Я родилась в деревне Молодино Орехово-Зуевский район в 1922 году. Отец назвал меня Зоей, это слово спасло меня и на фронте. С малых лет нас приучали к труду, если наши сверстники носились, как угорелые, то мы должны были сначала сделать дела. Ребятишки идут в школу, а я тащусь с подойником. Ходила корову доить. Сучки рубили. Даже с бидоном ездила на базар в Орехово-Зуево продавать молоко. Выросли в труде. С малых лет привыкли к спорту: лыжи, коньки, по деревьям лазили, а я как мальчишка, даже дралась. В лес я ходила одна, никогда не блудилась. Трудное было детство, тяжелое. Голода не ощущала, еда такая - суп с картошкой, забеленной молоком, на второе: картошка или каша, вкусненькое редко, по праздникам только. Трудные были годы. В колхозы, не шли. Как это бросить свое хозяйство? Нужно отвести лошадь на скотный двор, расстаться. Потом председателей направляли из города. Что они знали про сельское хозяйство? Был один умница, который прислушивался к крестьянам, всегда советовался. Потом его на фронт взяли, но и после войны его помнили.
Брат мой старший, кончил четыре класса, его папа взял в Москву. Через год я окончила школу и тоже уехала. Мама не хотела расставаться с хозяйством и осталась. Я ездила каждую неделю с рюкзаком. Эта привычка ездить с рюкзаком осталась до сих пор.

- А.Д. Перед войной стало жить лучше?

- Да. Лучше. Мы, молодежь, много обращали внимание на спорт. Я плавала, волейбол, бег, лыжи. На коньках гоняла. В перерыв на работе волейбол играл. Тогда было очень строго. Только в перерыв. Ездили на массовки, в музеи, очень было интересно. Кино, чтобы пропустить - никогда. Песни пели. От политики были очень далеко.

- А.Д. Чувствовалось ли приближение войны?

Нет. Нисколечко… Как объявили войну, первое что хотелось - попасть на фронт. Мы сразу пошли в Комитет Красного Креста, который помещался в нашем доме. Нас послали на курсы сандружинниц. Практику мы проходили как медсестры в госпиталях. С нами считались пчти как с врачами. А какие врачи были! Как они читали предмет! Читали только то, что будет необходимо на войне.
Окончили курсы и всю группу посадили в санитарный поезд 1144, который вывозил раненых из Подмосковья. Там тяжело было. Работали как санитары. Уже к зиме дело было. Вывозили с Тулы. Раненых на санях подвозили: не бритые, вшивые, обросшие, показывают сейчас таких древних мужиков, они такие были. Нам везло - ни разу не бомбили когда мы подъезжали близко к фронту. Погода нелетная была. Когда солдаты попадали в тепло, некоторые умирали, мне думается от перепада температур, особенно не раненые, а больные. Везли в Горький. Один раз доехали до Мичуринска. Мы даже и не знаем, когда мы спали. Спать нельзя. Проходит начальник поезда и комиссар и смотрит. Если видели, что кто-то спит - сразу замечание. В вагоне три человека: санитар-мужчина, сандружинница и проводница, которая печь топила. Холодных не было вагонов. Был и операционный вагон.

(Из архива З.Н. Александровой)

Получали хлеб и кусок масла. Хлеб разрежаешь на всех - мало. Но я не слышала, чтобы кто-то возмущался. Однажды тяжелораненый лежал на второй полке, а у него, наверное, дизентерия, я подошла к нему, он меня ругал - попросил судна, не дождался. Вообще, они были довольны, что с фронта уехали. Никто не ныл и не ругал условия. Народ был воспитан в духе большого патриотизма. Неудачи оправдывались внезапностью нападения. После Москвы настроение изменилось. А после Сталинграда - вообще… На Курской Дуге танкисты говорили: "Все равно наша возьмет!". Очень возмущались Союзниками - вместо того, чтобы открыть второй фронт, а они нас пичкают тушенкой.

- А.Д. Вы помните панику 16-го октября?

-16 октября помню хорошо. Люди бегут из Москвы. Прихожу домой с работы, три семьи из квартиры, все бросили и бежать. Мы, кто остался, не думали, что Москву сдадут. Полагали, что бегут в основном еврейские семьи, которые бояться нацизма.

- А.Д. Вы полгода учились на курсах?

- Да. Мне очень понравилась хирургия. Сплошная практика. Прекрасные преподаватели. Помню случай, делали ампутацию ноги солдату, и вдруг жгут развязался. И я всю операцию держала жгут, пока нога не отвалилась, руки сильные были. Я думала стать хирургом, но у меня был дальтонизм - я не различала оттенков. Поэтому я стала искать другие способы, что бы попасть на фронт. В Доме союзов формировалась часть по ремонту танков, мы с девчонками попросились и нас взяли. Я ехала, как медработник, другая - повар, третья - канцелярский работник. Приехали на Курскую Дугу, месяц только просуществовала наша часть, ее разбросали в полки. Я попала в 251 танковый полк. Попала я не просто так, а я, как оказалось, "предназначалась" для заместителя командира полка по политчасти. Вот уж как я после этого невзлюбила политработников! Я считала, что политработник все равно, что священник. И вдруг такое! У командира полка была подружка, Маша Сабитова. У начальника штаба была фельдшер Клавуся. Они совмещали, а я не могла - колючая была. К тому же у меня был друг Коля. Перед отъездом он предложил: "Давай, пойдем распишемся, мы не будем близкими, но у меня хоть будет маленькая надежда, что ты меня подождешь." Я его долго ждала. Ни одного письма от него не получила. Даже фотографию его получила в мамином письме. Моя почта проходила вторую проверку в части, и если письма были от него, я их не получала. А подружка моя попала в артиллерийский полк, и командир ей такие условия создал, что она сдалась. В конце войны она забеременела и вернулась в Москву. В начале 1945-го года, мама написала, что Коля к ней пришел и увидел Риту беременную, подумал, что и я такая же. А я до конца выдержала! Из-за меня троих из полка перевели. Одному повезло - в академию, другого из роты автоматчиков - в пехоту. За что? За то, что со мной разговаривали. Кто-то доносил замполиту и он переводил
Сначала я в штабе работала. Ребята там были хорошие. Когда начались боевые действия, я уходила из штаба. Мне не надо, а я все равно иду на НП к разведчикам или отнести письма танкистам. Все понимали, в каком я положении, меня все жалели, но боялись говорить. Как-то мы сидим с начальником штаба, он меня угощает водой с сахаром и сухарями и вдруг открывается дверь и появляется, Попукин. Он стал со мной разговаривать: "Приходи к нам вечерком, посидишь с нами вместе." Я говорю: "Устала, не могу, не приду." Он ушел, спустился по ступенькам: "Ну ладно, не хочешь быть со мной - в автоматчики пошлю." Послал он меня не в автоматчики, а в санитары.

Потом нас отвели на переформирование в Путивль Сумской области. Там разместили по квартирам. Я жила вместе с подружкой командира полка Сабитовой. Он ее не взял, а вызвал жену и детишек. К тому же его перевели и назначили командиром учебного полка. Получили танки. Уже снег выпал и нас отправили в Белоруссию. Зима снежная была, снег глубокий.
В этих боях тяжело пришлось. Заносы. Пищи не подвозили. Кормили кокой-то гущей.
И у меня не выдержал желудок. Я настолько похудела, страшно на меня было смотреть. Доходила. Меня отвезли в госпиталь, поставили диагноз: острый гастрит. Я всегда считала, что я не погибну, и вот перед деревней по пути в госпиталь остановилась наша машина и с краю было много наших могил. Я смотр: &qut;Батюшки, сколько же девчонок погибло!"

Поправилась я быстро. Там же диета: картошка пюре, супчик. Уколы лекарства.

Потом я уже ухаживала за ранеными, ходила по палатам - каждый дом это палата - читать сводки. Возила раненых на рентген. Потом врач говорит: "Оставайтесь, нам так руки нужны." Я ответила: "Нет, пусть уж лучше погибнуть, чем здесь оставаться." Глупо, конечно, ответила.

- За бои на Курской дуге меня представили к "Славе" 3ей степени. Когда приехала комиссия из штаба армии, было известно, что мне отказали в этой награде, дали мне на память эту бумажку, иначе она к делу была пришита. Карташов говорит: "На тебя было приказано написать слабую реляцию". Отказали! (Из архива З.Н. Александровой)

После болезни я не вернулась в полк. Мне просто хотелось избавиться от Попукина.

- А.Д. А как вы перевелись в другую бригаду?

- Госпиталь находился в Новозыбкове, а там стоял учебный полк, куда был назначен Бордюков, командир нашего полка. Я воспользовалась этим. Пошла и попросилась. Наступила осень. И меня опять потянуло. Куда не знаю. Как раз танкистов стали отправлять в части. А как мне уехать? Меня же никто из учебного полка не направлит. Я договорилась с врачом, с которым дружила, чтобы он мне дал направление в госпиталь. Он мне его выписал, так что я смогла отрезать заголовок. Осталось только название города. Разыскала там штаб армии, а я знала, что в нем работает Маша Сабитова.

Справа на лево: З. Александрова М. Сабитова, ? (Из архива З.Н. Александровой)

Я о ней вспомнила и разыскала ее. Ее друг имел большой чин. Я у них месяц жила. Отъелась. Чувствую - больше не могу. Подошла к ее другу, он мне сказал, что у них такие-то бригады. Я говорю: "Пошлите к тому, кто меня знает." Мне называют фамилии командиров полков. Оказывается к этому времени командиру нашего полка Бордюкову дали отдельную бригаду. Я и еще один с нашего полка, мы вдвоем с этим парнем. Поехали туда. Прибыли. Вы думаете, нас оставили там? Он уже с собой туда взял жену! Мы стоим, выходит жена и говорит: "Зоя, а вас Петя не возьмет в бригаду." - "Почему?" - "А вы с Машей переписывались." И тогда нас направили в соседнюю 65-ю бригаду к Лукьянову. Это 11-й Танковый корпус, не Гвардейский, ему бы присвоили гвардейский, если бы однажды не разбили бы и мы не потеряли много людей и техники. Там я прижилась. Первое, что я услышала от командира: "Оставайся со мной." - "А куда же денется Ваша подруга Зина?" - "Она в отпуске, в Москве." - "Нет, лучше отправляйте обратно, или в разведку, или в штаб фронта." И меня направили в разведроту.
Там меня очень настороженно встретили ребята. Когда я пришла в бригаду, и меня командир роты привел в разведвзвод. Командир взвода, мой будущий муж, усадил в баньке возле стола. Сидит нога на ногу. Папироса у него, манеры интеллигента. Начал расспрашивать - кто я, откуда: "А награды есть?" - "Есть" - "А какая?" - "За боевые заслуги" - "Агхааа…." Медалью "За боевые заслуги" награждались обычно ППЖ.. Такая медаль была у Маши, может быть, этим меня хотели унизить, когда награждали. Я его возненавидела, и потом радовалась, когда он разбился так, что чуть живой был. После войны он мне рассказал: "Мы сначала думали, что какая-нибудь нагрешила много, и к нам пришла грехи замаливать." Такое отношение закончилось быстро, и они меня просто оберегали. Это было на Пулавском плацдарме. Там мы тренировались, ходили по азимуту. В стрельбе не тренировались, потому что пополнение в разведроту шло из батальона автоматчиков - все уже опытные. Как у нас погиб человек - тут же берут оттуда.
Начались боевые действия… Нам с собой даже паек не давали! И никто даже слова не говорил. Мы знали, что мы сами должны добывать себе корм. В Польше в деревнях такая бедность, даже в России такой нет. Ну, мы тоже соображали и заходили в дома, что побогаче.

- А.Д. Сколько человек посылали в разведку?

- Взвод. Три танка. Я всегда была на первом танке. Меня ребята позвали, я пошла, потом выяснилось, что я не в этом отделении, но я там так и осталась. На этом танке были самые-самые смелые и храбрые. Пять человек: Храмов, Волков, Битник и Грушев, Щекин (такой красивый, как барышня. Как-то получили письмо на его имя, а его уже не было в живых, из мест, где бригада стояла на формировании, с рисунками: на одном детская лапочка, а на другом ручка, а мы думали, что он девственник!). Почти все они были бывшие ЗКи. Карманники. Попросились, их отпустили на фронт. Они были очень смелые. Столько наград имели - не опишешь! Лет им было по 20-25. У них самый самый главный был Анатолий ему было под 40, он начинал как форточник. Были и другие солдаты, но эти - важные, мощные, наверное, жулики хорошие. Командир роты, откуда их перевели, был очень придирчивый, война кончилась, а он еще трофеи собирал. Ребята его обчистили, даже простыни сняли - отомстили. Какие брали трофеи? Мы из трофеев брали только носки, платки. Иногда часы, побрякушки. Правда, они быстро все это спускали, на доступных девчонок.

- Я не могу сказать, как они себя вели в других частях, только как у нас.

- А.Д. А что они делали после войны?

- Мы не могли их разыскать. Вроде бы Храмов опять пошел по старой дороже. Мы их пытались искать где только можно.

- А.Д. Какова основная функция, выполнявшаяся бригадной разведкой?

- Основная задача - это сообщить заминированы ли дороги, охраняется ли мост, есть ли брод через реку и так далее.

- А.Д. Приходилось захватывать языка?

- Это функция армейской разведки. Наша задача - информация о противнике.

- А.Д. Мода была какая-то? Что старались одевать?

- Нет, ничего этого не было. Что дадут то и носишь.

- А.Д. Вас учились стрелять из фаустпатрона?

- Нет. У нас погиб командир роты ГСС. Они шли с приятелем, нашли фаустпатрон и решили пальнуть. Пальнул с бедра, а оказалось, что в трубе было пулевое отверстие и газовая струя разорвала печень. Его не спасли.

- А.Д. Какое у Вас было личное оружие? Автомат?

- Автомат и пистолет.

- А.Д. Автомат чей?

- ППШ. У ребят были немецкие.

- А.Д. А носили при себе лопатки?

- Нет. Только оружие.

- А.Д. Они вооружены были в основном немецкими автоматами?

- Да, и ТТ.

- А.Д. А чему-то учились у немцев? Чему-то завидывали?

- Нет. Они же очень жестокие. Очень жестокие. Может что-то и было у них, но это не воспринималось.

- А.Д. А самое опасное немецкое оружие?

- Ближнего боя - фаустпатрон. Ну их "Ванюши".

- А.Д. Посылки вы отправляли?

- Я ничего не брала, была примета, если будешь брать - погибнешь. Ребята тоже не брали,тлько то что в коробочку вместится. Нам нужна была только еда. Остальные брали. Лида Козлова, радистка, у них было куда класть.

Только один раз я взяла отрез. Немцы все смылись. Когда мы вошли, я увидела в чемодане лежит крепдешин василькового цвета, я подошла и взяла его и еще немецкие голубые платки с оборками я завязала все получился комочек, передала старшине. И забыла про него. И вдруг мне приносят узелочек. Дошло до командира бригады, что у меня ничего нет. Меня вызвали на склад полный трофейных вещей - выбирай что хочешь. Открывают коробку - платье. На этой фотографии я в том платье.

(Из архива З.Н. Александровой)

Эпизод 1

Танки вышли из глубокой балки и через поле двинулись к немецким позициям, но три из них почему-то остановились на открытом месте метрах в тридцати один от другого. С командного пункта немедленно послали Щетинина выяснить причину задержки. Он взял меня с собой. Не успели мы подбежать к ближайшему танку, как начался обстрел. Командир танка успел крикнуть, что у него полетел трак, а мы бросились назад и попрыгали в полуокопчики, в которых можно было поместиться по одному человеку. Мне пришли на память довоенные кинофильмы, в которых показывали, как рвутся вблизи снаряды и захотелось воочию посмотреть. Я приподнялась, развернулась - и вот оно! Беззвучно вздыбилась и закипела земля и только спустя некоторое время раздался грохот взрыва. В этот момент меня как будто ударило по голове сухим комом земли. Присев, я провела пальцами по темени, чтобы определить велика ли шишка. И вдруг между пальцами хлынула кровь, залила лицо. Перепуганная я вскочила и стала звать Щетинина. Тот, увидев мое окровавленное лицо, тоже испугался и попытался забинтовать мне голову, но у него от волнения дрожали руки - я и сама не знала, что ранение осколочное касательное. Кое-как замотали рану. Потом он подхватил меня и повел вниз в балку, где мы встретили свою санитарную машину. Мне быстро обработали рану, умыли, и мы вернулись на командный пункт...

Однажды ночью я привела с передовой на командный пункт больных. Командир полка П. М. Бордюков спросил: "Сумеешь провести танки на передовую?" Я ответила: "Да". А у самой сердце замерло - вдруг в этих балках в такой темени заблужусь и заведу невесть куда. Села на броню слева от механика-водителя и довела - таки. Зрительная память у меня была хорошая...

Несколько дней спустя, ехали с поручением на передовую на мотоцикле с помощником начальника штаба Ванаковым по местам, где фрицы потеснили нас и где мы потеряли много людей и машин. Милые дорогие мальчишки! Вы лежите вблизи своих подбитых танков, скошенные автоматными пулями, по всему полю. Вот когда сердце не выдерживало и заходилось от боли и нечем было дышать...
Через несколько дней пятеро разведчиков в сопровождении Ванакова пошли на передовую на наблюдательный пункт, чтобы сменить товарищей. Через лес пришли к небольшому полю с высоченной рожью. До наблюдательного пункта оставалось совсем недалеко. Мы сунулись в рожь и тут же отпрянули, так как яростный автоматный обстрел косил рожь. Сделали несколько попыток проскочить, в одну из которых был ранен командир отделения, но тщетно. Я подползла и быстро перевязала рану. Его отправили в свою тыловую санчасть. Мы разозлились, рванулись с необыкновенной прытью и проскочили зону обстрела. Добрались до своих, сменили ребят. Кого-то из нас поставили на пост, а остальные замертво повалились спать, ведь наши дорожные муки длились не один час, причем солнце палило нещадно. Я легла в окопчик глубиной сантиметров 30. Над нами гремело, свистело, завывало, грохотало, взрывалось. Все это перешло в тяжелый сон. И вдруг я почувствовала легкое прикосновение к щеке. Открываю глаза, рядом сидит ПНШ Ванаков и виновато говорит с вологодским оканьем: "Прости, пожалуйста, ты спишь, лицо разрумянилось, и я не удержался, поцеловал тебя в щёку". А я снова провалилась в сон. Когда нас сменили ночью или утром - не помню.

Общие силы иссякали и разведчиков стали бросать в качестве санитаров или держать связь от передовой до командного пункта. Мы, при страшной жаре, с раннего утра до поздней ночи под непрекращающимся обстрелом авиации, артиллерии, минометов и автоматчиков справа из дёр. Шведчиковы, то перебежками, то по-пластунски несли руководству полка донесения. К ночи так умаивались, что не хотелось есть, хотя кормили нас ночью и рано-рано утром хорошо, а на весь долгий, долгий день получали по два больших ржаных сухаря и- все.

И вот разведчиков подключили к пехотным частям и вместе с ними мы пошли в атаку через ту зону, которую перед этим пропахали животами. Помню, как ворвались в балку, преследуя удиравшего противника. Мокрые от пота, остановились - наша задача была выполнена, и дальше пехота закреплялась на новом рубеже без нас. На дне балки увидели лужу, а рядом немецкую каску. Боже, какое счастье! Мы черпали воду, с жадностью утоляли жажду, грызя свои сухари, и радовались, радовались... Потом зашли в немецкую землянку и растянулись в изнеможении на деревянных нарах (у нас были только земляные). Ребята тут же захрапели, а я никак не могла уснуть...

Вечером возвратились в танковый ров, где нас встретил командир взвода и сказал, что после боя не вернулись три танка. Надо было идти искать. Спросил добровольцев. Молчание. Еще раз обратился - опять молчание. Мне сделалось не по себе, и я вызвалась идти. Следом отозвался Павлов, а потом - Казанцев, сказавший: "Ну, тогда и я пойду".

И опять - через все то же злополучное поле, в потемках - отправились мы в неизвестность... Изредка немцы "подвешивали" фонари, да справа из занятой неприятелем деревушки пронизывали ночной мрак трассирующие автоматные очереди. Неожиданно из темноты возникли силуэты человеческих фигур и сразу же оклик: "Кто идет?". Мы успокоились, а то сперва подумали, что немцы. Расспросили про танки. Дали нам ориентир - ту самую балку, где мы уже были. Разыскали первый танк - оставили сторожить Казанцева, второй танк взял на себя Павлов. Третий же был на самой передовой. Ко мне подошел пехотный капитан и стал просить у меня, девчонки-солдата: "Оставь танки!" Пришлось сказать, что танки уходят на дозаправку. Вернулись в свое расположение - разведчики нас ждали, отменно накормили и спать уложили, подстелив вырванную с корнем рожь.

Спали - хоть из пушки пали! А проснулись - увидели на плащ-палатках лужи. Оказывается, ночью лил проливной дождь, но никто из нас не проснулся.
Пасмурное неприветливое утро. Разведчиков разделили на две группы: одни - ближе к исходным позициям танков, а другие - ближе к противнику. В бой пошли только четыре танка. Едва первый танк Кириченко выдвинулся к проселочной дороге, как бронебойный пробил броню и попал в полную боеукладку. Траки, пушка, башня, обломки на наших глазах россыпью взлетели под облака. Зрелище страшное!.. Еще страшнее стало, когда такая же участь постигла второй танк (фамилию командира танка забыла). На третьем танке командиром была Тася Патанина. Ей Удалось пройти чуть дальше и в сторону. Снаряд попал в борт, и двое, помнится, остались в живых - Тася и кто-то из экипажа. Мы подбежали, когда наши разведчики уже перенесли Тасю в рощицу. Она была тяжело ранена в бедро и все спрашивала меня: "Зачем ты здесь? Уходи!" Четвертый танк Назаренко ни с чем вернулся назад...

- А.Д. Какова ее судьба?

- Очень прозаичная. Единственный бой, из госпиталя она вернулась, получила "Знамя" и езахотела идти в свой взвод. Попросила чтобы ее оставили на танке командования, они же в бой не идут. Там все места были заняты. Тогда она ушла в учебный полк. Там она вышла замуж за командира роты Ломанченко. Больше она не воевала.

- А.Д. Ей стало страшно?

- Наверное. Но ее уважали, и очень хорошо к ней относились.

Второй раз довелось ходить в наступление вместе с пехотой в районе г. Севска. На сей раз нас, разведчиков, с вечера привели в передовые окопы. От немцев нас отделяло лишь небольшое поле ржи. Постелили на дно окопа свежей ржи. Легли спать. Проснулась среди ночи от ужаса: резкий лающий голос громко вещал по-немецки. Оказалось, что это наша агитмашина вышла за окопы и перед наступлением "промывала мозги" гитлеровцам.
На рассвете началась артиллерийская подготовка, а мы бежали по ржи и на ходу стреляли из автоматов. Только заскочили в окоп, как противник перенес огонь на свои бывшие позиции. Мы, по передовому окопу, глубиной всего до пояса, ринулись в сторону балки. И тут, как на грех, окоп перегородило туловище здоровенного убитого немца: ни обойти, ни перепрыгнуть... Пришлось бежать прямо по трупу - прыжок и одна нога на его животе и тебя подбрасывает как пружиной вверх, а от неприятного ощущения кажется - высоко, высоко...

Потом шли тяжелые бои правее дер. Форыгин, где нам поручили вытаскивать раненых. Сначала было страшно сунуться туда, где все клокочет и качается земля, но вот приходит момент, когда полностью отключаешься от страха и ползешь, рационально используя и воронки и след танка. В общем, мозг работает только как быстрее помочь раненым, совершенно не думая о себе. Но потом плохо помнятся подробности такого дня...

(- А.Д. В бой часто приходилось вступать?
- Два раза с пехотой ходила в атаку на Курской Дуге. За что мне и дали медаль за "Боевые Заслуги". Разведке делать нечего не было, а пехоту повыбило, и стали посылать всех.
- А.Д. С танками?
- Нет. Одна пехота. Страшно только начало, стоишь, волнуешься, нет человека, который бы не боялся. Идешь и думаешь: "Может я и не вернусь". Но как-то к этому спокойно относились. Минуты пролетают, как одно мгновение. Интуитивно бегаешь, стреляешь. Вот только потом не отдышишься.)

Эпизод 2

Зиму и Новый, сорок четвертый год, наш полк встретил на 1-м Белорусском фронте. Шли бои местного значения. Продвигаемся все время лесом, кругом - болото. Бои - только на открытых полянах и прогалинах. Служу в санчасти. Каждый божий день - на передовой. А после боя - блаженство. В лесной чащобе уже растянута палатка, в ней топится железная печурка, а санинструктор Калинин угощает меня горячим чаем, согретым в алюминиевой кружке...

Как-то в минуту затишья я метров на 200-300 отошла от передовой и оказалась на месте недавнего боя. Вокруг лежало множество тел наших бойцов, замерзших и припорошенных снегом. Эта картина меня не испугала, так как то, что я собиралась делать, сделала бы и под шрапнелью. Не было больше сил терпеть. Я нырнула под развесистую сосенку, сняла ватник, гимнастерку и, наконец, тонкий джемпер. Тело от укусов неисчислимых вшей горело, как от жгучего перца. Не била их, а сгребла ногтями прямо в снег...

Мы расположились на опушке леса. Рядом проходили два окопа, немного впереди - землянка, слева разместился расчет "сорокапятки", справа и слева в мелком сосняке - танки.

И вот немцы открыли огонь. И надо же такому случиться - прямое попадание в нашу "сорокапятку". Один артиллерист чудом остался жив и мучительно стонал. Я решила оттащить его к землянке, и это стоило мне большого труда: такой он был большой и тяжелый... У спуска в землянку я разрезала артиллеристу брюки и замотала бинтом рану на ноге. На мою просьбу втащить его в помещение - никто не отозвался. Вся землянка была набита людьми, прятавшимися от обстрела, и втащить раненого было просто некуда. И, что греха таить, видно, никому не хотелось рисковать своей жизнью ради раненого, который, неизвестно еще, выживет ли...

Когда наши танки пошли в атаку, я не слышала, но из доносившихся криков поняла, что один из них сразу же был подбит. Пришлось мне оставить артиллериста и вернуться к своим.

Появился мой напарник Николай Полосухин, и мы вместе побежали меж сосенок, а потом поползли к залегшей на снегу цепочке пехотинцев. Подбитый танк находился метрах в ста впереди на нейтральной зоне, добраться до него не было возможности.
Мы гадали, а вдруг там есть живые, ведь до вечера истекут кровью и замерзнут... Попытались найти удобный подход к танку, но безуспешно. И тогда поползли к танковому следу, сначала вдоль цепочки залегших в снегу пехотинцев, и просили: "Ребята, поддержите". Потом направо по танковому следу - по нейтралке. И это днем! А снег глубокий, рыхлый - кажется, что не ползешь, а стоишь на месте. Доползли все-таки. У танка лежал один раненый танкист, а остальным трем, оставшимся внутри, уже неважно, было сколько ждать...

У танкиста были перебиты ноги. Уложили мы его на лыжи, Полосухин запрягся в лямки и потащил. Я ползла впереди, вся мокрая от пота. Силы были на исходе - остановилась и уткнулась лицом в снег. Сзади послышался тревожный голос Николая: "Зоя! Ты жива?" Оказывается, в тот момент, когда я сунула лицо в снег, чтобы остудить, у моей головы пробежали "зайчики" от автоматной очереди...

Побывала я и в ночном бою в лесу. Вспоминаю как о страшном кошмаре: шум, грохот, непрерывный гул от выстрелов с обеих сторон и яркие сливающиеся воедино всполохи при этом. Танки мечутся, теряя ориентиры и нарываясь на "болванки" противника. Раненые танкисты, кто в состоянии, бегут, не зная где свои, где чужие. Я побывала в аду...

Однажды днем приходит посыльный на передовую и говорит мне, что меня вызывают на командный пункт. Пришла, спрашиваю ординарцев кто меня вызывал, говорят: "Иди пока отдохни". Посидела в машине с кунгом опять спрашиваю кто же меня вызывал. Отвечает Кириченко: "А мы пожаловались командиру полка, что старшина Калинин сам не ходит, а тебя каждый день "гоняет" на передовую". Я вышла из машины, походила между ними, накинула санитарную сумку на плечо и пошла обратно. Шла и думала:
"Как же там без меня, может уже кто ранен и некому оказать помощь".

- А.Д.Что было в санитарных сумках?

- Все было, в медикаментах никаких не нуждались. В первую очередь вата, бинты.

По дороге шли автоматчики с комвзвода. Эта местность оказалась в зоне обстрела противником минометным огнем. Молодые ребята побежали к лесу. А я вспомнила разговор с пехотинцем, который не хотел укрываться в окопе потому, что снаряд попал в дерево, разорвался и осколками убило его товарища в окопе, поэтому никуда не побежала, а продолжала идти вперед. Комвзвода их постыдил, показывая на меня, и они один за другим вернулись и дружно зашагали по дороге к передовой. Этот случай разнесли по полку. А что тут такого!? Просто я поняла, что под деревьями не прячутся, лучше прямо на дороге плюхнуться и лежать.

Приезжал корреспондент, фотографировал у подбитого танка, расспрашивал, а мне все представлялось таким обычным и будничным, что не знала о чем говорить...

Эпизод 3

Место на танке у каждого разведчика было свое. Мое - по ходу танка третье слева. Первый - Храмов, второй - Волков, третья - я, четвертый - Грошев и др. С командованием встречались редко. Уходили в тыл врага с целью разведать целостность мостов, их охрану, минирование, расположение частей противника, огневых точек, а также отвлекать силы противника на себя. Пленных не брали... Только вернемся с задания - получаем новое. С едой перешли на полное самообслуживание. Спасибо полякам: встречали хорошо, кормили, поили и снабжали куревом. Спали по большей части на танке, на ходу. Изредка ночевали в польских домах, но не раздеваясь и не разуваясь.

Бывали случаи, когда в дой деревне коротали ночь и мы и немцы...

Как-то шли на танках очень медленно и осторожно: знали - кругом противник. Подъезжаем к поселку, и вдруг из переулка выскакивает парень - пальто нараспашку, без шапки - и кричит, показывая на двухэтажный дом: "Там фашисты!" Он отказался взобраться на танк и убежал. Разведчики посоветовались с танкистами и решили обстрелять неприятельское логово. Мы залегли в снегу перед танками. Залп, другой. Из дома посыпались немцы, большинство раздетые, а мы строчили из автоматов. Бархоткин прыгнул на башню танка и кричал: "Бей гадов!" Один разведчик был тяжело ранен. Пришлось один танк отправлять назад. Парня положили на трансмиссию, а по бокам с автоматами легли на животы А. Андреев и я (это он позвал меня). Танк мчался с предельной скоростью. Было очень жутко, казалось, что мы слились с броней и все же не покидало ощущение страшного одиночества - ведь мы мчались по земле, занятой противником. Оставили парня в деревне, где утром было оставлено несколько танкистов и автоматчиков. Потом туда снова пришли немцы. Больше об этих ребятах мы ничего не слыхали...

Местечко Мнишек на р. Радомка. Немецкая авиация сильно мешала продвижению бригады, но серьезных потерь не было. Мы с Андреем Чупиным после одного из воздушных налетов отстали от прикрепленных танков. Потом спохватились и во время очередного налета не бежали в тыл, а начали прыгать с одного танка на другой, покуда не увидели свой танк, который уже заползал на мост. Но догнать не успели - танк ускорил движение, а мы вспрыгнули на следующий. Едва первый танк подошел к противоположному берегу, как был подбит. Нас с Чупиным взрывной волной сбросило со второго танка. Вскочили, забежали за строения - и тут рядом разорвался еще один снаряд. Андрей говорит: "Ну, Зоя, мы сегодня от двух смертей спаслись!" Нашли своих ребят, а Чупин зачем-то пошел с одним из приятелей назад по дороге. Потом смотрю - кто-то машет мне рукой: сюда, мол, сюда! Подбежала - Андрей лежит с развороченным боком, а губы шепчут: "Какой же я дурак... Знаю, отчего умираю".

Он положил в карман две "лимонки" и забыл об этом. Потом полез за чем-то в карман и случайно выдернул чеку.
Брод через эту реку нашел М. Орлов с помощью 2-х мальчиков-поляков, с которыми он встретился в Польше: с одним через 15 лет, а с другим через 30.
Однажды перед г. Томашув на р. Пилице ночью заскочили в одно польское село. Там была немецкая комендатура. Разведчики сходу окружили дом, перестреляли часовых и самого коменданта.
Следующей ночью пришли в другое польское село за г. Томашув, решили в разведку отправить часть ребят, остальные подыскивали жилье. Нас позвала к себе ночевать бедная семья. Поляки были приветливы и радушны, а вот накормить нас было нечем. (Пред этим зашли по дороге в магазин, а там все пусто. В одном месте банка стоит, прихватили ее. Потом на танк вскочили и двинулись дальше через поле. Ветер, вьюга, холод. В селе остановились, а есть-то хочется, решили банку открыть. Дали мне на пробу. Это было жидкое мыло. Так и проспали голодными до утра.) Вернулись с задания расстроенные разведчики - задание выполнили, но был тяжело ранен Петя Хохлов, скромный, хороший парень. Его положили на танк и увезли. В часть он вернулся после излечения уже в конце войны.

Наутро старушка-полячка рассказала нам, как найти дом старосты. Пошли втроем. Заглянули в окно указанного дома, а там за столом сидят два немца и завтракают. Ребята разозлились, вошли в дом, схватили их, одного убили тут же, во дворе, - другой попытался удрать, но его догнал Сашка-мотоциклист и прикончил. Когда такое бывало на моих глазах, я очень тяжело это переносила, становилась мрачной и не могла уже по-приятельски относиться к бойцам, проявлявшим такую жестокость...

А ребята, как ни в чем ни бывало, потребовали у старосты еду и выпивку. Староста выставил маловато, не то что немцам. Ребята пригрозили ему, и скоро стол "ломился от явств"...

В другой раз ночью пошли в тыл врага на 10-ти танках с начальником разведки Мельниковым. Где-то в лесу от лесника узнали, что впереди дорога заминирована. Пока связывались по рации с бригадой, я прикорнула на трансмиссии. Слышу кто-то бежит и у каждого танка зовет: "Зоя, Зоя! Капитан зовет". Как трудно расставаться с теплым местечком, но куда денешься - служба. А капитан просто решил похвалиться перед поляками, что у него в разведке служит девчонка. А в это время на трансмиссии последнего танка был убит танкист спокойно ехавшим на подводе немцем и не предполагавшим встретить у себя в тылу русских. Перед поляками и незнакомыми я старалась быть незамеченной - одевалась под мальчишку и стараась не говорить.

Получили задание отвезти на мотоцикле взрывчатку в соседнюю бригаду. И надо же такому случиться - забарахлил мотор. Мы еле-еле ползем, а нас уже настигает артиллерия. Дорога узкая, мы прижались к обочине. Догнал нас один "герой "-водитель, сначала долго матерился, а потом так вывернул руль, что пушка вильнула и отбросила наш мотоцикл к дереву. Меня пришибло и подбросило в воздух и, сделав сальто через голову назад, я полетела куда-то вниз, но уже без сознания. Очнулась - лежу в снегу, куда ни глянь - везде бело. Вскочила и... рухнула, левая нога не действовала. Ребята скатились вниз, подняли меня на руки, втащили наверх и усадили в коляску мотоцикла, прямо на толовые шашки. Что было потом, не помню.

На следующий день мы пересели на бронетранспортер, который на крутом повороте к деревне перевернулся, накрыв меня. Я снова отключилась, а когда пришла в себя, "услышала" гробовую тишину. Из-под транспортера я видела сапоги бойцов, стоявших траурным полукругом. Я тихонько запищала: "Вытащите меня!" Ребята загомонили, машину поставили на ход, а может просто выволокли меня и понесли в ближайший дом. Я снова потеряла сознание и очнулась от льющейся на лицо холодной воды. В доме было полно женщин, эвакуированных из Варшавы, и не ожидавших, что среди разведчиков может быть девчонка вроде меня. Как они удивлялись, хватались за голову и раскачивались, горестно восклицая: "Кобета! Кобета!", что по-польски означает "женщина"...

Ночью перед нами поставили задачу прорваться через передовую и углубиться в гитлеровские тылы, чтобы отвлечь на себя часть сил противника.

Я еще плохо хожу, но ребята очень хотели взять меня с собой. (Они говорили: "Такое интересное задание - рейд по тылам врага! Мы тебя посадим на трансмиссию и мы тебя будем сопровождать." А я только ползать могла, а не ходить.) В полночь проскочили передовую. Местные жители сообщили нам, что в ближайшем от линии фронта городке Грец немцы спешно готовятся к эвакуации. Два поляка вызвались быть проводниками. Не доехав до городка примерно 0,5 километра, остановились. Наш танк пошел вперед разведать обстановку. Подрулили к высокой стене, и вдруг - выстрел по танку из "фауст-патрона". Бойцы спрыгнули с брони и - в рассыпную. Еще один "фауст-патрон". Я спрыгнула на больную ногу и, как подкошенная, упала на снег. Витя Грошев истошно и беспрерывно орал "Зо-я!". Но залпов почему-то больше не последовало. А у меня с испугу, что сейчас, вот сию минуту, меня возьмут в плен, кажется, зашевелились волосы на голове. В панике я позабыла, что экипаж остался в танке и, возможно, люди еще живы. Смотрю, через нижний люк выкарабкиваются танкисты. Я вскочила, и, что называется, со страху пошла моя нога. Мы выбрались из западни кюветом, оставив у стены стрелка-радиста Николаева и одного поляка-проводника...

После войны я жила с мужем в Германии, прилично разговаривала по-немецки и тогда поняла, почему немцы не стреляли по убегающим разведчикам. Спасло мое имя: "зо" - "так" по-немецки, а "я" - "да". Это по-видимому и смутило немцев, поэтому тогда мы и остались целы. Потом попали в окружение, потеряли 2-х разведчикв Н. Иванова и И. Соколова; Юров был тяжело ранен в шею, а Андреев А. - легко в ногу.

- А.Д. Потери были большие в разведке?
- Я бы не сказала. Сразу после того как наш танк подбили мы попали в окружение, вот там погибли Николаев, Соколов, третий был тяжело ранен в шею. А самый главный Анатолий был ранен в ногу. Его притащили и положили рядом с костелом. Тут самолеты налетели, мы сразу разбегаемся. Возвращаемся смотрим, он уже без головы. А у Соколова не могли понять - все цело, а он бредит, говорит не по-русски (он был из малой национальности). Ему в висок попал крошечный осколок и все. Крови не было видно. ) Выходили из окружения пешком...

Однажды в Польше разведвзвод совместно с автоматчиками танкового батальона ворвались ночью в село, кажется, Пшедбуж, буквально ошеломив противника, беспечно почивавшего в тёплых домах, немцы метались в поисках спасения прямо в нижнем белье (вот ведь какая роскошь, а мы, если выдавалась минутка, отдыхали в полном обмундировании и даже в сапогах), часть из них скрылась за околицей. Комендатура, находящаяся в селе, была полностью разгромлена.

Утром по рации получили приказ двигаться на Томашув - Мазовецкий. Мост на реке отсутствовал. Четверо разведчиков, по чьей-то инициативе, не помню, только не по моей, подняли мотоцикл с коляской на руки и перебросили через полынью, при этом мы все зачерпнули полные сапоги ледяной воды, сели в мотоцикл и понеслись по льду на другую сторону реки. А танкисты, уточнив у местных жителей, где бывает летом переправа, приняли решение: задраили все люки, стволы пушек подняли вверх и пошли через реку, ломая лёд, а когда глубина понизилась, танки прошли этот участок под водой, вышли на другой берег и двинулись в направлении Томашува.

На другом берегу мы поняли, что без танков, да при том в хлюпающих сапогах, двигаться дальше невозможно, не представляя, где находится противник. Поэтому прислушались и уловили петушиное пение где-то неподалёку, значит, там жильё. Вскоре подъехали к деревне, тишина, в домах ни немцев нет, ни хозяев, но над каждой хатой из труб вьётся дым - значит, топятся печки. В одной из хат разулись, сняли мокрые носки и портянки (бельё у нас всегда было чистое, т.к. у немцев в баулах этого добра хватало, а другого мы ничего не брали -у нас не было даже рюкзаков) и развесили вокруг печки-голландки. Потихоньку вошла хозяйка, тревожно оглядывая нас. Видит, что мы доброжелательный народ, быстро освоилась и стала шуровать в печке кочергой, чтоб ярче горел огонь и быстрее просушились наши носки. Нам очень хотелось есть, но, непонятно почему, напала такая скромность, что не попросили, а только поблагодарили за оказанную услугу и отбыли догонять своих. По дороге мотоцикл сломался, мы бросили его и сели на попутный бронетранспортёр. В Томашуве враг слабо огрызался, поэтому танки нашей бригады сходу прочесали его, а мы догнали их уже в поле. Была ночь, началась пурга, колючий снег хлестал по лицу, выбивая слезы. Пересели на свой танк, меня, голодную, дрожащую и трясущуюся от холода, ребята посадили на тёплую трансмиссию. Вот благодать, моё-то постоянное место было на холодной броне у башни слева по ходу танка.

Все ближе к Одеру. Пошли в разведку на десяти танках. Прочесали деревню, лес, кладбище, небольшое поле. Перед нами - односторонний ряд домов на окраине большой деревни. Небольшой группой, пешком подобрались поближе. В домах - ни души. Те, кто не успел убежать, попрятались в погребах. Неподалеку, в поле, стояла немецкая самоходка, которая открыла по нам огонь. Я побежала взглянуть на нее и наткнулась на убитого Ф. Авдошина. Бегом вернулась, привела ребят, которые быстро захоронили его.
Внезапно налетела авиация и загнала нас в полуподвальное помещение большого сарая. Уселись на корточки вдоль стены. Автоматы на коленях. И - как это ни удивительно - мгновенно заснули. Проснулись от тревожного шепота Вити Грошева: "Ребята! Немцы!"
Открыв глаза, я увидела, что все сидели в тех же позах, никто даже не накренился. Яркий не дневной свет освещал наши фигурки. Сколько мы проспали - не знаю. Была уже ночь. Вскочили и к выходу, свернув налево. За сараем что-то полыхало, отбрасывая яркие отблески. А справа сарая цепочкой шли немцы. Через переулок вышли к горящему дому. Немцы по-видимому посчитали нашу цепочку за своих т. к. ребята были одеты хотя и в разную, но в немецкую одежду, и только я ходила в своей неизменной плащпалатке. С правой стороны горящего дома мы резко поворачивали направо и уходили в темноту, где уже мчались, как угорелые, в сторону кладбища, а там нас уже почти оплакали, но все же ждали оставшиеся разведчики вместе с Александровым, так как искать нас в деревне ночью было все равно, что иголку в сене.
Потом эту деревню брали офицеры-штрафники...

- А.Д. Почему Вы решили, что именно штрафники?
- Я видела своими глазами, как у кладбищенской стены, лежали в разных позах люди в офицерских погонах. Мне ребята сказали, что это штрафники.)

Помню переход через Одер, ещё не сбросившему лёд, узкую полоску земли Кюстринского плацдарма, где мы обосновались, но пищу нам никто не доставлял с большой земли, жили на подножном корму, пока плацдарм не расширили. Вот как вспоминает разведчик Иван Маслоид о не боевом задании в первые дни на плацдарме в своём письме от 11.04.76 г.:"3наешь, Зоя, мне вспомнилось, как мы пошли на задание, где ты была старшей (это было под Франкфуртом-на-Одере). Была весна, грязь, у меня были чирьи на "сидячем" месте, мы шли вдоль переднего края на связь с одной частью для уточнения данных о противнике, а я не мог тогда идти быстро, всё время отставал, но тебе признаться не мог, а ты меня ругала, чтоб я не отставал".

Воинскую часть мы нашли, получили нужные сведения и спокойно возвращались восвояси. Шли не торопясь, и, пожалуй, беспечно. Передний-то край оказался "прозрачным" и мы по дороге туда, а это много километров, не встретили ни души. И вдруг на одной лесной поляне, где ещё держался снег, столкнулись нос к носу с немцами. И, что удивительно, мы мгновенно, не говоря друг другу ни слова, как бы "разобрали" противника и каждый из нас взял на прицел "своего" Они тоже увидели нас, но мы ,оказались проворнее. Я пальнула из "ТТ", немец упал, но выстрелил и промахнулся. Вторая моя пуля попала ему в лоб чуть выше левой брови, фриц повалился на снег, струйка крови фонтанчиком била из раны, он "таял" на глазах. Боже, я убила человека!.. Внутренне я сжалась, чтобы не показать ребятам, как мне тяжело. Одно дело, когда стреляешь со всеми вместе и не знаешь, от чьей пули падает человек. Но один на один, глаза в глаза... До сих пор я вспоминаю этот случай и вижу как наяву каждое мгновение и... переживаю. Дошли мы до своей части, но так и не увидели окопчиков переднего края.

- А.Д. Сколько было немцев?
- Группа - и их и нас. Их всех уложили. У нас же не было приказа брать в плен. Если не мы убили, то нас убьют. Война.
- А.Д. А чем объясняется, что вы были быстрее?
- Реакция. Мы привыкли по тылам ходить. Мы шли, шутили, но при встрече с противником мгновенно сконцентрировались.

В г. Шрим несколько наших разведчиков попали в окружение. Когда мы прибыли на мотоцикле их выручать, они уже сумели самостоятельно выбраться, но один из них, Коля Максимов, был тяжело ранен в живот. По дороге в санчасть он умер. А немцы отошли за мост через речку. Мы, Саша-мотоциклист, Алеша Зинченко, Пуканов и я, еще очень хромая, на своем трехколесном "коне" рванули за ними в противоположную часть городка... На улицах - ни души. Промчались до самой окраины - немцев нигде нет. Возвращаемся обратно, и ничего не можем понять: улицы переполнены людьми, нас радостно встречают, приглашают в дома. Притормозили на небольшой площади неподалеку от моста. К нам подбежали поляки, и фотограф сделал несколько снимков, запечатлев первых освободителей. Опять слышалиьизумленные возгласы: "Кобета!", и один польский пан высыпал на меня -полный кулек конфет...

Фотографию получила уже будучи на Кюстринском плацдарме через коменданта г. Шрим.

г. Шрим Стоит слева А. Зинченко, сидит в коляске З. Александрова (Из архива З.Н. Александровой)

Идем в разведку уточнить охраняется ли мост через реку. Было это днем. Танки обмотали белым материалом. Вошли в большую немецкую деревню. Продвигаемся с большой осторожностью. Вдруг из одного захудалого домишки выбегают девушки и бегут к нам навстречу. Это были наши девушки, угнанные в неволю. Радости их не было предела: они плакали, обнимали, целовали и очень тревожились, что мы уйдем обратно, а они-то останутся и как бы их тогда не угнали дальше в тыл к немцам, на худой конец останутся здесь батрачить, но как к ним будут относиться хозяева? А мы дошли до моста, там нас, нежданно, встретили таким пулеметным огнем, что посбивали весь камуфляж. Мы вернулись в деревню и по рации сообщили руководству обстановку. Нам приказали остаться в деревне.
Ночью пришли танки нашей бригады, а мы получили новое задание...
У нас новый начальник разведки С. Лобунец, парень что надо! На другой день разведчики в количестве 12-ти человек снова вернулись на плацдарм и разместились в домике на "юру"; он стоял в стороне от полуразрушенной улочки деревни и ближе к противнику, поэтому его никто не решился "освоить". Затопили котел в крытом дворе, ребята помылись, а когда очередь дошла до меня, фрицы открыли минометный обстрел. Мне было не страшно, но я боялась - убьют, придут ребята, а я раздетая, да еще, с черным бедром от основания и по колено. Помните меня пришибло к дереву на мотоцикле? Так вот я только здесь, на Кюстринском плацдарме, увидела как же меня тогда здорово укатало.

С "большой земли" нам приносили только спирт и куриво. Кто приносил - остаться с нами не решался, а мы не уговаривали. Еду доставали где придется. По соседству в дёр. Маншнов одна сторона улицы была наша, а другая нейтральная. Вот туда ребята приноровились ходить и приносить что-нибудь вкусненькое. Однажды Маслоид привел корову, а Саша Асульбаев, повар по специальности, готовил нам натуральные котлеты. Когда шли бои он был разведчик с автоматом, пистолетом и ножом наравне со всеми.
Почти каждый день кто-нибудь ходил за поручениями к комбату 3-го танкового батальона В. Павлову, расположенному рядом, но путь обстреливался вражескими автоматчиками, поэтому темп "пробежки" был как на 100-метровке. Как-то бегу запыхавшись, выскочила у танка Павлова, сопровождаемая сплошным треском автоматных очередей, цокот пуль которых оборвался на противоположной стороне брони танка. И тут один из танкистов вдруг начал изливать свои чувства ко мне. Пришлось дипломатично сказать, что война еще не кончилась, что неизвестно кто из нас останется в живых... В тот день это было второе признаний в любви. И это не сказка.
Много лет спустя при встречах я частенько слышала:
"Зоя, а я ведь тебя любил". А бывший разведчик Маслоид сказал не мне, а товарищам: "Эту женщину любил и люблю до сих пор". А мне сказал, что ребята во взводе гутарили - кого из нас выберет Зоя после войны? Я выбрала Александрова.

(Из архива З.Н. Александровой)

Мужем моим стал командир взвода разведки. О нем нечего писать, поскольку он с нашим танком не ходил. Но его ребята очень любили, наверное, потому, что он работал в ремесленном училище. Интеллигентный. Умел находить всегда общий язык с ребятами.

Несколько человек, в том числе и я, были вызваны на Большую землю для получения наград. Пришли к переправе. Через Одер строился капитальный мост. Когда мы на лодке подходили к берегу Большой земли, налетела вражеская авиация. Господи! Что там было! Она почти без перерыва молотила переправу. Сколько же досталось саперам и строителям - уму непостижимо.
Выбежали на берег, а немецкие летчики строчат из пулеметов, спрятаться некуда. Шлепнулись на землю, но какой толк? Вскочили и... давай бог ноги.
За бои от Пулавского плацдарма до Кюстринского меня наградили орденами Славы III ст. и Красной Звезды.
Обратно поехали на бронетранспортере, но водитель Кох, не доехав до Одера, остановился и сказал: "Уже стреляют - я не поеду дальше." Храмов стукнул кулаком по кабине: "Вези!" Но проехав еще немного - все повторилось. Ребята отматерили Коха как следует, но больше не стали с ним связываться - бесполезно, ведь у него во время боев обязательно что-то "ломалось"...

Эпизод 4

Над нами эшелонами, туда и сюда на разных высотах шла наша авиация. Зрелище было потрясающее.
Передний край встретил нас густой дымовой завесой... Противник, отступив, перенес шквальный огонь на свои прежние позиции. Мы соскочили с бронетранспортера и наткнулись на окоп, покрытый фанерой. Вот радость - крыша над головой! Над нами гремит и грохочет, а в окопе - благодать! Повар Саша угостил всех пирожками - он напек их заранее, предвидя, что в коротком затишье сделает нам необыкновенный сюрприз.

После короткой передышки двинулись вперед вдоль линии железной дороги. Дымовая завеса стала развеиваться, и сквозь летящие клубы дыма можно было разглядеть трассы автоматных очередей...

Хамаев и Екатеринчук, оставленные в резерве, удрали с КП и пешком пытались догнать нас, но нарвались на засаду и оба погибли.

Продвижение застопорилось. Бронетранспортер остановился у железнодорожного полотна. Мы быстро спрыгнули, а водитель, выходя из машины, был ранен в ногу. Храмов перебежками подбежал к машине, завел ее и отвел за сарай. Стали подтягиваться пехотинцы. Через дорогу перебегал пехотный капитан и вдруг рухнул, раненый снайпером. Я упала на живот и поползла к нему, кто-то из разведчиков последовал за мной. Приволокли раненого в домик, перевязали наскоро, потому что разведчики пошли вперед пешим ходом. Мы обогнули водокачку и увидели, что пушка нашего танка, командира Алексеева, уперлась в танк противника, а его пушка в наш. В общем расстреляли друг друга в упор. Наших танкистов в живых осталось двое. Я заглянула во вражеский танк через стекло, у которого стоял там внутри обгоревший труп. Раненых танкистов увез на мотоцикле наш разведчик Баранов...

Продвигаемся к Зееловским высотам с танками командира роты Киселева. Часто останавливаемся из-за обстрелов. Проезд под высокой железнодорожной насыпью завален и, наверное, заминирован... Киселев пускает машины на насыпь по отлогой диагонали. Они форсируют железнодорожное полотно и осторожно спускаются на другую сторону. Но после километрового марша наши танки останавливаются, встреченные плотным огнем противника. И тогда бойцы Храмов и Волков уговаривают комвзвода разрешить им поехать в разведку на одном танке. Прыгнули на броню и на большой скорости умчались в неизвестность... Вернулись довольно скоро. Храмов был ранен в бок, но его спас широкий немецкий ремень, который Храмов носил в качестве трофея. От боли разведчик сгибался пополам, но остался в строю.

Вылазка оказалась удачной, и теперь мы знали расположение огневых точек противника. Комвзвода проинформировал об этом комбата Спивака, а тот, в свою очередь, попросил по рации комбрига "прибавить огоньку" на... наш участок.

Вскоре над нами что-то зашуршало, зашипело, да так зловеще, что сердце сжималось. Заиграли "Катюши"... Это было шокирующее зрелище. К сожалению, один наш разведчик погиб. Меня контузило...Лупанули по нам. К этому месту и пехота подтягивалось. Сколько погибло… Сколько погибло ребят.

На фронте не признавали легкую контузию, поэтому бывали случаи, когда люди гибли не потому, что они боялись, а потому, что с нервами справиться невозможно. Меня определили в помощь хирургу на пункте первой помощи бригады. Размещался он на месте, откуда "играли" Катюши. Трудно передать мое состояние от звука этой "игры". На счастье, ребята вспомнили обо мне и забрали.

По дороге к Берлину попали под шрапнельный обстрел, и я чуть не поплатилась жизнью, пытаясь на ходу выпрыгнуть из кузова машины. Приехали поздно вечером. Вошли в помещение на окраине Берлина, где разместились на отдых разведчики. В большой комнате слышался храп и стоны спящих ребят. А вот за столом со свечой сидели Храмов, Волков, Гутник, Горошко и Александров. Когда они увидели меня, молча встали, потом, как по команде, их руки потянулись к заветным кармашкам и, вот диво, открыли коробочки и протянули мне: "Выбирай!". Я поняла, если откажусь - обижу. И взяла у каждого (кроме Александрова - он не брал трофеи) по одной вещице.

Утром пошли в город, где страшные изнуряющие бои шли на улицах Берлина. Встретили В. Грошева, который чудом уцелел. Он оказался в расположении противника и спрятался в подвале, в котором отсиживалось цивильное население. Целые сутки был он там и никто его не выдал!

В это время многие раненые еще ждали помощи и не чаяли вырваться живыми из этого побоища. Еще тогда я наслышалась от своих разведчиков о замечательном враче-хирурге нашего Медсанбата Ирине Федоровне Писаревой, чье ласковое слово помогало легче перенести боль и страдание при обработке раны и вселяло надежду на поправку. Я познакомилась с этой женщиной, обаятельной и доброжелательной, значительно позднее и тоже прониклась к ней уважением.

2-го мая 1945 г. для нас война кончилась. Радости не было конца. Но мы с горечью провожали глазами бесконечные потоки пленных шагающих по развалинам Берлина...

Так, в грохоте и огне, в радости побед и скорби потерь боевых друзей добрались мы до Берлина. Как я вынесла этот умопомрачительный, всесокрушающий марш-бросок, этот прощальный грохот и шквал огня, и сама не знаю. Однако твердо знаю, что с гордостью расписалась на стене поверженного Рейхстага...

Перед демобилизацией в конце июня 1945 г. меня пригласили на трофейный склад бригады, где предложили выбрать любые вещи по желанию. Это потому, что я не брала трофеи, о чем, вероятно, стало известно командованию. А золотые часики, подаренные ребятами, я отдала в ремонт через Коха, но он мне их не вернул.