности они пытались как-то пролезть, но там действовала в основном их пехота, по-хитрому пролазила на животе. И также часто как танки немцы использовали бронетранспортеры свои. Но вот в нашей батарее танки орудия не подбивали, если только издалека прилетал снаряд, а так почти всегда мы ухитрялись подбивать немецкие танки раньше, чем они по нам огонь откроют.
- Сколько человек во время боя находилось одновременно у орудия?
- По штату в нашем расчете должно было быть 7 человек, а приходилось воевать и втроем. Также в батарее рассказывали, что и по одному человеку у орудия оставалось, потому что побили расчет. Но при этом были и такие расчеты, что одно орудие 5 танков уничтожало за бой. После войны я встречал человека, который в бою подбил 5 танков под Курском, а ему за это дали 10 лет, потому что он все равно в плен попал. Тогда многие попали, а был приказ Главного Командования, что у нас пленных не бывает, только предатели. А какой же он предатель, его ждала невеста и мать, получили через кого-то сообщение, что он погиб. А он приезжает, невеста его уже замуж вышла. Десять лет человек сидел, за что?!
- Как перевозили Ваши 76-мм орудия на марше?
- Мы были на машинах всегда, американских "доджах", наше орудие весило 1 тонна 116 кг в боевом положении, а в походном 1 тонна 120 кг, в походном больше, потому что банники прицепишь. Тут лошадь не вынесет, нужна машина. Предназначено наше орудие было только для поражения вражеских целей, т.е. блиндажей, ДОТов и все такое. И снаряды у нас всегда были мощные: подкалиберный, бронебойный, осколочный, фугасный. Вот подкалиберный считался серьезным, если простых давали и по 10 ящиков, то таких один давали, он как в броню ударяется, то кольцо остается на броне, а вот сердечник проходит, как будто прожигает броню. Такие снаряды мы берегли больше, чем себя. Ведь даже "Тигр", вроде такой мощный танк, а все равно, хоть в мотор, хоть к водителю, а свою дорогу подкалиберный снаряд найдет.
- Кто выбирал во время боя цель для орудия?
- В основном командир батареи, он командует всей батареей, и обычно лично определяет цели, передает командиру огневого взвода, тот командиру орудия, это если мы стоим на закрытой позиции. А вот на прямой наводке определять цель может даже наводчик или командир орудия, к примеру, если танки справа, а ты уже по приказу берешь и станины разворачиваешь, там же все надо быстро делать, ствол на 180 градусов не повернешь, потому надо станины таскать. Бывало по-всякому, мог отдать приказ и командир орудия, или командир батареи тут близко, он отдает распоряжения. Все зависит от обстановки.
- Сколько снарядов в Вашем расчете заранее припасали для боя?
- Ну, вот когда на конной тяге, там много не повезешь, а наша машина "Додж три четверти", там можно спокойно и 10 и 15 ящиков загрузить, она очень хорошая машина. В каждом ящике, смотря от упаковки, или 4 или 5 снарядов, там следили по весу, чтобы один человек мог его снять или поставить на машину. Так что снарядов всегда хватало, причем самых разных. Но вот шрапнель или картечь мы никогда не применяли, только осколочные. Говорили, что раньше у нас в полку такие снаряды гаубицы применяли, но я их применения не застал.
- Известно, что советские боеприпасы хранились в ящиках в густой смазке. Перед "употреблением" ее надо было счистить, кто этим занимался?
- А как же, обязательно, и патроны тоже в смазке были. И перед боем обязательно сидишь и протираешь тряпочкой, а то в ствол снаряд не залезет нормально. Тут не чинились, этим делом мог и командир орудия заниматься, надо же всем готовиться к бою.
- Как далеко друг от друга находились огневые позиции орудий в батарее?
- Рядом, так, как в фильмах показывают, мы никогда не стояли. Даже на закрытой позиции минимум 7-10 метров между орудиями. А на прямой наводке даже такого вообще никогда не будет, потому что если снаряд близко разорвется, то не один, а оба расчета пропадут. Так что расстояние могло быть и 100, и даже 200 метров, смотря от обстановки. И приказы тогда или по телефону передавали, или посыльного присылали.
- Сколько огневых позиций для орудия Вы готовили заранее?
- Это тоже зависело от обстановки и смотря какая местность. Командиру батареи приказали, мол, такой-то участок, так что размести орудия с таким расчетом, чтобы враг не прошел и в то же время чтобы маскировка была соблюдена, а уже тут оставляют огневой взвод там-то. Только закончили вырывать позицию, сразу приходит начальство и интересуется, как расположились, что с сектором обстрела, и мы все докладывали. И вот применительно к конкретной местности позицию выбирает уже командир взвода, или даже командир орудия иногда может, тут главное максимально маскировку соблюсти.
- Были ли у Вас "ложные" огневые позиции?
- Вот чем-чем, а макетами или другими хитростями мы не занимались, все было открыто, по-солдатски, без ухищрений всяких.
- Какое было в войсках отношение к партии, Сталину?
- Как вам сказать, в то время когда шли любой бой, только кричали: "За Родину! За Сталина! Ура!" А что можно больше сказать, только одно еще кричали: "Комсомольцы и коммунисты, вперед!" И они шли. Я комсомольцем не был, на войне не до вступления, думаешь, когда же она, проклятая, наконец закончится, а мыслей поступать куда-то не было. После войны, вот тогда налегали на меня по поводу вступления в партию, но тогда ведь смотрели не только на то, что ты ветеран, а еще как ты ведешь себя в мирное время, всякого халам-балама, как сейчас, тогда не было. На фронте, там еще получше смотрели, в каждой батарее было соревнование, к примеру, мы стоим в бараках, и между двумя батареями проводится сравнение по знанию матчасти, и проверяющие все четко определяли. И прием в комсомол был жесткий, я слышал, к примеру, как задавали вопрос: "Какой строй у нас?" Парень ответил: "Общественный". Ему сразу: "Садись, это неправильный ответ, у нас не коммунистический, но социалистический строй". И вот ему уже кол, так что воспитание у нас было поставлено хорошо и грамотно.
- Какое у Вас было отношение к пленным немцам?
- Я в одном месте видел, в Симферополе, как автоматчик их бил, но я его поругал даже, ведь немец тоже невиновен, зачем над человеком так издеваться. Может, ты и был на фронте, может, несколько раз был ранен, но я против того, чтобы так над пленными издевались. Ведь он же такой же самый человек, и среди немцев были фашисты, а были и антифашисты, и рабочие, и крестьяне, и семейный, и бессемейный. Ведь он тоже, может, не добровольно в армию пошел.
- Как было организовано питание на передовой?
- Вот по этому поводу могу сказать, что когда был в пехоте, то все было организовано не очень, к примеру, ночью привезут, кухня остановится где-то в одном или полутора километрах от передовой и раздает пищу. Опоздал, значит, так и остался голодный. Если холодно, то пока суп принес в ведре, начали разливать по котелкам, а уже лед на супе. Вот такое питание. А в артиллерии у нас была своя кухня, что достали, трофеи какие, или на складе получили. И повар был там добросовестный, он тебя всегда накормит. И сухпаек выдавался по возможности, но только если задержка, то дают тебе, а так нет. В него входила американская тушенка, хлеб или сухари, сало шпиг, а то когда и рыба. Тогда мы не разбирали, что дают, все вкусное было.
- Как строились взаимоотношения с мирным населением в освобожденных странах?
- Были самые хорошие с нашей стороны, и люди к нам хорошо относились, и солдаты так себя вели. Но что уж скрывать, особенно среди молодежи были и мародеры, и девок щипали. Но за таким делом строго следили, если что, сразу наказывал трибунал. В нашей батарее таких случаев не было, а вот в полку было. Когда Сталин издал приказ из Чехословакии выйти советским войскам, оставались только комендатуры, так два дурачка из нашего полка, мы уже были в Австрии, взяли и сорвались к невестам, за ними поехали и привезли их. В итоге трибунал судил, хорошо хоть, что их мягко присудили, отправить на Родину, а не поставить к стенке.
- Отправляли ли посылки домой?
- Тогда вышел приказ, солдат имеет право каждый месяц послать не продовольственную посылку, а материальную, тряпье, к примеру. Я послал одну, она пришла, отправил вторую, написал, что в ней, и она по сегодняшний день идет. В первой было тряпье одно, а вот во второй часы, которые мы у бауэра взяли и костюм, а также сапоги хорошие, письмо написал, видимо, на цензуре поймали. Бог с ними.
- Как мылись, стирались?
- Приходит время, и надо делать все, баню каждую субботу организовывали. Вот когда мы ехали в вагонах, то вши были, но потом их вдруг не стало, видимо, какая-то отрава использовалась, чем-то их накормили. Вот клопов было много, даже после войны, когда мы жили в бараках, как свет горит, еще ничего, а только его потушил, они как самые настоящие парашютисты на тебя спускаются. Особенно мне давали они сильно, видимо, у меня или кожа или кровь такая была, что им интересная. Житья от них не стало, но потом пришла машина, нас не пускали полдня в помещение, окна позакрывали, и потравили их. И как будто все равно что мать заново народила.
- Молились ли в войсках?
- Кто там будет на это время тратить, да и запрещено это дело было.
- Женщины у Вас в части были?
- Да, и связистки и санитарки, и повара тоже. Но они были простому солдату недоступны, к ним не подходи и не разговаривай, за ними офицеры ухаживали. Они много наград имели за свои связи с офицерами, прямо скажу.
- Что было самым страшным на фронте?
- Плен, для меня лично плен. Я смерти не боялся, не услышу ее, а вот в плену находиться было ужасно, мы же освобождали их, вот у меня двоюродный брат, он в гражданке был килограммов 70, а когда его освободили, то он весил 31 кг. И я видел таких, одни немощи, казалось, что если бы не кожа да кости, то они рассыпались бы. Вот когда мы французов освобождали, они люди как люди, ведь они получали посылки от Красного Креста, а от наших солдат Сталин отказался, и потому мы договор не подписали и от нас немцы не принимали ничего. Это дело прошедшее, такое, что и тут на Родине хватало бедствий, не только в плен посылать.
- Были ли Вы все время убеждены в неминуемом поражении немцев и в нашей Победе?
- Да, я уверен был, потому что немцев уже и от Москвы, и от Сталинграда отогнали, и уже когда Сталинградом разбили, как я после читал, то доктор Геббельс записал в дневнике, что они проиграли войну, и только из-за своей жестокости, а теперь им было ничего не исправить. Ведь они в отличие от нас были подготовлены к войне, а у нас, как на фронте разговоры ходили, заниматься обороной сели, и решали в Москве, мол, что танки надо выпускать, хотя бы корпуса два, а Ворошилов как начальник военного снабжения отрезал: "А пулеметы и тачанки, они себе показали в Гражданскую, они себя еще покажут!" Говорили-говорили, и в итоге пулеметные тачанки остались, а танков было мало. А когда дело коснулось войны, то что пулеметная тачанка сделает?! Она против пехоты или конницы хороша, но что тачанка может сделать против танка?! Так что Ворошилов оказался неправ.
- Получали ли Вы какие-нибудь деньги на руки?
- Нет, но после войны у меня на книжке накопились тысячи 3 с чем-то, и выдали мне эти деньги в Симферополе. Я поехал после Нового 1947 года с сестрой, в Симферополе записали адрес моей части, послали туда запрос, мне же сказали, что, как придет ответ, то мне сообщат. И действительно, дней через 10 приходит ко мне открытка, мол, приезжайте и получите свой вклад. Поехал, и все до копейки отдали.
- Приходилось ли Вам воевать против "власовцев"?
- Да, но они тогда скрывались сильно, не говорили никому, что "власовцы", а в форме ведь ходили такой же, как у немцев, так что молчали "власовцы" в плену. Но когда мы о некоторых узнавали, то, было дело, и морды били. Им стоило бить, хотя были и такие, которые поневоле попали туда, но ведь кто-то и специально пошел. С другой стороны, ведь в лагерях для военнопленных как побыл, хуже некуда, там тоже хорошо агитировали.
- Выделяли ли Вы по национальности тех, против кого воевали?
- Ну, как, румыны, к примеру, были простыми крестьянами, они как цыгане, потому что были жадными, но воевать никак не хотели, их немцы прямо били, они из-под палки воевали. А так мысли у них одни были - украсть, наворовать, поесть и спать. И итальянцы такие же были. Поэтому когда под Сталинградом на их участках прорвали фронт, немцы их ненавидеть стали до последнего дня войны. И так они и разошлись в итоге.
- Ваше отношение к замполитам?
- У нас был замполитом человек, прямо настоящий ангел для нас, как он с солдатами хорошо обращался. Таких людей было мало, и он погиб, причем по глупости, разбился на машине, когда с венгеркой ехал. Куда он ее вез, и зачем они ехали, неизсвестно. А вот с особистом я никогда на фронте не сталкивался.
Демобилизовался я в конце 1946 г., а документы у меня в Курмане, и потому проезд нам давали только до этой станции, хотя мать уже опять жила в д. Петрово. С нами сопровождающий был, офицер, он тоже оставался в Крыму по демобилизации, старенький такой был. Он сказал: "Такому-то давать документы на руки необязательно". И кстати, нам не выдали в части, а кто выпрашивал, те домой не доехали, особенно по Западной Украине в одиночку ездить опасно было, там приканчивали только так, и забирали обмундирование. Нас же выгоняли из эшелона, к примеру, на продпункт, оттуда пришли мы, и видим, что два человека из крымских ребят убиты, и одежду с них в туалете сняли. Из-за чего, не знаешь, видимо, надо было обмундирование местным. Там ведь тогда сильно действовали "бандеровцы" эти, местные националисты. Нас же перегрузили в Днепропетровске на наш крымский поезд, мы приехали в Симферополь, мама уже тут была, она попутками добралась до города, тогда много машин ходило в Мазанку, песок возили. Оттуда вечером в Петрово пешком пришли, слезы, крики радость, что было: привез я пять банок консервов, тушенка говяжья, по 800 гр. каждая, 5 кг сахара, 10 кг муки, это был нам как подарок из армии дали. Что и купил когда, там ведь давали деньги наличными. И так я вернулся в Крым, хоть тогда в стране и голодно было, но радостно на душе.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
