17347
Пехотинцы

Шмурак Леонид Моисеевич

Л.Ш. – Ты включил уже?

А.И. – Да.

Л.Ш. – Ну что тебе рассказать? Я 27-го года, день рождения 5 апреля. Я сам с Новоград-Волынского – по-еврейски он Звил называется. Мой дед, отец моего отца, имел восемь или девять детей – то есть, у отца семь или восемь братьев было. Деда звали Мойша Пейсехович, он в царское время был очень богатый человек – каждому сыну дал по дому и построил синагогу Новоград-Волынскую.

У отца с матерью нас было пятеро детей – у меня два брата и две сестры. Отец был бригадир каменщиков, мать хозяйством занималась – корова там, курочки разные, все такое. Вот так и жили. В Новоград-Волынском жило очень много евреев – примерно половина населения. Я вот помню – ходили такие бородатые старые рабаним, все в черном, с золотыми цепочками, с золотыми часиками. У них у каждого всегда был с собой табак, чтобы нюхать. Все у нас было как надо – синагога была, в которой мне обрезание делали, ходил шойхет, который резал курей. Родители давали деньги тому, кто бедный, кушать давали. Отец всегда ходил в синагогу и меня брал – двухэтажное здание было возле нас. Все ритуалы проводили, как положено. Мама курей, гусей кормила на Песах, мацу пекла. А насчет вина – так отец закапывал пару бочек деревянных, и на Песах мы его брали оттуда. Ты что, на Песах большое празднование устраивали!

У нас в Новограде была гуральня, которая делала спирт. Оставались от пшеницы вот эти все отходы, так я брал коромысло, пару ведер и корову. Привел ее туда, напоил и два ведра отходов домой несу. Хорошо справлялся, я был крепенький такой – мама, когда доила корову, так сразу: «Иди-ка сюда». И заставляла, чтобы мы пили молоко парное.

Кладбище в Новограде было большое, отец мой ходил туда – как только увидит, что цадик лежит, так он берет бригаду, пойдут, поухаживают за могилкой. Он меня с собой брал, и говорил: «Видишь, сколько ему лет? Сколько ему лет!» Я смотрю – да, очень старые эти могилы, очень большие люди лежат.

Ну что еще – в 33-м году голод был. Но знаешь что хорошо – у папы и у мамы много братьев жили в Америке, присылали доллары, и мы на эти доллары жили. Так что мы выжили, никто не умер.

А.И. – Советская власть разрешала получать доллары?

Л.Ш. – Да, разрешала. Но когда уже немножко улучшилось, то прислали нам большой куш из долларов. Получили мы эти доллары, так отца вызвали, сказали: «Ты отдай на школу». Что ты будешь делать – отец отдал. Ну что, репрессии были в тридцатые годы, мамины родственники попали в 37-м году, но их потом выпустили.

Я в школе учился. Отец меня отдал в украинскую школу – я не знаю, чего. Были же школы на идише, правда, их потом позакрывали. Я на идише писать и читать не могу, но говорю хорошо. Мы в семье все говорили аф идиш – мама, папа, бабушка, дети. Сейчас очень мало говорят на идише, дети мои тоже не знают – ну так, могут понимать, но разговора нет. Ну старики еще некоторые знают… Вот когда хасиды приезжают с Америки, я с ними на идише. А вот еще что – мой отец нанял шамеса, чтоб я приходил к нему домой и учил Тору. Пришел я к шамесу, а он начал крутить мне уши за то, что я не слушался. Так я взял у отца папиросы и кинул табак им в тесто (жена этого шамеса мешала тесто, хотела булки на субботу печь). Ну, она спекла, а он потом начал ломать эту булку и говорит: «Что такое? Кто был?» Жена говорит: «Лейба был!» Ну, он вызвал отца, отец меня хорошо побил, и я уже больше не ходил туда.

До войны закончил я пять классов, в тринадцать лет пошел работать в колхоз. А тут уже скоро и 41-й год настал. 22 июня началась война, мы дней десять-пятнадцать не уезжали, а потом слышим, что немцы приближаются. Отец подводы нанял где-то, лошадей – или купил, я не знаю. А меня послал, чтоб я ходил по родственникам: «Иди, говори, что немцы убивают, чтобы они уехали». Начал я ходить по дядям по своим, по тетям. Захожу к дяде Гершелю – он был самый старший брат отца. Говорю: «Отец сказал, что надо эвакуироваться, потому что немцы убивают». Дядя открывает шкаф и показывает мне три креста георгиевских – он когда-то воевал, еще в царское время. Говорит: «Немцы такое не позволят». И остался в Новограде. Не послушались родственники, остались все, и их всех поубивали. Больше восьмидесяти человек погибло – и мамины, и папины… А мы, значит, уехали – бабушка, отец, мать, и нас пятеро детей. Подводы ехали, а мы больше шли, потому что вещи были на подводах. И вот так пешком потихоньку... Там не только наша подвода была, а еще другие шли евреи. Ну, прошли километров десять, сели отдохнуть в лесу – сидим, отдыхаем, то, другое. А когда шли, то видели, как с самолетов пускали десанты. Это ж немцы были, переодетые в нашу форму, но мы ж не знали! И вот сидим в лесу, а тут уже идут эти самые, которые спустились – десантники. Я побежал к одному и говорю: «Вот там и там лежит зброя!» Наши когда отступили, так и винтовки, и все что хочешь лежало. Понимаешь? Я не знал, что это немцы! Но хорошо, что отец понял, выдернул меня и говорит: «Это немцы! Они ж могут убить нас!» И мы быстро-быстро пошли дальше. По дороге было плохо, уставали сильно. Шли сначала на Бердичев, потом на Киев. Подошли к Киеву, и в Святошино уже сели на поезд. Подводу на станции оставили, корову, я помню, привязали веревочкой. Там в поезде ехали раненые наши армейцы, и мы туда сели. И поехали в Киргизию. Пока ехали, так никто кушать не давал – ты что, какой там паек. Хорошо, что у нас сухари были. Когда наши войска отступали, так они в лесах оставляли мешки с сухарями. А наш отец сообразил и набрал три-четыре мешка. И вот мы их кушали и водой запивали.

Приехали под город Ош, там еще рядом Андижан. Разместили нас, мы в колхозах работали, а нам за это кушать давали. Больше всего убирали хлопок, на полях. Там тоже несладко было, два брата и сестра умерли, еще маленькие были…А мы выжили кое-как. А потом в 44-м году освободили Новоград-Волынский, и отец сразу туда уехал. Потом вернулся и нас забрал. Когда мы приехали в Новоград, к отцу подошли люди и сказали: «Мошка, твои братья с семьями лежат в усадьбе Герша». У дяди Гершеля была усадьба, и там немцы наших родственников убивали. Ну, папа взял меня, нанял несколько человек гоев. Пришли туда, начали раскапывать и носить на еврейское кладбище это все. А немцы их когда закапывали, так там и маленькие дети были, с одеждой детской вот этой… Я увидел это все, не выдержал, побежал в военкомат и говорю: «Я хочу убивать немцев». А полковник говорит: «Принеси метрику». Я побежал, принес метрику. Он посмотрел и говорит: «Іди, тобі сімнадцять років. Іди в футбол грай!» А я кажу йому: «В футбол я грати не буду, а буду вбивати». И начал ночевать возле военкомата, двое суток там сидел. Отец и мать пришли: «Куда ты лезешь? Тебя убьют там». А я не ухожу. На третий день полковник вызвал майора и говорит: «Нам таких хлопців треба». И забрали меня в армию. А я высокий был – метр семьдесят, даже больше. И как раз брали крепких хлопцев в гвардейские части – так как у немцев были эсэсовцы, так Сталин сделал тоже свои войска.

И я попал в гвардию – 12-я дивизия, 32-й полк. Сначала нас учили два месяца. А обучали как – ползать, штыком работать, пулеметом трофейным, автоматом ППШ. Короче, в основном зброю изучали и штыковой бой. Гоняли нас так, что рубашка была вся мокрая, гимнастерка мокрая. А потом привезли под Варшаву и погнали на эсэсовцев. Там была дивизия СС, они в бой шли пьяные. Ну и мы тоже – нам водку дали, так мы котелками, кружками пили. Выпиваешь – и вперед. Ну, нас вооружили хорошо – автоматы у нас были, пулеметы танковые, ручные. Мне дали СВТ со штык-ножом. И пошли… Ну, немца я в плен не брал. Я мстил. Иногда поднимает руки, а я в него стреляю. Мне командир говорит: «Зачем ты это делаешь? Он же сдается». Я говорю: «Они убивали больше всех». Вот такое… Была у меня большая злость. И ты понимаешь, не было такого страха, что меня там убьют или ранят. Понимал вот это – надо мстить, надо видеть, что я его убиваю. Все! А когда я выпил, так уже вообще ничего не боялся… Ну и я крепким парнем был, ты что! Я после войны даже начал штангой заниматься, боксом. У меня кубки есть. Ты ж видишь, мне сейчас восемьдесят семь, а здоровье пока хорошо, слава Богу. Зарядочку делаю, сам себе готовлю и все такое.

Под Варшавой мы крепко нажимали. В атаку идешь, уже не смотришь ни на кого, идешь вперед. Потом раз – остановка, приехали катюши, дали ракетный удар, такой, что земля горит. Потом дальше идем. Самое сложное – это штыковое. Я три раза был в штыковой. Там уже друг друга колем, прикладами бьем – под Варшавой я уже думал, что все, убьют меня. И я убивал, резал ножом. Я уже не думал про эту жизнь, ничего. Я когда шел в армию, то бабушка пошла к одному старику (были такие евреи – вроде как божественные, на голых камнях спали). Так она говорит ему, что внук уходит в армию. И он дал копейку. Я ту копейку все время держал при себе – как талисман. И ты видишь, остался живой.

Я первую медаль получил за Варшаву. А потом дошел до Берлина. После Варшавы мы брали Бреслау, но там немцы сами сдавались – не все конечно, но большинство. В Познани были штурмы, сильные бои, потом все-таки ее взяли. Там не только наша часть воевала, а еще и поляки разные, ну и наши другие дивизии. Крепость я не штурмовал, потому что нас послали в другой район, там тоже эсэсовцы оборонялись.

В Альтдамме сильная была стрельба, а потом уже под Берлином сильный бой – в городе Лихтенберге. Сцепились с немцами на улице – их много и нас много. Пошли в штыковую. Кто ножом бьет, кто автоматом – кто как может, короче говоря. И хорошо, что у меня ремень – немец ножом как ударил в живот пару раз… Если б не ремень, так убил бы сразу. А так я его автоматом бил, но я уже ничего не мог сделать – немец здоровый такой, крепкий. И вот он уже нож мне туда фугует, и все, конец. Но хорошо, что мой товарищ подскочил, пристрелил его. Но он все-таки успел мне живот порезать, потом в медсанчасти зашивали, я там неделю лежал.

Но особенно мне помнится Берлин. Штурмовали мы какой-то огромный бункер, и там офицеры немецкие, пьяные. Я тоже спирта выпил и пошел. Ну что, давай им туда гранаты кидать. Кидали-кидали, и тут они уже кричат, что будут сдаваться. Зашли мы в этот бункер, взяли их в плен. По-моему, там даже генералы были – и вот это мы их всех взяли.

Я сначала был рядовой, потом младший сержант, потом старшина. Войну закончил старшиной. После войны стояли под Берлином.

А.И. – Каковы были отношения с гражданским населением?

Л.Ш. – Слушай, я там попал на одного – он еврей сам, но написался немцем. Так он мне рассказал, как в Германии евреев мучили. Их очень мало осталось. Вот ему я помог – дал покушать и вещей немножко. Ну и немецкому населению помогали – из части давали кушать детям, старым людям. Они, конечно, нас боялись. Когда еще война шла, мы зашли в какой-то монастырь – так монашка начала мне щупать чи у меня рога есть!

Тут еще одна история была. Во время оккупации наш дом в Новограде сожгли. И уже после войны отец написал мне, что другого дома не дают, что негде жить. Ну, я собрал хлопцев, и мы трофеи начали брать у немцев. Никого не убивали, а просто забирали – золотые изделия разные и все такое. И я начал слать родителям вот это все. Они эти вещи попродавали и купили дом. Как только купили, отца моего вызывают и спрашивают: «Мойша, де ти взяв гроші? Ти ж роботяга». Он говорит: «Мой сын прислал нам трофеи» – «А як ти можеш доказать?» Отец дал им адрес, и они написали командиру части, что, мол, чем ваш солдат занимается. Командир меня вызвал и говорит: «Ты знаешь что? Тебя надо судить! Ты же мародерством занимаешься». Я говорю: «Не бойся». Короче, не стал он это дело раздувать, написал приказ, и нас пять человек убрали оттуда. Но я остался с наградами, не судили меня, ничего. Попал я в Румынию, в Фокшаны, и там служил дальше – уже в другой части.

А вот, забыл рассказать, я ж перед этим еще с власовцами повоевал. Сразу после войны нас отправили прочесывать от Берлина и туда дальше в сторону Польши. Они в лесах прятались – там среди них были и поляки, были и россияне. И мы по лесам лазили, искали их. Я видел ихние схованки – такие глубокие ямы, в лесу, замаскированы как надо. Ну, мы их мало брали в плен – гранатами закидывали эти ямы и все. Некоторых живыми поймали, но мало. У нас во взводе человека четыре погибло – это когда из засады в нас стреляли.

Короче, послужил я и в Румынии тоже. Помню, я там даже на свадьбу попал – пригласили евреи. Меня там привлекали конвоировать пленных. Один раз надо было ехать в поезде и везти каких-то эсэсовцев в Сибирь – это в начале 46-го года, ранней весной. Сели в поезд и поехали. Едем-едем, и тут один из вагона выскочил! Ну, мы его заметили, дали сигнал, остановился поезд. И вот он бежит по полю, а я выскочил из поезда – и за ним. На поле снег лежит, все белое, а этот немец в черном. И я как вижу черное, так стреляю, но я сначала не попадал, потому что на бегу неудобно. Потом стал его догонять, подбежал ближе, как врубил из автомата! Я уже его в плен не брал – сразу убил. А потом выяснилось, что это какой-то большой чин – генерал или кто. И мне дали десять суток отпуска. Приехал я домой, как раз попал на Песах. Ну, отец и мать начали спрашивать: «За что это тебе отпуск?» Я говорю: «Я убил вот такого и такого негодяя». Отец говорит: «Правильно!»

А потом я попал в Минск и там дослуживал. В 1951 году демобилизовался и в Киев приехал. Пришел на завод «Большевик», они посмотрели на меня и говорят: «Если пойдешь завальщиком в стальцех, так мы тебе общежитие дадим». Ну, я пошел завальщиком, дали мне общежитие. Я помню, как мы первый раз обедали. Ну, я принес колбасу, еще что-нибудь. А эти остальные, украинцы, принесли сало и всякое разное. И водку принесли. Налили мне стакан водки. Я его залпом выпил, спокойно – я же в армии был, мог выпить. Один говорит: «Это наш человек! Но как он сюда попал, этот жидок?» Я там сорок три года проработал. Сначала закончил техникум вечерний и попал в секретный цех №16, мастером работал. У нас делали ракетные установки, по шесть штук в месяц, весь Советский Союз работал на нас. Когда началась война с Израилем, меня вызвали, сказали: «Леонид Моисеевич, мы тебе даем должность начальника, только чтобы ты ушел из цеха». И перевели меня в четвертый цех, на должность замначальника.

Ну, сейчас я уже на пенсии давно, тут при синагоге еврейскими делами занимаюсь. Семья у меня – дети, внуки. Я женился поздно, в тридцать лет, потому что гулял очень много. Родители сказали, что я должен взять еврейку, чтобы была нашей национальности. Я как-то ехал в трамвае, и сидела девушка, смотрю – такая красивенькая, фигура хорошая, все как надо. И я к ней подкатил. Познакомились, начали встречаться – ее Аня звали. Встречались неделю, а потом я ей говорю: «Так, выходи за меня замуж». Она говорит: «Я же тебя не знаю». Я говорю: «Если хочешь, знакомь с родителями. А если нет, то значит все». Она меня знакомит с родителями, они жили на Подоле. Я говорю, что вот так и так, хотим пожениться. А она, оказывается, дружила с каким-то парнем три года. Короче, родители разрешили. Мои отец с матерью приехали, сыграли свадьбу. Мы прожили сорок девять лет, полгода не хватило до пятидесятилетия. Двое хлопцев у нас, близнецы – Толя и Женя, инженерами работают. И у них свои семьи.

А.И. – Часто вспоминаете прошлое?

Л.Ш. – Одно время я по ночам кричал. «Бей, убивай гадов» – вот такое, понимаешь? И мат такой хороший, само собой. Жена будит: «Что такое?» Волновалась за меня, ты что! Несколько месяцев такое продолжалось, а потом немножко отошло. Появились дети, надо было деньги зарабатывать, уже стало не до этого. А сейчас все спокойно – иногда вспоминаешь, но как-то не волнуешься уже. 

Леонид Моисеевич умер 23 января 2017 года.

Интервью и лит.обработка: А. Ивашин
Набор текста: И. Максимчук

Рекомендуем

Я дрался на Ил-2

Книга Артема Драбкина «Я дрался на Ил-2» разошлась огромными тиражами. Вся правда об одной из самых опасных воинских профессий. Не секрет, что в годы Великой Отечественной наиболее тяжелые потери несла именно штурмовая авиация – тогда как, согласно статистике, истребитель вступал в воздушный бой лишь в одном вылете из четырех (а то и реже), у летчиков-штурмовиков каждое задание приводило к прямому огневому контакту с противником. В этой книге о боевой работе рассказано в мельчайших подро...

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

История Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. в одном томе

Впервые полная история войны в одном томе! Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества не осмыслить фрагментарно - лишь охватив единым взглядом. Эта книга ведущих военных историков впервые предоставляет такую возможность. Это не просто летопись боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а гр...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus