Дыкова (Абрамова) Евгения Алексеевна

Родилась в 1921 г. в Куйбышеве. В 1939 г. окончила местное медучилище. Потом работала старшей медсестрой в Военно-медицинской академии имени Куйбышева. В РККА - с 11.7.1941 г. Занимала должности старшей операционной сестры вначале в автохирургическом отряде № 83 на Западном фронте, затем, с конца 1941-го - последовательно зачислялась в штат нескольких полевых госпиталей (Западный, Прибалтийские фронты). Лейтенант медицинской службы (1943). В запасе - с 1946 г. Награждена медалями "За боевые заслуги", "За оборону Москвы", "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг". После войны работала по специальности в госпиталях в Эстонии, в г.Таллине, с 1961 г - медсестра в горбольнице г.Кохтла-Ярве. Имеет сына и дочь.

И.Вершинин. Расскажите, Евгения Алексеевна, для начала о том, чем вам запомнились предвоенные годы? Как вам вообще жилось тогда?

Е.Дыкова. Я родилась в 1921 году в городе Самаре, который несколько позднее был переименован в Куйбышев. В этом городе и прошли мои предвоенные годы: училась сначала в школе-семилетке, потом в медицинском училище, которое окончила в 1939 году. Жили мы в те годы совсем неважно. Мама работала уборщицей в больнице, жили очень бедно, с большим трудом сводили концы с концами. Я начала трудиться с 14 лет. На иждивении у нас была моя маленькая сестренка. Перед самой войной мама поступила учиться в строительный техникум. Но после того, как началась война, над городом, как она сама мне потом рассказывала, несколько раз пролетал самолет-разведчик "Рама" (немецкий самолет FW 189, прозванный так советскими войсками за свой внешний вид. - Примечание И.Вершинина), потом начались бомбежки, и в результате этого всех учащихся техникума взяли санитарами на пароход. Этот пароход перевозил раненых из Сталинграда в Куйбышев. Попала на пароход и моя совсем маленькая сестра. Впечатлений ей на всю жизнь хватило. Она мне потом рассказывала: как-то при ней из Астрахани шел теплоход с детьми. И вдруг немцы прямо на их глазах разбомбили этот теплоход. Конечно, кое-кого из детей с теплохода успели спасти, но большинство, конечно, погибло. Сестра чуть ли не со слезами об этом мне рассказывала.

И.Вершинин. А как начиналась для вас война? Были ли какие-то предчувствия ее в 30-х годах?

Е.Дыкова. Полной уверенности, что вот-вот начнется война, у нас в 30-х годах не было. И все же какая-то тревога была у нас. Мои предвоенные годы, я уже сказала, проходили в городе Куйбышеве. В 1939 году я оканчивала там медицинское училище и уже собиралась идти работать по специальности, например, в госпиталь или в больницу. Больше склонялась идти в госпиталь, так как там оклады были повыше (в больнице оклад был 200 рублей в месяц, а в военном госпитале - 400), а семья наша в то время была бедной. Мама моя также была косвенно связана с медицинской отраслью: работала в городском медицинском институте уборщицей. Но военных госпиталей поблизости от нас прежде не было.

И тут я прочитала в местной нашей газете сообщение : на базе местного медицинского института начато формирование Куйбышевской Военно-медицинской академии (Решение было принято Совнаркомом СССР в апреле 1939 г. - Примечание И.Вершинина). Эта новость, с одной стороны, обрадовала, так как появилась возможность устроиться в военный госпиталь, а с другой стороны, сильно удивила и растревожила. Тогда, правда, мы ничего об этом не знали. А сейчас все понятно: народ под большим секретом готовили к войне. Кстати, сразу после начала войны академию насовсем закрыли (в октябре 1942 г. она была реорганизована в гражданский медицинский вуз. - Примечание И.Вершинина). Видно, уже отпала необходимость кого-то готовить.

И.Вершинин. Значит, удивляли вас такие изменения?

Е.Дыкова. Даже очень сильно удивляли. Ведь раньше нам было известно только одно: Военно-медицинская академия у нас единственная и находится в Ленинграде. А тут вдруг - создается целая военная академия в нашем провинциальном городке. Мне в то время оставалось учиться всего один год. Обычно нам лекции в училище читали студенты пятого курса местного мединститута (это как бы засчитывалось им за практику). И вдруг 1 сентября 1939-го нам объявляют: теперь на всех вашего училища лекции будут читать слушатели Кубышевской Военно-медицинской академии. Как этому было не удивляться? Но тогда же я и приняла решение: после окончания училище непременно устроюсь работать туда. И устроилась, кстати, в конце 1939-го.

И.Вершинин. Приняли без особых трудностей? Ведь это все-таки была хотя и новая, но именно что академия, а значит - и требования какие-то предъявлялись?

Е.Дыкова. На самом высоком уровне наша академия организовывалась. Ведь там были тогда созданы все мыслимые и немыслимые кафедры, они создавались как бы с расчетом на военную медицину, и они же автоматически перешли к нам в академию с института.

И.Вершинин. А преподаватели к вам тоже перешли из института?

Е.Дыкова. Нет, ведь формирование академии - это было очень серьезное дело. Весь преподавательский состав набирался из такой же академии в Ленинграде и был, как говорится, профессиональным и обстрелянным в боях. Многие из них прошли войну в Испании 1936-37 годов, бои у озера Хасан и на Халхин-Голе, недавнюю войну с Финляндией. Некоторые были награждены орденами, а один из них даже, насколько мне помнится, орденом Ленина. Все они были в звании не ниже чем "военврач первого ранга", а врач Анатолий Анатольевич Казанский - даже в звании бригврача (Впоследствии, в 1941-1945 годы, доктор медицинских наук, полковник медицинской службы Анатолий Анатольевич Казанский (1899-1991) занимал должность главного хирурга Карельского фронта, потом - главного хирурга Народно-освободительной армии Югославии. - Примечание И.Вершинина).

И.Вершинин. Как же при таких профессионалах вам в эту академию удалось попасть?

Е.Дыкова. Как-то вышло все это случайно. Когда я в 1939 году кончила городского медучилище, то сразу и просто пошла устраиваться туда по специальности, на кафедру экстренной медицинской помощи. Там существовало в то время три отделения: травматология, травмпункт и отделение экстренной хирургии. Так получилось, что я пришла поступать на работу в академию в самый последний момент, когда, как говорится, весь персонал уже набрали. И меня спас мой хороший почерк, который мои друзья очень хвалили, всегда говорили: "Ах какой хороший у тебя почерк!". На кафедре оставалось одно-единственное свободное место: сестра-регистратор травматологического пункта, на которое претендовало сразу пятнадцать человек. Меня через диктант в академию и устроили на эту должность. Но вот, я успешно провела свое первое дежурство, и меня после этого повысили: назначили старшей сестрой на кафедре - открывать отделения экстренной хирургии. В этом качестве я и работала до начала войны.

И.Вершинин. Теперь, расскажите поподробнее о первом дне войны, 22 июня 1941 года? Что в особенности запомнилось?

Е.Дыкова. Я жила в маленькой съемной комнате, где вечерами собирались многие мои подруги и кавалеры. В основном, это были слушатели пятого курса академии, можно считать, почти что врачи. И на 22 июня 1941 года у нас были чисто мирные планы: отправиться на теплоходе всей своей компанией на другую сторону реки Волги и хорошенько отдохнуть и позагорать там на пляже. И вот, в этот день мы все собрались и начали готовиться к отъезду.

И вдруг в 9 часов ко мне в комнату прибегает какой-то солдат и передает: "Слушателей пятого курса начальник академии срочно вызывает в академию". Мы несколько опешили. Ребята спрашивают: "А что случилось?" "Война", - мрачно ответил солдат. Нас охватил настолько большой страх, что мы тотчас выбежали на улицу. А там уже из громадных репродукторов доносилось выступление Вячеслава Михайловича Молотова. Как сейчас помню, он говорил о том, что в 4 часа утра немецко-фашистские полчища напали на нашу страну, бомбили Киев, началась война. Там же, у репродукторов, стояло много людей, которые слушали все это и навзрыд плакали.

И.Вершинин. Значит, известие о нападении было полной неожиданностью и вы, таким образом, были к ней не подготовлены?

Е.Дыкова. Не совсем так. Хотя война и было неожиданной, мы прошли небольшую подготовку. Дело в том, что когда продолжалась война с белофиннами, к нам в академию приходили для слушателей учебные материалы. А так как я была в травмопункте старшей, то возила эти материалы на машинах скорой помощи на эти лекции. Так что военную обстановку мы прочувствовали немного на себе. Но когда оказались в реальной боевой обстановке, поняли, что это было почти ничего.

И.Вершинин. И чем после того, как объявили о нападении, вы начали заниматься?

Е.Дыкова. Конечно, наш поход за Волгу из-за начавшейся войны отменили. Слушателей-пятикурсников около двух дней продержали на казарменном положении, а потом на пассажирских вагонах отправили на фронт (Действительно, 23 июня 1941 г. 200 слушателей 5-го курса академии были направлены на Западный и Юго-Западный фронт. - Примечание И.Вершинина). Оставалось, кажется, человек тридцать, которых готовили к отправке в десантные войска. Мы, девушки, их всех провожали, так как это были наши лучшие кавалеры. Один из них даже был моим женихом, у нас уже и заявления были поданы в ЗАГС. Но его отправляли на Дальний Восток, и у нас, таким образом, тогда так ничего и не получилось. Да и какая может быть личная жизнь, когда объявлена война? А нашим академикам-преподавателям после этого поручили формировать медицинские соединения. Этим формированием занялся наш хирург Александр Николаевич Беркутов.

Между тем война эта ощущалась у нас повсюду: все время по радио звучали сводки Совинформбюро, создавались уже военные госпиталя, юноши толпами шли в военкоматы и потом уже солдатами уезжали целыми эшелонами на фронт. Наш хирург Беркутов создал медицинские соединения и пошел отчитываться в военкомат. Но вот однажды приходит он ко мне говорит: "Женя, тебя все равно в армию возьмут. Ты молодая, тебе всего девятнадцать лет. Пошли с нами".

А дело в том, что на базе нашей кафедры уже был создан небольшой автохирургический отряд, который как раз и возглавил хирург Беркутов. Что этот отряд представлял из себя? В нашем распоряжении была целая грузовая машина-полуторка. А состоял отряд всего из шести человек: двух хирургов, двух операционных сестер, санитара и шофера. А так как у нас на старых заброшенных складах в академии оставались ящики с операционным оборудованием - так называемые НЗ, то мы все это использовали в деле. Все это я под расписку получала. Мы успели даже съездить куда-то за Куйбышев, в местечко, кажется Барабашнова поляна (там были в основном дачные участки), и организовали там госпиталь.

И.Вершинин. И долго вы со своим отрядом находились в Куйбышеве?

Е.Дыкова. В городе мы находились совсем недолго. Работа нашего отряда только налаживалась. Днем я вкалывала, вечером дома ночевала. Между прочим, в отряде я одна местная была, всех же остальных понабрали с других районов области. Между прочим, все это время мы находились на казарменном положении в здании бывшей школы и проходили боевую подготовку: ползали по-пластунски, учились стрелять из винтовки. И что же в итоге получилось? Я прошла всю войну, а стрелять так и не научилась: цель-то видела, но как нужно было нажимать на курок, обо всем на свете забывала.

А потом нас в составе эшелона направили на фронт. Мы должны были выполнять какое-то задание. И вдруг Беркутов меня и спрашивает: "Женя, ты сегодня пойдешь или не пойдешь домой ночевать? Завтра в 5 часов утра мы уезжаем на фронт!" Патриотизм тогда был настолько огромный, что я без колебаний согласилась. Но другой вопрос: как сообщить маме? И в итоге решила, чтобы ее не волновать, ничего не сообщать. Мама еще тогда меня спросила: "А че такая грустная?" "Да так, просто так..". - ответила я. Когда же я пришла на вокзал, там уже вовсю шла погрузка в эшелоны.

Всех провожали со слезами родственники, за исключением только меня. Мама потом рассказывала: "Ночью я почувствовала, что что-то вот-вот случилось". В то время дома оставалась моя младшая 14-летняя сестра. И мама пошла в школу искать меня. Но я уже ехала в товарном вагоне на фронт.

И.Вершинин. Как ехалось? Сколько все это заняло по времени?

Е.Дыкова. Перед отправкой в эшелоны нам выдали военное обмундирование: гимнастерки, юбки, кирзовые сапоги, которые оказались слишком велики. Дали нам и портянки, объяснив перед этим, как ими пользоваться. Но ехать в товарном вагоне было не совсем удобно. На нары постелили солому и сено и прикрыли их простынями. Главное неудобство - нигде не было туалетов. И нас спасало первое время только то, что ехали мы, как правило, сутки, потом два-три часа отдыхали, после чего снова продолжался наш путь.

Хочу сказать, что мы еще не знали, что такое значит настоящая война, хотя и были большими патриотками. У нас какая-то романтика получалась! Пока находились в пути, сами выпускали боевые листки, сочиняли стихи и пели песни. Нам было весело, мы ехали на войну, как на танцы! А все, что творилось вокруг, нам казалось непонятным. В то время как раз была сеноуборочная кампания. Мы ехали с открытыми дверьми и видели, как женщины с косами смотрят на нас и плачут. А что это было? Медицинские соединения, в основном пополненные юными девушками, отправлялись на войну. Сзади на платформе тащилась "Победа" Александра Николаевича Беркутова ("Виллис" он получил по ленд-лизу уже где-то в 1944 году). Женщины в поле нам кричали. И таким путем мы добрались до Брянска. Там уже нас нагнало много всяких эшелонов. К тому же, в Брянске было много запасных путей. И вот, впервые мы почувствовали эту войну на себе в Брянке, когда оказались под бомбежкой.

И.Вершинин. Если можно, - расскажите поподробнее об этой бомбежке и о последующих ваших передвижениях ближе к фронту.

Е.Дыкова. А началось все это так. Поскольку мы находились долгое время пути, естественно, все это время не мылись, поэтому в Брянске и решили: раз есть такая возможность, то надо помыться. Мы разделись и начали в своих теплушках мыться. И только успели намылить свои головы, как мимо нас пролетел немецкий самолет-разведчик, который называли тогда Рама. Мы ни в чем не разбирались и даже не обратили на него внимания. И вдруг по нам из самолета начали стрелять из крупнокалиберного пулемета. Я ничего и поняла, началась какая-то суматоха, паника. Какой-то солдат схватил меня за ноги и неизвестно куда потащил. Я закричала, так как ничего не поняла. А он, оказывается, меня от смерти спасал: спрятал под колеса нашего товарняка. И только слышалось пронзительные звуки "ту-ту-ту" - это, как впоследствии оказалось (о войне мы тогда почти ничего не знали), самолет-разведчик стрелял по самим вагонам, то бишь, по нам.

Потом из-за бомбежек все смешалось, пошли танки и наша пехота, а с ними и мы, медицинские работники. Затем мы снова погрузились в эшелон и отправились дальше в путь. Но потом нас снова разбомбили немецкие самолеты. В итоге мы несколько часов прождали запасного эшелона. Когда эшелон прибыл, мы поехали через какой-то лес. Нам еще показали: "Вот дорога на Ясную Поляну, где жил наш великий писатель Лев Николаевич Толстой!" Это было уже тогда, как мы проезжали неподалеку от Тулы. Но потом наш эшелон внезапно остановили и сообщили о приказе вышестоящего командования: "Срочно выйти и замаскировать состав!" Я до сих пор не понимаю, для чего это было нужно. Но тогда мы насобирали в лесу как можно больше веток, которыми натыкали окна, всевозможные щели, даже уложили ими крышу.

И вот, когда стали приближаться к линии фронта, нас начали сопровождать наши же самолеты-истребители. Но тут с нами вновь приключилось одно странное происшествие. Ведь наш эшелон двигался по степной местности, где не было ни одного кустика. В результате получилось так, что получившие задание летчики так и не распознали нашего эшелона - так как мы замаскировались ветками, им померещилась двигавшаяся по железной дороге полоска леса. Не знаю, чем именно, но это летчиков сильно перепугало. Поэтому они остановили наш состав, и после этого чуть ли не матом пошли на нас: "Вы что, с ума сошли? Кто ваше начальство? Кто вообще так делает?" После этого все эти ветки мы сбросили и поехали дальше.

Нас привезли в Вязьму. Там нашу медицинскую бригаду направили в район знаменитой Соловьевской переправы у Днепра, на станцию Новатовка (так вроде бы она называлась). И там началась наша настоящая военная жизнь. Шли тяжелые отступательные бои. Мы тут же на месте оказывали раненым, которые к нам прибывали, экстренную медицинскую помощь: оперировали, перевязывали, делали все, как и положено. Потом подходила летучка и мы на ней отправляли раненых в тыл. За ранеными, как правило, всегда приходили летучки. То есть, обыкновенный вагон, где была двухнарная система и на простынях укладывались раненые. Санитарные поезда вообще приходили редко. Я, во всяком случае, за всю войну видела такой поезд только один раз.

Помню, под деревьями в парке на Новатовке обрабатывали мы раненых, потом ждали летучку. И вдруг, резко снижаясь, на нас налетели немецкие самолеты и начинали нас обстреливать. Мы пережидали этот обстрел, клали на носилках рядом с собой раненых, а потом, когда все это заканчивалось, возвращались к своим прежним обязанностям. Однажды нам сообщили новость: на недавно прошедшей в Женеве какой-то международной конференции было принято или соглашение или решение, точно не помню, по которому какой угодно из воюющих сторон строго воспрещалось бомбить госпиталя, медицинские соединения, а также и то, вообщем все, что имеет отношение к Красному Кресту. Тогда крепкие мужчины залезли на дерево и повесили большую белую простыню, куда мы перед этим только-только приклеили большой красный крест, - наш, так сказать, медицинский флаг. Но как только мы это сделали, немецкие самолеты стали еще охотнее нас бомбить и обстреливать. Так что решение Женевской конференции, прямо скажу, не соблюдалось! Флаг наш после этого, конечно, пришлось убрать.

Так получилось, что в Вязьме мы находились совсем недолго: началось знаменитое отступление наших войск. Мы отступали по дороге Москва-Минск. Тогда творилась полдня неразбериха, никто не знал, что происходит. Между прочим, в Вязьме пропал без вести мой будущий тесть, который был начальником эвакуационного госпиталя. Вот какие бывают совпадения! Так вот, последнее его письмо было такое: "Вязьма окружена. Отправляю раненых с самолетом. С последним самолетом вылетаю я". Теща пыталась его отыскать, но, как говорится, концы в воду. Недавно по телевидению показали одного энтузиаста из Вязьмы, который организовал там музей. Он собирает все материалы, касающиеся этих боев. Вот и хочу ему написать про тестя, он наверняка должен что-то знать. Просила я своих внуков это сделать, говорила: "Вы же внуки, правнуки его!" Но им это неинтересно.

И.Вершинин. Продолжим разговор о вашем пути. Как вообще смотрелось со стороны это ваше отступление?

Е.Дыкова. Наше отступление, я бы сказала, было сплошным ужасом и кошмаром! Кому не доводилось находиться на линии фронта в 1941-м году, тому трудно представить ту обстановку, в которой нам пришлось побывать. Взять ту самую дорогу Москва-Минск, по которой наше отступление проходило. Ночью творилось что-то страшное! Немцы с самолетов выпускали в небо парашюты с фонариками. Их было настолько много, что все небо в них светилось, казалось, этим огонькам не было конца края. Здесь же со стороны противника шла стрельба трассирующими, как всегда, разноцветным пулями, которые походили на праздничный новогодний салют, но несли в себе смерть. Стрельба не утихала как с нашей, так и с немецкой стороны. Рядом местные жители резали свиней и от этого до нас доносился дикий поросячий визг. Что еще запомнилось? Много было разбросано наших грузовиков. Тогда было такое правило: если машина ломалась, ее ремонтом никто не занимался. Поэтому ее сбрасывали в кювет, и колонна продолжала движение дальше. Там же я впервые увидела английские самолеты, которым было дано задание сопровождать нас до самой Москвы. Уже потом, некоторое время спустя, я даже такую ужасную картину видела: женщина кормит грудью мертвого ребенка. Даже до такого дело доходило!

Около нас, медиков, очень много суетился наш Александр Николаевич Беркутов (вскоре он стал главным хирургом армии), который очень многих из нас выручал. Думаю, если бы не он, я бы оказалась в фашистском плену (Впоследствии Александр Николаевич Беркутов (1906-1992) стал известным на всю страну ученым и хирургом, его знаменитый "Учебник по военно-полевой хирургии пользуется популярностью среди медиков и сегодня. - Примечание И.Вершинина). Но он моей маме слово дал: "Женю я привезу живой!" Вспоминаю, например, такой связанный с ним случай. Когда уже холодной осенью 1941-го мы подошли к городу Гжатску, нашу бригаду, - автохирургический отряд № 83, временно сняли и отправили в какой-то госпиталь обрабатывать раненых. Но мы там простояли всего лишь сутки. Как сейчас помню, мы пообедали, угостились сочным арбузом, как вдруг приезжает Беркутов и объявляет: "Всех вас здесь подменят, и я вас поэтому забираю в другой госпиталь". Мы сели в кузов грузовой машины и отправились дальше. И вот, когда из-за смешанного движения колонн мы оказались в пробке, нас нагнал Беркутов и как-то грустно проговорил: "Меня не осуждайте. Госпиталь остался. Немцы в Гжатске!" Мы, впрочем, и не думали осуждать своего хирурга. Он сделал все, что было в его силах: вывез на своей полуторке (больше транспорта у него на тот момент не было!) нескольких из госпиталя человек. Так что не помоги Беркутов, я тоже запросто могла оказаться у немцев! В том же Гжатске, например.

А потом мы в составе своей колонны добрались до Москвы. Как сейчас помню, крутились мы со своим отрядом по всему городу. Первое время находились на знаменитом дачном поселке советских писателей - Переделкино. Правда, никого из писателей там уже не находилось, хотя известная надпись оставалась: "Тише говорите. Писатели работают". Через несколько дней нас перебросили в санаторий Коминтерна. Нас разместили в старинном помещении, в так называемых апартаментах испанской революционерки Долорес Ибаррури, которая, как известно, эмигрировала к нам в СССР. Нас, старших медицинских сестер, разместили в двух комнатах. Я первый раз в жизни увидела резную деревянную мебель (ничего такого в Куйбышеве видеть не доводилось)! Особенно поразила меня длинная деревянная кровать. Можете себе представить: мы, четыре старших сестры, спали в ней поперек. Правда, роста мы были тогда не такого большого: где-то 1.60 и 1.64. Уже оттуда нас перевели в коммунистический госпиталь в Лефортово. Сам госпиталь к тому времени был эвакуирован в Куйбышев. Там мы некоторое время находились, после чего нашу бригаду перебросили под Ленинград, в морской город Пушкин.

И.Вершинин. Возвращаясь, так сказать, к разговору о ваших скитаниях по Москве. Что творилось вообще тогда в столице?

Е.Дыкова. В Москве творились какие-то кошмары. Я сама все это видела и готова подтвердить. Была там самая настоящая паника. На моих глазах грабили магазины, все куда-то бежали и спешили. Скапливалось огромное количество войск. Там же вечером для каких-то целей поднимались в воздух огромные аэростаты. Еще помню, что Мавзолей Ленина был заколочен фанерными досками. Рядом перегоняли, видно, с оккупированных районов поросят, коров, лошадей. Ничего было не узнать, все было загорожено и заставлено. До войны в журнале "Огонек" я читала, что есть в Москве башня с большой рубиновой звездой, которая горит красным цветом. Но что-то я искала и долго ее не находила в центре. И когда проходил мужчина, я к нему подошла и спросила: "Вы москвич?" "Да, москвич", - ответил он. "Все время здесь живете?" "Да, все время". "А какая главная звезда у вас? - поинтересовалась я у него. - Ее что, сняли". "Нет, ее не сняли", - сказал он мне и показал ее. Так что я видела эту звезду.

И.Вершинин. Авивналеты на столицу тоже пришлось на себе испытать?

Е.Дыкова. Бомбежку в Москве я также лично на себе перенесла. Как сейчас помню, на машине с коммунистического госпиталя поехала с санитаркой за кровью. И тут вдруг объявили воздушную тревогу. Это случилось где-то в центре города, около громадного здания Большого драматического театра. И мы тотчас спрятались в каком-то подземном проходе. Когда бомбежка закончилась, я вышла и увидела: главный вход в театр разбомблен. Этот факт не раз упоминался в разных трудах по истории: в БДТ в конце 1941 году попала бомба. И я была непосредственная свидетельница этого! После этого мы поехали дальше, а когда обратно возвращались, вся территория около театра была огорожена забором. Оперативность в Москве была баснословная!

Вообще-то немцы часто, чуть ли не с самого начала войны, бомбили Москву. Расскажу вам такой случай. Однажды, еще до прибытия в Москву, когда мы находились в Вязьме и занимались, кажется, копанием картошки, все небо вдруг покрылось немецкими самолетами. Они шли очень красиво, целыми звеньями, выстраивались группками по три самолета. Так красиво это смотрелось, что как-то даже и забывалось о том, что это враг. Нельзя было насмотреться ихней красотой! Как оказалось, они летели на бомбежку Москвы. Они очень спешили и нас, конечно, не трогали. А вот когда обратно возвращались, то на нас уже сбрасывали бомбы. Мы все тогда от страха попрятались по разным местам. И страшное дело: летчики гонялись даже за одним человеком! Видимо, здорово попало им в Москве, если они не смогли там полностью сбросить свои бомбовые грузы.

И.Вершинин. Вернемся к нашему дальнейшему разговору. Вы прибыли в Пушкин и чем там стали первым делом заниматься?

Е.Дыкова. Когда мы расположились в Пушкине, очень близко от нас стала проходить линия фронта. Это мы сразу почувствовали, когда к нам начали не только привозить, но и приводить раненых. Приходили всякие: и с повязками, и без повязок. А потом армия начала двигаться вперед. Пехота шла, как правило, ночью. Мой муж (поженились мы уже после войны) в годы войны служил в морской пехоте. Так он мне говорил: "Переходы мы делали ночью и научились даже идти и спать одновременно. Хочешь, научу?" Но нам, медикам, этого делать не приходились, потому как ехали мы, как правило, на машинах.

И.Вершинин. Извините, ненадолго вас прерву. А как далеко за линией фронта вы находились?

Е.Дыкова. В нашей армии было пять госпиталей, каждый из которых находился друг от друга примерно на расстоянии 100 километров. Каким было предназначение нашей бригады медиков? Мы подчинялись ПЭП и двигались также за фронтом. А задачи у нас разные были. Скажем, в одном наступлении мы занимались самыми тяжелыми ранами: в лицо, в челюсть, вообще всем, что входило в область головы. В другом наступлении мы уже обрабатывали раны, скажем, в грудь и в живот. Ну а в третьем наступлении - делали глухие повязки, шины там всякие.

А теперь - по поводу того, как далеко я от фронта находилась. Меня мой сын часто спрашивает: "Мам, а в скольких километрах ты была от передовой?" И я честно отвечаю: "Не знаю". Знаю только, что сразу за фронтом шли медсанбаты, на которых приходились главные удары. Потом - мы, госпиталя первой линии (в этом направлении действовал наш автохирургический отряд, а потом нас зачислили в штат госпиталей). Помню, что через нас пролетали дальнобойные немецкие снаряды, потом - ответные выстрелы наших. Бомбили нас постоянно. Иногда на низкой высоте пролетали наши штурмовики, нам даже казалось, что они вот-вот палатки сорвут. Вот и поди разберись в такой ситуации : сколько тут километров от передовой?

И.Вершинин. И еще один уточняющий вопрос - а звание у вас тогда было офицерское?

Е.Дыкова. Когда мы ушли на фронт, то сразу нацепили себе в петлицы лейтенантские кубари. Считали: раз исполняем офицерские обязанности, значит, и петлицы должны этому соответствовать. Но потом нам приказали срочно снять эти кубари. А в 1942 году мне уже официально присвоили звание младшего лейтенанта, в 1943 году - лейтенанта.

В г.Звенигороде, 27 февраля 1943 г. Лейтенант Дыкова - стоит крайняя справа.

И.Вершинин. Продолжим разговор о вашем фронтовом пути. Началось ваше наступление, и дальше что запомнилось?

Е.Дыкова. Я уже вам говорила, что задачи перед нами в каждом наступлении ставились разные. И вот тогда мы, помню, получили задание: особенно на развертываться, только делать легкие перевязки и лечить всякие потертости. Короче говоря, оказывать в основном помощь тем, кому, допустим, стало плохо в дороге или кто получил мелкие повреждения. И мы, конечно, разворачивали свои пункты в деревенских домах. Беркутов к тому времени далеко пошел, стал главным хирургом армии. И вот помнится мне такой случай. В деревне мы отмечали наступление нового 1942-го года. Врачи, конечно, пили много водки, в которой, впрочем, как и в спирте, недостатка не было. Мы же, девушки, спиртным не баловались, поэтому сидели и пили чай. Дверь в нашу избу не закрывалась, потому что кругом стояли на постах часовые. И вдруг к нам вваливается старшина и со словами "Я ранен" падает. Я даже и не знаю: что с ним тогда случилось? Ведь боев-то никаких в нашей местности не было. Вероятнее всего, это был или случайный выстрел, или какая-нибудь диверсия. Хочу вам сказать, этих шпионов было полно и в Вязьме, и в Москве. Я сама с таким сталкивалась: мирно идешь по улице и вдруг видишь, как кем-то выпускается ракета. Конечно, за ними гонялись особисты, вылавливали их и предавали суду. Так вот, пришлось нам оперировать этого по непонятным причинам раненого старшину. Прооперировали мы его и пошли дальше.

И.Вершинин. И все это время вы числились как бы в 83-м автохирургическом отряде?

Е.Дыкова. Первое время - да, конечно. Но потом сестры из бригады то и дело убывали, и в итоге нас постепенно зачислили в штат госпиталей. С ними мы и продвигались вслед за армией. И так - до конца войны. Что сказать? Трудно, очень тяжело в иной раз приходилось. К нам прибывало до 3-х тысяч раненных. И это при том, что персонал госпиталя был рассчитан всего на 200 человек. Представляете, как мы работали? По двое-трое суток вообще не спали.

А сколько раз бывали под бомбежками и обстрелом! Не счесть. В этой связи вспоминается один памятный трагический эпизод. Это случилось как раз в то время, когда в 1943 году началось масштабное наступление войск всего Западного фронта. И нас повезли на конечную остановку - "Волость Пятница". На станцию отправилось тогда три эшелона: танков, самоходных орудий и, конечно, наш санитарный состав. Потом я узнала, что эти танки и самоходки заправились бензином в самом начале, и уже тогда находились в полной боевой готовности. И вот, когда с прибытием на станцию над нами пролетела "Рама", вся эта техника выехала с платформ, развернулась и пошла куда-то в бой. Мы же остались на месте.

И вдруг к нам приезжает начальник санитарного отдела армии и приказывает: "Начальнику госпиталя - срочно вывести весь состав в лес. Тут недалеко совсем". Но начальник госпиталя что-то задержался с выполнением приказа. И тут на наш только-только прибывший эшелон внезапно налетело 35 фашистских самолета. Два часа они нас бомбили. Мы понесли огромнейшие потери: что-то около 70 убитыми и около 150 ранеными. Это был ужас какой-то! Об этом даже тяжело вспоминать.

Когда началась эта бомбежка, хорошо хоть, что начальник аптеки проявил сообразительность: он разбил ящики с медикаментами и разбросал их содержимое около эшелона. И тут я услышала чей-то панический голос: "Начальник госпиталя убит!" И мы, три старших операционных сестры, как только услышали это, поднялись и побежали через шпалы. Двух из нас сразу убило. Одну так даже разорвало пополам: одна часть тела полетела в одну сторону, другая - в другую. Но я успела отбежать и потом добраться до начальника госпиталя. Как оказалось, его не убило. Он получил ранение в бедро. У меня моментально созрела мысль: надо отправить его в военный госпиталь.

Я посмотрела вокруг: рядом стреляли вовсю девушки-зенитчицы, они стреляли из зениток по этим ненавистным нам самолетам, доносились звуки "пук-пук-пук", но все было безрезультатно. Командирша их была не то в звании старшего лейтенанта, не то- в звании капитана. И тут я обнаружила рядом с ними накрытый грузовик. Оказалось, им он и принадлежал. Я сразу же подбежала к ним и сказала: "Дайте мне машину. У меня начальник госпиталя раненый". Они мне сказали: "Хорошо! Но вы и нашего одного возьмите тогда". Договорились. Я положила нашего начальника госпиталя в кузов машины. Но там много еще свободных мест оставалось. Я решила этот шанс использовать и громко так крикнула: "Кто может прийти еще и сесть в машину? Места в кузове есть!!!" А дальше произошел случай, которого я никогда не смогу забыть. К кузову машины бежит моя операционная санитарка. Из ее изодранного в клочья живота вылезают кишки, но она их заправила их вовнутри и на бегу придерживает. Положили мы ее тогда, конечно, в кузов. Но как быть дальше? Нам только очень приблизительно сказали: где-то здесь в лесу находится только что сформированный военный госпиталь, туда и поезжайте. А где он? Как его искать? Ничего этого мы не знали.

Но как только с этим шофером мы выехали, к нам навстречу вдруг поехала санитарная машина главного хирурга армии, очень близкого мне человека Беркутова. После этого, объяснив ситуацию, я и говорю этому шоферу: "Останови машину поперек дороги. Сама-то я не могу!" Он только спросил: "Мне что-то за это будет?" "Ничего, - сказал я. - Я сама отвечаю за все!" После этого он и встал поперек дороги. А в первые годы войны все были под каким-то особым напряжением. Так же случилось и с Беркутовым. Он выскочил с пистолетом из машины разъяренным и пошел на этого шофера: "Как это так вы мне дорогу перегородили?". Но тут подбежала я, сказала: "Александр Николаевич, это - я". "Женька! - взволнованно закричал он. - Что случилось?!" Я говорю: "Наш госпиталь разбили". "Сколько ранено?" - начинал допрашивать уже он меня. "Я знаю, что много". (данные о погибших стали мне известны уже потом). Тогда он вынул из кармана блокнот, что-то записал для себя, а потом мне сказал: "Недалеко отсюда прибыл госпиталь из Сибирска. Езжай. Там же стоит санитарная рота. От моего имени скажи, чтоб вся рота шла на станцию". Вот я и поехала туда с этим шофером.

Что в этом госпитале творилось! Мы уже были, можно сказать, медиками обстрелянными и знали поэтому главные правила войны. Эти медики ничего этого не знали. Мы привезли раненых, которых они впервые видели. Весь персонал госпиталя от сострадания начал плакать навзрыд. Слезно кричат: "Начальник госпиталя ранен!" Потом ихний главный хирург мне говорит: "Мойтесь!" Этим он меня немного удивил. Я ему прямо и ответила: "Я не могу мыться, потому что у нас двухчасовая готовность. Сейчас готовится наступление армии. А раз такое дело, я должна быть сразу быть на месте. И тем более, у меня около половины персонала ранено и убито". Ну и меня из-за этого не допустили до операции. Я взяла у наших доноров кровь для раненых и поехала дальше. Про то, что потом делалось у эшелона, мне потом рассказывал сам Беркутов, который сразу туда прибыл. По его приказу один наш работник оттащил раненых в одну воронку, убитых - в другую. И это значительно облегчило работу. Когда на станцию прибыла санрота, раненые уже были готовы для отправки. Я потом еще ездила на опознание наших трупов в морг в Вязьму. Там, между прочим, я нашла одного нашего работника, который занимался какими-то хозяйственными вопросами. У него остались жена и двое дочерей.

Так вот, когда я вернулась обратно в госпиталь, у нас пять человек было представлено к награждению орденами. Я же и многие другие получили медаль "За боевые заслуги".

Лейтенант Дыкова, Прибалтийский фронт, 1944

И.Вершинин. А как часто, Евгения Алексеевна, у вас в госпитале были награждения? Дело в том, что мне неоднократно приходилось брать интервью у бывших работниц госпиталя, у которых были медали "За боевые заслуги".

Е.Дыкова. Это правда. У нас в госпитале, например, где-то в 1944-1945 годах стали награждать всех, кто начал служить в армии в начале войны, то есть, в 1941 году. Но в 1943 году таких награждений еще не было. И я получила свою медаль "За боевые заслуги" за конкретную операцию. Были еще у меня медали "За оборону Москвы", "За победу над Германией". Так что хвастать особенно нечем!

И.Вершинин. После боев на Западном фронте где бои проходили?

Е.Дыкова. Находились долгое время на Западном фронте. Но нам за границей нам не пришлось побывать. Где-то после 1944 года мы в основном в Прибалтике находились, нас перевели на 1-й Прибалтийский фронт. И я, таким образом, прошла всю Латвию. А потом меня направили в лагерь военнопленных: сначала немцев, потом власовцев. И там тоже некоторое время пробыла.

И.Вершинин. Помните окончание войны?

Е.Дыкова. Отлично помню этот момент. Ночью вдруг раздалась большая пальба. Мы перепугались и подумали, что это немцы к нам порвались. Но совсем недалеко от нас находился штаб армии. Там нам и сказали: "8-го мая была подписана капитуляция Германии в Берлине!" Но мы после войны еще с неделю воевали, потому как курляндская группировка не сразу сдалась в плен. Это о нас ходили анекдоты: "Война кончилась, а они все еще воевали..". Фашисты тогда хотели на большом корабле покинуть Курляндию, но у них этого не получилось, потому что нашим войскам удалось отрезать их отход. После этого наша 8-я армия повернула на Дальний Восток, куда ушел и мой будущий муж, а мы, медики, были направлены в Эстонию, в г.Таллин. Здесь я в 1946 году демобилизовалась в прежнем своем звании - лейтенанта медицинской службы.

И.Вершинин. Вы сказали, что находились в лагерях для военнопленных: сначала для немцев, а потом и бывших власовцев. Не могли бы вы об этом поподробнее рассказать?

Е.Дыкова. В лагере для немцев-военнопленных я пробыла всего два дня. По этому поводу сказать я могу только одно: меня поражала их педантичность. Взять хотя бы то, как они сдавались в Курляндии в плен. Прежде, чем это сделать, они хорошенько вымылись, потом открыли свои склады и оделись в чистое, новое, можно сказать, с иголочки обмундирование. И шли они к нам сдаваться в плен совсем не побежденными: с гордо поднятыми головами, с песнями. Это уже потом они как бы стали нашими военнопленными. Видела я даже самого командующего этой курляндской группировкой. Его поместили в госпиталь, где содержалось только высшее немецкое командование, которое засело в Курляндии. Они, по большому счету, там просто отдыхали. И им давали также, как и нашим, пайки на десять дней.

И.Вершинин. Значит, немецкие военнопленные показались вам очень педантичными?

Е.Дыкова. Они были очень педантичными! В ровно назначенное время, ни секундой раньше, они приходили обедать в часть. И кровати у них были чистыми, ухоженными, они даже украшали их чистыми веточками. Помню, мне дали такое задание: отделить венерические заболевания от кожных. Я после этого пришла к ихнему командиру роты, хотя по-немецки ни одного слова не понимала. И этот командир роты начинал со мной по-русски говорить. Да тогда многие немецкие офицеры неплохо говорили по-русски! Я ему и говорю: выстройте роту! Они раздеваются до гола и выстраиваются в ровный ряд. Идешь строем и думаешь: сейчас сомкнуться. Так что дисциплина большая была у них. И самое главное - они не комплексовали по поводу своих болезней. Но у нас, должна вам сказать, мало было венерических заболеваний. Я это помню начиная с 1939 года, когда начала работать старшей сестрой в больнице. И так называемые венерические женские отделения при госпитале начали открываться уже в конце 1944 года, когда наши войска перешли границу. Видно, оттуда пошла к нам эта зараза.

И.Вершинин. А во власовском лагере как было в дисциплиной?

Е.Дыкова. По сравнению с немцами они были полной противоположностью! Они были грязными, вшивыми, да еще болели чесоткой. На них была форма каких-то вспомогательных отрядов немецких, по-моему. После этого мы сразу вызывали душевые машины и вымывали их, потом мазями всякими мазали от чесотки. И нагнали этим, если прямо говорить, множество особистов. Вот, например, у меня в ротах лежало много человек с температурой под 40, их по идее нужно было уже класть в госпиталь. Но я не имела права так поступать. А приходилось действовать по такой, я бы сказала запутанной схеме... Я шла к особисту и говорила о том, что такого-то власовца надо отправить в госпиталь. Особист по моей же просьбе начинал допрос этого власовца. И только если он мне давал разрешение, я могла этого власовца в госпиталь отправить. Без разрешения нельзя было. И знаете, мы больше не любили особистов, чем власовцев, отношение к ним было очень плохое.

И.Вершинин. А почему плохое?

Е.Дыкова. Они кричали на власовцев, оскорбляли их. А потом звали нас обед. У нас же настроение было испорчено. Я одному такому особисту как-то сказала: "Да разве можно так с людьми обращаться?" "Они не люди, - отвечал тот. - Они предатели Родины!" На что я сказала: "Кто знает, ак бы вы повели себя в такой обстановке?"

И.Вершинин. А к власовцам самим как вы относились?

Е.Дыкова. Знаете, мне было их жалко. И знаете еще что? Встречались у меня в лагере и случаи самоубийств власовцев. У нас сначала не сообразили и поместили их в старой заброшенной церкви, но колокольню при этом забыли закрыть. И они бегали на эту колокольню и прыгали с нее. Когда я подбегала, моя помощь была уже не нужна. Наверное, они боялись чего-то, да к тому же их очень сильно напушали особисты. Их ведь всех ждали после войны, как говорят, места не столь отдаленные.

Помню, дали как-то мне в санитары одного власовца, молоденького красивого парнишку лет 15-16, украинца. Почему-то я несколько дней не ходила в соседний лагерь. И вдруг встретились мне девчонки с этого лагеря. Рядом со мной шел этот власовец. "О-о-о, - воскликнули девчата, - Женя, какой у тебя симпатичный санитар. Наверное, поэтому ты не приходишь к нам в гости". И вы знаете, что? Он покраснел и заплакал, сказал: "Вы знаете, вы можете на меня смотреть. А я - власовец, и поэтому не имею права на вас смотреть". И потом он рассказал мне свою историю: "Знаете, я попал к немцам, когда мне всего 12 лет было. Немцы оккупировали нашу деревню. А мы, мальчишки, знаете, очень любопытными были, все крутились около их орудий. Так вот я и оказался у немцев". Дальнейшую судьбу этого парнишки я не знаю. Мне было очень жалко его.

И.Вершинин. А до этого лагеря особисты вам встречались?

Е.Дыкова. Я с ними дел почти не имела до этого. У нас в госпитале особого отдела не было, был только замполит.

И.Вершинин. Такой вопрос. Пока длилась война, верили ли в то, что непременно и обязательно победим, так сказать, одолеем врага?

Е.Дыкова. Вы знаете, в тяжелый 1941 год мы об этом даже и не думали. Положение наше было очень сложное, как-то не до этого было, надо было выживать и справляться с большими трудностями. А вот когда уже после 1942 года мы начали от Москвы наступать и гнать врага, такая уверенность, конечно, была.

И.Вершинин. Как к раненым вы старались относиться? Ведь ухаживать за ними было не так-то просто: ежедневно нужно было обхаживать сотни человек.

Е.Дыкова. К раненым, конечно, мы относились очень хорошо, даже как-то по родственному. Всем делились с ними, конфетами и разными подарками угощали. Вы правильно сказали, нагрузки на нас ложились большие. Особенно трудно приходилось простым медсестрам. Ведь на 70 человек в палатку выделялась одна лишь сестра, которую, к тому же, еще никто и не менял. И она круглые сутки с этими ранеными находилась, утешала их, успокаивала, говорила с ними на разные темы. Это была главная ее обязанность. Помню, когда мы где-то стояли "в обороне", к нам стали поступать раненые, а сестер не хватало. И вот, прихожу я в палатку к раненым и говорю: "А где сестра? Надо ее на перевязку брать..". На что один из раненых мне так сказал: "Тише говори, она спит. Мы ее не дадим будить". Так любили сестер в госпиталях. И было даже такое: когда от усталости сестра сваливалась с ног и засыпала, ее заменяли сами раненые солдаты, смотрели за другими ранеными и при этом говорили: "Пусть поспит! Намаялась..". Кстати, в американских палатках было почти то же самое: там полагалось две сестры. Но том и человек было около 400!

И.Вершинин. Такой банальный вопрос: а что для вас было самым страшным на войне?

Е.Дыкова. Лично для меня не было на войне ничего страшнее, чем бомбежка и обстрел. После того, как наш госпиталь, можно сказать, полностью разбомбили, я стала страшиться и дрожать от каждого немецкого самолета. После 1943 года я была вполне себе обстрелянной санитаркой, и умела уже отличать немецкие самолеты от наших даже по звуку. Ведь звук немецкого самолета совсем иной, какой-то металлический. И когда пролетали самолеты, меня начинало всю трясти. Персонал госпиталя, в котором я после 1943-го года работала, был необстрелянный, они только удивлялись моим страхам и ужасам.

Могу рассказать вам один такой случай в подтверждение. Наша армия двигалась в наступлении. Мы, несколько медиков, ехали вместе: я, просто старшая сестра, старшая сестра приемного отделения, старшая сестра операционного отделения и хирург, он же начальник госпиталя. Через нас пролетали снаряды. И вот, когда мы подошли к одной деревне, нам было приказано отыскать себе место и развернуться со своим оборудованием. Деревня оказалась полностью сожженной. Я ходила около обугленных печных труб... И вдруг все небо охватило огнем, сильно задрожала земля. А я помнила главное правило на войне, которому меня научили подводники: "Если начинается бомбежка или в небе что-то страшное творится - сразу падай на землю, а уже потом будешь разбираться, что к чему..". Я так и сделала. Потом, когда огонь закончился, около меня послышался хохот. Я уже ничего не понимала, но встала и отряхнулась. И что же получилось? Когда обернулась назад, то увидела позади себя машину - знаменитую тогда "Катюшу". Оказывается, эта мощная машина под управлением всего двух человек, - водителя и инженера, - дали залп по противнику. Так что под "Катюшей" на войне я была! Тот инженер мне тогда еще сказал: "Сейчас же уезжайте отсюда! Сейчас немцы ответ дадут". "Катюши" ведь как делали? Отстреливались и уезжали, ведь оставаться на месте было опасно, поскольку своими действиями они себя бы демаскировали.

И.Вершинин. А как вы относились в военные годы к советской власти в целом, в том числе и к Сталину?

Е.Дыкова. У нас, как и у наших раненых, только один порыв и был в войне с фашистами: "За Родину! За Сталина!" Поздней осенью 1941 года, когда немцы подходили к окраинам Москвы, нам было очень страшно, мы очень боялись, что отдадим Москву фашистам. Запмполит, чтобы не было паники, отобрал у всех раненых даже приемник. Ведь всякое могло случиться! И они, значит, на каком-то складе хранились. Но вот, 7-го ноября наш замполит принес в общий холл приемник, поставил и включил. Это было выступление Сталина перед войсками на Параде, которые, как известно, сразу уходили оттуда на фронт. Помню, говорил он такие слова: "Враг будет разбит, победа будет за нами!" Так некоторые раненые просили нас перенести в этот холл, лишь бы только послушать выступление Сталина. Вот какое было к нему отношение. И слушали они его выступление очень внимательно.

И.Вершинин. Когда вы воевали против немцев, чувствовалось, что это враги?

Е.Дыкова. Да, мы их не любили. Но русские какой-то добрый народ, со временем он все прощает.

И.Вершинин. А лечить немцев не приходилось в годы войны? Я не имею в виду работу в лагере военнопленных.

Е.Дыкова. Приходилось, и из-за этого у нас выходили большие скандалы с нашими ранеными. Ведь к нам во время боев поступали раненные немцы, захваченные в плен. Наши солдаты категорически отказывались лежать с ними в одной палате. Приходилось лечить их в одельном помещении. Помнится, однажды мы стояли в Градске и развернулись в громадных подземным помещениях, бывших немецких. И однажды к нам поступил один тяжело раненный немецкий офицер. По-русски он не знал ни одного слова. И его, значит, в отдельное помещение положили. Утром я захожу к нему, а он истерично кричит и на что-то показывает. Я ничего не понимаю. Но нашлись те, кто знал немецкий, и мне перевели: "Крысы бегают. Он боится крыс". Я сообщила об этом врачу, чтобы он принял какие-то меры. Врач на это и сказал ему: "Милый мой! Наши боялись, когда вы многих наших вешали. Так что уж потерпи с крысами. Полежи".

И.Вершинин. Скажите, какие ранения были наиболее характерны?

Е.Дыкова. Ранения были самыми разными. У летчиков и танкистов, например, чаще ожоги попадались. А так, конечно, делать приходилось почти все: и ампутации конечностей, и переливания крови, и так называемые полосные операции (в брюшной полости, например). Все это было хорошо организовано. У нас, например, было приемно-сортировочное отделение, не будь которого - возникли бы хаос и мешанина. Как только к нам приезжал автобус с ранеными, главный врач этого отделения заходил туда и сразу определял, кого куда направить: в перевязочную, шоковую, операционную, или же на переливание крови. И должна вам сказать: поскольку нас не хватало (ведь вместо положенных 200 к нам присылали даже по 300 раненых), многие солдаты умирали, так и не дождавшись операции. Много умирало!

И.Вершинин. А как у вас среди медсестер распределялись обязанности?

Е.Дыкова. У нас в операционной было десять столов: пять в одну сторону и пять в другую. На каждом операционном столе работали один врач и одна медсестра. Там мы, допустим, делали операции, отнимали руки или ноги. А когда операция заканчивалась, я, положим, как старшая сестра, быстро переходила на другой стол и подготавливала уже там все инструменты для операции, чтобы врачу оставалось только начать. Тяжело было работать, не спали по трое-четверо суток. Потом, если мы замечали, что кто-то из нас начинал слабее работать, отправляли его поспать на три-четыре часа. А потом операции снова продолжались. Нам ведь надо было сотни раненных обрабатывать.

И.Вершинин. Как скоро отправляли раненых в тыл?

Е.Дыкова. Кого можно и нужно было направить в тыл, мы отправляли без особых задержек. Особенно поскорее старались отправить в тыл солдат, у которых были ранения легких. Ведь это дело было очень рискованным и опасным: сегодня раненый в хорошей норме, а назавтра у него гнойная инфекция. Нужно было принимать срочные меры в эвакуационных госпиталях, а не в наших полевых. Но были у нас и так называемые осадочники. Считайте - это сегодняшняя реанимация. То есть, это были солдаты, которых нельзя было отправлять в тыл из-за того, что они могли запросто в дороге умереть (из-за долгого пути, например). Поэтому если случались передислокация или же наступление, с ними было тяжеловато, приходилось возиться. Однажды к нам прислали 30 таких тяжело раненных. Мы не знали, что с ними и делать. И тут нам повезло: подвернулись наши "утки" - самолеты У-2. В них часто тоже отправляли раненных: клали их на носилках в деревянные, как гробы, ящики, которые складывались либо под фюзеляжем, либо сзади летчика.

И.Вершинин. Отправляли, как правило, на чем?

Е.Дыкова. Привозили к нам в основном на летучках. Отправляли же на чем придется: на летучках, грузовиках, самолетах, даже на автобусах. Санитарных поездов почти не было. Я вам уже говорила, что за всю войну видела такой поезд один-единственный раз. В автобусах были в основном сидячие места, но имелось около шести мест, куда можно было подвешивать носилки с тяжело раненными для переправки в тыл.

И.Вершинин. А роды приходилось в войну принимать?

Е.Дыкова. Хотя и редко, но все же встречалось. Расскажу вам два эпизода, которые мне запомнились. К нам в войну прибыла рожать одна снайперша. Не знаю, откуда там таких набирали? Но она была очень вульгарная, а мы к там грубостям были не привыкшие. И как только она родила, то оставила ребенка и сбежала с нашего госпиталя на фронт. Куда ребенка было девать? А у нас работала одна медсестра, москвичка. Она родилась без отца и была единственным ребенком у матери. И мать ей писала: "Я хочу, чтобы ты была жива. Роди где-нибудь ребенка и приезжай ко мне!" И вот эта медсестра взяла ребеночка и уехала к себе в Москву. Мы ей сшили пеленки из марли и от чистого сердца отдали ей, надавали косынок, обертки. Жаль, я так и не узнала ее адреса. Было бы интересно узнать, а как сложилась судьба этого мальчика? Сейчас ему, наверное, было бы уже за шестьдесят.

И еще один случай, связанный с родами. У нас служила старшей операционной сестрой девушка по фамилии Вильгелиус, латышка по национальности, которая была родом с Ленинграда. Мы знали, что она с 15 лет находилась замужем (в то время - случай редчайший), хотя детей у нее не было. Однажды наш госпиталь не успел как следует развернуться. И вдруг всему нашему составу встретилась пешая колонна морских пехотинцев. Вильгелиус тоже с нами стояла. И бывают же неожиданности! Из колонны вырвался молодой парнишка, который оказался ее мужем. Он, конечно, отпросился. И мы ему и его жене организовали совместную ночевку на один-два раза. И что же? Она забеременела. Это было уже в 1942 году в Можайске. Но так как весь наш госпиталь был переполнен, мы отправили беременную медсестру на машине с одним молоденьким шофером. Нагрузили еще на всякий случай соломы. И эта Вильгелиус нам потом рассказывала, как они ехали: каждый раз, как только начиналась схватка, шофер останавливал машину и убегал в лес, ждал, пока она там успокоится, потом снова возвращался и садился за руль. И когда она родила, Беркутов устроил ее в госпиталь высшего командного состава в Боровихе. Однажды как-то я оказалась там на конференции медицинских сестер Западного фронта и встретила ее. И вижу вдруг такое: лежат на носилках раненые, а подле них крутится полуторагодовалый ребенок. Они с ним и играются, и переворачивают и кормят его. Короче говоря, раненые вырастили его! Сейчас ему, наверное, тоже где-то за шестьдесят.

И.Вершинин. А посылки с тыла отправляли какие-то к вам в госпиталь?

Е.Дыкова. В морозную зиму с 1941 на 1942 год к нам в госпиталь приезжали представители войсковых соединений сибиряков и привозили нам целые ящики пельменей, банки с замоченной красной рябиной, а также разные теплые вещи. И это нас сильно успокаивало: мы знали, что где-то недалеко от нас воюют сибиряки. Они, кажется, разведчиками были, то есть, так называемыми следопытами. Сейчас рябину не будешь есть, она какая-то горьковатая по вкусу... А тогда с удовольствием ели, ягоды были сочными и вкусными.

А если говорить вообще о посылках, то сколько донорской крови к нам присылали в ящиках со всего Советского Союза! Такие посылки на самолетах приходили отовсюду: с Томска, Омска, Новосибирска, Иркутска и даже с Боткинского района Москвы. Я как старшая операционная сестра за это, кстати, отвечала. И хорошо запомнила такой вот случай. Прибыла к нам целая партия крови в квадратных банках (в то время ампулы были квадратными, а не круглыми). И вот какая вещь обнаружилась: в каждой ампуле было по полсантиметра белой пленки. Я испугалась, даже ненароком подумала: может, инфекция какая-нибудь, разные там микробы или бактерии? Но подумала еще: не пропаду. Ведь в то время многие многие бывшие преподаватели нашей кафедры (Куйбышевской Военно-медицинской академии) находились около нас на фронте. Главным врачом по переливанию крови была Нина Александровна Титова, Беркутов - главным хирургом армии, а главным хирургом фронта - бывший начальник нашей кафедры Банайтис (Станислав Иосифович Банайтис (1899-1954) - генерал-майор медицинской службы, доктор медицинских наук, профессор, известный советский ученый-хирург, создатель целой школы военно-полевых хирургов, в 1947-54 гг. - начальник кафедры военно-полевой хирургии Военной академии. - Примечание И.Вершинина).

Но для начала обратилась к Беркутову, который постоянно меня, так сказать, опекал: "Александр Николаевич, у меня такая история с кровью получилась". На что он очень спокойно мне ответил: "Ты возьми ее и подогрей. Что ты хочешь? Это то, чем питается наш народ. Чем? Разными суррогатами". Как оказалось, это был всего лишь жир. Я подогрела и после этого снова продолжила переливание крови. Все оказалось в порядке!

Между прочим, эти банки с кровью приходили с письмами от самих доноров. Некоторые были очень трогательными. Например, такие: "Я работаю на заводе, муж на фронте, двое детей. Даю свою кровь для раненых. Бейте немцев!" Или же: "Я, студентка третьего курса, отдаю кровь..". И что мы делали с этими записками? Когда кровь поступала к нам в третье отделение, мы аккуратно ножницами их отрезали и клали в карман халата. И вот что получалось. Если я переливала кровь какому-то деревенскому мужику, то отдавала ему письмо какой-нибудь работницы. Если же делала переливание какому-нибудь симпатичному офицерику - отдавала ему письмо какой-нибудь студенточки.

И.Вершинин. И что, это приводило к каким-либо результатам?

Е.Дыкова. Слушайте дальше. Где-то в 1944 году во время наступления остановились мы в Можайске. Раненых было очень мало и мы, медики, шатались без дела. Я уже заметила, что у Москвы-реки остановилась какая-то наша часть, были проведены понтоны через реку. И вот, когда я проходила мимо этой части, ко мне подбежал солдат и спросил: "Вы - лейтенант Абрамова?" Я подтвердила. "Вы видите? - указал мне на реку солдат. - Там на берегу палатка". "Вижу, - отвечаю ему. - Ну и что?" "Так вот, вас в этой палатке ждет наш бригадный комиссар. Придите обязателньо!"

От всего этого разные мысли начали приходить в голову, ведь всякое бывает, ненароком даже подумалось: а зачем я одна ему нужна? Стала немного подозрительно. И поэтому я пошла туда с подружкой. Когда мы вошли в палатку, там был накрыт стол. Чего там только не было: и коньяк, и трофейный шоколад. Я после этого вообще перестала соображать. Но бригадного комиссара там еще не было. Ординарец мне его и сказал: "Бригадный комиссар сейчас занят, он делает обход частей. Он сейчас придет. Только не уходите никуда!" Мы с подругой начали ждать. И тут вдруг появляется этот бригадный комиссар, подходит он ко мне и говорит: "Так ведь это я для вас стол приготовил". Я еще больше поразилась этому: "А за какие такие заслуги?" "А вы помните, как давали мне письмо, когда переливали кровь?" - спросил он. "Помню, - говорю. - Ну и что?" Тогда он мне протягивает фотографию неизвестной мне девушки и говорит: "А вот посмотрите на фотографию. Я женился на ней!" Оказывается, сразу после излечения в госпитале он поехал в институт и женился на донорше. Мы хорошо посидели и поговорили в палатке. Но потом, когда стали уходить, этот бригадный комиссар немного проводил меня по понтонному мосту. И там же тихонько сказал: "Женя! А ведь кровь-то у меня с женой разной группы. Вы же письмо перетасовали". Я только и сказала на это: "А вот тогда бы и не женились". Он улыбнулся, попрощался. Так что и такие случаи на войне бывали.

И.Вершинин. Возвращаясь к разговору о посылках. По знаменитому ленд-лизу к вам приходила гуманитарная помощь?

Е.Дыкова. Дело даже доходило до смешного: американцы присылали нам, женщинам, белые батистовые трусики и белые чулки. Разумеется, их мы даже не надевали, нам и помимо этого хватало многих других забот. Присылали к нам и консервы с американской тушенкой. Мы их все звали в шутку "Второй фронт". Американцы ведь все обещались Второй фронт открыть, а выполнили свое обещание уже в самом конце войны, в 1944 году. Они, кстати, и к нам в госпиталь приезжали, все что-то высматривали, но толку в этом не было никакого.

Что еще рассказать об этом? Присылали к нам по ленд-лизу и американские, и английские палатки для госпиталя. Но они казались нам очень неудобными. Ведь наша палатка ставилась очень просто: быстро расчищалась территория, ставилось четыре кола и четыре угла и на них устанавливалось утепленное, по-моему шелковое брезентовое покрытие. Американские же палатки собирались аж из шестнадцати отдельных кусов, нужно было все это дело шнуровать и со всем по отдельности разбираться. Что нас поражало в этих палатках: они были тонкими и словно рассчитанными на войну в пустыне. Даже цвет палаток был песочным! Наверное, это оттого что американцы и воевали на тот момент только в Африке или же, по крайней мере, в теплых местах. Конечно, когда мы использовали эти палатки, топили бочки и как-то с холодом справлялись. Но были и преимущества у американских палаток перед нашими. Наши вмещали в себе максимум человек 70, американские - 300-400 человек. Так что все-таки мы их хотя и не всегда, но использовали. Английские палатки были примерно такими же: только цвета хаки и собирались, правда, из меньшего числа кусков. Интересно, что на каждой палатке большими печатными буквами делались надписи. Например, на американской палатке была такая надпись: "В дар Советскому Союзу от Общества Красного Креста Соединенных Штатов Америки под председательством Леоноры Рузвельт". Или почти та же самая надпись на английских палатках: "В дар Советскому Союзу от Общества Красного Креста Англии под председательством мисс Черчилль".

И.Вершинин. Приходилось ли в войну испытывать недостаток медицинских средств?

Е.Дыкова. Нет, как правило. Снабжение было колоссальным, к нам шли марли и бинты целыми рулонами. Правда, нас одно время обязали все это экономить: приказали стирать марлевые бинты. Мы, конечно, замочили в бочках эти бинты, но потом куда-то уехали, оставили эти мокрые бинты и больше к этому не возвращались. Правда, во время войны лекарств было не так уж и много. Это сейчас аптеки буквально переполнены разными импортными медикаментами. А тогда что у нас было? Перевязочные материалы, стрептоцид, перекись фурацилина, ну и спирт, конечно же. Так что недостатка не было. Единственное, что во время войны как-то пришлось мне выступать на одном собрании медсестер, и там мне сказали: "Вы знаете, у нас катастрофически не хватает лекарств!" Я так ничего и не смогла им на это ответить.

И.Вершинин. Одна женщина, ветеран войны и в прошлом ваша коллега по фронту (она была военфельдшером артполка), рассказывала мне о том, что из-за обилия спирта им даже мыли руки при оказании первой медицинской помощи. У вас с этим делом также поступали?

Е.Дыкова. Не знаю, может быть, в полковых медпунктах такое и было, но у нас на это хватало воды. А спирт мы давали раненым: когда они прибывали, когда в тыл отправляли, в разных совершенно ситуациях. Сейчас говорят: "Раненым выдавали по 100 грамм!" Неправда, мы им кружку давали, так как это больше их успокаивало. Вот как, к примеру, это делалось. Допустим, вызывали сандружинниц (санитаров у нас в госпитале не было), в основном - хрупких девчат-десятиклассниц, и просили их перенести раненых в автобус. Но каких из них носильщицы? Но они как-то справлялись и относили тяжелораненных. Легкораненые сами доходили до мест и занимали сидячие места. Потом, предположим, врач давал команду: "Вызовете старшую сестру!" Вызывали меня и уже там, на месте, я писала бумагу: со склада отпустить, например, ящик водки, 10 килограммов колбасы, сыра и буханку хлеба. Потом приходили к ним в автобус и угощали каждого кружкой водки с бутербродами. Они выпьют, закусят, и уже едут довольными в какой-нибудь эвакогоспиталь в Сибирь.

И.Вершинин. А как с болезнями было в госпитале?

Е.Дыкова Я не помню такого, чтобы у нас кто-нибудь из персонала чем-то болел. Только однажды дружинницу ранило по-дурацки. Естественно, тот большой налет я не считаю, этот случай из ряда вон выходящий. Так вот, мы развернулись со своим госпитальным оборудованием в лесу. И, видимо, летчикам, которые прочищали эту лесистую местность крупнокалиберным пулеметом, на карте не указали, где развернулся наш госпиталь. И вот эта пулеметная очередь угодила к нам в палатку. Дружинница в этот момент подкладывала дрова в печку. Ей и угодило рикошетом в ногу. Пришлось 17-летней девчонке отнимать ногу. И Беркутов ее после всего этого устроил в мединститут в Ленинграде. Беркутов вообще, я бы сказала, нашим ангелом был, помогал всем, чем мог.

И.Вершинин. Как кормили вас в госпиталях?

Е.Дыкова. Скажу так: когда у нас были раненые, нам хватало. Когда же их не было, приходилось голодать. Ведь хотя нам выдавались и первое, и второе с горячими супами и кашами, в день давалось всего лишь 900 грамм хлеба. Но нас выручало то, что у нас был хороший шеф-повар, который до мобилизации в армию работал в каком-то солидном московском ресторане. Он был первоклассным знатоком своего дела! Вспоминается мне даже такое. Когда мы расположились в каком-то лесу около деревни, он бегал туда, в саму деревню, доставал там непонятным для нас способом продукты: свеклу, морковь и т.д. А ведь деревня была полностью сожжена, а жители ее эвакуированы. Видимо, оставались посевы. Ну и кроме того, нам, как и солдатам, выдавались дополнительные пайки на десять дней пайки. Выдавались нам следующие вещи: десять пачек папирос, две пачки шоколада, 200 грамм сливочного масла и банка сгущенки. Но у нас все женщины, в том числе и я, не курили и отказывались. Вот дочь мне не верит, говорит: "Не может этого быть!" Сейчас ведь женщины чаще курят, чем мужчины. А тогда этого не было. Если у нас какая-нибудь женщина и курила, то мы смотрели на нее с осуждением. Водки и спирта, конечно, было много, но мы, девчата, не пили. Врачи, конечно, очень часто выпивали. Но я их не осуждаю за это, такая у них тяжелая была работа.

И.Вершинин. Было ли у вас личное оружие?

Е.Дыкова. Как только началась война, я училась стрелять с винтовки, но так и не научилась за всю войну. Конечно, если бы пришлось оборону держать, куда бы я делась? Пришлось бы действовать по обстановке. А оружие у меня было. Один разведчик подарил мне малюсенький бельгийский пистолетик всего с пятью пульками. Почти всю войну я проносила в кармане своей юбки. Но во время войны случилась неожиданность: начальник госпиталя, которого ранило тогда, во время налета, излечился в госпитале и уезжал в краткосрочный отпуск к себе на родину, в Смоленск. Он меня и попросил: "Дай мне пистолет. Я поеду и похвастаюсь!" Я ему отдала, но он мне так и не вернул его. Сын, когда я ему об этом рассказала, только возмущался: "Зачем, мама, ты ему отдала?" А с другой стороны, думаю, что и хорошо, что отдала. Иначе бы сын мальчишкой тайком бы взял его и натворил делов.

И.Вершинин. И в завершение хотелось бы услышать, как сложилась ваша послевоенная судьба?

Е.Дыкова. После демобилизации в 1946 году я работала в госпитале в Таллине. Сейчас это здание заброшено, окна в нем разбиты. Когда проезжаю рядом, слезы наворачиваются. Потом работала в морском госпитале. А потом в 60-х оказалась в Кохтла-Ярве. Вот как это получилось. Муж, который в войну окончил в военное училище и воевал в морской пехоте, после войны служил на Дальнем Востоке. Когда его уволили из армии, у него не было никакой специальности, только десятилетка. А у нас двое детей уже было. И тогда муж окончил институт и был направлен в Кохтла-Ярве. Таким образом, с ним прибыла сюда и я. Работала здесь медсестрой в операционной больнице, вплоть до выхода на пенсию.

И.Вершинин. Спасибо, Евгения Алексеевна, за интересную беседу!