Жолнерович Федор Васильевич

Расскажите, откуда Вы родом?

- Я сам сибиряк, родился в селе Михайловка, Дзержинского района, Красноярского края 27 августа 1923 года.

- Расскажите о своей семье.

- Моя мать, Варвара Игнатьевна, была домохозяйкой, а отец, Василий Иосифович, работал при сельском совете писарем. Отец считался человеком грамотным, еще в царской армии носил чин унтер-офицера, был кавалером Георгиевского креста и медали. Нас в семье было пятеро: старший брат Петр, сестра Ольга, брат Иосиф, я, и сестра Клавдия.

- У Вас очень интересная фамилия, прямо скажем, не характерная для сибирских мест.

- Если обратиться к корню моей фамилии, то можно заключить, что она имеет явное польское происхождение. «Жолнеж» переводиться с польского как «солдат». Мои предки переехали в Сибирь из Белоруссии, во времена столыпинской реформы.

- Расскажите, как жили до войны?

- Как я уже сказал, моя семья переселилась на свободные сибирские земли и стали заниматься земледелием. У нас имелись лошади для обработки земли, держали скот, а уж земли было сколько угодно. Можно сказать, что моя семья относилась к числу середняков. В материальном отношении у нас проблем не возникало.

- Как Ваша семья восприняла коллективизацию?

- Как только началась кампания по организации колхозов, мой отец стал одним из первых, кто написал заявление о вступлении. К слову сказать, наш колхоз имел очень интересное название: «Смерть капитализму». И хотя отец работал при сельском совете, а мать, ввиду многодетности, в колхозных работах не принимала участие, в колхозе на должности бухгалтера работал мой старший брат. Оттуда его и призвали в армию. Он был зачислен в кадры, принимал участие в боях на Халхин-Голе, имел награды за эти бои. А Великую Отечественную он провоевал на Дальнем Востоке. В общей сложности он прослужил 37 лет и вышел в отставку в звании подполковника. И мы, все остальные, становясь подростками, тоже начинали работать в колхозе. Меня, например, в летние каникулы, в период уборки урожая, назначали учетчиком тракторной бригады.

- Что входило в Ваши обязанности?

- В тракторной бригаде имелось 7 или 9 тракторов. После отработки трактором смены, я приезжал и делал замеры обработанного участка земли. После этого я отдавал данные по выработке в правление колхоза, а они начисляли трактористам трудодни.

- Расскажите о своих школьных годах.

- Я начал учиться в родном селе, у нас там находилась начальная школа. А затем перешел в среднюю школу, которая находилась в 7-ми километрах от нас, в селе Курай. Там жила сестра моего отца с мужем, и я жил у них на квартире. Надо сказать, что я был отличником по всем предметам, и даже имел похвальные грамоты. Но больше всего меня привлекала география и физика.

- В какие игры играли в детстве?

- Моими любимыми детскими играми были распространенные в нашей округе городки и лапта. А зимой – обязательно охота, ведь что это за сибиряк, если он не охотник. Я ходил на рябчиков, косачей, тетеревов, зайцев. Возле полей росли сосновые рощи, и вот когда выпадал большой снег, зайцы выползали и грелись, бегая по снегу и оставляя дорожки. Вот на таких дорожках я ставил петли из мягкой проволоки, в которые и попадалась добыча. Еще устраивал засады возле колхозного тока, на котором молотили зерно. Тетерева слетались туда поклевать зерно, которое терялось при обработке. Вот тут мы их и настигали. С ночи маскировались в скирде сена и ждали появления дичи. А в осеннее время я выходил на охоту с собакой, мы отстреливали выводки тетеревов. Собака здесь была необходима, так как утром, по росе, птица намокает и уже не может взлететь, а потому прячется в траве. Так вот за утро я мог насобирать таким образом полный мешок! Сестра даже ругала меня и не хотела обрабатывать добычу.

- А с хищниками сталкиваться не приходилось?

- Бывало и не раз. После получения повестки в армию, я решил помочь своим сестрам и перед уходом заготовить дрова. У моей двоюродной сестры муж, Иван Рудаков, уже находился в армии, поэтому помочь ей было некому, и оба моих старших брата тоже находились на службе. Я взял в колхозе лошадь, выехал за село, на расстояние около 10 километров. Там я стал подрубать сосны и укладывать их на сани. Я уже успел сделать две ходки, и поехал в последний, третий раз. Вдруг смотрю, а на меня смотрит крупный сибирский волк. Он увидел мою собачку, она его тоже заприметила, заскулила и прижалась к моим ногам. Лошадь тоже почуяла запах, стала фыркать. Я потихоньку тронулся, волк за мной. А я как раз без ружья выехал! Но, к счастью, хищник так и не решился на меня напасть. Кстати, я заметил интересную особенность, что волки стали появляться у нас в деревне именно с началом войны. Вот какое странное совпадение! Вот еще случай. Перед отъездом я зашел попрощаться к сестре. Вдруг, слышу по дороге несется стадо овец, штук двенадцать, а за ними волк. Старшая овца приноровилась и перепрыгнула через забор, остальные за ней. Волк постоял немного, увидел на горизонте приближающихся людей и стал убегать в сторону леса. Потом он все же вернулся, перепрыгнул через забор и стал грызть овец. Хищник стал перебрасывать добычу через забор. Пока он возился, я сбегал в дом за ружьем. Волк меня заметил, сел на труп овцы и оскалил зубы. Потом как сиганул в мою сторону! Но напасть не решился и убежал в соседний огород. Я стал его преследовать, догнал на околице села и выстрелил наугад, не прицельно. Только я вернулся домой, прибегает соседская девочка, и говорит, что к ним во двор какой-то хищник забежал. Оказалось, что к ним забежала росомаха. Мы с другом стали её вытаскивать из бани, в которую она забежала. Друг наклонил на себя печку, а я выстрелил в проем. Росомаха оказалась размером с небольшого волка.

- Чувствовалось ли приближение войны?

- Как такового предчувствия не было, да и информация до далеких сибирских сел редко доходила. Но, как я говорил ранее, старые люди стали обращать внимание на поведение животных, как вот, например, волков. Старики говорили, что звери ведут себя так только в предвкушении больших бед.

- Вы помните, как узнали о начале войны?

- В селе возле правления колхоза стоял столб, на котором установили тарелку репродуктора. Наш сосед, Кураченко, услышал по радио объявление о начале войны.

- Что изменилось с началом войны?

- На третий день началась мобилизация, призывали, по-моему, 1912-й год и младше. Мне особенно запомнилось, как уходил на фронт муж моей двоюродной сестры. Он был заядлым охотником, умелым плотником, хорошим хозяином, всегда радостно встречал гостей. А когда пришло время призыва его как будто подменили. В составе третьей партии мобилизованных его отправили на фронт, а через несколько месяцев пришло извещение о том, что он пропал без вести на Западном фронте (по данным ОБД Мемориал obd.memorial.ru Рудаков Иван Силанович, красноармеец 1000 стрелкового полка 305 стрелковой дивизии пропал без вести – прим.А.П.)

Вообще с началом войны люди стали более суровыми, неразговорчивыми.

В скором времени к нам в село прибыло одиннадцать эвакуированных семей из Латвии. К ним относились очень хорошо, мы дружили с их детьми.

- Вы с большой теплотой отзываетесь о сибиряках. А чем сибиряки отличаются от жителей других районов?

Дело в том, что сама суровая природа Сибири закаливает характеры сибиряков. Это закономерное явление. Уже находясь в армии, я слышал истории о том, что военное командование, от младшего лейтенанта до генерала, всегда просило прислать пополнение из Сибири. Они отличаются выносливостью, твердостью характера, преданностью Родине, храбростью. Особенно хочу отметить такое качество, как взаимопомощь. С сибиряком можно идти в разведку без всякого сомнения, без страха.

Кем мечтали стать в детстве?

Я хотел стать военным. Это у нас такая семейная традиция. Мой дед отдал много лет службе в армии, отец был унтер-офицером, оба моих старших брата стали военными. У меня со старшим братом довольно большая разница в возрасте. Так вот, после призыва в армию, со второго года службы, его направили учиться в военное училище. Мне хорошо запомнилось, как он приезжал домой в отпуск, в форме лейтенанта. Подтянутый, стройный, научно и политически подкованный, он тогда произвел на меня неизгладимое впечатление. И вот когда настал мой черед идти в армию, нас, комсомольцев, собрали в клубе и стали набирать команду. Не хватало ещё нескольких человек. Тогда военком обратился к нам, которым еще не исполнилось восемнадцати лет, кто готов идти добровольцем. Я с готовностью поднял руку.

После медицинской комиссии нас отправили в город Канск, в школу по подготовке младших командиров, в отделение пулеметчиков. Наша школа занималась не только подготовкой командного состава, но и формированием маршевых рот для фронта. Так после окончания школы меня назначили помощником командира взвода и оставили для работы по подготовке пополнения. Надо сказать, что питание в тылу было скудным, а нагрузки - очень серьёзными. Так, после 10-ти месяцев пребывания в Канске, я со своими друзьями договорился, что мы идем на фронт, там хоть и опасно, но зато кормят хорошо. Я написал рапорт, и с маршевой ротой меня направили в 23-ю отдельную лыжную бригаду.

- Как Вы считаете, Вас хорошо подготовили для фронта?

- Я считаю, что да. Например, станковый пулемет я знал настолько, что если бы меня разбудили ночью, я бы без труда сказал, какая деталь за какой следует и какую функцию выполняет. Также хорошо мы изучили стрелковое оружие. Была и артиллерийская подготовка. На экзамене нам дали по 5 снарядов и мы должны были поразить фанерный макет танка. Я разбил макет со второго выстрела. Надо сказать, что нас здорово закаляли. Например, утром – подъем в 6 утра, полкилометра бегом к реке Кан, физзарядка и обливание холодной водой. Я припоминаю, нам даже давали какие-то уколы с витаминами. Поэтому, когда мы уже оказались на фронте, к суровым условиям были готовы.

- Где Вы приняли боевое крещение?

- 15 января нас высадили на станции Бологое. Я попал в 182-ю дивизию Калининского фронта. В это время установилась хорошая погода, снег стал подтаивать. Поэтому мы не стали использовать лыжи, а поставили их «в козлы». Перед нами стояла задача овладеть городом Старая Русса. Я тогда находился в должности командира пулеметного расчета, однако первый бой принял в качестве рядового стрелка.

- Что входило в задачу пулеметного расчета?

- Поддержка огнем наступления пехоты. Мы устанавливали пулемет позади наших наступающих войск, устанавливали на планке прицела дальность вражеских траншей и открывали огонь. Пули летят по траектории через голову наступающих.

- Сколько человек в пулеметном расчете?

- Семь. Командир расчета, первый номер, второй номер и подносчики. Из своего расчета я помню Лосева – очень грамотный мужик, он погиб в этом бою, Сивкова – татарина, крепкого крестьянского парня. Других ребят я не запомнил, так как они погибли в первом же бою.

Как это произошло?

Ночью перед боем нас построили, и стали ставить задачу. Что интересно, что ставил задачу не наш командир, а офицер, находившийся там до нашего пребывания. Как потом выяснилось, он уже угробил свою роту в предыдущих боях, и она вся осталась лежать на нейтральной полосе. По его словам, в первой траншее немцев не было, они находились во второй траншее. О больших потерях на этом участке мы догадались, глядя на множество трупов наших бойцов, лежавших здесь неубранными.

Ведь, как известно, в каждом батальоне существует похоронная команда, которая занимается захоронениями. Так вот раненые и убитые лежали там уже несколько дней, и их нельзя было убрать! Когда я полз вперед, то по юношеской наивности вглядывался в лица погибших, надеясь узнать кого-нибудь из нашей деревни. Я уже сказал, что мой расчет принимал участие в этом бою без пулемета. Дело в том, что заболоченная местность не позволяла протащить пулемет, а потому я пошел в бой, вооруженный автоматом. Едва мы поднялись в атаку, как из первой траншеи на нас обрушился шквальный огонь из пулеметов. Сколько тогда сибиряков полегло! Я успел укрыться за бруствером противотанкового рва, за мной залег командир взвода татарин Кудимов. Едва он поднял голову, что отдать приказ отойти на исходные позиции, как его сразу снял снайпер прямо в голову. Я вжался в снег, он стал подтаивать подо мной, одежда стала намокать. А двигаться нельзя, снайпер снимет. Так в ледяной луже я пролежал до захода солнца. Одежда схватилась ледяной коркой. Я тогда здорово обморозился, на ногах до сих пор пятна остались. К вечеру я стал рассуждать так: если двинусь с места – или убьют или выберусь, буду лежать – точно замерзну. Тогда стал ползком выбираться к своим. Выйдя на наши позиции, я встретил замполита, он отправил меня отдыхать. Я подошел к нашей импровизированной землянке или блиндажу, сделанному из спиленных сосен. Я залез внутрь. Темно, только слышен храп и сопение. Я завалился среди остальных и уснул мертвым сном. Ночью, видимо, была бомбежка, но я её не слышал, а только увидел, что из стенки блиндажа вывернуто бревно и через проем пробиваются лучи солнца. Я осмотрелся и насчитал человек пять вокруг меня, все незнакомые. Часов в 10 старшина принес термос с кашей и флягу с водкой. Старшина меня хорошо знал, увидев, обрадовался, и говорит: «А где наша рота?». Я вместо ответа показал ему на поле боя. Он стал сокрушаться и заплакал. Мы стали есть, и в тот день я впервые попробовал водку.

- Как Вы считаете, почему роту послали в буквальном смысле на убой?

- Вы знаете, я до сих пор в раздумье, почему так получилось. Мне было непонятно почему этому командиру роты, который уже угробил столько людей, доверяли нами командовать?! У меня сложилось мнение, что это какое-то предательство! Такого же не должно быть. Может ему доверили пополнение потому, что он знал участок местности, по которой мы наступали, черт его знает. Но мне до сегодняшнего дня жаль тех ребят, которых там перемололи без всякой пользы…А Старую Руссу взяли только 18 февраля 1944-го года, и то, немцы, сами её сдали, опасаясь угрозы окружения.

Потом нас отвели на пополнение в тыл, помыли, сменили белье. Из моего расчета остался только Сивков, мне подбросили новых ребят, с которыми мы через неделю вступили в бой. Нас бросили левее Старой Руссы, километров на 20. Около недели мы стояли в обороне. Вскоре немцы на нашем участке фронта перешли в наступление.

Увидев наступающую цепь, я отдал Сивкову команду «Огонь». Пулемет молчал. Я повторил приказание – безрезультатно. Я подумал, убило. Подбежал к позиции, а Сивков прижался к земле и сопит от страха. Мне некогда было разбираться, я сверху на него сел, упершись коленями, и стал глушить немцев из пулемета. Они залегли. Минут через пятнадцать появились новые немцы в маскировочных халатах, числом около роты и по диагонали стали приближаться к нашим позициям. Я перезарядил ленту и снова стал стрелять, переведя огонь на автоматический. Тут уже по мне стали стрелять снайпера. Пули стали ударять по щитку, раздавался сильный звон. Стреляя, я видимо ранил или убил их командира, а у немцев закон – если командира ранило, они забывают о войне, и тащат его обратно в траншею. Я перевел прицел по полулежавшим немцам и снова дал очередь. После неё уже никто из них не поднялся. Но и по мне велся интенсивный огонь. А немцы, также как и мы, старались подавить станковые пулеметы. Ведь «станкач» - это страшное оружие против пехоты. Никакая бомба не наносит столько вреда! Это ливень огня, 760 пуль в минуту! Там, где станковый пулемет, и мышь не пройдет. Недаром же и мы, и немцы, как только замечали пулеметную точку, старались её уничтожить всеми возможными средствами. Вот и по мне стали лупить из всех видов оружия, в том числе и снайпера. Разрывная пуля попала мне в руку и раздробила предплечье. Выйдя из боя, я направился в санчасть. Там сидели два санитара, которые сверху уже наложенной повязки наложили ещё одну. После этого меня пешком направили в санбат, потом в полк. Там меня погрузили в полуторку и направили в госпиталь № 1027 в город Валдай. Госпиталь находился в 4-этажном здании школы.

В госпитале, конечно, условия другие. Слушаешь музыку, отдыхаешь, спишь. Я как будто в санаторий попал после фронта. Рука у меня очень сложно заживала. Мне перебило сухожилие, раздробило кость. К тому же мне неправильно срастили кость. Заново мне её никто не ломал, и я так на всю жизнь и остался с кривой рукой. Я пробыл в госпитале до 11 мая 1944 года.

- Что было после выхода из госпиталя?

- После выхода из госпиталя я был направлен в свою воинскую часть. Из выздоровевших сформировали группу, меня назначили старшим, и я привел всех к месту службы. На три дня нас оставили при штабе для решения нашей дальнейшей судьбы. Как раз в то время, при 22-й армии работали курсы для младших лейтенантов. Я имел неоконченное высшее образование, меня вызвали, предложили поучиться. Я согласился. Обучение длилось шесть месяцев, по сокращенной программе. Нас разместили в здании бывшей помещичьей усадьбы в Латвии.

- Чему обучали на курсах?

- Программа была очень насыщенной. Все, что в мирное время осваивали за два года, нам необходимо было изучить за шесть месяцев. Я пришел на курсы старшим сержантом, и вскоре меня назначили помощником командира взвода. Курсы я закончил на «отлично», мне присвоили звание младшего лейтенанта, выдали офицерскую форму и направили в свою часть.

Около недели я пробыл при штабе 28-й дивизии, после чего меня направили командиром пулеметного взвода. В новую должность я вступил в боях за освобождение Риги. Дальше мы продвинулись с боями в сторону Восточной Пруссии, и там, недалеко от Кенигсберга, в апреле 1945-го, меня контузило. Полтора месяца я провалялся в госпитале, и снова вернулся в свою часть. Нас уже направили в сторону Берлина, но поскольку там уже и без того сосредоточили много частей, а потому наш корпус направили на запад в обход, по уже освобожденным территориям Белоруссии, Украины, Молдавии, Румынии, Болгарии. По дороге мы иногда вступали в стычки с недобитыми частями противника и бандами националистов, как это было, например, в Молдавии. Находясь в Болгарии, мы получили приказ оставаться на месте, так как для взятия Берлина войск уже было предостаточно. Там мы и встретили День Победы.

- Как отметили этот день?

- Как только объявили о конце войны, все начали палить в воздух, без всякой команды. Причем некоторые офицеры хорошенько подвыпили, вместо того, чтобы стрелять вверх, пускали пули по горизонту, и таким образом ранили несколько человек. Когда об этом стало известно командованию, пришел приказ: еще один выстрел без причины – трибунал. Только после этого пальба прекратилась. Несмотря на эти неприятные моменты, День Победы остался в моей памяти праздником великого торжества.

- Расскажите немного об оружии, которым приходилось воевать. Вы очень высоко оцениваете станковый пулемет системы Максима. А какие у него были недостатки?

- В первую очередь его громоздкость. Тяжелый вес диктовал необходимость иметь в расчете семь человек и ездового с лошадью для перевозки пулемета и боеприпасов к нему.

- Ощущали ли Вы разницу между пулеметными лентами советского и немецкого производства?

- Да, разница чувствовалось. Из сухой ленты затвор легко выдергивает и подает патрон, а из влажной уже сложнее. Но нас к этому готовили, мы даже во время обучения специально обрызгивали ленты и экспериментировали, как будет вести себя пулемет. Поэтому перед боем всегда проверялось состояние и пулемета и боеприпасов к нему. У немецких пулеметов такой проблемы не существовало.

- Помогал ли щит или демаскировал во время стрельбы?

- Безусловно, щит защищал от пуль. Для стреляющего имелась щель для стрельбы, а попадавшие в щиток пули высекали искры, но не наносили вреда пулеметчику. К тому же нас учили мерам защиты, а именно менять место ведения огня в случае обнаружения противником. Иначе враг сделает все, чтобы тебя уничтожить.

- Кто выбирал позицию для пулемета?

- Непосредственно на месте фланг нам указывал командир стрелковой роты, которому мы подчинялись.

- Делали ли запасные позиции для пулемета?

- Нет, мы всегда следовали вместе с пехотой. Как только была необходимость сломать сопротивление на пути или поддержать огнем, мы сразу же включались в дело.

- Какое у Вас было личное оружие?

- У меня был ППШ, а когда я стал командиром пулеметного расчета - карабин. Также имелся пистолет.

- Приходилось ли применять личное оружие?

- Да, и неоднократно. Расскажу вам такой случай. Нас перебросили на участок, который уже многократно переходил из рук в руки. Как раз в то время его снова заняли наши части, и нас направили на укрепление позиций. Мы едва успели занять окопы, которые к тому же надо было укрепить жердями выше уровня воды. Вдруг впереди кто-то из наблюдателей заметил немцев. Они передвигались небольшой группой по переднему краю. Я схватил автомат, гранаты и бросился им навстречу. За углом траншеи я бросил под ноги переднему немцу гранату и присел, прячась от осколков. Оставшиеся немцы стали удирать, а я стал догонять их автоматным огнем. Я так думаю, что это была разведка, которая решила прощупать, какими силами мы обладаем на этом участке. А к нам вскоре подошли дополнительные силы и этот участок остался за нами. За этот бой я был награжден орденом Боевого Красного Знамени.

Еще раз мне пришлось воспользоваться личным оружием при взятии «языка». После Старой Руссы мы стояли в обороне уже на другом участке фронта, сейчас не скажу точно, где именно. Наш пулемет находился на стыке между болотом длиною около километра и стоящей за ним соседней воинской частью. В один из дней, после обеда, мой первый номер подзывает меня и показывает вперед – «Немец!». И правда, по краю болота с автоматом по нашей территории шагал выпивший немец. Я взял свой автомат, догнал его и скомандовал «Хенде хох!» Он бросил автомат и поднял руки. В штабе я его сдал, а оттуда, в виду его важности, отправили прямо в армию! Меня за это наградили орденом Красной Звезды.

Кстати, хочу рассказать, как я в тот же день нашел нашего погибшего офицера. По пути из штаба я возвращался по тропинке через сосновый лес. В одном месте она проходила вдоль бровки огромной воронки от снаряда, заполненной водой. Мне захотелось пить, и опустился на колени и припал к воде. Вдруг я заметил, что из воды на меня кто-то смотрит. Я присмотрелся - и правда, человеческая голова с шевелящимися в воде волосами. Я достал деревянный сук и вытащил её. Это была голова и часть плеча, хорошо сохранившиеся в воде. По длинным волосам, я определил, что это был офицер, потому как солдат у нас в армии стригли наголо. Я вернулся обратно и доложил в штаб. Там останки забрали и в тот же день установили личность погибшего. Как оказалось, он уже был зачислен в списки пропавших без вести, а теперь командование могло отправить его семье извещение о смерти.

Однажды я воспользовался личным оружием по глупости. Еще во время подготовки в училище мне приходилось стрелять из всех видов вооружения, даже из пушки 45-мм калибра. Изучали мы и гранаты всех систем. А вот бросать противотанковую гранату мне не пришлось. Вот меня и заинтересовало, как работает её механизм и какая у нее взрывная сила. Во время перерыва между занятиями в тылу, я отошел в лес, где достал противотанковую гранату без взрывателя, найденную мною недалеко от передовой. Я установил её на краю заброшенного блиндажа и стал стрелять по ней из пистолета. Я выстрелил первый раз – не взорвалась. Я её снова установил, выстрелил во второй раз. И тут раздался оглушительный взрыв. Блиндаж разнесло в щепки, меня оглушило и ударило по ноге куском бревна. Я не успел опомниться, как на место прибежал командир роты. Я сказал ему, что случайно нашел гранату и решил её выбросить, а она неожиданно взорвалась. Так наказание меня миновало, но все, конечно, могло закончиться печально и даже трагически.

- А Вам приходилось пользоваться немецким оружием?

- Только на учебе.

- Какой случай Вы могли бы назвать, когда Вы ближе всего были к смерти?

- Вы знаете, таких случаев было много. Вот представьте себе – идет передовая, траншеи, нейтральная полоса метров 600-800. На ней – перелески, которые хорошо укрывают на местности. Мы, как пулеметчики, оборудуем позицию, впереди выставляется боевое охранение. Я находился в боевом охранении, когда часовой доложил о том, что по «нейтралке» ползут немцы. Я прислушался, прикинул место, где они ползут, встал на место наводчика и выпустил целую ленту. Стали слышать стоны, крики, я снова стал стрелять. Немцы стали отползать обратно. А представьте, если бы мы прозевали эту немецкую разведку? Быть бы мне тогда «языком», это точно.

- Как относились к немцам?

- С величайшей ненавистью. У меня до сих пор слово «немец» вызывает неприятные эмоции.

- Как Вы оцениваете немцев как противника?

- Немцы сильные вояки. Они хорошо подготовлены в военном отношении, к ведению жестокой войны. Да и по истории, вспомните, они же всегда были не в меру воинственным народом.

- Что для Вас было самым страшным на фронте?

- Знаете, идти в бой не страшно, убьет – так убьет, ранит - так ранит. Бывает, сидишь под обстрелом, когда немец передний край обрабатывает – жутковато. А вот по поводу плена скажу так. Я для себя сразу решил: если ситуация будет безвыходной, я взорву себя гранатой, зубами чеку вырву или застрелюсь, но в плен не дамся. Нас политработники на занятиях всегда предупреждали, что с нами немцы сделают, если мы окажемся в плену. Я думаю, что немцы со своим бесчеловечным отношением к пленным только проиграли политически, потому как люди боялись попадать в плен не только из-за страха перед своими, но в первую очередь, из-за боязни издевательств в плену.

- Вы верили, что останетесь живы?

- Я надеялся, что выживу, хоть раненым, хоть калекой, но буду жить.

- А какие-то приметы или предчувствия были?

- Я расскажу вам такой случай по этому поводу. Был у меня во взводе украинец по фамилии Григорьев. Он не знал русского языка, да к тому же был неграмотным. И вот перед боем он попросил написать его семье письмо. Он начал диктовать, что завтра мы идем в бой, что он чувствует, что его убьет и просил жену беречь детей. Я сказал, что не стану это писать, он тогда стал плакать. Я все-таки написал письмо, но переделал его по-своему. Он побежал, отнес его на отправку, а на следующий день его убило. Вот такое предчувствие было у человека.

- Вы упомянули о своем подчиненном , который в тяжелый момент боя струсил. А были ли еще случаи трусости или предательства на фронте?

- Да, я помню в одном из батальонов, но не в нашем, произошел такой случай. Я даже знал в лицо этого парня, мы с ним встречались на занятиях. Он решил уклониться от участия в боевых действиях вот каким образом. Он нашел воронку, залез в неё, высунул на поверхность ноги, после чего выдернул чеку из гранаты и отбросил её недалеко от себя. Одну ногу ему разворотило сильнейшим образом. Его разоблачили. Сначала отправили в госпиталь, а потом его судил военный трибунал. Говорят, что его расстреляли.

- А Вам лично приходилось сталкиваться с работой особых отделов?

- Только по бытовым вопросам. Дело в том, что когда я находился на курсах, рядом с моей землянкой находилась землянка начальника особого отдела. Поскольку я находился на должности помкомвзвода, он часто обращался ко мне с различными бытовыми просьбами.

- Как проводилась политработа на фронте?

- Интенсивно она проводилась на пополнении, на отдыхе. Там нам читали лекции, проводили беседы. А на фронте активно применяли агитмашины, призывали немцев сдаваться. Также политработники выходили и на передний край, проводили личные беседы с бойцами, интересовались их жизнью.

- Хотелось бы задать Вам несколько бытовых вопросов. Скажите, в какое время года было тяжелее всего?

- Тяжелее всего зимой. Во-первых, сильно мерзнешь, особенно руки, которые должны держать оружие и стрелять из него.

- А как приходилось спать на фронте?

- А вот я расскажу вам такой случай. Нас перебрасывали примерно на сто километров западнее того участка, где мы находились. Мы прошли какую-то часть пути и остановились на привал у оставленных по дороге землянок. Поев, мы расположились вповалку, кто где. Только я стал засыпать, вдруг по моему лицу пробежала крыса. А я, честно признаться, испытываю к ним особенное отвращение. Я проснулся и больше не мог спать.

- Как кормили на фронте?

- Хорошо. Старшина всегда приходил с термосом, а в нем горячая еда. В зимнее время давали по 100 грамм, но я не пил, мне не понравился вкус водки, которую я попробовал после первого боя. Из еды в основном «каша-шрапнель» - перловка. Перебоев с едой я не помню.

- Сто грамм давали только зимой или перед наступлением тоже?

- И перед наступлением тоже.

- Случаев злоупотребления не было?

- Не было возможности злоупотреблять. Ведь солдату давали норму, выпил – и вперед. А вот те, в чьем ведении находилось спиртное – офицеры, интенданты, те могли себе позволить и лишнего. Бывали случаи, когда люди совсем не пили, тогда они просто меняли свою порцию, например, на махорку. Ну даже если человек выпьет двести грамм – для здорового мужика, да еще и на холоде, перед боем – это едва согреть сможет. Поэтому пьяных я не помню.

- Были ли вши?

- Нет. Даже на фронте мы старались содержать себя в чистоте. Старшина организовывал импровизированную баню, и по отделениям мы ходили мыться. Выдавалось чистое белье – и обратно на передовую. А вот после войны, работая на партийной работе, я был в одном из молдавских сел. После трудового дня, председатель определил меня на постой, по его словам, в зажиточную семью. Меня положили спать на деревянный настил, укрыли тулупом. Через какое-то время меня стало что-то кусать. Я зажег керосиновую лампу, осмотрел себя и увидел, что я весь искусанный вшами. Так что вши меня покусали уже после войны.

- Получали ли деньги на фронте?

- Только те, что входили в офицерский аттестат. Я переводил их матери и сестре.

- Домой письма писали?

- Конечно. В основном, я старался писать бодро: бьем немцев, гоним врага, идем на Запад. А в ответ получал письма от матери, которая просила беречь себя.

- Трофеи у Вас были?

- У меня лично нет.

- Как проводили свободное время?

- А когда оно у нас было! Правда, я запомнил, что у нас, по-моему, дважды выступала Клавдия Шульженко и другие артисты. Но это только в тылу, на передовой никаких концертов не было.

- Как относились к женщинам на войне?

- А как могут относиться мужчины? В тылу, где много женщин, на них не так обращали внимания, а вот во фронтовых условиях это явление редкое. Девушки у нас служили снайперами, связистками, санитарками, работали при штабах. Так солдаты шутили таким образом: если видели девушку, во всю глотку кричали «Воздух!». У старших офицеров – от командира полка и выше, имелись походно-полевые жены. Я запомнил, что по этому поводу даже переделали знаменитую песню «Огонёк»: «На позицию – девушка, а с позиции – мать». Я, после окончания курсов, недолгое время пробыл при штабе. Так вот начальник штаба открыто жил с женщиной, которая работала врачом при госпитале.

- Как складывались Ваши отношения с местным населением?

- По-разному. Например, в Латвии нам приходилось использовать для перевозки вооружения лошадей, взятых у местных жителей. Так я помню, с нами в качестве сопровождающего хозяин подводы отправил свою дочь, которая довезла нас до места, а после вернулась обратно. Она общалась с нами с большим интересом, по-доброму. А вот в другом приграничном селе нам встретилась женщина, которая поносила Красную армию, за то, что она допустила немцев на латвийскую землю, и только спустя три года освобождает свою территорию.

- Всегда ли у Вас была уверенность в Победе?

- Да. Нам это внушали и мы в это свято верили. После того, как нам зачитывали приказы, хотелось идти в бой, сражаться и побеждать. Особенно вера в победу укрепилась после Сталинградской битвы.

- Как Вы оцениваете роль Сталина в войне?

- Только положительно. Я считаю, что если бы не он, Победы мы бы не одержали. Да, вначале он безусловно спасовал, но потом собрался, взял на себя командование и по сути спас Советский Союз. Мы же и в бой шли с именем Сталина на устах. Это осталось в сердце и в душе до сегодняшнего дня.

- Не было ли у Вас ощущения, что мы воюем с очень большими потерями?

- Было, когда нас послали в бой, о котором я рассказывал выше. Тогда нас ведь как на убой отправили! Но больше я таких случаев не припоминаю.

- Кто был лучшим другом на войне?

- У нас так часто менялся состав, да я к тому же был то в госпитале, то в училище. Поэтому были в основном товарищи, с кем-то сдружиться крепко я не успел.

Как сложилась Ваша послевоенная жизнь?

Около месяца после окончания войны мы пробыли в Болгарии, после чего нас направили в Румынию, в местность между Бухарестом и рекой Дунай, в Королевский лес. Там мы вырыли землянки и стали ждать дальнейших указаний. В это время уже началась первая очередь демобилизации, в запас уходили бойцы старших возрастов. В моем взводе «стариков» было довольно много, они стали уезжать домой. Взвод вскоре расформировали, а я попал в резерв штаба армии. В августе 1945-го года нас отправили в Одесский военный округ, в город Ананьев. Меня, как имевшего неоконченное военное образование, направили в военное училище. Перед прохождением комиссии я познакомился с одним офицером, который был лет на десять старше меня. Он стал меня отговаривать становиться военным. Я его послушал и на комиссии сказал, что служить не хочу. Генерал-майор, начальник мандатной комиссии, услышав мой ответ, переглянулся с остальными членами комиссии, и попросил меня выйти в коридор. После совещания, длившегося минут двадцать, меня снова вызвали. Генерал стал спрашивать, есть ли у меня гражданская специальность. Я ответил, что не имею таковой, ведь я ушел на фронт со школьной скамьи, после 9 класса. Меня еще поуговаривали, но я решительно отказывался. Тогда генерал написал на уголке моего личного дела большую красную букву «Д», означавшую демобилизацию. Меня направили в 37-й запасной полк в Одессу. В октябре коммунистов и комсомольцев собрал замполит полка и сказал, что всех демобилизованных офицеров, состоящих в партии, согласно указу Совета Министров, будут направлять в освобожденные республики на партийную работу. Среди названных регионов была и Молдавия, и я записался сюда. Мне выдали личное дело и я поехал к месту нового назначения. Меня направили в Бельцы, в распоряжение горкома партии и назначили директором Дворца пионеров. Я когда увидел этот «дворец» - взялся за голову: разбитое двухэтажное здание, одни стены! Но я ведь не имел опыта строительства, поэтому попросил пересмотреть мое назначение. В приемной, увидев мою военную форму, меня перехватил директор ФЗО железнодорожного транспорта. Он уговорил секретаря горкома Молотова назначить меня на должность секретаря комсомола ФЗО. Надо сказать, что в учебных заведениях такого типа тогда царили строгие армейские законы, так что я потом смеялся, что из армии снова попал в армию. Вскоре я приступил к своим обязанностям, старался выполнять их честно и добросовестно. За несколько лет я прошел по партийной лестнице до должности первого секретаря комсомола Резинского района. На протяжении всего этого времени я продолжал учиться. После демобилизации я твердо решил, что останавливаться на 9-ти классах образования нельзя. Еще Бельцах я экстерном сдал экзамены за среднюю школу и заочно поступил в педагогический институт. Затем в Кишиневе я окончил двухгодичную партийную школу. Уже будучи секретарем райкома партии я заочно поступил в Высшую партийную школу в Москве. Отучившись там шесть лет, я получил диплом о высшем образовании.

С 1954 года я работал завотделом кадров Криулянского райкома. После ликвидации района мне было предложено пойти на работу в исправительно-трудовые учреждения, с зачетом партийной работы и военной выслугой лет. Так в 1962 году я стал начальником отряда в исправительно-трудовой колонии Криково. В 1970-м году я вышел на пенсию с должности начальника колонии. Через три дня после выхода на пенсию меня назначали секретарем парткома «Молдвинпрома», где я проработал 16 лет. С 1986 года по сегодняшний день я возглавляю Совет ветеранов коммуны Крикова.

У меня две дочери, Галина и Лилия, внуки Андрей и Сюзанна, правнуки Анна, Никита и Тимофей.

- Какие у Вас награды?

- У меня два фронтовых ордена Красной Звезды, орден Боевого Красного Знамени, медаль «За победу над Германией». После войны я был награжден медалью «За трудовую доблесть» и орденом Трудового Красного Знамени.

- Бывает такое, что Вам снится война?

-Да, и довольно часто. Чаще всего жестокие сцены боев, в которых мне довелось участвовать.