Л.Ш.- Родился в декабре 1920 года в селе Моньшин Погребищенского района Винницкой области. Мой отец умер когда мне было всего четыре года.
Мать работала швеей. Наша семья была единственной еврейской семьей в большом украинском селе. Украинцы относились к нам хорошо.
В 1935 году, я, закончил учебу в школе - семилетке и поступил в Винницкий энергетический техникум, по окончании которого работал в Курской области, на электроустановке сахарного завода. В 1939 году пришло время моего призыва в армию. Вернулся на Украину, так как состоял на учете в винницком военкомате. Во время мандатной комиссии мне предложили поступать в военное училище связи. Напирали на то, что страна нуждается в грамотных командирах, и я, как комсомолец, патриот и человек с образованием, должен помочь своей стране и Красной Армии и так далее и тому подобное…
И хоть я не задумывался до призыва в армию о военной карьере, но согласие на поступление в училище дал сразу.
Был патриотом. А тут такие слова - «Доверие Родины… Долг комсомольца…»…
Направили на экзамены в ЛУС - Ленинградское Училище Связи имени Ленсовета. Правда, знакомые питерские девушки аббревиатуру ЛУС расшифровывали иначе - «Любовь успокаивает сердце».
Конкурс при поступлении в ЛУС был три человека на место, но после техникума я особых трудностей при сдаче вступительных экзаменов не испытал.
Программа училища была рассчитана на два года и осенью 1941 года нас должны были выпустить лейтенантами из ЛУС и направить на службу в войска.
22/06/1941 у меня была увольнительная в город с 12-00 дня.
На КПП нашу группу курсантов направляющихся в увольнение, задержали для прослушивания правительственного сообщения.
После речи Молотова нас вернули в казармы.
Уже, через несколько дней, курсантов ЛУС направили в Карелию.
Здесь мы пару недель держали вторую линию обороны, но к середине июля всех курсантов сняли с фронта и вернули в Ленинград.
Г.К.- Как происходило распределение выпускников по фронтовым частям?
Л.Ш. - Училище готовилось к эвакуации из Ленинграа в Уральск.
Пятьдесят отличников учебы, без сдачи выпускных экзаменов, направили на фронт. На передовую ехали с курсантскими петлицами.
Только через месяц я случайно узнал, что уже есть приказ о присвоении нашей группе лейтенантских званий.
Но в тот день нас выстроили в две шеренги, и распределяли по частям не по спискам или по алфавиту, а - «по росту».
Правофланговые попали служить в отдельные армейские полки связи, ребята среднего роста - в отдельные батальоны связи, а нас, несколько человек «низкорослых», направили в отдельные кабельно -шестовые роты - ОКШР.
С моего курса в одну роту попали служить вместе три человека - Паламарчук, Шеховцев и я. Меня назначили командиром взвода связи, и вскоре я оказался на отдельном узле связи Кингисеппской оперативной группы войск.
В мою обязанность входило - наладить и обеспечить бесперебойную связь с 1-ой и 2-ой гвардейскими дивизиями ДНО и со сводным батальоном политучилища НКВД. В начале августа немцы прорвали оборону ополченцев на нашем участке и фронт стал разваливаться прямо на наших глазах.
Г.К. - Как Вам удалось избежать окружения или плена в те страшные дни?
Л.Ш. - От плена Бог спас, а вот выходить из окружения в августе сорок первого мне довелось.
Всего трое суток мы были в немецком тылу.
Но я вывел всех своих людей, технику и две машины взвода…
Сначала побежали ополченцы. Народ плохо обученный военному делу, увидят немецкий танк и бегут в свой тыл. Не все конечно, но бывало…
Рядом с деревней, где располагался штаб дивизии появились три немецких танка. Все штабные начальники сели в машины и моментально смылись…
Просто сбежали… Я остался со своими связистами, не имея малейшего понятия, что происходит на соседних участках.
Драпать на восток без оглядки - не позволяла совесть…
Сняли двенадцать километров своего кабеля и поехали искать своих…
А кругом немцы…
Вышли из окружения кажется 10-го августа.
Являюсь в штаб к подполковнику Чашеву, начальнику связи из 42-й Армии. Докладываю - «Лейтенант Шлесман, начальник направления связи КОГ прибыл с людьми и имуществом».
Чашев начал на меня орать - «Где штаб?! Почему отступил?! Пойдешь под трибунал!». Рядом с домом, в котором проходила наша «дружеская беседа», начали рваться мины. Чашев от страха залез под стол. Я рассмеялся.
И тут Чашев, разошелся еще больше - «Над командиром насмехаешься?! Я тебя сейчас лично перед строем расстреляю! Пошел вон!».
Я вышел из дома и присел на скамейке. Обстрел закончился.
Настроение мое было жутким. Ведь вывел из окружения всех своих бойцов и матчасть, и мне же еще расстрелом угрожают…
Почему за чужие грехи и массовое отступление должен отвечать простой лейтенант… Появляется Чашев, без револьвера в руке…
Говорит - «Лейтенант, приказываю найти штаб дивизии и дать к ним связь.
Даю тебе на выполнение задания четыре часа. Не справишься в указанный срок - считай себя приговоренным к расстрелу. Это я тебе обещаю!».
Я примерно предполагал, куда «отступил» штаб дивизии.
У меня был очень толковый помкомвзвода, из кадровых солдат.
Послал его со связистами на одной машине в предполагаемый район, а с оставшимися бойцами потянул связь ему навстречу.
Через два часа, проложив по пять километров провода с каждой стороны, наши группы встретились.
Связь с остатками дивизии была налажена. Чашев остался довольным.
В 1944 году, я уже был командиром роты в 551-м отдельном батальоне связи 111-го Стрелкового Корпуса. К нам приехал с проверкой начальник связи 54-й Армии полковник … Чашев. Он шел вдоль строя батальона, увидел меня и моментально узнал. Начал обнимать меня и говорить офицерам из своей свиты - «А я этого геройского парня в 1941 году сдуру расстрелять хотел!»
Г.К. - Как Вы лично оцениваете все происшедшее под Кингисеппом и Лугой в августе 1941 года?
Л.Ш. - А мне не очень хочется давать «личную оценку».
А то еще в сердцах скажу что-нибудь такое…
Слишком хорошо я помню, что происходило в те дни на передовой.
Ни на каплю, не умаляя мужества и самоотверженности ополченцев, надо признать следующее. От дивизий ЛАНО особого толку не было.
Во второй линии обороны, вообще многие ополченцы сидели в траншеях без оружия и ждали - когда им подвезут винтовки и гранаты.
Танк немецкий издалека увидят, и начинается паника…
Там такое творилось… А в окружении…
Помню как спасли лейтенанта - взводного, из пехоты. Несколько красноармейцев пытались уйти к немцам в плен, а этот лейтенант - «встал на дороге». Красноармейцы на него накинулись и стали убивать.
Хорошо, хоть мы вовремя подоспели.
Но, если говорить честно, уже осенью сорок первого люди научились воевать и стояли насмерть. Я на Невской Дубровке уже не видел, чтобы кто-то отошел без приказа даже в самых жутких боях.
Г.К. - После отхода наших войск из Кингисеппского оборонительного района, куда кинули Вашу роту?
Л.Ш. - Нас перебросили в НОГ ( Невская Оперативная Группа). Держали связь на участке, начиная с КП НОГ, находившийся в Павлово, и до 1-й Дивизии НКВД в Шлиссельбурге. Связистов «разбрасывали по точкам», по 3-5 человек на контрольные телефонные станции. Одна из таких станций находилась на Черной речке, на месте дуэли Пушкина. Командир контрольной станции сержант Аристов очень гордился, что держит связь с этого исторического места.
Г.К. - «Ад Невского пятачка» Вам тоже довелось испытать?
Л.Ш. - Да. Мой взвод, единственный из нашей 712-ой ОКШР, перебросили на Невскую Дубровку.
Нам поставили задачу проложить подводный бронированный кабель по дну Невы и обеспечить связь с плацдарма со штабом НОГ.
Высаживались во второй волне десанта. До этого момента связь с плацдармом держалась в основном по рациям, но все боялись пеленга и радиосвязью пользовались только в исключительных случаях.
Г.К. - Про Дубровку есть силы рассказывать?
Л.Ш. - Три месяца непрерывных обстрелов и бомбежек.
Ночью всегда было светло как днем от немецкого огня.
На Неву назад посмотришь, а там сплошные трупы по воде плывут.
Вперед или по сторонам посмотришь, и видишь только одно - трупы, трупы, трупы…
На плацдарм мой взвод переправлялся в составе 41 человека, а к концу декабря во взводе оставалось 17 живых. А теперь представьте себе, что если такие потери были у связистов, то что же тогда творилось в пехоте …
В начале ноября на плацдарме собрали несколько дивизий и бригад, и началось наступление с «пятачка» в направлении на Синявино.
За несколько дней, погибли на этом проклятом плацдарме десятки тысяч людей. Меня тогда сильно контузило, но я остался на «пятачке».
Когда в конце декабря сорок первого мой взвод отозвали с плацдарма в тыл, я сказал себе, что если в этом аду выжил, то теперь вряд ли меня на войне убьют…
В январе сорок второго года два взвода из нашей роты послали на Ладогу.
Г.К. - Какую задачу поставили связистам на «Дороге жизни»?
Л.Ш. - Нам приказали проложить кабель ПТГ-19 по линии Ваганово - остров Зеленец, и обеспечить бесперебойную связь на этом двадцатикилометровом участке. Вокруг только гладь льда, никаких ориентиров.
Ходили по компасу.
Через каждые несколько километров оборудовали контрольные станции, связь на каждой такой станции держало отделение связистов.
Связисты спали в снегу, и нас поначалу даже палаток не было…
Постоянные бомбежки. Укрыться негде на заснеженной равнине.
Лежишь, смотришь как пулеметные очереди, выпущенные из самолета, «лентой» приближаются к тебе, глаза закроешь, с жизнью попрощаешься…, а «лента» в метре от тебя остановилась…
Было очень страшно. Живые после авианалета поднялись из снега, посмотрели вокруг, а пятеро наших товарищей- связистов лежат убитые…
Доходило до того, что самолеты гонялись даже за одиночными бойцами.
И так каждый день… А сколько водителей на «Дороге жизни» погибло, это же словами не передать. По ночам, чтобы быстрее добраться через Ладогу водители грузовиков стали ездить с включенными фарами. Выбора не было…
Вот немцы по этим освещенным « мишеням» и били…
После бомбежек возникали проруби и полыньи. В одну такую прорубь я и провалился. Мой солдат, Николай Артемьев, 45-ти лет, бывший рабочий из Ленинграда, спас меня. Кинул мне дышло, я за него зацепился, и меня вытащили из ледяной крошки. Мороз в тот день был градусов двадцать.
Меня успели быстро доставить на остров Зеленец.
Моряки дали мне сухую одежду, напоили спиртом. Все обошлось…
Г.К. - Какой паек получали бойцы, находясь на Ладоге?
Л.Ш. - Если в декабре мы получали на передовой по 400-500 грамм хлеба в день, то после нашей переброски на Ладогу, мы стали просто околевать от голода.
В те дни нам давали только по 250 граммов хлеба в день и по 100 грамм водки в сутки. Горячего питания не было, солдатам выдавали немного крупы, пайком на пять дней, и они сами варили себе кашу на контрольных станциях в котелках и касках, кто как мог… Выдавали на Ладоге еще по пачке папирос «Беломорканал» на день, но я не пил и не курил, и отдавал курево и «наркомовские» своим ребятам. А на других участках Ленфронта люди уже стали забывать как вообще выглядит табак.
Все превратились в живые скелеты… Дистрофия…
Г.К. - На Ладоге красноармейцы умирали от голода?
Л.Ш. - Смерти от голода начались еще на «Невском пятачке».
У меня был ординарец, Петр Платонов, ленинградец.
Он попросил меня отпустить его на сутки в Ленинград, хотел выяснить судьбу своей семьи оставшейся в блокаде. Дали ему паек на пять дней, ребята собрали еще какие-то крохи, что у кого было - сухарик, кусочек сахара, и все это передали для его детей. Платонов добрался до города, успел отдать детям продукты, а сам в тот же день умер от голода и истощения.
Мы с Паламарчуком послали двух красноармейцев в город, и они забрал детей Платонова к нам. Младшего ребенка отправили через Ладогу на «Большую землю», а старшего сына Платонова, которому было всего девять лет, оставили у себя в роте.
Все-таки у нас было хоть какое-то котловое довольствие.
Не дали мальцу умереть с голода. Он был в нашей роте на правах «сына полка» до осени 1944 года. Уже в Латвии, по приказу начальства, сына Платонова отправили в тыл, на учебу в суворовское училище.
Когда в феврале 1943 года нам стали выдавать по 800 грамм хлеба на день и два раза в сутки мы получали горячее котловое питание, то многие поначалу просто не знали, что с таким количеством хлебом делать… Люди не могли привыкнуть к мысли, что им дают целых! восемьсот граммов хлеба! Это было для нас неслыханным богатством. Понимаете, я после блокады так и не смог себя приучить есть хлеба больше четырехсот грамм в день.
Уже рефлекс какой-то выработался. Даже присутствуя при обильном застолье, я мог позволить себе взять со стола из хлебницы только маленький тонкий кусочек хлеба. Блокадный голод прочно засел в моем сознании.
Кто не голодал, тот меня не поймет…
И на «Дороге жизни» многие красноармейцы умирали от голода и обморожений. Мой товарищ по училищу, лейтенант Киселев, был молодым здоровым парнем.
На Ладоге ставил бойцам задачу, вдруг присел на санки, и больше не поднялся.
К нему подошли, а он мертвый… Умер от голодного истощения…
И таких случаев на моей памяти осталось еще немало.
Г.К. - Вся ладожская ледовая трасса была усыпана разбитыми и разбомбленными грузовиками. Могли ли бойцы позволить, взять себе продовольствие с разбитой или тонущей машины?
Л.Ш. - Мало кто отваживался, рискнуть на такое дело.
Действовал строжайший запретный приказ генерала Федюнинского.
Смысл приказа был следующий - «За любые махинации с хлебом и с другим продовольствием - расстрел без суда и следствия!».
И «особисты» все время рыскали по частям, выясняли - у кого есть «излишки» продовольствия и каким образом это получилось.
Кто-то из «стукачей» шепнул в Особый отдел, что у моего ротного Паламарчука в «полуторке» спрятан мешок с мукой взятый на Ладоге с тонущего грузовика. «Особист» сразу «нарисовался» в роте и начал выпытывать подробности.
Подошел ко мне - «Где хлеб с Ладоги? Где хлеб, незаконно полученный на убитых и раненых?». Отвечаю ему - «Я командир взвода связи и учетом продовольствия не занимаюсь». Он пошел дальше «шакалить».
Сели с Паламарчуком и попытались понять, кто же в нашей роте «стучит».
Так и не разобрались с этим вопросом.
Но вскоре у нас одного сержанта забрали служить в Особый отдел, и нам стало понятно, кто был «источником информации».
А мешка с мукой у нас никакого не было…
«Стукач» ошибся, дал неправильную «наводку».
Г.К. - Из кого была сформирована Ваша ОКШР?
Л.Ш. - В роте служили 161 человек, почти все ленинградцы в возрасте от 30 до 40 лет, призванные с «гражданки». Грамотные, культурные и толковые люди.
Из кадровых солдат в роте были считанные единицы.
Выжило на войне из первого состава роты связи всего сорок три человека.
На 1990 год нас еще было в живых 14 человек.
А сейчас, наверное, я один остался…
Г.К. - Откуда такие точные данные по потерям?
Л.Ш.- Командир роты Иван Степанович Паламарчук вел журнал боевых действий, а также сохранил список с фамилиями и адресами бойцов роты первого формирования. После войны полковник Паламарчук служил в отделе кадров ГУС МО и имел технические возможности искать своих бывших солдат.
Тем более поиск был облегчен одним важным обстоятельством - почти вся рота была призвана из Ленинграда.
И Степан не прекращал поиска, пока не установил судьбы всего личного состава роты 1941 года.
Г. К. - Что входило в понятие - « отдельная рота связи»?
Л.Ш. - В первую очередь - это усиленные штаты.
И права командира роты были довольно широкими.
А на снабжение роты понятие «Отдельная» никак не влияло.
Г.К. - Каким был командный состав роты?
Л.Ш. - Как я уже сказал, ротой командовал замечательный человек Степа Паламарчук. В 1943 он ушел на повышение, на должность помощника начальника связи корпуса (111-й СК), и я принял командование ротой вместо него.
Политруком роты был Кадочников, получивший в 1943 году после аттестации политсостава звание капитана. Мы относились к нему с большой опаской.
Начальником штаба роты и по совместительству начфином был воентехник 1-го ранга Сергеев, спокойный и уравновешенный человек, ленинградец.
Парторгом роты был также ленинградец по фамилии Люканов.
Его жена погибла в блокаду в заводском цеху во время немецкой бомбежки.
Заместителем по хозчасти был бывший работник «Ленфильма» Арлимов.
Как-то поехал Арлимов в тыл в командировку и к нам не вернулся.
Ходили слухи, что где-то в тылу он глушил рыбу на реке взрывчаткой, его арестовали, начали выяснять откуда он взял ВЗ … и «с концами»…
Но что тогда точно произошло - никто ничего так и не узнал…
Вторым взводом командовал старший лейтенант Валентин Шеховцев.
Он выжил на войне. А третьим взводом командовал бывший инженер метрополитена Аким Ерошин, погибший в 1943 году.
Во время минометного обстрела крупные осколки разворотили ему живот.
Он умирал в мучениях, и все пытался руками затолкать, назад в живот, вывалившиеся наружу кишки… Ординарец вытащил его в тыл уже мертвым…
Г.К. - Кто из солдат Вашей роты Вам наиболее запомнился?
Л.Ш. - Было очень много хороших и смелых ребят, толковых связистов.
Многие солдаты оставили в моем сердце о себе самую добрую память.
И те кто пришел в ОКШР на формировке в сорок первом году.
И ребята, пришедшие в 1942 году к нам на пополнение из Иваново и с кораблей Балтфлота. И солдаты, воевавшие в моей роте, когда я уже служил в корпусном 551-ом Отдельном батальоне связи в 1944-1945 годах.
Хорошо помню волевого командира отделения Степанова из Иваново-Вознесенска ои солдаты - Страхов, Самойлов, Луков, Попырин, Краснов, Артемьев - верные товарищи, прошедшие рядом самые тяжелые дни сорок первого года.
Рядовой Климов, первый в роте получивший медаль «За Отвагу».
Старший сержант Юканов, с 1943 года командовавший взводом связи и получивший за мужество офицерское звание.
Старший сержант Петр Федотов из подмосковного Пушкино. Был ранен под Новгородом, но не ушел в санбат.
В начале сорок третьего нам прислали на пополнение моряков КБФ с корабельных БЧ-4. Прибыло четыре человека. Расхристанные, в тельняшках.
Обращаешься к моряку - «Товарищ ефрейтор». В ответ слышишь - «Товарищ старший лейтенант, мое звание - старший матрос».
Среди них особенно запомнился Наум Бройдо, очень смелый был парень.
С огромным сердечным теплом вспоминаю своих командиров по 551-му ОБС. Комбата майора Круглова из Харькова. И сменившего его на должности командира батальона подполковника Льва Верника из Бердичева.
Это были замечательные люди и великолепные профессионалы.
Г.К.- Солдаты дорожили своей службой в отдельной роте связи?
Л.Ш.- Безусловно. Связисты считались « фронтовой интеллигенцией».
В пехоте никто не хотел погибать…
Тем более как гробят пехоту мы досыта насмотрелись на «Невском пятачке», под Погостьем и Новгородом, и во многих других местах…
В роте связи хоть был какой-то шанс выжить, а стрелковом батальоне - никаких шансов… Раненые связисты не хотели оставлять роту и не уходили в медсанбат не только потому, что сроднились с товарищами по взводу.
Никто не знал, куда его направят после госпиталя с маршевой ротой.
В свои подразделения после ранения у нас мало кто возвращался.
И хоть и у нас постоянно гибли солдаты при обстрелах и бомбежках, рвались на минах, но с пехотой наши потери не сравнить.
Управление роты зачастую находилось в двух- трех километрах от передовой, а на войне эти три километра решали солдатскую судьбу.
Помню меня послали на Волховском фронте от управления 54-й Армии на несколько дней в стрелковые порядки - наладить связь. Трудно рассказать в каких тяжелых, жутких условиях воевали и жили пехотинцы.
Это была не жизнь, а штрафбат…
Осенью сорок третьего мне докладывают, что во втором взводе есть двое раненых, но они отказываются уйти в тыл, опасаясь, что после госпиталя не вернутся в роту. Начался долгий немецкий артиллерийский и минометный обстрел.
Немцы сидели на пригорке и видели все, что творится, как на ладони.
На санях, вместе с ездовым и нашим военфельдшером Ниной Будкиной (Остроумовой) поехал днем во второй взвод, чтобы вывезти раненых в тыл.
Подъезжаем к месту, которое бойцы прозвали «поляной смерти». Нам пехотинцы говорят - переждите обстрел, может потом, если повезет - то проскочите.
Но чего ждать, там же два наших товарища кровью истекают.
Только выехали на эту «поляну» и тут рядом с нами разорвалась мина. Военфельдшеру Нине оторвало руку, ездового тяжело ранило, а меня контузило. Перевязал их. Назад, в санбат, пришлось везти четверых, а не двоих раненых.
Нина Будкина после госпиталя обратилась с личной просьбой к командарму, чтобы ее оставили в роте, а не демобилизовали по ранению.
Командарм наградил Нину и разрешил вернуться в ОКШР.
Ей дали в помощницы санитарку, и Будкина служила в армии до конца войны. Героическая была девушка.
Г.К. - Как Ваша рота связи оказалась на Волховском фронте?
Л.Ш. - После Ладоги в конце февраля 1942 года нас перекинули на Волховский фронт. Сначала мы были в 8-й Армии, после нас передали в 54-ю Армию.
Мы расположились в 4-х километрах восточнее станции Погостье.
В этом месте фронт простоял почти без движения до октября сорок третьего года. Мой взвод обеспечивал связь штаба корпуса с 281-й СД, 80-й СД, 122-й ТБр и с 6-ой Отдельной Бригадой МП.
Все бойцы роты находились на контрольных постах, непосредственно рядом с пехотными порядками.
Г.К. - Как часто связистам роты приходилось вступать в стрелковый бой?
Л.Ш. - Периодически подобное случалось.
Например в марте 1943 года немцы высадили десант в тылу 177-й СД, десантники перерезали связь в нескольких местах и подошли к штабу.
Против десанта бросили остатки стрелковой роты и отделение связи из нашей ОКШР, под командованием ст. лейтенанта Шеховцова.
Они задержали немецких десантников до подхода подкрепления.
Шеховцев получил за этот бой медаль «За Отвагу». Первый награжденный солдат в роте, связист Климов, тоже заслужил свою медаль в стрелковом бою.
Но я не могу сказать, что каждый связист в роте убил за войну из своей винтовки по парочке - тройке немцев.
Люди выполняли на фронте свою работу, обеспечивали войска связью.
А по немцам стрелять…
Кому как повезло…
Кто-то убил врага в бою, а кто-то просто тяжело работал четыре года на войне, ежечасно рискуя жизнью.
Мне больше запомнились стычки под Либавой уже после объявления о капитуляции немецкой армии.
До 12/5/1945 моя рота прочесывала леса, выкуривая оттуда латышей из дивизии СС и «власовцев», не пожелавших сдаваться в плен.
Да и в плен, в те дни, фактически их не брали…
Это немцы толпами, без охраны, шли через нас в плен.
А «власовцы» отстреливались до последнего.
У меня один сержант, из бывших беспризорников, так он застрелил двух «власовцев», уже поднявших руки верх и шедших к нам сдаваться. Я промолчал…
Г. К. - Каким было в Вашей роте отношение к политработникам?
Л.Ш. - В 1941 первом году в роте было всего три коммуниста на 160 человек.
Они и дали мне рекомендацию в партию в сентябре сорок первого в Павлово. Солдаты роты были в основном взрослыми, грамотными, образованными людьми, прекрасно знающими за что они воюют, и в пропагандистах мы особо не нуждались.
Парторга Люканова солдаты уважали, он не был типичным «тыловым горлопаном- агитатором» и не орал в солдатское ухо на каждом шагу штампованные газетные лозунги про «любимого товарища Сталина».
А вот политрук роты Кадочников был весьма своеобразной «личностью».
Любил крепко выпить, и по пьянке, мог «наломать дров».
Но наш политрук серьезно побаивался ротного Паламарчука.
Ему Степан сказал -« Сиди в землянке и жри водку, сколько в твое нутро влезет, но не суй нос в ротные дела!».
На том и порешили…
Г.К. - Ветераны Ленфронта и Волховского фронта часто рассказывают, что в первый год войны «особисты» расстреливали красноармейцев и комсостав без суда и следствия за малейшую провинность. Взять хотя бы воспоминания разведчика Ильи Френклаха или курсанта Александра Копанева.
Насколько, по Вашему мнению, верно подобное утверждение?
Л.Ш. - Были моменты, когда могли расстрелять за утерянную катушку провода. Но в 1941 году за оставление позиций или за невыполнение задания на месте пачками не расстреливали. К стенке ставили не всех подряд …
Иначе бы у нас воевать было бы некому. Но и людей они никогда не жалели...
Мне не очень хочется комментировать этот ваш вопрос.
Деятельность людей служивших в «органах» - не имеет однозначной оценки.
Поговорите с бывшими «особистами» и трибунальцами. Такие, наверное, еще живы на белом свете. Пусть они сами расскажут, как и что было в 1941…
Г.К. - Я в свое время встретился с двумя бывшими «смершевцами», но они на интервью не согласились.
Л.Ш. - Это их право.
Но стоит ли сейчас уделять внимание бывшим «работникам органов»?
Войну не «особисты» выиграли, а простые солдаты с винтовками в руках.
Г.К. - Вы на войне были фаталистом?
Л.Ш. - В определенной степени.
Но остаться живым хотел, как впрочем, и все остальные…
Никто не мог знать своей судьбы на войне и после нее.
Мой друг детства, украинец Юхим Балемчук, воюя в пехоте в Сталинграде, поднял с земли немецкую листовку и разорвал бумагу на самокрутку.
Кто-то донес, что Юхим взял немецкую листовку.
Его арестовали, трибунал присудил десять лет заключения за «измену Родине», которые Балемчук отсидел полностью в северных лагерях.
Через двадцать лет после войны я помогал другу писать прошения о реабилитации и отмене этого чудовищного несправедливого приговора.
Ходил вместе с ним и хлопотал по инстанциям. И когда пришла официальная бумага о реабилитации, Юхим долго беззвучно плакал. Такая судьба…
А полк Балемчука в полном составе погиб в Сталинграде…
В 1944 году к нам в батальон прислали пополнение из мобилизованных на освобожденной Западной Украине. Ко мне в роту попал «западник», Василий Ящук, из Луцка. Хороший мужик, старше меня лет на десять.
Он стал моим ординарцем. Когда вскоре после окончания войны началась первая демобилизация старших призывных возрастов из армии, то я, по просьбе Василия, вставил его имя в список демобилизуемых в первую очередь.
Ящук торопился вернуться к семье, к любимому крестьянскому труду.
Провожал его домой.
Обнялись, прослезились, пожелали друг другу долгой и счастливой жизни…
А через три месяца ко мне подошел наш « смершевец» и тихо сказал - «Зря ты, товарищ капитан, для своего Ящука так старался с ускоренной демобилизацией. Получили письмо от коллег с Западной Украины.
Твой, Ящук, у бандеровцев в банде против нас воюет»…
Лейтенант Боря Кобец, ставший впоследствии помощником начальника связи корпуса по радио, «загремел» в штрафной батальон за «случайный выстрел».
Кобец считался прекрасным специалистом в радиоделе, и наши командиры даже ездили на «переговоры» с трибунальцами, пытаясь как-то смягчить приговор Борису. Но вернулся к нам Кобец из штрафбата только через три месяца, полностью искупив вину кровью.
Мой друг и земляк лейтенант Фима Коростышевский, с которым мы вместе заканчивали ЛУС, служил в относительно «спокойном месте», в отдельном армейском полку связи. Таких полков на Ленфронте было целых три.
И в них можно было пройти войну без царапины, но Ефим сам напросился на передовую, попал в лыжный батальон и погиб по вине своего комбата.
Когда мне рассказали обстоятельства его смерти, то я долго не мог прийти в себя… И все эти эпизоды, доказывают только одно, нашими жизнями на войне распоряжались рок, случай…
Под Псковом в 1944 году попали в артиллерийскую засаду.
Шли колонной, примерно 50 автомашин. Немцы подбили переднюю и заднюю машину, «закупорили» дорогу и стали методично нас расстреливать из орудий.
За день до этого мне выдали новые сапоги и шинель английского сукна.
Мне было жалко пачкать обновки, валяясь в грязи на обочине дороги или уползая по болоту в ближайший лес. Остался в кабине, думаю, будь что будет.
Товарищи меня силой вытащили из кабины, а через пару мгновений - в машину прямое попадание снаряда…
Г.К. - Как награждались солдаты и офицеры отдельного батальона связи?
В.Л.Ш. - Все связисты, непосредственно находившиеся на передовой, были отмечены боевыми наградами. У нас в этом вопросе все было справедливо.
Осенью 1944 году мне пришлось под Ригой повторить то, что я уже делал на Дубровке в 1941 году.
По дну Даугавы мы проложили подводный кабель, обеспечив устойчивую бесперебойную связь с стрелковыми частями на «вражеском» берегу. Вся эта операция проводилась светлым днем под непрерывным огнем противника.
Все 18 человек участвовавшие в прокладке кабеля были награждены.
У нас в роте служил кладовщиком у старшины рядовой Кондратюк, уже немолодой человек. Он как-то подошел ко мне и сказал - «Скоро война закончится, а у меня даже медали нет. Дайте возможность заслужить награду».
Отправил его во взвод связи на передовую, а через неделю Кондратюк подорвался на мине, и ему оторвало пятку на ноге. Представил его к ордену Славы 3-й степени. Приехал проведать Кондратюка в госпиталь, начал его утешать, пытался подбодрить, мол, слава Богу, что ты живой остался.
А Кондратюк мне говорит - «Я до войны был бухгалтером, и после войны буду бухгалтером. Работа сидячая и нога тут не главное. Важно, что односельчане увидят мой орден Славы и не скажут, что я всю войну в «каптерке провоевал»…».
Спрашиваете, чем я отмечен за войну? Награжден тремя орденами Красной Звезды двумя орденами Отечественной войны, и самой дорогой для меня наградой - медалью «За оборону Ленинграда».
Г.К. - Уверен, что Вам, как командиру Отдельной роты связи, часто приходилось видеть представителей генеральского состава Красной Армии.
Кто из них наиболее запомнился?
Л.Ш. - Видел не часто, но слышал голоса многих генералов по средствам связи.
С Федюнинским приходилось неоднократно сталкиваться.
Исключительный был человек.
После революции служил в личной охране Ленина.
Культурный был генерал. Когда хотел кого-то обматерить из командиров по телефону, то сначала говорил властным голосом - «Если на линии связи сидят девушки, попрошу их на минуту отойти от аппаратов!».
Генерала Федюнинского любили в войсках.
Пришлось увидеть, уже разжалованного до звания генерала, бывшего маршала Кулика. Отношение к нему в солдатской среде было очень плохим.
Два раза я был свидетелем, как лично товарищ Мехлис, «карающая рука Сталина», наводит порядок в войсках на Волховском фронте.
«Особист» ему докладывает - «Стрелковый полк такой-то бежит, оставив позиции. Командир полка - драпанул первым!».
Мехлис - «Сорвать с командира полка петлицы и отправить в трибунал!».
Или как-то приехал на моих глазах комиссар Мехлис в стрелковый полк на передовой. Я там как раз связь прокладывал.
Заходит в блиндаж к подполковнику, командиру полка, а тот с докторшей «чаи гоняет». Мехлис спрашивает его боевую обстановку, а тот ни черта толком объяснить не может, где находятся его батальоны и полковая артиллерия.
Мехлис ему сказал - «Блядей развел, а обстановку не знаешь! Пойдешь дальше воевать командиром роты! Полк такой дубине как ты доверить жалко!».
И если честно говорить, то только такими карательными мерами можно было навести порядок на Волховском фронте.
При Мехлисе нас впервые хоть кормить по - человечески начали, тыловики уже боялись нагло воровать харчи у солдат, а старшие командиры стали реже пьянствовать. За пьянство Мехлис отдавал под трибунал на месте.
В 1943 году, вот как вас, видел маршала Ворошилова, во время прорыва блокады.
Я держал связь по рации с отдельным танковым полком, сражающимся в полном окружении. В это время на КП 122-й ТБр появился представитель Ставки маршал Ворошилов. Ему доложили, что танковый полк потерял в бою все танки, от полка осталось 18 человек, и они держат круговую оборону и отстреливаются от немцев до последнего патрона. Ворошилов приказал мне немедленно связаться с полком.
И открытым текстом по микрофону маршал сказал - «Сынки! Говорит маршал Ворошилов! Товарищи, держитесь! К вам уже идет помощь!
Награждаю Вас всех орденами Красного Знамени!».
Ему кто-то из свиты говорит -«Климент Ефремович, что же вы открытым текстом по радиосвязи?». Ворошилов спокойно ответил - «Ничего страшного. Помощь уже через десять минут подойдет к танкистам».
Но в основном приходилось чаще слышать голоса генеральские голоса, чем видеть лично комдивов и командармов.
Мерецков, Масленников, Рождественский и так далее…
Помню когда выходили из окружения остатки 2-ой Ударной Армии, так наш командарм вышел на связь и всем передал открытым текстом - «Никому не стрелять! 2-ая Ударная выходит из окружения!».
Только из этого окружения мало кто вышел…
Никогда не забуду разговор командарма с комдивом Красновым - «Почему не продвигаешься??! Мы тебе три дня тому назад 5.000 человек пополнения дали!». Краснов отвечает - «У меня от этого пополнения всего 500 бойцов осталось…»…
Как солдаты относились к Жукову спрашиваете? Когда в сентябре 1941 генерал Жуков прибыл на Ленфронт, мы знали о нем мало, только то, что он ГСС и бывший начальник Генштаба. Но я сейчас и не вспомню, чтобы кто-то у нас вслух комментировал или критиковал те или иные действия Жукова.
Многие бойцы, особенно в пехоте, не знали даже - какая фамилия у их комбата или у ротного, а уж генералы были для нас вообще «небожителями ».
Г.К. - Как встречали наши войска в освобожденных районах?
Л.Ш.- Когда шли по освобожденным районам Псковской и Новгродской области, то из леса к нам выходили выжившие в оккупации местные жители и партизаны. Голодные, измученные люди, встречали нас со слезами радости и с бутылями самогона. Мы отдавали им с себя одежду, все свое продовольствие .
Страшные бои были под Порховым.
В 1984 году меня пригласили на празднование сорокалетия со дня освобождения города. Нас приехало в Порхов четыре человека.
Приняли нас исключительно тепло и душевно.
В Эстонии, и в русских деревнях, и в эстонских районах, нас встречали цветами, дарили бойцам свежую рыбу. Эстонцы относились к нам очень лояльно.
Это сейчас они кричат - «русские оккупанты», но мне многие очевидцы рассказывали, как в 1940 году эстонцы обнимали и благодарили пришедших в Прибалтику красноармейцев, радуясь, что не попали под немецкое иго.
А в Латвии нам часто стреляли в спину.
Стояли в конце войны под Тукумсом, и я хорошо помню, что там творилось…
Г.К. - Ваши родные уцелели в войну?
Л.Ш.- Нет, все погибли. После войны поехал в родное село и соседи - украинцы рассказали мне о судьбе матери и брата.
Рассказали, что осенью сорок первого вернулся домой из окружения мой однокурсник по училищу и земляк из Липовец, лейтенант Юшкевич, который передал моей матери, что лично видел, как меня убили под Киевом…
А вскоре всех евреев согнали в гетто, в Погребище.
Мой младший брат Владимир, 1925 г.р., родившийся уже через четыре месяца после смерти отца и названный в его честь, хотел бежать с группой молодых ребят из гетто и искать партизан, которых в нашей округе тогда и в помине не было.
Но он не решился оставить в гетто одну старую больную мать, которая без его поддержки умерла бы с голоду. В мае 1942 года всех обитателей гетто расстреляли. Рассказывали, что Володя пытался бежать во время расстрела, но был убит полицаями. На фронте и в гетто от немецких кровавых рук погибли и все остальные мои родственники.
После войны, я остался один как перст на белом свете…
Г.К. - Как складывалась Ваша послевоенная жизнь?
Л.Ш.- Продолжил службу в армии. Встретил свою любовь, прекрасную девушку по имени Малка. Моя жена в начале войны была студенткой первого курса Сталинградского медицинского института, в 17 лет добровольно ушла на фронт и служила связисткой- телефонисткой в 1088-м зенитно-артиллерийском полку в знаменитой 62-ой Армии, пережила все страшные и тяжелые бои в Сталинграде в 1942 году. После войны Малка закончила учебу в медицинском институте и сорок один год проработала врачом.
Вместе с ней мы мотались по дальним гарнизонам, растили детей.
В 1957 году я закончил Ленинградскую Академию связи.
А в 1960 году грянуло печально известное «хрущевское сокращение армии».
Мне предложили, вместо увольнения по сокращению, продолжить службу в Забайкалье, в гарнизоне в районе станции Борзя.
Но я уже устал скитаться по «медвежьим углам».
У меня было в послужном списке, с учетом войны, - 28 лет календарной выслуги. И я решил демобилизоваться из армии. Вернулся в Винницу.
Двадцать девять лет проработал инженером на Винницком телерадиоцентре.
А в 1990 году вместе с семьями сына и дочери переехал жить сюда.
У меня четыре внука и уже даже четыре правнука.
Так что не удалось фашистам уничтожить род Шлесманов.
И надеюсь, что и другим врагам это никогда не удастся.
Г. К. - Что Вы испытывали, возвращаясь после войны на места былых боев, на Невскую Дубровку?
Л.Ш. - Боль... Невольное чувство вины перед погибшими товарищами…
Смотрел на бывший «Невский пятачок» и вспоминал своих бойцов погибших в этом аду. Больше 150.000 советских солдат сложили свои головы на этом маленьком клочке земли …
На Невской Дубровке стоит памятник на месте массового захоронения защитников плацдарма, так называемый - « Рубежный камень», на котором золотом вытеснены строки из стихотворения Михаила Дудина.
Вы живые знайте, что с этой земли
Мы уйти не хотели и не ушли.
Мы стояли насмерть у темной Невы
Мы погибли, чтобы жили вы.
И этими словами сказано все…
