Я родился 31 октября 1924 г. в селе Нижне-Ольшанка Острогожского района Воронежской области. Родители мои были простыми крестьянами, в хозяйстве имелись лошадь и корова. Врезалось в память, как отец отводил лошадь и телегу в колхоз в 1929 г. Деревня у нас была большая, поэтому в ней организовали 4 колхоза. Коллективизация проходила непросто, люди разбегались, разбирали свое имущество, потом начинали опять сходиться. В такой обстановке отца из колхоза, как говорится, ушли, он под кличку "враг народа" попал. Он ничего такого не сделал, я за ним грехов никаких не знаю, хотя на суд меня мать водила. Отцу дали 10 лет тюрьмы и 5 лет поражения в правах, т.е. в эти годы он не мог на родину возвратиться. Отправили его на Север, известий от отца мы не получали, но у мамы там жил брат, мы послали отцу посылку, она назад пришла нераспечатанная продукты в ней были все квелые. Тогда материн брат сделал запрос о судьбе отца, ему ответили, что "ваш брат похоронен в г. Медвежьегорске". Подробностей я не знаю, после я никуда не обращался по этому делу. В школу я пошел в 7 лет, т.е. в 1931 г. Окончил 7 классов, были попытки поступить в медицинское училище, затем в политпросветшколу, но я все время проваливался и проваливался, в итоге я пошел к директору агротехникума и договорился устроиться вольнослушателем, чтобы целый год у меня не пропал. Не хотел грамоту и учебу забывать, так проходил год. Потом я поступил в агротехникум в г. Острогорске, как раз перед войной. Но обучаться не смог, потому что как раз тогда была введена плата за обучение. Мать к тому времени вышла замуж за другого, я уже, вроде как и поступил, даже карточки получил на завтрак, обед и ужин. В итоге по поводу платы договориться домой приехал, матери говорю: "Надо платить!" А сколько платить, я и сам не знаю, отчим отвечает: "У нас средств нет!" Ну что же, я должен бросить учебу, тогда я пошел дома на разные работы, сначала на железной дороге работал, еще пацаном, потом пришел в колхоз. Один был у матери, так скучно было, и сходить из родных не к кому.
Вроде только устроился, как началась война. В воскресенье 22 июня 1941 г. среди народа был переполох какой-то, все говорили: "Война началась!" Она-то началась, но мы все продолжали спокойно работать, но затем война докатилась и до нашего села. Сначала появились немецкие самолеты, начали пролетать мимо нас. Я в то время как раз в поле находился, мы собирали сахарную свеклу, грузили на подводы и отвозили на станцию, однажды назад еду, рядом железная дорога, по которой идет пассажирский поезд. Мирная картина, и тут на поезд самолет налетел, машинисты дали сигнал тревоги, люди полезли из вагонов, может, они эвакуировались откуда-то. Я тоже, испугался или не испугался, но телегу остановил и под нее залез. Еще не понимал тогда, что от самолета под телегой не спасешься. А я как раз на горке встал, хорошо вижу, как снизу из вагонов вылезают пассажиры, пытаются спрятаться и тоже ко мне под телегу лезут, ну что ты будешь делать, набилось нас очень много, не продохнуть. Хорошо хоть то, что лошади спокойно стояли, не перепугались. Самолет тем временем поезд обстрелял и улетел, наверное, это был истребитель, потому что он из пулеметов стрелял, но бомбы не бросил. Затем через деревню начали отступать наши войска, и прямо напротив нашей деревней встал эшелон со снарядами. Нас, колхозников, тоже потревожили, мы начали скот эвакуировать за Дон. Сколько смогли угнать угнали, но вот лошадей сколько-то осталось, надо и их отправлять за реку. Я поехал, вижу, как солдаты наши отступают, они подошли ко мне и спрашивают: "Можно на лошадь сесть?" Я ответил: "Садитесь, хоть на все садитесь и езжайте!" Они забрали лошадей, я только возвращаюсь в деревню, как начал рваться эшелон со снарядами, причем рвался не меньше суток, наверное. На него спикировал немецкий самолет, что я заметил, охрана состава, сами солдаты сразу начали убегать как можно дальше от вагонов, ведь они знали, что сейчас будет. Сразу за паровозом была прицеплена платформа, на которой стоял один танк, дальше шли вагоны. Так машинисты или кто там отцепили вагоны со снарядами, они остались у нашей деревни, а паровоз вместе с танком на платформе ушел в сторону г. Лиски. Снаряды же очень сильно начали рваться, в том месте, как я позже увидел, они все рельсы и шпалы с землей сравняли, целый участок железной дороги уничтожили. И к нам в деревню летели осколки, а может, и снаряды.
Мне пришлось участвовать в эвакуации скота дважды. В первый раз еще в начале войны мы угнали скот за Дон по заданию властей, причем скот из Украины гнали, мы только перегоним одно стадо, как нам снова добавляют, но потом возле Харькова немцев остановили, и тут же сказали остановить эвакуацию. А у нас еще скот остался, получается, его надо размещать в коровниках, но корма где?! Кормить нечем, уже зима 1941-1942 гг. Очень сложно было. И тут немец как опять восстановился после нанесенного ему зимой поражения, снова пошел в наступление, тогда мы опять втроем начали скот гнать: председатель, его заместитель и я, верхом на лошадях. Но в этот раз мы до Дона не дошли, как говорится, немец нас не только догнал, но и перегнал, и все. Мы гнали стада по ночам. И вот в последний день утром только начало рассветать, как заместитель председателя говорит мне: "Митя, поезжай и узнай, наш ли это скот рядом пасется". Сел на лошадь, проехал, не наш скот, назад поехал, потом снова искать отправился. И все же своих коров мы не нашли, кто их и куда погнал, неизвестно, стад вообще много по округе ходило, но все не наши. И тут я слышу, что немец догнал-таки нас. Я сам-то я еще на войне не был, вижу, сначала мотоциклист проехал, а потом грузовые машины с немцами едут, тогда я в лесополосу спрятался, у меня же при себе был комсомольский билет, лежал в голенище сапога, ну, думаю: "Не дай Бог, если им попадусь!" Поэтому я с лошади спрыгнул и залез в лесополосу у железной дороги, мотоциклисты проехали, а те, что на машине едут, увидели лошадь, на которой я ездил, потому что она ходит у лесочка, и уздечка на ней и свой пиджак я положил вместо седла. Тогда я глубже в лесополосу залез, слышу, как немцы все кричат: "Камрад! Камрад!" Я не отзываюсь, потом прислушался, кто-то по-русски сказал: "Видимо, бросили лошадь". Тогда сели немцы на машину и поехали. Я опять думаю: "Ну, гад, как меня лошадь подвела!" Вылез из лесополосы, уздечку и фуфайку снял, а сам бросил лошадь, подождал, пока ночь не захватила, и начал домой добираться. Лошадь же бросил, на что она нужна, а то опять выдаст.
Когда я вернулся в деревню, власть там еще была непонятная, советских органов нет, но и немецкие еще не появились. В то же время в селе уже формировались какие-то группы, из тех, кто хотел поддержать немецкую власть, пошли по селу разговоры, кто будет старостой, кто старшиной, а кто и в полицаи метился. Но в итоге старосту мы сами выбирали, деревней. И решили так: в 1914 г. во время Первой Мировой войны с немцами воевал дядька Алешка, как мы его в деревне называли. Он в плену немецком был, поэтому немного немецкий язык знал. Народ его выбрал, чтобы он мог с немцами общаться. Сам же дядька Лешка к народу безвредный был, а советской власти сочувствующий. Бывало, мы в поле на работы поедем, а недалеко военнопленные были, их держали в специальном лагере у железной дороги, потому что немец хотел новую железнодорожную ветку пустить на Пухово, у нас была одни дорога на Лиски, а военнопленные делали новую. И однажды мы в поле поехали, как колючек вылез убежавший военный, мы его в деревню провели, очень тихо, чтобы немцы не знали. Мы ему свою одежду отдали, он переоделся, но все равно ему надо прятаться, ведь он весь заросший. И вот дядька Лешка пристраивал таких беглецов к какой-нибудь вдовушке деревенской, и он там жил, пока наши не пришли. За это дядьку Лешку не наказали, потому что за него весь народ заступился, за то, что он был безвредный. А кто грех чувствовал, те сами все с немцами уехали. У нас ведь деревня была большая, были и полицаи, и старшина, по должности выше старосты. Фамилия старшины была Воротынцев, вот как он себя вел, не знаю. Вообще-то немцы гарнизоном в деревне не стояли, у нас мадьяры стояли. Они себя вели спокойно, только бывали за венграми всякие мелкие грехи, к примеру, тетка повесит сушить на колышек носки, они украдут. А так по деревне они не мародерничали. Вот немцы, те проходились по дворам регулярно, все требовали: "Млеко, яйки, масло". Причем когда наезжали, то они себя вели как хозяева, венгры-то немцам подчинялись по руководству.
Но вот когда немцы отступали, тогда они натворили в деревне дел. В январе 1943 г. наши фронт через Дон прорвали, недалеко от села завязались бои, и при отступлении немцы дома у нас палили, а венгры, те старались еще сильнее. К счастью, мы при немецком отходе от греха в подвал залезли и попрятались. Но деревня сильно пострадала, потому что на домах крыши соломенные, огонь при поджоге с дома на дом перекидывался очень быстро. До сих пор не пойму, за что они так зверствовали, может, пьяные были, они даже не спрашивали, кто виноват, а кто и нет. Советские войска освободили деревню 19 января 1943 г. Причем в деревне упорно говорили, что сибиряки пришли, январь месяц, а наши все в шубах, шапках и валенках, одеты, как положено. А мы уже из подвалов вроде как повылазили, наш дом не сожгли, мы успокоились, ждем освободителей. И тут я вижу, как идет первый увиденный мной освободитель села, советский солдат, а из нашего двора была видна речка и лужайка у нее, один мадьяр или немец бежал там, солдат только раз, выстрелил, и бежавший брык и упал. А куда он бежал, мы же не знаем. Танки в деревню не зашли, пехота только. Восстановили власть быстро, но я не успел этого узнать. Сначала нас мобилизовали, и мы наших убитых в округе свозили к сельсовету. Попадались нам и погибшие немцы, но с теми не церемонились, воронка от бомбы есть, так туда бросали и все, а морозы стояли крепкие, трупы жесткие, как кочерыжки. Только убрали так округу, как на третий день меня призвали в армию. Без всякой повестки через сельсовет всех моих сверстников, и меня в том числе, пригласили к отправке. Никакой медкомиссии не было, мать мне заранее сумку с едой приготовила, я пришел, нас посадили на сани, запряженные волами, и повезли туда, где был военкомат. Вообще-то у нас был военкомат в г. Острогорске, но когда его немцы взяла, то райвоенкомат эвакуировали в Давыдовский район, который располагался за Доном, вот туда и повезли. Интересно там было, как привезли, сразу выстроили, каждого спросили, какое образование, у меня 7 классов, а у кого и 4 класса, стоим, одежда у всех разная, кто в ботинках, а кто и в лаптях. Тут вышел к нам представитель особого отдела, говорит: "Так вы что, под полами сидели?" Мы ничего не сказали, вроде как действительно под полами находились, тут такое дело, мораль есть мораль. Потом начали распределять, тут уже не важно было, под полом ты сидел или не под полом, сейчас идешь в армию. Я попал в 169-й армейский запасной полк, в котором готовили младших командиров. Определили меня в пулеметную роту, наш АЗСП шел следом за фронтом, и готовил пополнение, в полку были: пулеметная рота, рота автоматчиков, рота ПТР, рота 45-мм орудий, стрелковые роты. Причем учили хорошо, в основном как с пулеметом обращаться, строевой подготовки у нас не было, зато много изучали матчасть "Максима". Командиром был мл. лейтенант, он нас немного строем ходить подучил, потом матчасть учить надо. При этом учил так - из пулемета замок вытянет, глаза завяжет, и вот собери замок с закрытыми глазами, и назад вставь. Это, может, ни к чему было, ведь на фронте когда я замок соберу этот, в бою некогда собирать его. Как в школу только пришел, то первоначально учили из винтовки стрелять, когда я еще салажонком был, меткость проверяли. Автомат не давали, а вот трехлинейка была, да еще очень старая, с одним патроном. Была у нас в роте и десятизарядная СВТ, но она не очень хорошая, если песочек туда попадет, то она уже не работает. Но винтовкой на фронте я и не пользовался, ведь ты постоянно с пулеметом.
Учили быстро: в январе я призвался, а в мае уже экзамены сдавали. Причем ни устава не было, ни матчасть не сдавали. Только пришли на экзамены, узнали, что к нам два офицера с фронта прибыли, надо было просто пройти маршевым шагом и взять под козырек. Все прошло хорошо, только один солдат бедный взял и правой рукой поприветствовал. Может, погорячился просто. Но все равно всем нам присвоили звание "сержант" и всех направили на фронт, меня на должность командир пулеметного расчета. Пришли "покупатели", привели меня на передовую. Тут уже все было как на войне, он нам говорил время от времени: "Вот тут пригибайся". Но мы-то после оккупации уже стрелянные, догадываемся, где пригибаться надо. Попал я в Курскую область, в 460-й стрелковый полк 100-й дивизии, который занимал оборону в д. Солдатское. В расчете, кроме меня, были: наводчик, помощник наводчика, и 3 подносчика, всего с командиром 6 человек. Направили меня сразу в окоп, а там ребята уже сделали блиндаж. Причем, т.к. передовая проходила через деревню, то они в окоп из домов натянули перин, также в деревне были амбары, их разобрали и сделали перекрытия в траншеях. Идешь по ней, как все равно по туннелю. Главное, перин натянули, вроде хорошо, но в них блох было невероятно много, хоть гоняй, а жара. Невыносимо. Так я из блиндажа на ночь выползал на волю, потому что внутри совсем нельзя было сидеть. Также припоминаю такой случай - когда я пришел, командир, который меня привел, говорит расчету: "Это будет ваш командир". Меня оставил, а сам ушел, после один из солдат пошел на кухню с ведром за супом. Оттуда приходит, говорит: "Суп не соленый". Смотрю, солдаты бумажки из пайка развернули, ложечку сахара-то давали, и все в ведро покидали. Так что, пришлось нам суп сладкий есть. Может, соли на кухне не было.
Наша часть стояла в обороне, и размещались мы там прямо до начала Курской битвы. И затишья на фронте не было, немцы нас беспокоили, время от времени даже проводили разведку боем. Сама битва в июле началась, мы все время в дуге находились. От передовой до немецких позиций расстояние было немаленькое, поэтому на ночь надо было с передовой идти в боевое охранение, причем я не один с пулеметом шел, а сразу целая рота, 70 человек, окопы приготовлены во весь рост. По ночам тишина стояла такая, что даже было слышно, где кто цыкает, бормочет или лязгает чем-то. Днем же мы видели, как немец аэростат вывешивал, причем на целый день. Болтается шар, смотрит, что у нас происходит. Даже такие мысли вкрадывались: "Да неужели у нас нет самолета, чтобы его сбить!" Он же целый день как кишка в воздухе болтается. При этом, прежде чем тебя сменят, надо две недели в боевом охранении отсидеть. Само охранение было очень серьезное, кроме пулеметов там были и ротные минометы, и связь есть, в случае нападения сразу в войска сообщали. Нас кормили ночью, полевая кухня подбиралась к нам по оврагу, и вот однажды нас должны покормить, а кухни все нет и нет, уже рассвело, но все равно никого нет. Оказывается, немецкая разведка нашу кухню увела вместе с лошадью, а мы сидим и ждем. Потом произошел другой случай: кроме нашего расчета стояли и другие пулеметы, и в одну ночь не стало целого пулеметного расчета. Или немцы увели, а может, и сами ушли. С передовой приходит к нам на позицию командир роты, и говорит мне: "Ходыкин, вам еще придется на передовой посидеть". Оказывается, тех, чья родная территория еще не освобождена, в боевое охранение решили не посылать.
Мы делали так: на ночь пулемет выставляешь, а на день убираешь, и пулемету специальный окоп, "печку", выкопаешь, и себе каждый такую же "печку" готовил, потому что туда залезешь, даже если прямое попадание снаряда или мины по позиции будет, все равно ты сможешь выжить. Так мы и сидели в охранении, как вдруг у немцев поднялась тревога, начали они что-то бить и бить в гильзы пустые, большой шум подняли. Что там случилось я не знаю, но позже оказалось, что немец задумал у нас "языка" взять, из выставленных на ночь расчетов или часового, потому как мы пулемет выставляем, а сразу за нами ротные окопы начинаются. Так вот, немец подполз к одному часовому, и хотел навалиться на нашего солдата, но тот начал сопротивляться, не знаю, дремал или не дремал солдат, но из немецкого захвата вывернулся, и в итоге немец нашего упустил, а сам упал в траншею, где его и повязали. С боевого охранения позвонили на передовую, чтобы приехали и забрали немца. Его по траншеям быстро доставили на позиции и там допросили. Оказалось, что перед нами нет никакой силы, только заслон, поэтому нас оттуда быстро сняли. Зачем вообще было держать столько войск на наших позициях, ведь основные бои шли в районе Обояни, там где-то. Мы только ночью постоянно видели зарево, которое к Курску все глубже уходило и уходило, ночью хорошо видно, как изменяется линия фронта. Но все же немца наши войска остановили, мы ударом Копоть отбили, а тем временем 5-я гв. танковая армия остановила немецкие танки.
Нас же перебросили в тыл, перегруппировали, и мы перешли в наступление из Курской области. Причем атака была подготовлена по всем правилам, там был первый, второй и третий эшелоны. Первый пошел в атаку, если он захлебнется, то пойдем мы во втором эшелоне, а третий в резерве на случай, что и мы заляжем. Ну и вот, мы сменили второй эшелон, пришли, пригибаясь, на позиции, лежавшим солдатам сказали: "Вставай и двигай назад на формировку, такое указание, мы на ваше место прибыли". Так произошла смена, и только мы начали готовиться к атаке, как прилетел двукрылый самолет, вроде наш, а оказался немецким, как-то к нему попал. Так вот, самолет на нас спикировал и сам улетел, но тем самым он указал наше расположение немцу, тот начал сильный артобстрел наших позиций, пришлось вперед пробежать, после чего опять залегли. Надо идти в атаку, поднялись и вперед пошли, но, видать, на такой крепкий зуб нарвались, что нельзя было расколоть. Тогда уже ночью нам командир роты говорит: "Через ваши позиции должна идти штрафная рота в ночную атаку. Никому возле себя не давайте ложиться!" Но как ты за этим проследишь ночью, что ты штрафнику скажешь, он что, тебя послушает, что ли?! Лежим, слышим, как закричали "ура!" Один раз их сводили, второй раз повели, все происходит ночью. Как в третий раз сводили, видимо, уже "ура!" кричать некому было. Тем временем начало рассветать, и из оврага сначала показались дула, потом башни немецких танков. Всего я насчитал 12 танков, и с рассветом немец начал обстреливать нас трассирующими снарядами, только где-то солдат много бежит, он их сразу расстреливал. У командира роты спрашиваю: "Где поставить пулемет?" Он приказал: "Ставь здесь, рядом со мной". Поставил, а наши пехотинцы отходят, я ему говорю: "Почему у нас на позиции людей становиться все больше?" А что тут понимать, наши отступают. Командир кричит: "Выровнять фронт!" Но кто там слушает команды, вижу, бежит дядька с усами в одной нательной рубашке и кричит: "Спасайтесь, ребята, кто как может!" Немец нас обстреливает уже серьезно, скоро до нас доберется, а сзади недалеко от позиции опушка леса, я ребятам говорю: "Вы кучей не бегите, а постепенно отходите к лесу". Причем надо с собой пулемет забрать. Я уже сам хочу отступить, как тут командир взвода Голдин ползет, он был в чашечку ранен, хромал сильно, его надо с собой забрать, не бросать же, я ему говорю: "Держись за меня!" Я на автомат опираюсь, и он старается идти, кое-как в лес приползли, а там капитан лежит и кричит: "Стойте! Стрелять буду!" Ну, думаю, а иди-ка ты, всех не перестреляешь. В итоге мы пришли туда, а немцы в лес не решились идти танками, пошли в обход, кто их там остановил, я не знаю. После ночевки нас в лесу снова сформировали и мы пошли в обход в наступление. Август месяц, жара страшная, солдаты идут, разбившись по группам, штаны снимут, а то невозможно идти, иначе пыль задницу засыплет и трет внутри невозможно. Наступали мы уже быстро и энергично, в деревню приходим, немец только ушел, а мы уже пришли.
В итоге мы сломили сопротивление, даже прямо походными колоннами за немцами шли. Вот когда мы брали г. Тростинец в Сумской области, там пришлось тяжеловато, потому что пришлось участвовать в ночном бою в городе, не поймешь, кто и откуда стреляет, в степи легче воевать, чем в городе. Здесь же там оборону займешь пулеметом, а надо опять в другое место переставлять. Только доски у забора оторвешь, готовишься пулемет поставить, опять командир нас переставляет. Ну что ж, командиру виднее, куда поставить, я-то, откуда знаю, как лучше для роты, но утомляет такая суматоха сильно. После ночного штурма я был тяжело ранен пулей в живот. Уже рассвело, город еще весь не взяли, да и был это скорее городишко, я его весь не разглядел. Весь день не ели, но в бою уже не будешь говорить, хочешь ты или не хочешь кушать, да никто и не просил есть. И вот, недалеко от нашей позиции был сахарный завод и высокая насыпь, смотрим, нам оттуда женщина платком машет, а мужчина фуражкой, вроде как сигналят "идите к нам". Пошли несколько автоматчиков, четверо или пятеро, узнали в чем дело, возвращаются и говорят: "Там никого нет из немцев". Не знаю, правда, или, может, брешут, но нам указания наступать нет, мы сидим и ждем. Осмотрелись, вокруг деревья высокие, мы же на лужайке с пулеметом, открытые, надо перебежку делать. И тут видим, что между домами на улице есть промежуток, и по улице обязательно то мотоцикл проедет, то машина. Мы тогда сменили позицию, пристрелялись, стали немцев беспокоить, попадаем или нет, но бьем в промежуток. Тут приходит помощник командира взвода Чернов из Курской области и спрашивает: "Как у вас дела?" Ну, как, вот, стреляем. И он только выглянул осмотреться, совсем чуть-чуть, как ему пуля только "чирк" в висок. Бедный, у него мозги из виска как сметана полезли. Он так тяжело за нами кончался, и руками землю скреб, и мычал. Потом мы перебежку начали делать, у меня наводчиком был башкир Булатов, побежал с пулеметом на лужайку, раз, и упал. Его вроде и не ранило, но он сильно руку ушиб, и поскорее скрылся. А пулемет остался лежать, пришлось мне за ним лезть, только за хобот взял его утянуть, и тут мне в живот пуля попала. Куда идти не знаю, рядом лежит убитый Чернов, тогда я подполз и под насыпью перележал, а потом гимнастерку распахнул и вижу, что кишок у меня вылез. Мысли такие пришли в голову: "Теперь в песке обваляется и все, копец мне будет!" Тогда я полез под насыпью, пробираюсь под мост через речку Тростинец. Она там небольшая, мостик маленький, под ним сидят командир роты и санитар, я приполз, а санитар начал на мне рубашку распахивать, как открыл, видно, что у меня один кишок дугой вылез. Я вижу, что от такого зрелища командир роты аж головой закрутил, но санитар был мужчиной, видимо, опытным, достал стерильный пакет, обмотал бинтом пальцы, и заправил мне кишок. Рану забинтовал, после дал двух солдат, чтобы они меня через речку на руках перенесли, чтобы я рану не намочил. Потом санрота, оттуда посадили на одноколку и отправили в санбат, где перебинтовали рану большим бинтом, после чего я попал в полевой госпиталь, где мне сделали операцию. Причем операцию провели сразу, меня с телеги в палату не снимали, надо было срочно прооперировать, поэтому меня сразу положили на стол. Операцию делал мужчина, спасибо ему, как сейчас помню, никакого наркоза не дали, но накрыли простыней, в которой была сделана прореха, покололи область живота, замораживание сделали, т.е. местный наркоз. Врач режет живот и со мной разговаривает: "Вам больно?" Я отвечаю: "Нет". Он в ответ: "Так всегда будет". И сделали мне все удачно, вот только после операции ни пить, ни есть, ничего не давали, запрещено было. У меня губы трескаются, во рту сохнет, мне же только мажут губы и дают витамины. Через некоторое время, не знаю, сколько прошло часов или дней, но уже разрешили пить куриный бульон, такая хорошая вещь, не знаю, где они курицу взяли, в деревне, наверное. Так я супчик этот хлебал, выхаживали хорошо. Мы считались "животики", находились в отдельной хате, под нами была настлана солома. И много таких раненных в той хате лежало. Утром проснешься, уже кого-то сбоку нет: или его увезли, или он концы отдал. Я какое-то время не подлежал транспортировке, кого можно, тех сразу отправляли. Так я около недели пролежал, потом меня одного отвезли на санитарной машине на станцию для погрузки в эшелон. Попал я в г. Острогорск, в госпиталь, сразу же, как только прибыл, меня обстригли, сводили женщины санитарки в баню. После сказали: "Лежите, вы не ходящий, вам нельзя вставать". И диету прописали. И представляете, пюре картофельное снова с сахаром, я санитарке говорю: "Я дома картошку с сахаром не ел, что же здесь такое?" Она стоит на своем, и все: "Вам прописали с сахаром". И все, а что сделаешь? Кушай, хочешь не хочешь. Но вообще санитарки хорошо за раненными ухаживали. Пробыл я в госпитале до октября 1943 г.
Потом меня определили в выздоравливающий батальон, там опять записали в пулеметчики, я им сказал, что по "вус" (военно-учетная специальность) я числюсь пулеметчиком. Пробыл я там один или два дня, чему меня учить, поэтому сразу был определен к отправке на фронт. Попал в г. Кобеляки Полтавской области, в 702-й стрелковый полк 213-й дивизии, снова командиром пулеметного расчета в стрелковую роту. Мы стояли в деревне Большие Копаны, 3 января 1944 г. пошли в наступление, наша задача заключалась в том, чтобы взять Кировоград. Арподготовка была небольшая, немецкие позиции особо не пострадали, но мы все-таки прорвали оборону, передовые части пошли вперед, а нам с пулеметом на следующий день пришлось по полю подсолнечников наступать. Пулемет был на санках, ребята их вперед тянут, я за ними следом иду и смотрю по сторонам, на поле бодыли везде, поэтому санки с пулеметом перевернулись, я подбежал, поправил его, после недолго прошли, и вдруг взрыв, ребятам ничего, а меня ранило в ноги осколком мины. Добрались до немецких позиций, так что перевязывали меня во взятом немецком блиндаже. У них там даже суп горячий на столе стоял. Когда я из блиндажа вылез, вижу, идут санитары, я им говорю: "Подберите меня!" Я же на снегу лежу, а они спрашивают: "Из какой части?" 702-й полк. Тогда они мне говорят: "Вот ваши санитары будут идти, они подберут, а вы не наш!" Нам пришлось наступать на стыке вместе с какой-то бригадой, а я из 213-й дивизии. И не подобрали. Так что пришлось мне ползком лезть, видел, что уже и артиллерия наша снимается, сколько же мне лежать?! Выполз из позиций, вижу, на санях едут солдаты, значит, рядом дорога. Я дополз, смотрю, кто-то едет на мотоцикле, видимо, командир какой-то. Возле меня остановился и спрашивает: "Чего ты лежишь?" Я говорю: "Потому и лежу, что никто не подбирает". Он останавливает одноколку, и приказывает меня забрать, а у нас были специальные фанерные лодки для передвижения по снегу, одна такая к саням прицеплена была, меня в нее погрузили и в санроту отвезли.
Оттуда опять на операцию, я уже не помню, где ее делали, но знаю, что женщина оперировала, причем или она умела, или не умела резать, но скальпелем меня как пырнет, что там осколок, маленький, я его не видел даже, а она так глубоко на ноге разрез сделала, что я даже крикнул: "Что же ты делаешь?" Тогда она отбросила ножик и ушла, я ей вслед кричу: "Да иди сюда, уже режь". Опять лечение, попал в Саратов, пролежал в госпитале до лета. Отправили в 95-ю Краснознаменную Ордена Суворова Верхнеднепровскую стрелковую дивизию, но на этот раз я попал в отдельную зенитно-пулеметную роту ДШК, таким пулеметом я и пользоваться не умел. Но система в целом одна и та же, только ракурсы разные. Кроме того, меня регулярно тренировали в роте, потому что было уже поспокойнее, мы находились при штабе дивизии. В нашу задачу входила охрана полковых или дивизионного штабов. У нас в роте были американские машины "Форд", на борту каждой по две лодки прикреплены, брезентовые раскладные. Машин 17 было в роте, т.к. мы числились как отдельная рота, то у нас были свои и техничка, и мастерская. Тяжеловато приходилось нам на переправах, тогда наша задача была такая - где переправа, вывезти лодки к берегу заранее, если, допустим, ночью переправа будет, то к вечеру все должно быть готово. Вообще-то полагалось размещаться вблизи от берега, но нам говорили: "Можете на 100 метров к берегу не подводить". Так по уставу полагалось делать, но ведь немцы не глухие, им слышно, как моторы гудят, могут обстрелять. Поэтому подвозили настолько близко, как могли. А после переправы мы лодки опять складываем и продолжаем свою службу. По немецким самолетам приходилось стрелять, но вот сбивал ли я самолеты, тут так скажу - стреляют все, а как собьют, то быстро туда едут, а кто сбил, не угадаешь. Т.к. за сбитый самолет полагался орден Отечественной войны, то все стремились врага на свой счет записать. В составе роты я освобождал Гродно, и если пехоте там сложно пришлось, то я-то уже штаб охранял. Но вот если в нашем тылу обнаруживали группировки противника, то с передовой части снимали или нет, не знаю, а вот нас направляли на ликвидацию немецких недобитков. Бывало такое, что немцев вроде бы выгнали из района, а остатки их продолжают по ночам по деревням ходить. Однажды пришлось нам в одном месте обстрелять такую группу. Мы подъехали, куда нам сказали, борта открыли, и повели огонь по лесу. Нам сказали, что немцы в лесу сидят, поэтому мы открыли бесприцельный огонь, может, наши пули только в дерево и попадали. После пошли командиры с белым флагом на переговоры к ним, но немцы их обстреляли. Тогда нам приказывают: "Снова открыть огонь!" Мы опять по лесу стреляем, второй раз пошли к ним, они уже согласились выйти из леса и положить оружие в кучу. Как пошли оттуда, оказалось, что там сидели и цивильные, и немцы, и мадьяры, и было человека три "власовцев". Их всех недалеко от нас посадили, как заключенные в тюрьме сидят, а улица была большая, так они сразу на кучки разбились: немцы расположились отдельно, цивильные отдельно, а венгры также отдельно. "Власовцы" вообще в сторонке, мы с товарищем решили к ним пойти. Среди цивильных было больше всего белорусских девчат, все какие-то обшарпанные, с котомками. Подходим и спрашиваем у них: "Что вы у немца делали?" Они отвечают: "Мы дороги ремонтировали". Дальше идем, там сидят две девушки, юбочки и сапожки красивые, платья красивые, а сами такие свежие, тогда мы с товарищем спрашиваем у простых девчат: "А почему вы так одеты, а эти две эдак?" Нам объяснили: "А они с немцем спали". Подходим к ним и грозно говорим: "Вы с немцем спали?" И представьте себе, те отвечают: "Безусловно". На такое дело нам нечего говорить, мы-то ребята молодые, сказать нечего. Дальше сидят трое "власовцев", люди все пожилые, мы у одного спрашиваем: "Папаша, что тебя заставило идти во власовскую армию?" Он на нас: "Дети, мы были в лагере, нас плохо кормили, оттуда вербовали в РОА, я служил в обозе". А форма у них была, как раньше наша милиция носила, фиолетовая шинель, пилотка, на которой интересный значок - белый кружочек, в середине красный. Ну ладно, за мадьяр и немцев даже говорить не буду, с этими все и так ясно. В итоге нас обратно отправили, а кто там дальше с этими сдавшимися разбирался, мы не знаем, это командование уже определяло.
Дальше нас направили под Варшаву, мы были на Сандомирском плацдарме, там через Вислу был понтонный мост, мы его охраняли. На страже стояли не только зенитчики, но и солдаты дежурят, говорили, что через мост должны были танки пойти. Мой пулеметный расчет его охранял, в наше дежурство самолеты на переправу не летали, только издалека немецкая артиллерия обстреливала мост, а вот самолеты почему-то не налетали. Помню, что вместе с нами специальные солдаты дежурили, они следили, если где будет пробоина в мосту, надо ее быстро заделать. Пробыли мы там недолго, потом нас перебросили обратно, и мы пошли дальше в наступление, освобождали Польшу, в итоге пришли в Германию. Там переправились через Одер, стояли в г. Франкфурт-на-Одере, с немцами там уже не сталкивались. В итоге дошли до Берлина, после падения которого я получил медаль уже не за освобождение города, как в Варшаве, а за взятие фашистского логова. Немцы в Берлине сопротивлялись сильно, улицы широкие, наши танки наступают, и если где-то расположен стеклянный магазин, то наши танки задом в стекло сдавали, чтобы в магазине мотор спрятать, а дуло на улицу. Так делалось, потому что нас очень сильно беспокоили фаустники. Другой проблемой было размещение артиллерии, везде 3-, 4-х или 5-тиэтажные дома, пушки на улицу не поставишь, поэтому ставили позади дома, причем поднимали дула так высоко, как будто по самолетам бить собирались. И наша артиллерия даже по звуку как будто не стреляла, а плевала. Продвигались мы постепенно, отбивали квартал за кварталом, помню, как я слышал грохот, когда немец метро взрывал. Во время штурма все гражданское население сидело по подвалам вместе с детьми, они в окна вывесили белые флаги, простыни, что, мол, мы сдаемся и нас не трогайте. Бывало, глянешь, целая улица белая, простынь или флаг из каждого окна висит. После сдачи Берлинского гарнизона 2 мая 1945 г. ничего праздничного у нас не было не было, просто выстроили самоходки и солдат, и наш командир говорит: "Логово зверя взято, наша задача его добить". А вот 9-го, когда подписали капитуляцию, солдаты сильно радовались, много стреляли вверх. Рейхстаг, конечно, не все брали, но для интереса я тоже пошел посмотреть на него, он был весь закопченный, видимо, горел, внутри свод такой полукруглый. И видел, что везде солдаты расписывались на стенах, я не стал. Может, и расписался бы, но мне места не хватило.
- Когда наши солдаты отступали через деревню, какие чувства Вы испытывали?
- Ничего мы им не говорили, они отступали, конечно, кушать хотели. Я слышал, как офицеры говорили между собой: "Зайдем во двор, попросим покушать". Но тут другой голос сказал, как отрезал: "Не надо, пойдем так". И не зашли во двор. Что уж говорить, грустные шли солдаты, да и кто веселый при отступлении.
- В деревне за связь с партизанами или подпольщиками никого не расстреливали?
- Нет, такого не было. Но вот во время отступления немцы дел натворили, как я рассказывал, я уже мобилизован был, в запасном полку учился, и прочил в газете заметку о нашей деревне. Оказалось, что у нас расстреляли больше 230 человек, а, сколько домов сожгли, я и не знаю.
- Как был устроен досуг в госпитале?
- Да как устроен, не помню даже, чтобы сводки с фронтов читали. С другой стороны, ты себе в палате лежишь, там даже мало кто газету просил почитать.
- Какое было отношение в войсках к партии, Сталину?
- Во время боев на Курско-Орловском направлении, когда мы перешли в наступление, политрук собрал личный состав и спросил: "Кто желает идти в бой коммунистом?" Мы в расчете все желали, я как командир от себя и от своих подчиненных зачитал заявление: "Если мы погибнем, то считайте нас коммунистами!" Это было в 460-м стрелковом полку. И в бой шли с криком: "За Родину! За Сталина!" Хотя не все так кричали, кто как, кроме таких криков, было: "Держи его!" Ну и без "А в Христа его мать:" тоже не обходилось. Но вообще-то в атаке ты не обращаешь внимания на то, кто там что кричит.
- Как Вы относились к пленным немцам?
- Если он сдался в плен, что же тут зверствовать, как тебе сказать, обычное было отношение. Ближе к концу войны, если в плен немца возьмешь, то он часто одно говорит: "Аллес капут!" т.е. "все пропало". А если это заядлый фашист, то он и в плену кричит: "Хайль Гитлер!" Пленный уже, а все равно руку вверх в приветствии выбрасывает, таких долго не держали. Но мы даже с такими дело не имели, с пленными особый отдел разбирался. Нам-то что, мы пленных в тыл отправляли, там выяснят, что и как, куда их девать.
- Какое было в войсках отношение к старшим офицерам?
- Я последнее время был в 1-м Белорусском фронте у Жукова, он же сначала был в Военной Ставке при Сталине, потом фронтом командовал. К нему все относились с настоящей любовью, хотя я лично как-то не чувствовал ничего особенного, но некоторые говорили, что мы, мол, "жуковцы".
- Как складывались взаимоотношения с мирным населением в освобожденных странах?
- Гуманное, а причем тут минное население? Никто не мародерничал, не делали ничего лишнего. Да и нельзя было, особенно в Польше, упаси Бог. Вот в Германии могли на что-то и сквозь пальцы посмотреть, как говорится, "невестке на отместку", дело в том, что, правда или неправда, но слух ходил, когда мы в Германию пришли, что из России было указание, мол, пусть армия перейдет на самообеспечение, хватит уже из Союза соки тянуть. Там и коров резали, и ели их мясо в Германии. Но это было до поры до времени, чуть только кто забалует, сразу по носу давали.
- Трофеи собирали?
- Да нет, когда там в наступлении ходить по домам. Правда, разрешили послать посылку домой из Германии, для рядового солдата раз в месяц позволили. Я отправил одну посылку из Берлина, там был закрытый магазин, не знаю, где хозяин был, был ли он государственный или частный. В общем, заброшенный. Я в нем взял с полки целый тюк вещей, не нужны мне были туфли или еще что-то, но уж ткань, думаю, матери дома точно пригодиться.
- Что было самым страшным на фронте?
- Каждый день страшен, но вот чтобы критически, то лично мне было трудно, когда ранило. С другой стороны, все-таки жив, спасибо, еще раз ранило, снова жив, опять думаешь, слава Богу, не убили. Но вот я никогда не молился Богу, атеист.
- Как мылись, стирались?
- От случая к случаю. Было такое, что с фронта снимали, по нескольку человек в деревню отправляли, видимо, старшина или кто-то еще ходатайствовал. В какой-нибудь будке грели воду, сколько там положено заходили одновременно туда, выдают котелок воды, примерно 2 литра, и вот успей обмыться и выкупаться. А из будки беги в хату, с себя нательное скинь, а чистое белье получи. В итоге, как сам сумеешь помыться, так у тебя и получится.
- Выдавался ли сухой паек?
- Да, в него входили в основном сухари. Если были консервы, то их сразу ели. особенно хороши были американские консервы, помню, что их нам давали при наступлении на Курской дуге, когда танки нас на лесную опушки с позиций выдавили. Мы в лесу сидели ночью, не жравши целый день и часть ночи. Тогда нам привезли такие банки квадратные, мы резали их, и нам давали кушать. И тушенка американская была, листики порезаны, баночки маленькие, в них уставлено все листиками. Перед наступлением чем-то же нас покормить надо было.
- Чем кормили на передовой?
- Когда в наступление идешь, ешь от случая к случаю, тогда никто кушать не просил, в наступлении сильно будешь о еде мечтать, то к тебе быстро девять грамм прилетит, будет сразу и завтрак, и обед, и ужин.
- Наших убитых как хоронили?
- Точно не скажу, но убирали, не бросали. В мои функции это не входило, но факт, что не бросали. Занималась этим похоронная команда.
- Женщины у Вас в части были?
- Да, санитарка, повар. Дружили с ними офицеры, солдат только посмотрит на них. Романы, наверное, у них были. Командир роты, тот, к примеру, санитарку сразу к себе приютить мог. Куда там до солдат им.
- Были ли Вы все время убеждены в неминуемом поражении врага и в нашей Победе?
- Настроение было такое: пусть мы и бедноваты были вначале, но зато духом богатые, все равно победим. За всех не буду говорить, но я так считал.
- Получали ли солдаты какие-нибудь деньги на руки?
- Нет, а они нужны были на передовой?! И книжек никаких не было, да и зачем, мы же не на заработках там были.
- Какими вояками были венгры или румыны по сравнению с немцами?
- С румынами я не встречался, а вот венгры были слабоваты, немцы все-таки трошки смышленые в военном деле, они вообще заядлые вояки.
- Ваше отношение к замполитам?
- Да как сказать, он же не каждый день с нами, Боже мой, ему надо куда, туда он и едет, не к нам, пулеметчикам, где поспокойнее, а где потруднее. А с особистами я не сталкивался на передовой никогда. При штабе есть особый отдел, а на передовой их не видно. Но и солдату воевать с особистом зачем, нет в этом нужды. Ведь он солдату нервы хорошо потрепать может, мол, что мы, ему не доверяем, что ли?
- Что тяжелее было нести у "Максима", ствол, станину или коробки с патронами?
- Тут не скажу, потому что солдаты все носили, если целиком, то он на колесах катался, а в разобранном состоянии то тащили станок отдельно, щит отдельно, а подносчики всегда несут патроны, всего 6 коробок, в каждой по 250 патронов, т.е. по 2 коробки на брата.
- Как бы Вы оценили матерчатую ленту для "Максима"? Не клинило пулемет?
- У нас только такие и были, железных не было. Виноваты в проблемах с лентами были те, кто их готовил. Был случай, так сказать, безалаберности, как-то подносчики открыли коробку, одну ленту мы истратили, надо другую, вытащили из коробки, готовимся уже вставлять, а она пулями на тебя смотрит. Закладчики виноваты, но такой случай был один раз. А так клинило "Максим" нечасто, и воду мы редко меняли. Такого не было, чтобы в кожухе вода кипела, но добавлять воду добавляли, а как же.
- Кто выбирал позицию для "Максима"?
- Становимся там, где скажет командир роты, а командир взвода подчиняется комроты, так что я мог и у него спросить, где поставить пулемет, а там должны знать где. Как же иначе, меня могут только прислать на позицию, командиры должны уже заранее определить, где поставить пулемет.
- Сколько огневых позиций для "Максима" обычно вырывалось?
- Смотря, какие условия, если хорошее место, значит, сидим, где указано, а вот если надо менять, то тут уже ты сам думай, без подсказок. Особенно надо сразу же менять, если только тебя немцы засекли, хоть вперед, хоть назад, но перемещайся.
- Помогал ли щиток "Максима" или просто демаскировал позицию?
- Интересный вопрос, щит нужен, вот если бы его не было, тогда думай, что за щитом иной раз ты в живых остался бы. Что в пулемете есть, нельзя сказать, что эта часть не нужна, на фронте любая защита необходима.
- Какое у Вас было личное оружие?
- Сначала была трехлинейка, потом автомат. Оружие должно быть у каждого, все же за пулемет не полезут. Что сказать, трехлинейка была в нашей армии еще с давних времен, она себя оправдала, у нее убойная сила была на километр, а пулемет максимум на 500 метров бил эффективно, автомат еще меньше, на 200 метров.
Демобилизовался я в 1946 г. из Смоленского военного округа, по случаю ранения отпустили пораньше. Опять вернулся на родину, в 1951 г. было плановое переселение, так я попал в д. Зуя Крымской области. Здесь работал сначала бригадиром, потом послали в Симферополь в школу подготовки председателей колхоза, по окончании которой получил звание "младший агроном". И в Зуе продолжал бригадирствовать, пока не ушел на пенсию.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
