Воспоминания

И вдруг он мне кричит: «Немецкий танк! Влево, влево танк!”. Я кручу, кручу руль. И вижу тот танк, который я еще вечером стукнул. А командир все кричит: ”Левее, левее!” позже стало ясно, что он лево с право перепутал. Это от страха. Вот все боялся. Я решил вылезти из танка и самому посмотреть. Только я из башни вылез, как бахнет – попали в башню. Я упал вниз. Вскакиваю, а заряжающий мне под зад поддаёт. Я бух, на землю. Он на меня сверху, а под двумя казахами уже автоматчик убитый. И мы все, в том числе и механик-водитель, отползли в сторону, а командира танка нет.

Самое страшное было то, что все нас подозревали что мы за одно с Гитлером. Если что-нибудь сделали хорошо, то мы были аккуратные, трудолюбивые немцы; но за малейшее нарушения или брак, за не выполнение плана – нас обзывали фашистами и пособниками Гитлера и т.д. Даже от больших начальников мы должны были глотать эти пилюли. Больше всего говорилось, если нас хотели обидеть, то мы были фашистами.

Главное, что запомнилось мне в тех боях – это отсутствие тишины. От тишины можно было оглохнуть, но мы её никогда и не слышали. Постоянные бомбежки и обстрелы, взрывы, выстрелы… До сих пор у меня перед глазами горящая Волга. Сталинград – это была сплошная мясорубка, с огромными потерями с обеих сторон.

В небольшой балке стояла единственная избушка, где я оборудовала санчасть. Санинструктор Сергеенко выносил с поля боя раненных бойцов. Я оказывала первую помощь и с помощью санитара укладывала в повозку в первую очередь тяжелораненых бойцов. Подразделения окопались, и трое суток шли бои, а мы, трое суток даже не присев, спасали раненых и отправляли в санроту. Руки в крови, негде и некогда их помыть, ноги отекли, глаза от бессонных ночей слипались.

Сначала мы были под Рославлем, потом мы взяли город Ельню. Это первый город, который советские войска взяли. Потом мы дальше отступали по направлению к Москве. И потом стали уже приближаться к Москве, это был декабрь. И вот я заметил: мы подъезжаем на огневую позицию, стреляем, уезжаем. Через некоторое время мы подъезжаем, но уже не в ту точку, а ближе. Стреляем, обратно едем. Потом опять вот так несколько раз. А потом вдруг я вижу, а мы дальше проехали, не там, где мы в прошлый раз стреляли, а потом ещё дальше. И тогда я понял, что это началось наступление.

За день мы продвинулись вперед на 13 км и вышли на берег Волги, которую из-за отсутствия переправочных средств форсировать не смогли, вынуждены были занять оборону. Находясь в обороне наводчик Шикин Николай подбил немецкий танк. Он был награжден орденом Отечественной Войны II степени.

В этом бою я вступил в единоборство с четырьмя танками противника. Из ПТР я подбил один танк: остальные, спасая экипаж подбитого танка, ушли из боя. Газета 39 армии «Сын Родины» от 6 Октября 1942 г. под заголовком «Беспримерное Мужество политрука Дергачева» подробно описала этот бой.

Через несколько минут ходьбы напря­мик через подступающий к нам лесок мы вышли на обширную поляну, по кра­ям поросшую кустарником. То жуткое и кровавое зрелище залегло у меня в па­мяти на всю жизнь и потрясло до глубины души. Вся поляна, примерно в восемь гектаров, сколько хватало взора, сплошь была устлана трупами наших солдат. Одетые во все новенькое, они валялись в беспорядке, даже один на другом в разных позах. Молоденькие. Похоже, что из Средней Азии. Это было новое, еще не обученное и необстрелянное пополнение, нарвавшееся на засаду противника.

Форсировав реку Вазузу мы продолжали вести наступление. Впереди лежала безлесная площадь, со значительным подъемом в сторону противника. Иначе говоря, враг хорошо просматривал местность и простреливал ее вдоль и поперек. К тому же мы приближались к Ржеву, и «немец» вынужденно вводил в бой все новые и новые резервы. Сопротивление и без того ожесточенное, усиливалось с каждым днем.

Несли мы на своих плечах, если летом то скатку-шинель, карабин, противогаз, телефонный аппарат в деревянном ящике, на ремне вещь-мешок, в котором был котелок с ложкой , кружка, фляга, бинты, йод, запасное белье. А иногда и катушку с кабелем. Ох как было тяжело, но надо было!!!

Орудие выкатили на открытое место. Вражеский пулеметчик за­метил опасность и перенес огонь на артиллеристов. Крупнокалибер­ные пули застучали по щиту, завизжали, рикошетя. Но никто не под­дался панике. Шевчук поймал в перекрестье пулеметное гнездо и дернул шнур. В воздух взлетели комья земли, бревна и погнутый ствол пулемета. С криком "Ура" пехота поднялась в атаку.

Всем нам в то время не было известно, как проходит линия фронта, да и задачи пока не знали, но мы видели от станции Брилёво и до деревни Радюкино над рекой Волгой справа, близко от нашей дороги шли бои днём и ночью, и вот мы в районе деревни Радюкино свернули вправо, а там, я не помню наименование деревень, кажется, что через деревни Деньгино, Харино, Мыравлёво и далее через реку Волгу на правый берег реки в район деревни Глядово, там был небольшой плацдарм на правом берегу реки и там наша часть с хода заняла боевые порядки на переднем крае линии фронта, кажется в направлении на деревню Усово, где был противник.

В это время комбат и комиссар вы­скочили из-под танка и перебежками побежали не вперед, а на­зад, но больше никто не побежал. Тогда мы подумали, что это так надо. Немцы все ещё били из артиллерии, но реже и в это время на наших глазах подпрыгнула башня танка и улетела через нас, а из танка пошел черный густой дым. Мы переглянулись с Сережкой, без слов поняли друг друга, мгновенно выскочили из окопа и бросились к танку, под которым был наш командир роты и комендант батальона.

Возможно, эти страшные картины навсегда запечатлелись в памяти потому, что в моей жизни они были первыми. Ко всему привыкаешь, привыкаешь и к этим ужасам. Но вот эти первые впечатления не забудутся никогда. Никогда я так физически-отчетливо не ощущал наших потерь на войне…

До неузнаваемости забрызганный грязью комбат расстегнув пуговицы на гимнастерке умиравшего солдата вытащил из под него сложенный в несколько раз и пропитанный кровью небольшой кусок красного полотна. Это был грубо сшитый солдатскими руками флаг на котором суровыми нитками неровными буквами были вышиты слова: “За Ржев, За Родину вперед”, и дальше следовала вот эта “подпись”: “Комсомольцы 3 го батальона 49 гв. полка. Этот флаг был изготовлен за несколько дней до нашего наступления.

Ну когда бомбы сыпятся из самолетов Ю-88 20 штук, из Ю-87 музыканты 4 штуки, эти особенно вредные, как стервятники с выпущенными шасси и с воем душераздирающем, за что и прозвали их музыкантами. Тут все ясно чужие самолеты, бомбы только наши. Так и кажется, что каждая в тебя летит. Пишут вот вам, а у самого мороз по коже, вновь все переживаешь. В первых же сражениях погибли: ст. политрук Писляк (инструктор политотдела). Мой товарищ комсорг 49 гврд. стр. полка мл. политрук Гаврильченко. Даже на войне и то он трагически погиб прямое попадание снаряда и разорвало на мелкие части. Был человек и в секунду какую-то не стало.

Перед тем как уйти на фронт, отец с кем-то вырыл во дворе нашего дома небольшую яму, в которую мы спрятались в тот день, когда началась сильная бомбардировка. При каждом взрыве земля содрогалась, и вся осыпалась на нас. Страх, который нас обуял, невозможно описать словами, это надо прочувствовать. Мы сидели и думали, что нас сейчас в этой яме просто засыплет. Выдержали мы лишь одну ночь в этом укрытии, больше там решили не прятаться.

Постоянно над нами низко по кругу кружил немецкий самолет-разведчик «Рама», словно коршун выискивал себе кровавую добычу, корректируя огонь артиллерии. Земля стонала и обливалась кровью. Целые поля были сплошь покрыты человеческими трупами, а в ряде мест и в несколько слоев. За время этих боев у меня разбило два пулемета, самого же судьба хранила до 2 августа 1942 года...

3 января 1943 года меня официально зачислили бойцом в эту часть. Мне тогда еще восемнадцати не было. Получилось, что я стал добровольцем. Тяжелое было время. Дальше отступать было некуда. Такой общий настрой был и у населения, и у бойцов. Не случайно был приказ № 227 «Ни шагу назад». Он сыграл роль положительную.

Пока мы изучали приказ, 965 сп 26 июля сходу вступил в бой, понес потери, но прорвать оборону противника не удалось. После этого нашу дивизию перебросили на другой участок западнее р. Бойня. Этот переход, совершенный ночью, по колено в грязи, под дождем, дался нашим ребятам очень дорого. Снаряды, мины, ящики с боеприпасами тащили солдаты на себе, лошади не могли тянуть повозки, артиллерия застряла. На рассвете, выйдя на исходный рубеж, солдаты и командиры 961 стрелкового полка, мокрые, грязные, пошли в атаку.

В Севастополь пришли, там расформировали нашу дивизию. Нас послали в 7-ю бригаду морской пехоты Черноморского флота, которая формировалась в Севастополе. Пережил я два штурма, был дважды ранен. Очень тяжелые бои были. Наша бригада была в резерве командования Севастопольского района. Перебрасывали с участка на участок.

Советская авиация господствует в воздухе, нас всюду охраняют истребители, штурмовики штурмуют передний край немцев. Фашистские самолеты появляются крайне редко. Смерть фашистам. Мы идем к победе.

Это были самые тяжелые бои из всех, что я помню. Они шли на расстоянии 160 километров от Сталинграда. Немцы нас окружали. Рассказывать об этом, действительно, страшно, как и вспоминать. Представьте: летит штук 20—30 тяжелых «Юнкерсов», их охраняют «Мессера». Только одни отбомбили, сразу летит следующая партия немецких самолетов. И так — целый день, с утра до вечера, весь Сталинград был в дыму. Все горело: город, нефть, даже Волга.

Третье и четвертое наступление было целью и задачей нашего батальона и полка - изматывать и уничтожать силы противника, расположенные правее д. Коровино в двух близлежащая деревнях (д. Копытиха и др.), атакуя его днем и ночью. И с этой боевой задачей моя рота с справилась успешно. Присвоено было звание старшего лейтенанта приказом № 0535 от 7/1Х, 1942 г.

Но их мы знали как своих, пароли их знали. Где-то под Киевом была станция «Мотуев», там комиссар нашей диверсионной группы Михаил Иванович Филоненко, украинец, связался с местными жителями. Они говорят, что венгры охраняли станцию «Мотуев», но сдадутся, как только партизаны будут ее брать. Карасев согласился на такое и дал мне задачу: «Алексейка, (у меня такое было прозвище), ты будь там, если будет паника, чтобы ты ее остановил».

Решили плыть на ту сторону. Разделились я и Седов третий остался на берегу с одеждой и оружием, Волга в этом месте неширокая метров 50 зашли в воду когда ракета погасла и поплыли, взвилась ракета плывем, видать берег и вроде что-то плавает у берега, подплываем ракета погасла, смотрим это у берега плавают трупы нашего брата становится страшно. Взлетает ракета и нам видно стоит лодка подплываем она на половину с водой, тихонько оттаскиваем не вылезая с воды, одни головы торчат. В таком виде нам ее не переправить, иду к берегу снимаю две каски с убитых и начинаем тихонько отливать воду, когда погаснет ракета. Большую часть воды отлили, и отплываем, толкая лодку поочередно, кое как перетолкали когда ноги достали дна подтащили к берегу. Наш товарищ начал отливать воду и видимо, мы увлеклись ракета осветила Волгу и произошел взрыв снаряда.

Мы летели четверкой Бостонов в Крым, получили задание. Объект не помню, нам нужно было разбомбить цель. Вылетели, была низкая облачность, моросил дождик. Нас все прижимало к земле. Может быть, и надо было вернуться, да как-то было не принято не выполнить боевое задание и вернуться. Не только у нас в полку, я вообще не знаю такого, не встречал таких случаев. Если есть задание, нельзя не выполнить, не сбросить бомбы, отвернуть от цели. Вот у немцев такое было: они видели, что их зажали наши истребители, и не доходили до цели.

Как офицер связи, воевал на танках, но у меня не было своего танка. А так мне говорили: «Вот, пойдёшь с таким-то взводом или с такой-то ротой как представитель штаба». И я участвовал в боях, был и внутри танка и снаружи, по-всякому было.

Летали мы, выполняли задания. В тыл к партизанам, выбрасывали в тыл наших диверсантов. В Гродно, в Белоруссии. Большинство в леса сбрасывали. Мы садились там ночью, партизаны костры разводили. Забирали раненых партизан, а туда привозили оружие. Это наша такая работа была. У нас каждый фронт старался взять к себе в армию самолеты Ли-2. Перекидывали с фронта на фронт. На всех фронтах был.

Перед городом была поляна, которую прозвали «поляной смерти» и все, что было лесом, а сейчас стояли стволы изуродо­ванные и сломанные, тоже называли «лесом смерти». Это было справедливо. Сколько дорогих для нас людей полегло здесь? Это может сказать только земля, сколько она приняла. Траншеи, перемешанные трупами и могилами, а рядом рыли вторые траншеи. В этих первых кварталах пришлось отразить десятки контратак и особенно яростные 2 октября. В этом лесу меня солидно контузило, и я долго не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни вздохнуть, а при очередном рейсе в роты, где было задание уточнить нарытые ночью траншеи, и где, на какой точке у самого бруствера осколками снаряда задело левый глаз. Кровью залило лицо. Когда меня ввели в блиндаж НП, там посчитали, что я сильно ранен и стали звонить Борисову, который всегда наво­дил справки по телефону. Когда я почувствовал себя лучше, то попросил поменьше делать шума. Умылся, перевязали и вроде ничего. Один скандал, что очки мои куда-то отбросило, а искать их было бесполезно. Как бы ни было, я задание выполнил с помощью немецкого освещения. Плохо было возвращаться по лесу, так как темно, без очков, да с одним глазом. Но с помо­щью других доплелся.

Со вторым батальоном 707 полка прервалась связь. Заместитель командира полка П.Н. Туманов послал автоматчика В.Ф. Ходосока на поиски комбата. Боец исползал весь передний край но батальон не нашел. Среди редких тоненьких березок он увидел множество трупов, будто толпу скосили пулеметные очереди. У «максима» окапывался пожилой солдат, рядом лежали два мертвых красноармейца. Ходосок спросил пулеметчика, где второй батальон. Какой тебе батальон, - ответил тот, - ты мне лучше ящики с патронами,- видишь вон немцы накапливаются, я один остался, передай там, если «фрицы» пойдут мне одному не устоять.

Солнце уже садилось, когда увидел, что параллельно с нами идет колонна немцев. До Умани еще 3-4 километра, далеко! Они нас заметили, но, я думаю, что посчитали, что мы тоже немцы. Я дал команду не давать о себе знать, и начал под углом сближаться с этой колонной, пока не приблизился на расстояние прямого выстрела. Это полтора километра, не больше. Вот тогда я открыл огонь сразу по всей колонне немцев. Нас было десять танков Т-34; по два танка, а то и по три получилось на каждую «немецкую самоходку».