Гражданские

Потом летом 1944 года стали доставать дома из-под земли, разбирали на бревна и возили в нашу деревню, чтобы ставить там, каждый на своем старом месте. На перекрестке стоял танк, как я сейчас понимаю, Т-34. И на окраине поля тоже стоял. Это не сгоревшие. А около большака два Т-34 сгоревшие. В них мы, школьники, после войны собирали голыми руками в мешки косточки. Позже было захоронение из всех одиноких могил.

Когда объявили, что Германия капитулировала, она опять радио на полную катушку. Вставайте, день Победы… И вдруг моя мама стоит и плачет. Я спрашиваю: «Мама, что ты плачешь, ведь война закончилась». Она говорит: «Да, победа, только для меня она ничего не изменит. Саша не вернётся, Андрюша не вернётся, квартиры нету…» Ну, а потом конечно гулять пошли.

В эвакуацию нас вывезли через Ладожское озеро. С собой мы взяли и две иконочки, они у меня до сих пор стоят. С нами ехала и бабушка Шура. Мама сидела в кабине и держала нас на коленях, а бабушка ехала в кузове. Мы очень боялись провалиться под лёд, потому что видели как впереди нас провалилась машина, и позади провалилась.

И тут по селу пошли немецкие факельщики. Они подходили к домам, разбивали окна и бросали внутрь горящие факелы. Дошла очередь и дома тети Нюры. Разбилось окно, влетел факел, и дом мгновенно вспыхнул. Тетя Нюра схватила на руки Ниночку (моей сестренке было всего три года) и бросилась к дверям, я бежала за ней, держась за подол ее платья. Тетя Нюра с Ниночкой выскочили, а мне на крыльце неожиданно преградил дорогу немец с автоматом и толкнул меня обратно в дом.

В этот период началась мобилизация молодежи на Украину. Это уже 1944 год был, как раз освобождение Украины. Меня и еще 12 или 13 девчат отправили туда. Мобилизовали нас на работу в органы НКВД в освобожденные районы Украины. Прибыли мы туда в марте. Перед началом работы с нами органы НКВД провели строгий инструктаж.

Письмо с фронта было только одно, а потом приехал его сослуживец из госпиталя и рассказал о последнем бое моего отца, куда его погнали без оружия. Сказали, что его нужно добыт в бою. Отец погиб в августе 1942 года под Ржевом. Без папы начали жить.

Была ещё история: стояла еврейка, на руках держала ребёнка. Бабы наши заплакали, начали просить немцев, чтобы те опустили её с ребёнком. Немец рявкнул, никак не среагировал, её тоже увезли вместе с остальными. Вывезли за город—и та-та-та! Из пулемётов. Вот машина вернулась, вещи привезла: их же там раздевали догола, а вещи потом назад привозили. Выгружали вещи там, где обувной магазин сейчас, на углу, возле маленького рынка, сейчас там магазин электротоваров.

В октябре 1941 года было очень тревожное время. Паника. Мы видели, как все министерства эвакуиировались. Из Москвы увозили все, что только можно. Мой отец ездил с ведром на Бабаевскую фабрику и привез ведро патоки. Мы всей семьей какое-то время её ели. С продуктами было сложно. Конечно, нам многого не хватало, но родители не распространялись об этом. Не было такого, что мне запрещали что-то есть, а то не хватит на следующий день.

По сути дела, это был карательный отряд. Чтобы противостоять партизанам, они постоянно брали жителей села заложники и держали их взаперти по несколько дней или даже недель. Иногда забирали по 30-40 человек. По вине эсэсовцев погибло несколько 12-13 летних ребят, которые появлялись за околицей. Сами понимаете, если вас окликнет немец, вы скорее всего пуститесь бежать. Вот так же и они. Убегали, а им в спину стреляли на поражение. На населения это наводило страх и ужас.

Но в июле карательный отряд немцев расстрелял деревню Буда. Ими было расстреляно все мужское население деревни, порядка 110 человек. И через неделю партизаны ушли из деревни в лес. Вскоре в лес ушла и часть мирного население Бобровни и Болотни, спасая свои жизни от карательных акций врага. В лесу люди скрывались 2-3 недели. Войдя в пустую Бобровню, каратели выборочно сожгли дома тех, кто по их мнению сотрудничал с партизанами, включая хату семьи Пахомовых.

Помню, однажды недалеко от нашей деревни сбили самолёт, лётчик катапультировался. Немцы его искали, заходили в каждый дом. Я была двенадцатилетней девочкой, и, услышав рассказ о парашютисте, сказала своим подружкам: «Вот сколько платьев можно было бы сшить из одного парашюта». Кто-то из предателей, а такие тоже были в деревне, сказал немцам, что в нашей семье шьют платья из парашюта и что лётчик якобы в нашем доме. Пытали всю семью. Про лётчика мы ничего не знали, да и платьев из парашюта у нас не нашли. И это нас всех спасло…

Мама говорит одному из них: «Видишь, сколько у меня детей? Откуда же я тебе возьму продукты?» Незадолго до этого мама в сарай загнала поросенка, там же заперла курей и поставила меня этот сарай охранять. Я стояла, а немец с автоматом на груди подошел, отодвинул меня в сторону и заглянул в сарай. Поросенка он не тронул, поймал четыре курицы, потом вылез оттуда и сует мне какую-то цветную бумажку: «На!», а сам схватил этих кур за ножки и пошел. Мама все это время переживала, рассматривая марку, которой расплатился немец, и говорила: «Если уж убьют, так пусть хоть сразу нас всех, чтобы мы не мучились».

В колхозе жила эвакуированная женщина, то ли из Харькова, то ли из Киева, которая работала в детском саду воспитателем. Она мне посоветовала: «Иди к нам в детский сад, там будешь помогать. Там тебя хоть кормить будут». Ну ничего, помогала я там воспитателям. Посылали меня в какой-то сарай лук набирать, а он, этот лук, там и мороженый и гнилой. Выбирала я из него луковицы, которые получше, мы потом их промывали, чистили, жарили и кормили им детей. А мне приходилось ждать, пока накормят детей, да и нянечки тоже есть хотят: они покормят и потом меня позовут.

А когда в июле 1944 года началась известная операция «Багратион», то мост был взорван. Это происходило в то самое время, когда по нему проходили фашистские поезда с горючим. Все это случалось прямо на моих глазах. Еще при мне на железнодорожной станции случился подрыв на железнодорожной станции воинского состава. И еще недалеко от села Гончары была подорвана плотина. Все это как-то осталось в моей детской памяти. Во время тех боев я получил еще и контузию.

Мы ехали в сопровождении преподавателей, не наших, а из разных школ. Детские сады ехали со своими воспитателями. Мне было двенадцать лет, но так жалко было этих деток. Им по три, четыре года, у каждого на рукаве нашивка на которой написано имя, фамилия, отчество и адрес. Их так верёвкой оцепят по кругу, они за неё держатся и так их водили за верёвочку. Плохо одетых, ничего не соображающих.

Тогда олифа изготовлялась из растительных масел, и на ней можно было жарить. Столярный клей, варившийся из мясных отходов тоже шел в пищу. Туалет не работал. Окна коридора выходили на балкон, к весне на этом балконе образовалась огромная куча льда, потому что не было возможности никуда ходить и всё выливали в окно.